Редакционное задание

Глава 10

… действо, напоминающее сходку религиозных фанатиков.

На середину круга выходит невысокий лысоватый человек. Тёмная хламида на нём похожа на одеяния монаха ордена иезуитов. Блёклое лицо в неровном свете факелов кажется безобразным — по нему мечутся тени. Седые волосы — в отсветах огня выглядящие рыжими — короной окружают крутой покатый лоб.

Мужчина воздевает руки к небу и начинает напевно вещать на неизвестном языке.

Видимо, комментарий про «неизвестный язык» я отпускаю вслух, потому что Ираклий, который словно нависает надо мной, выглядывая вместе из-за угла, произносит:

— Это арамейский.

Марта, стоящая рядом, тихо и восхищённо тянет:

— Оу! Круто! Я думала, его никто не знает! И вообще этот язык — придумка авторов фэнтези.

Просто фейспалм! Кровавый притом!

Нет, она, конечно, училась в колледже, а не в университете, как я, но такие перлы выдавать?

Так и хочется спросить: «Чем ты на лекциях занималась?». Но, боюсь, ответ я знаю: «Писала романы».

Ираклий, однако, милосерднее меня.

— Арамейский действительно малоизвестный. Просто я — лингвист. Специализация как раз была «Древние и исчезнувшие языки».

— Вау!!! — отзывается Марта.

А меня не хватает даже на это — я просто задыхаюсь от восторга.

Какой же ты у меня…идеальный!

— Можешь перевести?

— В общих чертах, — говорит он, внимательно прислушиваюсь. — С такого расстояния не очень хорошо слышно. Он призывает некие силы снизойти и принять жертву — мудрого старца, невинную деву и славного воина. А взамен — послать им то, что они просят.

Марта над моим ухом закашливается:

— Ой, чёй-та лоханулись ребята. Ну ладно — мудрый старец, мой дедушка соответствует. Но Пашка «Дохлый огурец» — славный воин? Кхм…

Я тоже усмехаюсь:

— Ага, а Лариска — невинная дева! Она уже вроде с третьего курса не невинная…

— Тсс! — приказывает Ираклий. — Слушаем и смотрим дальше. А что касается девы — невинность бывает разной. И в таких ритуалах не всегда имеется в виду девственность. Чаще наоборот — невинность души. Вряд ли Лариса за всю жизнь совершила поступок, марающий душу.

Тут Ираклий прав, и от этого внутри ощущается неприятный холодок. Что они собираются сделать с Ларкой, гады?

Но тут влезает с комментариями Марта:

— Хорошо… Про невинность души соглашусь. Но из Пашки — какой воин-то?

— Видимо, славный, — совершенно спокойно поясняет Ираклий. — Взгляните, он весь избит, но даже в таком состоянии пытается подать Ларисе сигнал, чтобы та держалась, не паниковала…

И, действительно, Пашка, зажатый между двумя амбалами, пытается подмигнуть Ларке. Это единственный доступный ему сейчас способ поддержки. Лариса в ответ бледно улыбается, подбадривая его.

— Так что, девушки, на счёт славного воина вы тоже ошиблись. Славный воин — вовсе не тот, кто может одной левой отметелить десяток противников. Славный — тот, кто даже будучи избитым, шатаясь, находит в себе силы встать, чтобы принять бой снова. Славный — тот, кто бьётся за дорогое ему, до конца, до последней капли крови…

Я нахожу ладонь Ираклия — чуть шершавую, твердую, горячую — и пожимаю её. Не хочу, чтобы мой славный воин сражался за меня до последней капли крови. Вообще сражений не хочу.

Но тут весь трепет момента портит Марта, влезая со своим замечанием:

— Значит, бить слабого и беззащитного бесславно?

Её голос сочится ехидством, глаза прищурены.

— Вне всякого сомнения.

— Тогда почему вы, такой крутой и явно тренированный, набросились сегодня на бедного беззащитного бомжа?!

Ираклий хмыкает:

— Помнится, в машине вы питали к нему меньше дружеских чувств?

— Возможно, — соглашается она. — Но это не отрицает того факта, что вы сильнее и подготовленнее.

— Ваше замечание, безусловно, имело бы право, если бы на нас напал реальный бомж. А это — безумная тварь, поверьте, обученная и подготовленная ничуть не хуже, чем я. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы скрутить его. Это — побочный продукт «идеальных». Их называют «выбраковка». И более опасных монстров представить трудно. А ещё… — Ираклий засовывает руку за пазуху и вытаскивает всю потемневшую от вязкой блестящей жидкости, — …он…кажется…меня достал… Прости, Лесь…

Сказав это, Базиров медленно оседает, а потом и вовсе заваливается набок, теряя сознание.

— Ну звездец! — взрывается Марта.

Она оглядывается в поисках какого-нибудь оружия и поднимает лежащую неподалёку корявую ветку. Я сжимаю в кармане ветровки газовый баллончик: всегда ношу его с собой на всякий случай.

И он, кажется, представляется — в нашу сторону движутся чёрные мрачные тени. И это явно — не сектанты…

Они надвигаются, а нас буквально пригибает к земле. Я не верю во всю эту хрень про ауру и энергетику, но сейчас ассоциации рождаются именно такие.

Движения у теней смазанные. И я понимаю — скорость. Такая, за которой трудно уследить человеческому глазу. В голове некстати всплывают рассказы Ираклия о «выбраковке», что они — самые опасные твари.

Начинает лихорадить.

Позади себя я слышу сдавленное шипение. Оборачиваюсь, вижу, что Ираклий приходит в себя, садится, а потом, держась за стену, встаёт. Сейчас, в отблесках факелов, видно, что его защитная куртка вся пропитана тёмной жидкостью.

Господи! Да ему же в скорую надо!

Ко мне медленно подбирается паника.

И когда я подскакиваю к нему, намереваясь поддержать, он лишь злобно зыркает на меня и хрипит:

— За спину!

Я едва ли успеваю юркнуть за него, походя думая, как бы удержала такую махину, как на Ираклия налетает чёрная тень.

Вторая — хватает Марту, закрывая ей рот рукой.

Ираклий принимает первый удар на согнутую в локте и поднятую вверх руку.

Пошатывается, но не падает, лишь удивлённо тянет:

— Лис?! — и опускает руки.

— Ирий?

К моему вящему удивлению противники обнимаются, как старые друзья.

Тот, кого Ираклий назвал Лисом, чуть ниже его ростом, и во всполохах факелов его шевелюра будто горит.

— Брат, да ты ранен! — взволновано говорит и помогает Ираклию опереться о стену.

Тот отмахивается:

— Так. Пустяковая царапина. С «выбраковкой» сцепился.

— Вот мрази! Они что этих упырей на свободу выпустили?

— Похоже, тот сбежал… — Ираклий тяжело дышит и втягивает воздух сквозь зубы, — совсем дикий… грязный…

Ираклий прикрывает глаза и приваливается плечом к стене, видимо, собираясь с силами.

Обнимаю его за пояс, утыкаюсь в мокрую куртку.

Чёрт! Надо бы скорую вызывать! Только что здесь за адрес?

От печальных размышлений меня отвлекает голос Марты:

— Кирилл! Ты идиот! — вопит она и лупит того, кто её держал, по чём достаёт.

— Взаимно не рад тебя видеть, — отвечает ей высокий мужчина в чёрном камуфляже, уклоняясь от ударов. — И хотел бы знать, что ты здесь делаешь?

— Они моего деда забрали! — со слезами в голосе выкрикивает Марта.

— Профессор Зорин — твой дед? — удивляется мужчина.

— Да! — зло кричит она и топает ногой. — Чурбан ты бесчувственный! Не зря тебя жена ненавидит!

Он игнорирует её выпад и отвечает с лёгким ехидством:

— Воистину, природа отдыхает не только на детях, но и на внуках, — пренебрежительно резюмирует её собеседник.

Голос у него низкий, но не мягкий — наоборот, стальной, властный. Таким обычно отдают приказы. Примерно такой голос и у генерала Воравских. А дальше цепочка встраивается сама: Воравских — его дочь Дарина Тихомирова — её муж Кирилл Тихомиров.

Так вот ты какой, Кирилл.

А он тоже — более чем идеальный. Девичья мечта. Высокий, стройный, широкоплечий, темноволосый. Красивый, но холодной надменной красотой потомственного аристократа.

Мысленно рисую рядом с ним хрупкую белокурую Дарину.

Обворожительная пара получается.

Вот они и впрямь истинные — потому что даже в представлениях удивительно подходят друг другу.

Но додумать не успеваю… Позади нас раздаётся почти радостный голос:

— Ну, вот и «идеальные» пожаловали! Мы только вас и ждали.

Оборачиваюсь, чуть отлипая от Ираклия, и теряю дар речи.

Перед нами тот самый тип с фотографии в газете — лже-Качинский, или Правов, или как его там ещё.

Ухмыляется он сейчас самодовольно и неприятно.

И, несмотря на то, что рядом — высоченные «идеальные», на фоне которых он — плюгавый хлюпик, от него исходит нехилая угроза…

А угрозы за сегодняшний день я научилась не игнорировать.