Репей в хвосте (СИ)

Глава 3

— Это, и правда, будет вакханалия? — вопрос застал меня врасплох, когда я рылась в сарайчике возле летней кухни в поисках запрятанного туда еще в прошлом году большого чугунного котла, в котором Куклюша обычно варила детям чудесный кулеш над костром.

Я невольно вздрогнула и больно прищемила палец, уронив на него какую-то железную растопырку, назначение которой уже давно забылось. Иван, пригнувшись, шагнул внутрь и, отстранив меня, сам принялся разбирать завал. Засунув в рот пострадавший палец, я смущенно глядела на его обтянутую светлой рубашкой спину.

— Ты испачкаешься.

— И то верно. Переоденусь, а потом помогу. Ничего не трогай без меня.

— Где Василек?

— Занял стратегический пост в развилке дерева у ворот. Ждет. Маша, быть может, его стоит увезти, если… — он поднял на меня глаза и твердо закончил. — Водки слишком много.

— Не волнуйся. Дети даже для этих обормотов — святое. Малышей здесь всегда бывает очень много. У одной Куклюши их своих пятеро, да столько же приемышей.

Иван присвистнул.

— А дядя Пуп?

— О! Наверняка, это его стараниями сюда понавезли все это. Чувствуется рука профессионала. На самом деле его зовут Яков Крыштовский…

— Тот самый Крыштовский?

Я кивнула.

— Как же он превратился в Пупа? — улыбаясь, спросил Иван.

— Когда Наташка была еще совсем маленькой, Яша как раз совершенно свихнулся на поп-музыке. Некоторое время он честно не понимал, почему его… гм… пение не пользуется популярностью, но потом с дружеской помощью до него наконец-таки дошло, что его истинное дарование совсем в другом. Решившись переквалифицироваться, он мгновенно стал одним из лучших продюсеров Москвы… В общем, Наташка только и слышала от него: поп-рок, поп-звезда, поп-стиль. Поп в ее детской головенке как-то переделался в Пуп… Теперь Наташка Яшку уже так не зазывает — взрослой стала, а Васька с ее подачи только «дядя Пуп» его и зовет.

— Понятно, — смеясь вместе со мной, ответил Иван. — И сколько всего ожидается гостей?

— Не знаю, кто сможет выбраться на этот раз. Все они уже в несколько иной весовой категории… Но Стас будет наверняка, а в его банде человек пятьдесят не меньше. Это не считая детей.

— Банде?

— Увидишь все сам. Уже скоро. Иди, правда, переоденься… И будь сегодня начальником моей стражи. Когда эти лоботрясы наклюкаются, мне может понадобиться твердая рука и ясный ум.

— Я присягаю вам на верность, госпожа моя… И если бы здесь не было так грязно, а это, — он оттянул двумя пальцами штанину, — не были бы мои единственные приличные брюки, я бы даже преклонил колено…

— Иди уж… Ланселот Таврический!

Мне никогда не нравились действа, явно рассчитанные на публику, но сейчас, когда по неширокой дороге, занимая ее практически целиком, к моей даче неторопливо перла колонна сверкающих хромом и немыслимыми росписями чопперов, я в который раз испытала что-то вроде гордости. Обернувшись, я быстро взглянула вверх, на террасу, с которой за происходящим наблюдала семья моей сестры. Спектр чувств, открыто читавшихся на их лицах, был достаточно широк — от откровенного ужаса у Ирины, до ничем не замутненного восторга на миловидном личике ее робкой дочери. Перфильев, брошенный мной в самое пекло — развлекать разговором Иркиных родственников, поглядывал на своих подопечных несколько покровительственно — он уже не раз видел подобное.

— Это к нам, или пора звонить в полицию? — рядом возник чуть запыхавшийся Иван, на ходу заправляя футболку в джинсы.

— К нам, к нам… — вздохнула я. — Вы все еще готовы приступить к своим обязанностям, господин начальник замковой стражи?

— Как никогда, госпожа моя! — расправив плечи и скрестив руки на груди, возвестил он, и я как дурочка уставилась на его вздувшиеся узлами бицепсы.

Больше всего меня потрясало в нем именно отсутствие нарочитости. Он был так же естественен в великолепии своего сильного развитого тела, как, скажем, пантера, лениво потягивающаяся в тенечке после сытного обеда. Никому ведь и в голову не придет, что в свободное от охоты время этот мощный зверь тайком от наблюдателей качает мускулы! Иван никогда не придерживался никаких диет, никогда не занимался специально в залах, лишь с удовольствием подолгу плавал, бегал и играл с моим неугомонным сынишкой, колол дрова…

Правда однажды, встав необычно рано, я видела, как он делал зарядку вместе с Васильком, и отточенная верность его движений сразу прояснила для меня, что, по крайней мере, раньше этот человек тренировался много и регулярно, и, как мне почему-то казалось, не для того, чтобы покорять горой накачанной мышцы женские сердца.

Что я о нем знала, кроме тех крох, которые передо мной рассыпал Чертопыльев? Я вдруг поняла, что от него самого-то как раз не слышала ни слова, ни намека на его прошлую жизнь. Кто он такой? Мной вдруг на мгновение опять овладело беспочвенное и особенно острое в своей необъяснимости беспокойство. Страх, который так и не оставил меня до конца после того нападения в аэропорту, а лишь таился где-то в глубине, как огромный сом в омуте под корягой, иногда начинал ворочаться, но был, видно, так велик, что даже от этих слабых движений рябь шла по всей поверхности.

Поначалу я было думала обратиться если не за помощью, то, по крайней мере, за советом. Но потом поняла, что оно того не стоит. Ни доказательств, ни твердой уверенности в том, что это действительно не было глупой шуткой или простой попыткой ограбления. Осознав это, я решилась ждать, при этом, естественно, соблюдая максимально разумную осторожность. Отмерив срок в три месяца, я убедила себя в том, что если за это время больше ничего не произойдет, значит, мои подозрения касательно наших спецслужб — чистый бред, и эпизод носил хоть и малоприятный, но разовый характер, а раз так, то и вспоминать о нем нечего. Если же попытка повторится… То мне после нее или уже будет все равно, или же появится повод начать действовать. Да тогда и информации на руках будет побольше.

Любой разумный человек наверняка посмеялся бы над моими выводами, но такова уж я была. Страус чистой воды — сунула голову в песок, не рыпаюсь и, затаив дыхание, надеюсь, что тем временем все уляжется, забудется, ошибка вскроется, виновные понесут наказание… Я очнулась от того, что не меньше сотни голосов за воротами заревели на всю улицу: «Happy birthday to you!» Иван распахнул обе створки, и народ неспешно потек на поляну перед домом.

— Клин, ты и твои ребята занимаются сегодня кострами. Пельмень, ты уже видишь, где лежит мясо? Тара, чтобы его замариновать, надо полагать, в обычном месте. Бери в помощь, кого нужно. Персоль — ты с братьями ответственный за палаточный городок. Та-ак, кажется все?

— Ты забыл поздравить маму с днем рождения, дядя Стас, — Василек уже терся рядом.

— Вот! То-то я чувствую! Старый стал, память уже совсем не та, — лукаво усмехаясь и поводя своими бархатными черными глазищами, Стас двинулся в мою сторону. — Дозвольте облобызать ваш подобный полной луне пупок, о восхитительнейшая Мария Александровна!

— Иди к черту! — весело огрызнулась я, наизусть зная весь ритуал.

Впрочем, остальные тоже знали его назубок, и с нетерпением ждали продолжения. Все, кроме Ирки и ее домочадцев… И кроме Ивана, который с непроницаемым лицом наблюдал за происходящим. Я подмигнула ему, но он лишь дернул уголком рта в ответ, что могло претендовать разве что на свежезамороженный полуфабрикат улыбки. Я вопросительно вскинула брови.

— Он может быть септическим, — очень серьезно пояснил Иван.

Я рассмеялась и перевела взгляд на возмущенного Стаса.

— Ты слышал, что говорит этот достойный человек? Давно ли ты выгнал из своей шевелюры последнюю вошь, нечестивый?

— Кто сей нахальный отрок? А, Машуня? — и Стас упер здоровенные кулачищи в свои объемистые бока.

— Начальник дворцовой стражи госпожи, — Иван легко поклонился в мою сторону и вновь выпрямился — весь олицетворение власти и силы, только в глазах быстрые всплески иронии.

— В таком случае вызываю тебя на поединок, о грозный воин! Мы будем биться за честь поцеловать…

— На чем биться-то станете? — деловито спросил Перфильев, украдкой стаскивая галстук, который я битых два дня уговаривала его надеть в честь приезда Ирины, и пряча его в карман.

— Решать госпоже.

— Паж! — я ткнула пальцем в Василька, и он вытянулся в струнку, радостно принимая правила новой, внезапно затеявшейся игры. — Принеси из дома… — я склонилась к его ушку, и через мгновение он уже мчался по ступенькам в дом, заливисто хохоча.

— Ну что ты там еще придумала, негодница, — проворчал Стас, супя свои густые черные брови.

— Сейчас узнаешь, задира.

Василек вернулся через минуту, таща за уголки две пузатые подушки. Гости возбужденно загалдели.

— Настоящая дуэль на подушках! — Стас страшно завращал глазами. — Это оружие по мне! Готов ли встретиться с судьбой, презренный?

— Да победит сильнейший, — удобнее ухватывая свое орудие, откликнулся Иван.

Дети, уже пробравшиеся в первые ряды, радостно заверещали, когда забияки, вращая над головой подушками, как пращами, начали сходиться. Впрочем, все закончилось обидно быстро. Подушка, которой, на мой взгляд, излишне энергично орудовал Иван, подставляя под ответные не менее увесистые удары соперника, то спину, то плечо, внезапно лопнула, окутав черноволосого, облаченного в черную майку и традиционные кожаные штаны Стаса облаком белоснежного пуха. Это моментально сделало его похожим то ли на падшего ангела, то ли на курицу обвалянную в мазуте. Вытирая выступившие от безудержного смеха слезинки, я замахала рукой.

— Брек! Победа за очевидным преимуществом присуждается дворцовой страже! Но за порчу хозяйского имущества сей воин будет наказан и сдвинут в хвост очереди!

Стас, отряхивавшийся от перьев, вскинул кудлатую голову и немедленно показал недавнему противнику язык.

— А ты, септический друг мой, будешь предпоследним!

— Где справедливость? — возмущенно заголосил строптивец, но его уже оттеснили.

Целование пупка, ради хохмы и, надо признать, в изрядном подпитии устроенное несколько лет назад и в шутку же повторенное на следующий год, неожиданно стало одной из традиций, с различными вариациями неукоснительно соблюдавшейся каждый раз. Здесь, конечно, попахивало плагиатом, но целовали мне не колено… К тому же у Маргариты пупок проколот не был…

Маленькое серебряное колечко было памятью о прошлом, и мне не хотелось с ним расставаться, хотя иногда, когда я представляла себя лет эдак в восемьдесят, украшенную все той же милой сердцу «фенечкой», меня бросало в дрожь. А теперь я покорно задрала рубашку, открывая доступ к сей священной реликвии. К тому моменту, когда колено передо мной преклонил Иван, мой живот уже почти потерял чувствительность от звонких «чмоков», которыми энергично награждали его последние полчаса. Но я все же почувствовала не только теплоту и мягкость его губ, но даже едва ощутимую ласку дыхания…

А потом он встал и отошел от меня в гущу гостей, где его тут же окружили какие-то молоденькие девицы. Я отвернулась.

— Тебе придется повесить на него табличку «Занято».

Стас, как оказалось, следивший за выражением моего лица, на котором внезапно проснувшаяся ревность, скорее всего, читалась как в открытой книге, подмигнул шутливо, не заметив, что слова его задели меня. Настолько сильно, что, вытерпев в шумном обществе моих многочисленных друзей-приятелей, которые все прибывали и прибывали, еще пару часов, я незаметно даже для самой себя оказалась одна на тропинке, что вела от задней калитки дачи в сторону леса.

Вечерело. Пока я шла через луг, касаясь рукой высоких трав, было еще довольно светло, но под сводами леса уже совсем стемнело. У меня есть здесь одно любимое место, которое я неизменно навещаю в каждый свой приезд. В пяти минутах от опушки, если не идти тропкой, которая убегала правее, а через лес, прямо, сосны вдруг шарахались беспомощно шаря оголенными корнями над крутым песчаным обрывом. Словно кто-то огромный топнул здесь ногой, и часть леса провалилась ниже этажом…

Я остановилась, глядя на темнеющее небо, на еще подсвеченные уходящим солнцем облака, потом села между корнями исполина, укутанного в янтарную чешуйчатую кору-кожу, и обхватила колени руками. Очнулась, когда последний луч солнца, погаснув, окунул землю в ночь. Сразу стало много холоднее, откуда-то из глубин тревожно шепчущего леса потянуло промозглым сквозняком, и я поднялась, недоумевая, как это черт занес меня сюда так поздно… И в то же мгновение чья-то неслышная тень надвинулась на меня. Потеряв равновесие, я оступилась и заскользила вниз, в черный провал, что огромным дремлющим зверем дышал подо мной.

Это соскальзывание показалось мне медленным, как в кошмаре, когда снится, что бежишь, спасаешься от чего-то ужасного, но как ни рвешь жилы, двигаешься, словно в густом желе… Правда, мгновение спустя все вокруг снова стало реальным, и я, вскрикнув, полетела вниз.

Но видимо миг, когда время вокруг, казалось, замедлило свой бег, что-то изменил в небесных раскладах. То ли завязался узелок на ниточке моей жизни, запутав ее в руках древних богинь — вершительниц судеб, то ли куда-то завалились ножницы, которые должны были отрезать отпущенный мне срок… Как бы то ни было, я не рухнула прямо в черный провал подо мной, а, пролетев совсем немного, задела сплетение корней сосен-гигантов, что росли наверху, и мертвой хваткой отчаяния вцепилась в них.

Я висела, боясь не только крикнуть, чтобы позвать на помощь, но и просто дышать, с ужасом ожидая момента, когда пальцы мои начнут неметь и медленно разжиматься, пропуская сквозь себя шершавое корневище… Как вдруг сверху посыпался песок, я услышала едва уловимый вздох облегчения, живые веревки, на которых я висела, дрогнули, и чьи-то руки потянули меня наверх. Через мгновение я уже вновь была на траве среди сосен, в объятиях своего спасителя, в котором с безошибочностью влюбленной женщины узнала Ивана…

— Дурочка, ты же едва не погибла! Что ты здесь делаешь впотьмах?!

— Сама не знаю…

— Ты споткнулась?

— Н-не знаю. Наверно меня что-то испугало… Ты никого не видел?

— Нет. А что, кто-то был здесь?

— Нет. Неважно. Как ты-то здесь очутился?

— Ты весь вечер была какая-то потерянная, а я еще не подарил тебе свой подарок… В общем я пошел за тобой, правда не сразу — никак не мог вырваться…

— Ты имеешь бешеный успех у дам, — ядовито заметила я, поражаясь своей способности думать о подобной ерунде, когда сама я только что чуть богу душу не отдала. Наверно разговоры об особенностях женской логики не совсем уж беспочвенны.

— В тот момент моей парой был муж твоей племянницы, — в темноте я почти не видела его лица, но по голосу поняла, что он улыбается. — Этот милейший молодой человек пытался выяснить у меня, хороша ли ты в постели, и не буду ли я в обиде, если он приударит за тобой.

— Вот… — от возмущения я потеряла дар речи.

— Я сообщил ему, что ты имеешь привычку кусаться до крови, а для разогрева предпочитаешь приковывать партнеров к батарее и пускать в ход плеть…

— Ты правда это сказал?

— Шучу. Просто сделал ему небольшое внушение и побежал за тобой, но ты уже пропала. Василек водил меня на это место, и я решил поискать здесь. Уже видел твой силуэт на фоне неба, потом споткнулся, а когда поднял глаза, ты исчезла… Как же я перепугался, дуреха ты, дуреха!

— А уж как перепугалась я сама, — судорожно всхлипнув, призналась я, осознавая, что только благодаря несвоевременному, то есть что я говорю — своевременному появлению Ивана осталась жива — не желая иметь свидетелей, убийца предпочел уйти, не завершив начатое.

— Ну не реви, все, слава богу, благополучно. Ты не ударилась, цела?

Я покачала головой.

— А что это за подарок, о котором ты говорил?

Он рассмеялся с явным облегчением — еще не встречала мужчину, который мог бы спокойно переносить потоки женских слез.

— На, держи, только тут не видно ни фига.

— Что это?

— Я заметил, что у тебя почти закончились те духи, которыми ты все время пользуешься, а мне очень нравится этот запах…

— Иван, это же очень дорого! Ты с ума сошел!

— Нехорошо считать деньги в чужом кармане… И вообще мне этот эпизод в пьесе «Вручение подарка» всегда не нравился. Может, мы его опустим и сразу перейдем к следующему?

— Я, кажется, забыла, что должно быть потом. Ты… Ты не напомнишь мне?

— Ты должна сказать: «Спасибо тебе!» и поцеловать…

— А что после?

— Я поцелую тебя в ответ.

— И?

— Ты или залепишь мне пощечину, или мы займемся любовью прямо здесь и сейчас.

— Здесь нет батареи, и ты забыл принести плеть, — слабеющим голосом пролепетала я, чувствуя, как тысячи крохотных иголочек-пузырьков начинают щекотать мое тело изнутри, словно вся кровь в одно мгновение обратилась в шампанское.

Он рассмеялся низким приглушенным смехом, медленно привлекая меня к груди, и поцеловал… Поцелуй словно стал мостиком от цивилизованной рассудочности к… К чему? Я сама до конца не могла понять это, испытав подобное и с такой силой, пожалуй, в первый раз. Начавшись мягким касанием, уже через мгновение поцелуй этот стал голодным и требовательным, заставляя меня дрожать и прижиматься к Ивану. Я запустила пальцы в его волосы и с наслаждением сдернула сдерживавшую их резинку — боже, как давно мне хотелось это сделать. Безумие бурлило в крови, и я, как кошка о пузырек валерьянки, привстав на цыпочки, жадно терлась о его бедра своими. Сходя с ума от наслаждения, скользила ладонями по эластичным мышцам его спины, охватывала упругие ягодицы, потом принялась стаскивать с него футболку, рассерженно дергая глупую вещь… Наконец что-то треснуло, и ткань подалась.

— Ты ее порвала! — с веселым изумлением шепнул он, но мне было все равно. Я порвала бы и джинсы, если бы это было по силам.

Его плоть была тяжелой и бархатистой, и прикосновение к ней окончательно лишило меня рассудка. Я отдалась ему прямо на траве, среди корней дерева, только что спасшего мне жизнь, позабыв обо всем на свете, кроме безмерной, ни с чем не сравнимой радости от его страсти, нетерпения и почти мальчишеской торопливости, с которой он стремился коснуться меня, овладеть мной…

Полнота жизни — вот что ощутила я чуть позже, когда лежала под его еще вздрагивавшим последними спазмами страсти телом, уперев немигающие глаза в небо, покрывшееся мелкими звездочками, словно мурашками. Я хотела жить, и не собиралась позволить каким-то неизвестным сволочам покончить со мной. Они объявили мне войну? Ну что ж! В конце концов, война — это в какой-то степени моя профессия. У войны свои правила и своя бессмертная душа. Она бесцеремонна и эгоистична, откровенна и бесчестна, глупа и хитра… В конце концов она баба! Смерть — баба. И война тоже — баба! Я не любила ее, презирала, но понимала. Итак — а la guerre come a la guerre! И да здравствует фамильное упрямство!

Иван зашевелился, приподнялся надо мной, и я встретила его столь воинственным поцелуем, что он рассмеялся.

— Как самочувствие? — он нежно отвел от моего лица растрепанные волосы, в которых наверняка можно было устроить гнездо — травы и веточек в них понабилось более чем достаточно.

— Не дождетесь!

— Вставай, земля, наверно, холодная.

— Не больно-то ты беспокоился об этом десять минут назад.

— Прости.

— Дурачок! — я поцеловала его еще раз, а потом еще…

— Остановись! Стой! Прошу пощады! — он застучал ладонью по земле рядом с моим ухом, как борец по татами. — Даже Гераклу, говорят, нужны были передышки между его подвигами.

— Помнится, их было двенадцать, — ласковой кошечкой уточнила я, и он возмущенно вытаращил глаза в ответ, а потом легко поднялся сам и, подхватив за руку, поставил на ноги и меня.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что совсем не собирался делать это?

— Что это? Заниматься любовью на холодной земле?

— Нет. Вообще подходить к тебе ближе, чем на пушечный выстрел.

Я вздохнула.

— Поверю. Отчего ж не поверить в такое?

Мы поправили на себе одежду, минут пятнадцать шарили в темноте, чтобы найти чудом спасшиеся во всей этой истории очки, геройски не покинувшие свой пост во время падения, но нетерпеливо сброшенные мною после… А потом еще некоторое время посвятили тому, чтобы отряхнуть друг друга от приставшей травы и хвоинок, на толстой подушке из которых мы и познали друг друга. Познали?

— Я тебя совсем не знаю. Кто ты? Откуда пришел ко мне? Что делал до того? — вдруг вырвалось у меня и, отчего-то сразу оробев, я прижалась к его большому сильному телу, с удивлением ощущая, как застывают, просто-таки каменеют под моими пальцами мышцы на его плечах. Но заговорил он совершенно спокойным тоном, который странно не вязался с его даже физически проявившимся напряжением.

— Я тоже мало что знаю о тебе. И сегодняшний праздник лишь умножил количество вопросов, которые я хотел бы задать.

— Давай не сегодня?

— Конечно.

Мне показалось, или он действительно испытал облегчение, уйдя таким образом от темы? Впрочем, совесть не позволила мне обвинять его за это, потому что доволен отсрочкой остался не только он один.

Наше возвращение и, по всей видимости, уход, остались незамеченными толпой моих приятелей, но, как оказалось, не все были столь невнимательны. Едва мы вступили на освещенную кострами поляну перед домом, как с террасы меня окликнул хорошо знакомый голос сестры. Иван, провожаемый ее внимательным взглядом, успел ускользнуть в дом, чтобы сменить порванную мной майку, выдававшую нас с головой, и отнести флакончик духов — я попросила его оставить их в моей комнате, а мне, бедненькой, пришлось остаться на съедение.

— У тебя хвоя в волосах, — холодновато отметила Ирина, и я автоматически схватилась за свою шевелюру, ища не замеченную в темноте соринку.

— Спасибо.

— Ты знаешь, что этот твой, с позволения сказать, воспитатель избил Колю?!

— Избил? — я перевела изумленный взгляд на распластанное в плетеном кресле тело — под глазом Николая разливался разноцветьем праздничного салюта здоровенный бланш.

— Какой ужас! — совершенно фальшивым голосом патетически воскликнула я, испытывая при этом полнейший восторг — парень и с самого начала вызывал у меня сильнейшую антипатию, а уж после того, что рассказал мне Иван… Бедная Лидуша!

Почему-то в памяти всплыл малоприятный эпизод, который произошел со мной уже довольно давно, еще до рождения Василька, даже до того, как я встретилась с его отцом, до того, как пришлось развестись с Петюней… Я тогда довольно часто бывала в Правительстве, готовя информационные материалы оттуда… И вот однажды один более чем высокопоставленный человек после интервью попросил меня остаться для приватной беседы. Группа пошла грузиться в машину, а я… Я была банально изнасилована на огромном письменном столе, где с одной стороны от меня в ряд стояли желтенькие «вертушки» с гербами, а по другую одиноко замер бюстик Дзержинского…

Собственно, изнасилованием-то это было назвать трудно. Я как-то сразу поняла, что он настроен более чем серьезно, отбиться от него у меня не хватит сил, а, главное, перед глазами, пока он задирал на мне юбку, мгновенно пронеслись картины одна другой отвратительней — вот я начала орать, вот кто-то ворвался в кабинет. Скандал, разбирательство и грязь, грязь, грязь… Короче, я позволила ему совершить со мной эту погань, а после, уже приехав домой, долго мылась, пила водку, плакала на плече у Петюни, который лишь вздыхал и гладил меня по голове…

Так вот, почему-то мне подумалось, что если бы плечо, на котором я ревела тогда, принадлежало Ивану, то лицо высокопоставленного негодяя выглядело бы не менее красочно, чем мордашка Николая сегодня. И его не спасли бы ни занимаемый пост, ни охрана за дверью. Почему я так думала? Да бог знает. Но была убеждена, что не ошибаюсь. Впрочем, и сама я, чувствуя эту незримую поддержку, быть может, повела себя совсем иначе…

Результат моих размышлений был достаточно неожиданным — я внезапно осознала, что своим «Какой ужас!» предаю своего защитника, и решительно поправилась:

— То есть, я хотела сказать: «Какая прелесть!» — и почувствовала, что это-то как раз прозвучало совершенно искренне и убежденно.

Настолько, что все, кто был на террасе, обернулись на меня — Михаил возмущенно, Лида с растерянностью, а Колюня — испуганно.

«Чует кошка, чье мясо съела!» — мстительно подумала я, и вновь взглянула на Ирину.

— Если ты хочешь знать причины его поступка, я могу тебя посвятить в них… — и перевела взгляд на Николая. — Или не стоит?

— Не будем выносить сор из избы, — торопливо откликнулся тот, и отвел глаза под моим презрительным взглядом.

Но и этого мне показалось мало — ну не хотела я сейчас быть деликатной и не вмешиваться в чужие дела.

— Лидочка! Ты когда-нибудь каталась летней ночью на классном мотоцикле по пустынному шоссе, которое ведет неизвестно куда?

Девочка, взглянув на меня громадными, влажными как у газели глазами лишь едва заметно отрицательно качнула головой.

— Ну так пойдем! Самое время попробовать!

Я протянула ей руку, и когда она вложила в мою нетерпеливую ладонь свои пальцы, потянула с террасы вниз.

— Мария, надеюсь, ты будешь благоразумна и не станешь гнать? — белеющие в сумраке лица Ирины и Михаила склонились к нам сверху, и я отметила, что Колюня не появился и даже ничего не возразил.

— Я? — рассмеявшись, я покрепче ухватила девушку за руку. — За право покатать такую красавицу будут жестоко сражаться многие!

И потащила Лиду дальше.

— Я не хочу, чтобы за меня сражались, тетя Маша, — робко проговорила она мне в спину, когда родители и муж уже не могли нас слышать.

— Ну и не надо. Я и так знаю, кто тебя покатает. Просто потому, что этот молодой лоботряс сегодня, что называется, на посылках, а значит ничего не пил — у него с этим строго.

Мы остановились у костра, вокруг которого в кружок сидели, закутавшись в пледы, одеяла и теплые куртки старшие дети — малыши уже давно мирно посапывали в импровизированных кроватях. Куклюша была мастерица рассказывать, длинные таинственные сказки, изобиловавшие злыми колдунами и добрыми феями, страшными чудищами и храбрыми богатырями. Вот и сейчас до нас донеслось:

— Чем дальше он шел, тем тесней сдвигались вокруг него остроконечные голые утесы, тем глубже и теснее становилась долина. Перестали звенеть цикады, скрылись куда-то птицы. Только змеи зловещим шипением провожали шаги героя. Серые жабы расползались из-под его ног да черные вороны, сидя на засохших деревьях, хрипло каркали ему вслед. Наконец, среди ядовитых кустов волчьего лыка он увидел темное жерло пещеры…

Я остановилась, чтобы попросить мальчишек помочь мне найти нужного человека, но, увидев выражение их лиц, не стала рвать чудесную вуаль фантазии, которую накинула на них умелая рассказчица. Мне помогли взрослые, и уже через минуту передо мной предстал огненно-рыжий и отчаянно голубоглазый парень.

— Вы искали меня, теть Маш?

— Да. Знакомься, Лидуша, это Слава Васильев, более известный в определенных кругах как Бегемот. Кликухи сей удостоился он за отсутствие нервов и почти патологическую невозмутимость нрава…

— Теть Маш! — укоризненно пробасил тот, с интересом поглядывая на мою спутницу.

— А это, Славчик, моя племянница Лида — девушка, которая никогда в жизни не сидела на мотоцикле, но просто мечтает об этом.

Лидуша протянула руку, чтобы поздороваться, и ее ладонь целиком утонула в огромной лапище парня, которого я помнила еще десятилетним пацаном. М-да! Теперь он явно вырос из школьных штанишек, и взгляды, которыми он награждал смущенную девушку, более чем нравились мне, но я все же сочла нужным поманить его поближе и шепнуть страшным голосом:

— Ежели что — смотри у меня!

— Теть Маш!! — укоризны прибавилось, как и накала в широченной улыбке.

— Ну идите, детки, играйте! Но не шалите!

— Кто этот тип? — Ирина пылала праведным негодованием.

— Слава Васильев. Не волнуйся, он хороший парень, и к тому же я неплохо знаю его родителей.

— Они угробятся на этом чертовом драндулете!

Я удивленно вскинула брови — обычно сестра моя не позволяла себе подобных выражений.

— Нет-нет! Неужели ты думаешь, я доверила бы свою единственную племянницу желторотику? Славка профессионал. В этом году даже вошел в сборную страны.

— Гонщик? — спросила сестра таким тоном, будто я только что сообщила ей, что молодой человек, только что с ревом увезший ее дочь за ворота дачи, по меньшей мере, сам Дракула.

— Пойдем, пошепчемся.

Я почти силком потащила ее за собой в свою комнату.

— Не дергайся ты! Славка честный, надежный парень, очень основательный, добрый, детишек любит. Родители его — интеллигентнейшие люди. Отец работает в каком-то серьезном КБ, а мать — твоя коллега…

— Ты словно сватаешь его! Только Лидуша уже замужем!

— И тебе нравится ее супруг? Где вы раскопали это дерьмо? — я разозлилась. — Мало того, что просто противный, так еще и дурак! Это ж надо додуматься спрашивать у Ивана…

Я прикусила язычок, да поздно. Умение Ирки вытрясти из меня все до крошки было общеизвестно в нашей семье. Через полчаса мы уже сказали друг другу об этом инциденте все, что было можно, и теперь просто сидели молча, успокаиваясь.

— Ты будешь говорить отцу с мамой, что была у меня?

— Они знают, что я здесь.

— Даже так?..

— Даже так.

— Как мамино самочувствие?

— Нормально. Сердечко стало пошаливать, но я слежу, чтобы она правильно лечилась и не запускала себя.

— А… отец?

— Рычал, как раненый медведь, когда я уезжала, а сейчас наверняка сидит и ждет моего звонка с рассказом о том, как прошла поездка… Ты всегда была его любимой дочерью.

— Не говори ерунды. Если бы это было так, он бы не вычеркнул меня из своей жизни двадцать лет назад.

— Он упрямец и гордец, Машка. Кому, как не тебе это знать — сама такая.

Ирина встала и одернула юбку.

— Пойдем? Нехорошо оставлять гостей надолго одних.

Я засмеялась.

— Гость, сбившийся в такую огромную стаю, суть субстанция самодостаточная, не требующая хозяйского надзора.

— Болтушка!

— Профессия обязывает.

— Ой, Маша! Я совсем забыла поздравить тебя с премией!

— Спасибо! Только не спрашивай меня об Осетии.

— Не буду. Отец был там недавно — ты же знаешь, он до сих пор держит руку на пульсе. Вернулся чернее тучи и тоже ничего не хотел говорить. Вы могли бы встретиться там…

— Если мы за восемнадцать лет ни разу не встретились, живя в одном городе… Ладно, правда, пойдем. Я покажу тебе комнаты, которые приготовила для вас.

На балкончике второго этажа я внезапно наткнулась на Перфильева.

— Вась, ты чего здесь? Девушки внизу уж небось с ног сбились в поисках…

Он кривовато усмехнулся.

— Видно, стар становлюсь.

— Кокетка, — откликнулась я, продолжая удивленно рассматриваться его. — Что-то случилось?

— Нет. В танковых войсках полный порядок, Машуня.

— Вась, а ты… Ты давно здесь сидишь?

— Не знаю даже…

— Не видел, никто в сторону леса не уходил?

— Да я особо не следил… Тебя видел, потом Ивана… Кстати, вон он возвращается.

— Как возвращается?.. — удивленно начала я и, развернувшись, стремглав бросилась вниз по лестнице.

Иван шел через поляну к дому. Под мышкой у него был зажат мощный фонарь, а на лицо легла тяжелая задумчивость.

— Куда ты ходил?

Он проигнорировал мой вопрос, и, нахмурив брови, спросил сам.

— Маша, там, в лесу, до того как пришел я, ты была одна?

Я попыталась улыбнуться.

— Ревнуешь?

— Да, — без улыбки ответил он.

— Я была одна, Ванечка. Правда, мне показалось, что кто-то там был, я оступилась и… — я начала судорожно лепить к полуправде полуложь, все еще не желая посвящать кого бы то ни было из домашних в свои беды.

Он смотрел задумчиво, привычно пощипывая себя за нижнюю губу, и нахмурив темные брови.

— Ты ведь не станешь скрывать от меня что-то важное?

Я внезапно растерялась, как это бывает даже с заправскими лгунами. Наверно потому, что ему-то врать как раз и не хотелось, но и рассказать правду решимости не было.

— Дай мне немножко времени. Я должна разобраться сама. Хотя бы чуть-чуть.

Он мягко коснулся кончиками пальцев моей щеки, потом отстранился и вошел в дом, а я так и осталась стоять, стиснув челюсти, чтобы не расплакаться.

Ночь я не спала. Обгрызла все ногти почти до мяса, протоптала дорожку на дорогом персидском ковре, что лежал на полу, обпилась кофе, но к утру более чем непростое решение было утверждено моим внутренним худсоветом.

Я рассуждала так: если меня хочет убить какой-то одиночка — заказ ли это (хотя кому я нужна, чтобы нанимать киллера?), придурок ли какой-то, в любом случае обращаться в полицию не имело смысла — дело это типичный «глухарь». Нападение в аэропорту уже давно быльем поросло, а это последнее… Толпа подвыпившего народа, в которой могла появиться даже рота незнакомцев хоть в черных масках, хоть с рогами — все бы только посмеялись, решив, что кто-то классно схохмил. Чего уж говорить об одном, как пить дать одетом вполне подходяще. Наверняка никто и ничего не видел, а значит никто и ничего не сможет ни выяснить, ни доказать. Если же вернуться к версии, что моя персона чем-то (хотя опять-таки совершенно непонятно чем) пришлась не по вкусу «федикам», то дело и вовсе принадлежит к разряду мертворожденных. В любом случае, напрямую обращаться в ФСБ не имело смысла, они просто отправят меня к родным ментам, а далее — смотри выше.

Из всего из этого следовало одно. Мне нужен был человек из ФСБ или близкий к этой структуре, но такой, которому я могла бы полностью доверять, и который сумел бы кое-что выяснить для меня и обо мне. Например, для начала неплохо было бы элементарно узнать — занимается мной ФСБ или нет. Дальше думать было бы уже проще. Где такого человека брать? В этой части своих рассуждений я подошла к принятию одного из самых непростых в моей жизни решений.

Я знала, кто мог мне помочь. Но от этого было не легче. Совсем не легче. Потому что этим человеком был мой родной отец… Много лет я развлекала себя тем, что представляла, каким будет его лицо, если однажды, открыв дверь, он увидит на пороге меня. Теперь мне предстояло увидеть это собственными глазами.