Репей в хвосте (СИ)

Глава 5

Следующим утром я должна была уезжать рано. И так сколько времени прокидывала работу!

И лучше б я там не появлялась! Правда, не приди я сама — нашли бы по мобильнику. Моему начальству взбрело в голову послать меня в очередную командировку. Слава богу, это была не очередная «горячая точка», а всего лишь Сибирь. Военная часть, расквартированная в одном из тамошних городов, взяла под свою опеку почти две дюжины мальчиков-сирот. Вот этих-то новоявленных «сынов полка» я и должна была снять. Впрочем, дело было доброе, благое, и я с энтузиазмом взялась за подготовку. Надо сказать, что любое мероприятие, которое требовало каких-то разрешительных слов от военного начальства, всякий раз начавшись с одного факса, обрастало потом такой волокитой, на которую к тому же накладывалась и наша собственная телевизионная неразбериха, что к середине дня голова у меня уже шла кругом. Позвонил Иван, но его было почему-то очень плохо слышно, и я попросила перезвонить…

— Ванечка?..

Но это был мой начальник.

— Маша, — интонация странная до удивления, — зайди ко мне, пожалуйста. Э… Да. Это срочно.

В кабинете помимо привычной фигуры шефа, я увидела еще двоих мужчин, которые учтиво поднялись мне навстречу. Один был невысок, круглоголово лыс и объемист, другой же наоборот строен и широкоплеч. Оба производили впечатление более чем энергичных людей, которым по силам любые преграды. Лелик и Болек — я как-то сразу окрестила их для себя именно так — поздоровались. Первый (Болек? Хоть убей, не помню, кто из мультяшных персонажей был коротышкой, а кто долговязым) кратко и почти нечувствительно обхватив мои пальцы своими, и даже самый благосклонный свидетель не назвал бы это рукопожатием. Лелик же наоборот уделил ритуалу куда больше внимания. Пожалуй, даже излишне много…

— Мария Александровна, — шеф откашлялся. — Владислав Николаевич и Леонид Иванович хотели бы поговорить с вами… Гм… Приватно. Они представляют одно из наших силовых ведомств… Э…

— ФСБ, — это уже Болек — кратко, уставив на меня свои глаза-буравчики, то ли каркнул, то ли квакнул, то ли рыкнул…

Не будь я под защитой привычных стен родной телекомпании, предприятия сугубо режимного, где на проходной денно и нощно дежурит охрана, и где не принято, как это он выразился, приватно убивать сотрудников, я, должно быть, сбежала бы прямо сразу. Просто развернулась бы и удрала. Если бы, конечно, ноги послушались… Однако вместо этого отозвалась каким-то задушенным голосом:

— Да?

— Ну, я пойду? — шеф двинулся к выходу, а я была вынуждена почти силой затолкать в горло истерический призыв не оставлять меня на съедение этим двум глубоководным акулам.

— Присаживайтесь, Мария Александровна, — обволакивающе-нежно промурлыкал Лелик, и похожий на бейсбольный мяч Болек незамедлительно плюхнулся в стоявшее у него за спиной кресло. Все ясно — разводят. Два следователя — добрый и злой. Классика детективного жанра.

Я тоже села, и это как-то сразу наладило деятельность моих мозгов — видимо слишком много «памяти» на твердом диске моей черепушки занимала функция удержания тела стоячим, а ног нетрясущимися. Теперь я легко сообразила, что пришли они явно не убивать. А значит, действительно хотят поговорить. О чем? Не будут же попрекать меня тем, что им не удается меня кокнуть?! В любом случае — всякая беседа есть источник дополнительной информации, а уж умение получить ее как можно в большем количестве было, в конце концов, моей профессией. Какую роль избрать — сладкой идиотки, сухой профессионалки или маменькиной дочки? Лелик склонился ко мне, предлагая сигареты, и улыбнулся при этом так зазывно, что вопрос решился сам собой, и я широко осклабилась ему в ответ. Он немедленно и очень талантливо сделал вид, что просто-таки сражен увиденным. Короче, господа сделали ставки, а крупье уже пустил шарик по кругу. Что выпадет — тринадцать или зеро, а попросту «нуль без палочки»?

Зазвонил мой мобильный. На сей раз это был Иван. Я быстро узнала новости и отключилась, сославшись на занятость. При этом обе акулы смотрели на маленький черный аппаратик так, словно это был не кусок пластмассы с микросхемами, а сочный шмат мяса. Ванечка сказал мне на прощание, что уже соскучился по мне, и, о чудо, я мгновенно стала розовой, пушистой и непобедимой, словно заяц с батарейкой Энерджайзер в животе. Мужчины, как мало нам от вас надо!

— Итак, господа? — я закинула ногу на ногу.

Акулы переглянулись. Сейчас.

— Мы имеем практически стопроцентно достоверные сведения о том, что готовится похищение вашего сына Василия. Вероятнее всего в заговоре непосредственно участвует его нынешний воспитатель Иван Иванов.

Бам! Ощущение было такое, будто слова эти, сказанные Болеком с хирургической прямотой, просто-таки контузили меня — уши заложило, в голове вместо мыслей стоял звон. Потом какие-то обломки всплыли на поверхность, и я почти автоматически ухватилась за первый же.

— Но кому мог понадобиться ребенок? Я не так богата…

— Мария Александровна! — глядит как на убогую.

Лелик тем временем пододвинулся ближе и под шумок завладел моей рукой.

— Неужели вы думали, что Аслан Уциев так никогда и не узнает о своем отцовстве?

— Аслан?! Что за мелодраматический бред?!

Болек пожал плечами, Лелик стал успокоительно гладить мои пальцы, а я впала в такое состояние, что некоторое время даже позволяла ему это. Потом опомнилась, вернула свою физическую собственность себе и почти автоматически сжала ее в кулак, а потом произнесла, несколько кривя душой, но внешне убежденно:

— Я слишком хорошо знаю Аслана, чтобы заподозрить его в подобном. Что же касается Ивана…

— Вы общались с Уциевым довольно давно. Люди меняются и далеко не всегда в лучшую сторону, — мягко возразил Лелик, Болек же выразительно поджал губки. — А Иванов… Что вы вообще о нем знаете?

— Все, что знает о себе он сам, — совершенно честно ответила я, тревожно следя за быстрыми взглядами, которыми они тут же обменялись.

— Вы не поделитесь с нами?

Если бы кто-нибудь спросил, почему именно в этот момент я уперлась рогом, я бы не смогла внятно объяснить ему мотивы своего поведения. Это, видимо опять-таки к вопросу о женской логике.

— А почему бы вам не спросить у него самого? Понимаете, я никогда не позволяю себе сплетничать, — я старательно захлопала глазами.

Они незамедлительно начали грузить меня о необходимости сохранять тайну, о моей ответственности за моего же ребенка, о возможности спугнуть бандита, бла-бла-бла… Грузил в основном Лелик, потому что Болек по мере продвижения нашего разговора все больше делался похож на орудие пролетариата, лишь изредка выходя из своего окаменелого состояния, чтобы бросить короткую квакающую фразу — видимо тогда, когда даже ему становилось невтерпеж от моего упрямства и очевидной тупости.

Наконец оба поднялись, демонстрируя желание закончить разговор.

— На вашем месте я немедленно удалил бы этого человека из своего дома. Думаю, предлог не составит труда найти.

— А ЭТО не спугнет бандитов? — язвительно спросила я, явно выпадая из образа сладкой идиотки по причине все более нараставшего раздражения.

Всю свою сознательную жизнь, прожитую рядом с моим отцом, больше всего я ненавидела, когда на меня давили, тем более так прямолинейно и жестко. Глухая защита абсолютного неповиновения, выработанная годами, видимо и сейчас автоматически взяла под контроль все мои действия.

Болек демонстративно вздохнул, а Лелик заговорил вновь, да так вкрадчиво… Зараза!

— Мария Александровна, поймите меня правильно… Дело в том, что этот человек у нас под наблюдением давно…

— С каких пор? — мгновенно подавшись вперед, рявкнула я.

— Э… Достаточно, чтобы прийти к определенным выводам. М-да. Тоже не хотелось бы опускаться до сплетен, но видите ли… В общем, он всегда имел подход к женщинам… Быть может именно поэтому нам до сих пор не удается доказать его вину — дамы сердца со всем пылом стремятся выгородить своего красавца-любовника. Но в данном случае речь идет о вашем сыне…

Удар был нанесен грамотно. Без затей и душевных тонкостей. Прямо под дых. И я пропустила его. Боже, как же больно!

— Подумайте, а мы пока вынуждены откланяться…

Болек уже вышел из кабинета шефа, а Лелик внезапно вернулся.

— Вот, полюбопытствуйте на досуге. Это секретные материалы, но мне… Мне жаль вас, Мария Александровна. Право, вы заслуживаете большего!

В мою руку лег плотный, довольно объемистый конверт. Пальцы автоматически сжались вокруг него. Дверь тихо щелкнула, я встала и в полузабытьи побрела к открытому окну — организм требовал кислорода. Не знаю, сколько я простояла, бездумно глядя вниз на проезжающие машины, когда взгляд мой зацепился за человека, выходившего из подъезда нашего здания. Кабинет шефа находится на втором этаже, и все происходящее внизу мне было видно достаточно хорошо, даже с учетом плохого зрения.

Несомненно, это был тот самый тип, который пытался то ли похитить, то ли убить меня той ночью во Внуково! Та же утиная походка, та же круглая голова с плотно сидевшей на ней темной лужковской кепочкой — это в июне-то! Как и всякий близорукий человек издалека я узнавала человека не по чертам лица, не по внешности, а по силуэту, что ли, по той энергетике, которую несла его манера двигаться, держать себя… Из профессиональной необходимости я отточила это умение воистину до совершенства. Вот и теперь. Да, это был он. Но здесь! На телевидении! Значит, у него был пропуск и… И… И может, постовой внизу запомнил его фамилию!

Я рванула вниз. Да, его запомнили. Тем более что фамилия-то оказалась несложной — Степанов. Куда как хорошо! Сколько их, Степановых-то, по Москве наберется? А? Гонимая одним почти маниакальным желанием — узнать — я выскочила на улицу. Незнакомца, конечно же, и след простыл! Я растерянно замерла посреди тротуара. Потом встрепенулась:

«ФСБшники! Может… Дьявольщина! Почему они ничего не спросили о покушениях на меня? Не знают? Та-та! Если уж они знают о том, что я сплю с Иваном, то уж об этом… Стоп-стоп! Это что ж получается?»

Я растерянно взглянула на конверт, все еще зажатый у меня в руке.

— Госпожа Лунева! — голос откуда-то сверху.

Я задрала голову. В одном из окон второго же этажа торчал знакомый оператор, а на подоконнике рядом с ним стояла… Да. Как раз камера-то там и стояла. Он вскинул ее на плечо.

— Помаши ручкой для потомков!

— Чтой-то ты, Коль, по-моему, фигней страдаешь, — устало отозвалась я. — Делать нечего?

— Ага! Ждем-с! — беззаботно откликнулся он, а меня вдруг словно в жар бросило.

— И давно? — робко, боясь спугнуть удачу, спросила я.

— Да нет. А что?

— Подожди! Никуда не уходи и ничего не делай!

Я пулей пролетела мимо милиции на проходной, быстрее всякого скоростного лифта взвинтилась на второй этаж, и через минуту с грохотом ворвалась в операторскую.

— Колька, дай мне флешку видео скинуть!

— Зачем? — опешил он.

Я перевела дух.

— Коленька! Голубчик! Ну будь другом! Мне просто необходим этот план — наша улица сверху. Я быстренько. А?

— Ну бери… Какие проблемы?

Камера зажужжала, выключаясь, карта памяти выпрыгнула из электронных глубин и через мгновение перекочевала в мою загребущую лапищу.

— Спасибо!

Пока я добралась до аппаратной, меня охватил такой мандраж, что едва ли зубы не стучали. Руки дрожали, и мне не сразу удалось засунуть флен в щель. Наконец он съел ее… Та-а-к… Вот! Вот он! Из подъезда неторопливо выходил мой убивец! Пройдя несколько шагов, он обернулся, и Колька (Да здравствует безделье!) взял его крупнее…

…Словно подломившись, я плюхнулась в кресло, по счастью оказавшееся как раз у меня за спиной. Это был Болек.

Через минуту, когда камера уже отъехала, его догнал Лелик, они постояли переговариваясь, потом Болек злобно махнул рукой, и что-то произнес много громче… Выйдя из оцепенения, я сунулась к динамикам и выкрутила звук на максимум. «Перемотала» в начало, морщась от пронзительного пиликания, и запустила вновь. Отчаянно громкий шум улицы, невнятный шорох разговора и, наконец: «Надо хоть иногда думать головой, а не хуем!» Пристыженно-успокоительные интонации в ответе Лелика, и они оба отправляются через дорогу, видимо к своей машине…

Дальше Колька не снимал их, но и этого было более чем достаточно, чтобы оглушить меня до потери сознательности. Почти на автопилоте я сходила в свою комнату, из стола достала флешку, потом вернулась в аппаратную и перекинула Колькину съемку на нее, а после безжалостно стерла «исходник», перед тем как отдать его обратно.

Я вряд ли замечала что-то, бредя по коридору назад. Ах, был бы рядом хотя бы Перфильев! Но негодник свинтил куда-то, даже не предупредив. В операторской сказали — отгулы взял. Какие к черту отгулы, если меня того гляди… Да что им, черт побери, от меня надо?! Сначала пытаются убить. Потом сообщают в доверительной беседе о готовящемся похищении сына… Своим контуженным умишком я понимала лишь одно — видно Лелик в чем-то прокололся, раз Болек орал на него. Но в чем? Я взглянула на конверт у себя в руке. Вручение его было единственным более или менее самостоятельным поступком Лелика.

Опять забившись в свободную в это время аппаратную — очередной новостной эфир только что закончился, а до следующего была еще куча времени — я заглянула внутрь «дружеского дара». Там были фотографии. Добротные цветные фотографии, на которых мой любимый, мой Ванечка был запечатлен…

Практически не соображая, что делаю, я кинулась вниз, в машину, скорее, скорее. Бешенство, ревность, боль… Как я доехала до дачи — один бог да мой ангел хранитель и ведают. Васька с соседским мальчишкой, его приятелем, сидел на дереве напротив ворот и что-то прокричал мне оттуда, видимо по-индейски, потому что оба были все в перьях. Но даже если бы он говорил со мной на родном русском, я вряд ли бы поняла хоть слово. Ивана я нашла опять-таки на кухне. Черт бы взял его хозяйственность!!!

— Машуня! — он начал улыбаться, когда я швырнула в его красивую свинскую морду всю пачку дареного компромата, а потом, развернувшись, помчалась наверх то ли рыдать, то ли крушить мебель.

Он не появлялся довольно долго. И видимо достаточно, чтобы бешенство, выкипев, перестало заливать жалкий огонек моего разума. Потому что я не убила его сразу, как он вошел.

— Я звонил дядюшке, — так мы договорились называть Пряничникова.

— Это еще зачем? Хочешь, чтобы твоей голой задницей полюбовался и он? — я едва ли не ядом плевалась.

— Машка, — он вздохнул. — Я конечно понимаю…

— Ни черта ты не понимаешь! — я плюхнулась на кровать и принялась таки оглушительно рыдать, надсадно и совершенно обреченно.

— Глупышка! — он присел рядом и тронул меня за плечо.

Я дернулась, словно это был здоровенный паук, а не его рука.

— Убирайся к чертовой матери!

— Я пожалуй действительно пойду. Ты невменяема.

Встал, потоптался. Я рыдала. Вздохнул. Шаги к выходу. Потом:

— Я хотел бы только, чтобы ты поняла — все эти фотографии сделаны до — слышишь? — до того, как я встретил тебя. И черт меня побери, если я понимаю, кому и зачем потребовалось отслеживать все мои сексуальные связи!

— Убирайся!

Дверь закрылась, а я притихла и внезапно задумалась.

«После чего мне были вручены эти мерзкие свидетельства, отпечатки подсмотренных чувств, ворованные отражения чужой страсти? После того, как мне настоятельно рекомендовали удалить Ивана из дома! Зачем? Да может затем, чтобы легче было добраться до меня самой! И уж конечно не с целью оберечь ребенка от липового похищения! Аслан никогда не станет…»

Я вцепилась в подушку.

«Господи, спаси и сохрани! А вдруг?.. Нет! Не так! Эти двое явно хотели меня убить. Это раз. Потом почти что в ультимативном порядке потребовали удалить из дома воспитателя сына. Почувствовав мое сопротивление, усугубили — подсунули фотки. Чтобы, значит, наверняка. И что же я делаю? То, что они и хотели! Вот уж фиг! Хотя бы потому, что это зачем-то надо им!»

Я вскочила и уселась посередине кровати. Прямо передо мной лежала проклятая пачка. Я зажмурилась, чтобы не видеть.

«Стоп, опять не так! Болек орал на Лелика за какой-то прокол. Может действительно все дело в этих фотографиях?»

Я набралась мужества и приоткрыла один глаз.

Да на этой фотографии волосы у Ивана были много короче теперешнего. На остальное я просто-таки не могла смотреть. Он, мой, и в объятиях какой-то пышногрудой девицы!

«Господи! Ну почему ты так обидел меня с бюстом! В старом анекдоте то, что сумело отрасти у меня, рекомендовали зеленкой прижигать!»

Я потянулась и одним пальчиком сдвинула верхний снимок. С ней же. Поза еще выразительнее.

«Боже! Как же он красив! Сволочь!!»

Я просмотрела всю пачку. Ивана поймали всего с тремя дамочками. Причем только с одной из них, той грудастой, фотографии были такими впечатляющими — остальные снимки были значительно более пристойны и менее качественны — поцелуи, объятия, съемка через оконное стекло — все размыто, лица, позы лишь угадываются, хотя и достаточно понятны и узнаваемы. Последние фотографии и вовсе привели меня в замешательство. Судя опять-таки по длине волос Ивана, они были самыми свежими. Да и эту майку, что была на нем тамошнем, я знала — он носит ее сейчас, даже сегодня в ней.

На этих снимках было запечатлено посещение твердым гетеросексуалом Ивановым, что, кстати, убедительно доказывалось всем предыдущим фотоматериалом, некоего клуба. Вывеска читалась более чем ясно: «Голубая луна». На первой фотографии он входил в подъезд, на второй, сделанной через стекло все того же подъезда, его нежно обнимал за талию какой-то типчик, к которому Иван доверительно склонялся с высоты своего роста, на третьей они удалялись в глубину здания, по-прежнему в обнимку.

Бешенство опять обуяло меня. Довольно с меня педерастов! Я подхватилась и уже через минуту трясла перед его античным профилем новыми доказательствами вины.

— А это… А это! Это тоже не сейчас? Тоже до? — я задохнулась не находя больше слов.

Он взглянул удивленно.

— Так ты только сейчас увидела?

— Я хоть и люблю порнографию, но не до такой степени!

Он внезапно рассмеялся. Как-то очень ловко и быстро перекинул меня через плечо и легко понес обратно наверх. Я орала, колотила его по спине руками, но он лишь, все еще посмеиваясь, напомнил, что Вася недостаточно далеко, и может услышать.

— И что же он тогда подумает о нас с тобой?

— Не знаю, что подумает он, а вот что о себе воображаешь ты?!

Негодяй игнорировал мой выпад, и, щелкнув выключателем, внес меня в ванную, но стать на ноги позволил только после того, как пустил воду.

— А теперь послушай, маленькая ревнивица. Это… — он выдрал из моих пальцев пачку фотографий и сунул мне под нос одну из них — ту, где он был с высокой русоволосой женщиной, приблизительно моей ровесницей. — Кстати, где ты только взяла эту дрянь? Так вот, это Анна. У нас был долгий, но какой-то грустный роман еще там, в Энске. Я тогда был совершенно раздавлен своим несчастьем, а она… Она замужем. Мы расстались друзьями, когда я собрался ехать в Москву. Это, — он сунул мне следующий снимок, — Катя. Я переспал с ней в поезде — после одной из станций оказались вдвоем в целом вагоне. По приезде в Москву расцеловались на перроне и простились навсегда. Сей душещипательный момент, как видишь, и запечатлен. Это, — та самая грудастая, — Оксана, у нас случился бурный, но очень короткий роман уже здесь, где-то год назад. А вот это… — его палец уперся в снимок с «Голубой луной». — Это уже серьезно, потому что именно через это милое заведение лежал мой маршрут к дяде Вене, который ты же мне и передала на той бумажке. Теперь можешь закрыть рот и слушать внимательно. Я уже сказал, что позвонил Вениамину Константиновичу. Он ждет нас обоих. Действовать будем так. Я уйду, словно ты действительно выгнала меня, и постараюсь добраться до Болшево так, чтобы никто не проследил. Возможно тем же способом, что и раньше. Так что не убивай меня, если тебе опять шепнут, что я ходил к педикам на рандеву. Ты же бери Васю и отправляйся к отцу. Пусть он довезет тебя до Пряничникова, как прошлый раз, а Васильку… Васильку давно следует познакомиться с бабушкой.

— Постой… Погоди…

— Некогда. Железо следует ковать, не отходя от кассы. Классику должно знать, дурочка, — он не удержался и поцеловал меня. — Ох, ну ты и ревнуешь! Еще немного и мы оба попали бы в «Дорожный патруль».

Я тихо хмыкнула.

— Это я попала бы в «Дорожный патруль», а ты в морг, фотомодель фигова, — потом не удержалась и добавила мстительно. — А у этой твоей Оксаны толстая задница!

Он еще смеялся, когда я, вполне довольная собой, открыла дверь ванной и покинула его общество.

Через четыре часа я уже устроилась в багажнике отцовского джипа, сжимая в руках сумку, в которой лежали треклятые фотографии и заветная флешка с Леликом и Боликом. Взволнованный и слегка перепуганный Василек остался с моей мамой, надо сказать ошеломленной этой внезапной встречей значительно больше его самого.

Лицо отца, как и лицо Ивана, носило следы их недавнего знакомства. И это меня порядком удивило, потому что родитель мой, хоть и был уже пенсионером, оставался серьезным противником для любого, даже много более молодого и достаточно сильного мужчины.

Доехали быстро и без приключений. Молчали. Дядя Веня и Иван уже ждали нас. Отец пожал руку Пряничникову и демонстративно проигнорировал моего Ванечку, который только усмехнулся и потер челюсть.

— Что, еще болит? — ядовито поинтересовался отец.

— Да не очень… А как ваш нос?

Папуля глянул гневно, но поутих, когда за спиной услышал тихий, полный явного удовольствия от воспоминаний смех приятеля.

— Ох, Машуня, такую ты сечу пропустила! Пальчики оближешь. Хорошо, что у меня мебели почти нет. Ну, давай твое… фотоискусство. Поглядим… Кстати, как…

— Что за фотоискусство? — перебил отец, заглядывая через плечо дяде Вене.

Лицо у него моментально вытянулось, желваки вздулись, глаза сузились.

— А ты фотогеничный, — почти просвистел он, глядя на Ивана и сжимая кулаки.

Неизвестно, то есть как раз очень хорошо известно, чем бы все это кончилось, если бы не Пряничников. Одной очень спокойной и короткой фразой он сразу привел в чувство обоих.

— Я заметил, что все, кому подкладывают в постель Ниночку Петракову, потом оказываются очень фотогеничными.

— Ниночку? — недоуменно спросил Иван.

— Подкладывают? — не менее ошарашенно отреагировал отец.

— Так вот почему он орал на него! — более пространно, но совершенно непонятно для окружающих воскликнула я и впала в глубокую задумчивость, из которой меня удалось вывести далеко не сразу.

Слова Пряничникова стали чем-то вроде рубильника, которым в агрегатину моего мозга пустили ток. Колесико за колесиком, рычаг за рычагом, чип за чипом…

— Им на самом деле нужна не я, им нужен он! — и я уперла дрожащий палец в грудь слегка перепуганному Ивану.

— Но нападения…

— Пустое! В первый раз Болек, может, только поговорить хотел, удочку забросить, поузнавать про Ивана, а как пошло все не так, как надо, струхнул. Решил подстраховаться — опять не вышло. В следующий раз за несчастный случай уже бы не сошло. Сменил тактику — явился со своими враками… А тут Лелик лоханулся с этой дрянью, — я ткнула пальцем в фотографии. — Правда, если бы не вы, дядя Веня, все могло бы сойти за чистую монету. Им ведь наверняка не смерть моя нужна, а именно то, на что они давили сегодня — рассорить меня с тобой, Иван, отдалить.

— Но зачем?

— А вдруг ты во сне говоришь? А вдруг ты что-то знал такое до того как… А вдруг журналистка, специализирующаяся на разного рода расследованиях, баба неглупая и въедливая, что-то разнюхает? А этого Болеку и Лелику ох как не хочется, — я победно оглядела слушателей и сразу поникла — на их лицах было написано то же, что, наверно, бывает на лицах тех, кто смотрит фильм о душевно больных детях.

— Ты пересмотрела мультиков? — это отец.

Иван промолчал, видно не желая тревожить мою явно нездоровую психику.

— Девочка, я, конечно, знаю кто такие Болек и Лелик, но… — более вежливый и многое повидавший на своем веку Вениамин Константинович склонил голову к плечу.

Я расхохоталась.

— О господи! Я же еще ничего вам не рассказала.

— Можешь начать прямо сейчас.

И я начала.

— Интересненько, ох как интересненько, — протянул Пряничников и ущипнул себя за губу. — Фамилий их ты конечно не знаешь?

— Конечно, знаю, только толку от этого, по-моему, чуть.

— Почему?

— Потому что когда двух ГБульников зовут Степанов и Петров (постовой на ТВ вспомнил и вторую фамилию) — это вызывает некоторое недоверие.

Пряничников хихикнул.

— Жаль. Как же нам их вычислить?

— Вот они где у меня. Поймались, дядя Веня! — и я победно тряхнула своей сумкой перед его носом.

Мужчины неуверенно подались вперед и заглянули в ее растопыренное мною нутро так, словно действительно ожидали увидеть там двоих федиков, только ма-аленьких, или уж, по меньшей мере, выводок тарантулов.

— Где? — даже спросил отец, и я посмотрела на него уничижительно.

— Конечно, на флешке.

Через десять минут мы уже смотрели на компьютере фильм под рабочим названием «Как научиться думать не хуем».

— Я их знаю. То есть в основном вот этого, но зато оч-чень хорошо, — у меня по спине побежали мурашки.

Такого тона, такой ненависти в голосе всегда спокойного и деликатного Вениамина Константиновича я еще не слышала. Может быть, не слышала вообще никогда в жизни и ни от кого.

— Саша, помнишь, я говорил тебе о том парне, во многом благодаря которому оказался в отставке и, как подозреваю уже много лет, в этом кресле?

— Неужто один из этих?

— Он. Мир тесен. Черт! А ты, Маша, права. Не ты их цель. Ох, не ты. Ты так… Репей на собачьем хвосте… Мешает, но и только… М-да. Нинку Петракову кому попало не подпускают. Не того полета птица.

До сих пор молчавший Иван внезапно откашлялся.

— Можно все-таки узнать, кто она такая? А то как-то…

— Отчего ж нельзя? Можно. Начинала как обычная шлюха, но оказалась такой талантливой, а главное неглупой, что ее завербовали. Ниночка идет в дело, когда требуется тонко и ненавязчиво узнать или подсунуть какую-то информацию, кого-то скомпрометировать, получить материал для шантажа… Ну вы понимаете.

Иван задумчиво кивнул, а отец не удержался от колкости, если «колкостями» в принципе можно называть его обычные стенобитные выпады.

— Может, научишься выбирать себе баб, с…

Суки, ее сыны, сволочи, сопляки и прочая нечисть ощутимо сгустилась в воздухе.

— Боюсь, в ближайшее время мне это умение не сгодится. Я уже сделал выбор, — Иван картинно обнял меня за талию, и я в ужасе прикрыла глаза, полностью убежденная, что в следующее мгновение кулак отца, случайно сбившись с курса, попадет вместо его нахальной физиономии в мою.

Однако ничего не произошло. Родитель мой, о чудо, молчал, переваривая сказанное, зато Пряничников разливался соловьем. Правильно говорят — седина в бороду, бес в ребро.

— Ох я вам скажу и девка! Ты бы, Сашка, тоже не устоял. Никто бы не устоял. Страстная, горячая…

— Горячая, как гадюка на солнцепеке, — негромко проворчала я и почувствовала, как Иван, дразнясь, щекотно ткнул меня пальцем в бок.

— Что делать-то будем?

Отец вскинул голову и выдал загробным голосом.

— Выгнать вот этого в три шеи, и все Машкины проблемы как рукой снимет. А если ты и вправду так сильно любишь, сам уйдешь, чтобы не подвергать ее опасности, — это уже непосредственно к Ивану.

Я клещом вцепилась в его руку, начавшую медленно сползать с моей талии, и, выпятив челюсть, уставилась на отца.

— Ни черта у тебя не выйдет!

— Совершенно справедливо, — это неожиданно вступил в разговор Пряничников, видимо наконец-то очнувшийся от своих эротических грез.

— Это почему же?

— Во-первых, потому, что я уже неплохо знаю Машу — репей, он и в Африке репей, во-вторых, потому что я более чем хорошо знаю своих коллег… И, наконец, в-третьих, потому что вдруг все наши построения в корне неверны, и опасность угрожает непосредственно Марии? А потом, черт меня дери, я, быть может, все последние десять лет готовился и ждал возможности как-то сквитаться с господином Чеботаревым!

— Только не за счет моей дочери!

— А я и не собираюсь действовать за чей-то счет. У меня у самого компромата собрано столько, что можно потопить Гренландию, не то что двух федиков. Просто приятно, что есть возможность еще и хорошим людям помочь. Итак! Маша, что ты теперь думаешь делать?

— Да, собственно, я человек подневольный. С понедельника уезжаю в командировку дней на пять.

— Это хорошо… Я уверен, они сейчас паузу выдержать захотят, посмотреть, что выйдет из этой их вылазки. Так что езжай спокойно. Только смотри, никаких резких движений. Работай, снимай, что тебе положено, а потом тихим ходом домой. Ясно?

— Куда яснее.

— А вы, Иван, тоже спокойно продолжаете с Васей проживать на даче. Тихо, открыто, чтобы не вызвать у них беспокойства и новой волны действий. Та-ак. А мы с тобой, Саша, начнем потихоньку готовиться к военным действиям. Уж извини, придется тебе у меня на посылках быть. Сам, увы, не мобилен.

— Полностью в твоем распоряжении.

— А как быть с потенциальной возможностью вмешательства Аслана? — тихонько спросила я.

— Не думаю, чтобы эта угроза была серьезной, Машенька. Не стоит беспокоиться раньше времени.

— А как ты сама думаешь, — Иван развернул меня к себе лицом и заглянул в глаза, — он способен на такой шаг, как похищение сына? Может ему понадобиться это?

Я могла обманывать «федиков», прятаться сама от себя, но ему соврать почему-то опять не смогла.

— Да… Ты понимаешь? Да!

Выбираться от дяди Вени решили всем вместе, благо багажное отделение Лендровера было, что называется, на четыре трупа, если не на дюжину. Отец собирался лесной дорогой довезти Ивана до одной из станций электрички чуть дальше Болшево, а потом уже доставить в свой дом меня. Высаживая первого пассажира, родитель мой был мрачен и грозен, как Зевс-громовержец.

— Имей в виду, герой-любовник: все как-то забыли, что тебя обвинили в причастности к заговору о похищении мальчика, а я помню. Если с ребенком что-то случится…

— С Васей что-то может случиться только после того, как что-то случится со мной. А тогда все ваши угрозы, Александр Евгеньевич, боюсь, окажутся невостребованными.

Слова… Слова. Страшные, ненужные. А за ними реальность. Еще более жуткая.

В командировку я уезжала с тяжелым сердцем. К тому же и команда подобралась «не фонтан». Перфильев все еще был в отгулах. Со мной отправили человека, с которым я до этого ни разу не работала. Админ же мне как раз был хорошо известен. Хороший парень, но большой любитель горячительного — порок весьма распространенный среди телевизионщиков, вынужденных более чем часто ездить в командировки. А что еще делать в гостинице незнакомого города долгими вечерами? Когда самолет уже вплотную приблизился к цели нашего путешествия, стало ясно, что не избежал сей пагубной привычки и Игорь, мой оператор…

К счастью, в аэропорту нас встречал армейский ГАЗик. Солдатик-водила, почему-то поглядывая на меня как на сливочное мороженное (Господи! Да я уж для него — бабка старая!), ловко разместил нас и нашу аппаратуру в своей громыхучей чудо-машине, и через полчаса мы уже въезжали на территорию части.

Нас ждали. Все вокруг блестело — деревья и газоны ухожены, окна в казармах вымыты, даже у бордюров вид был такой, будто их только вчера покрасили белой краской. Пока знакомилась с офицерами части, я нет-нет да возвращалась глазами к ее командиру. Он поздоровался с нами первым, и теперь стоял в сторонке, тоже изредка поглядывая на меня. Лицо его было настолько знакомым… Да, я встречала его раньше. Но когда и где?

Потом думать об этом стало некогда — размещение, обед, знакомство с частью, с самими мальчиками-воспитанниками, разговоры, и прочее, прочее, прочее… Снимать мы думали начать со следующего дня. Прямо с подъема и постепенно проследить весь день части, которая и стала домом для двадцати бывших беспризорников. После ужина, который мы разделили с офицерами и их женами, уже в курилке я наконец-то решилась.

— Я знаю вас. Но никак не могу вспомнить откуда. Да и имя… Полковник Станислав Аркадьевич Ильченко… Вы не поможете мне вспомнить?

— Если хотите, Мария Александровна. Для начала замените «полковник» на «младший лейтенант», а вместо Станислава Ивановича поставьте просто — Славик…

— Славик?.. Ильченко?

— Ну, вспомнилось?

— Да… — почти прошептала я.

Слава Ильченко появился в части моего отца почти одновременно с Никитой. Они вместе ушли в Афганистан и вместе вернулись. Вместе же пройдя там через плен. Только Никита теперь возносил немые молитвы господу, а Станислав командовал крупной войсковой частью. Оказался сильнее? Может, отец был в чем-то прав?..

— Я не решался напоминать. Боялся причинить лишнюю боль. После смерти Ники… Прости.

— Что? — я даже задохнулась от удивления.

— Прости еще раз, я правда не хотел будоражить… Знаю, как его поступок повлиял на тебя…

— Какой поступок? О чем ты?

— О… О самоубийстве…

— Кто тебе сказал? — севшим голосом спросила я и неделикатно ухватила его за лацканы отутюженного парадного кителя.

— Твой отец… И про то, что после ты попала в больницу… Ну, с нервами…

— Вот… — давно я не ругалась так смачно и разнообразно.

Замолчала я только почувствовав, что вокруг наступила полнейшая тишина, и все, кто в этот момент был в комнате, с самыми странными выражениями на лицах слушают мой малопристойный монолог. Ильченко, чью одежду я так и не выпустила из рук, откашлялся, и все тут же отвернулись и загомонили с неестественной оживленностью. Лишь какая-то нарядная женщина по-прежнему не сводила с нас напряженного взгляда.

— Твоя жена? — почему-то сразу догадалась я.

— Да. Мне придется выдержать серьезное объяснение, — полковник хмыкнул. — И хотелось бы знать из-за чего.

— Никита жив.

— Ну?!

— То есть он в какой-то степени действительно покончил с собой, может, именно это и имел в виду мой родитель, и боюсь, только так можно оправдать его поступок…

— Постой, постой. Объясни толком.

— Он стал монахом и уже много лет живет в Старотищенской обители молчальников. Это километрах в пятистах от Москвы. Увидеться тебе с ним нельзя — устав строг, а вот написать можно. Если захочешь.

— Вот ведь…

— Да. Я ездила к нему последний раз года два назад. Заматерел, плечищи пудовые, а лицо, знаешь, какое-то детское. Из-за глаз что ли?

— Значит, тебе все-таки разрешают видеть его?

— Упросила. Еще давно. Натку маленькую привозила, чтобы разжалобить.

— Натку?

— Ох! — я схватилась за свою сумку и вытащила бумажник, в котором всегда возила с собой фотографии детей. — Вот она. Правда, похожа чем-то?

— Да-а. Неужто его?

— Я не лежала в больнице с нервишками, Слава.

— Понятно… А этот сорванец чей? Тоже твой?

— Мой, мой. Вася. Ему девять. А Наташе недавно двадцать один год исполнился. Невеста.

— Красавица.

Я с любовью взглянула на фотографии. И пожалела, что у меня нет снимка Ивана. Мне его не хватало. То есть снимки-то были, но того, кто их делал, явно больше лица интересовали другие части тела. Сволочь!