Репей в хвосте (СИ)

Глава 6

Остальной вечер прошел без сюрпризов. Я познакомилась с женой и уже взрослыми детьми Славы Ильченко. Как смогла, объяснила симпатичной круглощекой тезке — его супруге, свое поведение в курилке, которому она оказалась свидетельницей, а потом в приливе откровенности поделилась с ней и некоторыми другими сложными моментами своей непутевой жизни. Опомнилась только, когда ночь перевалила за середку. Ложиться спать в это время было для меня практически нормой, а вот благожелательные хозяева мои уже с трудом прятали зевки. Еще бы, подъем в армии, как известно, один на всех — шесть часов утра! Мне, кстати, предстояло встать еще раньше, чтобы к побудке уже стоять наготове возле камеры.

Следующий день прошел строго подчиненный армейскому распорядку. На завтра были запланированы интервью с городским начальством, которое тоже приняло определенное участие в судьбах современных «сынов полка». Это было скучно, но необходимо.

Глава местной администрации Геннадий Иннокентьевич Сидоров был в кабинете не один, когда секретарша пригласила меня. Напротив стола, из-за которого мне навстречу поднялся хозяин кабинета, в глубоком кресле вальяжно развалился невысокий плотный человек совершенно определенной наружности.

Почему-то бандиты — столичные ли это авторитеты, провинциальные ли братки — имеют какое-то неясное, но вполне уловимое сходство. Не хотелось бы в данном случае говорить о родстве души — как-то цинично, но чем иначе-то объяснить? Так вот, гость, чувствовавший себя в этом властном кабинете, как на своей кухне, принадлежал именно к этой категории. Впрочем, меня это не касалось никаким боком, поэтому, вежливо улыбнувшись на его приветствие, я больше не забивала себе им голову.

Но, как оказалось, напрасно, потому что у него-то были как раз совсем иные намерения касательно меня. По завершении двадцатиминутного интервью, из которого в эфир я собиралась взять от силы секунд двадцать, Сергей Петренко, бизнесмен — так он отрекомендовался при знакомстве, начал более чем настойчиво приглашать меня и, конечно же, моих коллег — жест в сторону навостривших уши мужиков, на свою «фазенду».

— Прямо на берегу стоит. Порыбачим, отдохнем. Будет чего после поездки вспомнить. Я пришлю за вами машину.

Желание похвастаться потом в кругу своих корешей знакомством с известной столичной журналюжкой было понятным и вполне достойным оправданием его настойчивости. Глядя на оператора и админа, я полностью отдавала себе отчет, что они не поймут моего отказа, и оставшийся командировочный день превратится для меня в настоящий ад. Скрепя сердце, я согласилась. Тем более, что и подоспевший хозяин кабинета поддержал приглашение бизнесмена Петренки, расписывая в самых радужных тонах красоту мест и количество рыбы, ловить которую, кстати, я просто-таки терпеть не могла.

Вот так и получилось, что вскоре после обеда мы удобно расположились на мягких сиденьях большого и комфортабельного внедорожника, за рулем которого сидела увеличенная копия Петренки, у которой лоб получился поуже, а плечи пошире образчика. Фазенда оказалась довольно далеко даже по московским меркам, но действительно впечатляла. Огромный бревенчатый дом на самом берегу величественной Лены. У собственного причала шикарный, явно скоростной катер, несколько водных мотоциклов и скутеров. Высоченный забор с колючкой по периметру, сторожевая вышка. Просто-таки зона… гм… зона благоденствия.

Нам всем отвели комнаты, потом более чем плотно накормили и напоили, а после предложили отдохнуть. Надо сказать, постель манила. Я со счастливым вздохом утонула в ее пуховых глубинах и прикрыла глаза. Сколько я так пролежала где-то между сном и явью — бог знает. Но настоящий, глубокий сон почему-то не шел. Покрутившись еще, я смирилась с глупостью собственного организма и встала. От безделья посидела перед зеркалом, потом попыталась поглазеть в окно, но на дворе было уже почти совсем темно, и я увидела опять-таки лишь собственное отражение вместо речных просторов. Наконец плюхнулась на диван перед телевизором и автоматически огляделась в поисках программы. Как ни странно, даже это было предусмотрено — аккуратно сложенная местная газетка лежала на журнальном столике.

Я развернула ее. Естественно, именно сейчас смотреть было совершенно нечего. Я и так-то никогда не была большой поклонницей телевремяубиения, а уж тут… Поэтому сама газета заинтересовала меня значительно больше, тем более что там оказалась статейка, которая сообщала жителям о приезде столичных корреспондентов и попутно о почине, который взяла на себя местная военная часть, решившая по своему бороться с детской беспризорностью. Я автоматически просмотрела газету и как-то незаметно добралась до последней страницы.

Только совершеннейшая скука могла привести к тому, что я стала читать этот некролог. Кто-то с большой теплотой писал о трагически ушедшей из жизни молодой женщине, талантливом враче местной больницы, верной супруге и матери двоих детей… А потом я взглянула на фотографию.

На меня печально и как-то устало смотрела Анна. Та самая Анна, которую я всего пару дней назад видела на ФСБшных фотографиях в объятиях Ивана… Да! Анна Сергеевна Суркова. Смерть… Тело нашли ниже по течению… Сердце… В глазах у меня потемнело. Дрожащей рукой я перевернула газету и тупо, не веря глазам, уставилась на заглавие. «Энский вестник».

«Ну что же я за идиотка! Дура! Кретинка! Ведь Ванечка же говорил — Энск, а я-то пропустила мимо ушей! Ведь именно в Энской больничке он пришел в себя, именно в Энске провел два первых, если можно так сказать, года своей четырехлетней жизни. Дядя Веня сказал не делать глупостей и сидеть тихо. И что тут же делаю я, балда непробиваемая? Еду в Энск. Нарочно такого не придумаешь! Они, конечно же, решат, что я поехала что-то вынюхивать и… Господи, смилуйся надо мной! Говорят, ты всегда покровительствуешь убогим!»

И потом: «Она умерла. Утонула. Или утопили?»

Я вскочила на ноги и метнулась к дверям комнаты. Не знаю, что, собственно, я собиралась делать, когда в полубезумном состоянии кралась по неярко освещенному коридору, но именно в результате этого, казалось, совершенно бессмысленного действия услышала то, что, возможно, и спасло мою никчемную жизнь.

— Постелька там мягкая, широкая. На всех хватит, — голос незнакомый, но такой мерзкий, что меня передернуло.

— Как думаешь, она еще спит? Не пора нам дамочку навестить?

— Что — не терпится попробовать столичную штучку? — это уже третий.

В ответ заржали, и мне показалось, что на милую шуточку откликнулась, по крайней мере, рота. По краю света, падавшего из открытых дверей комнаты, в которой и велся разговор, почти не дыша, я выбралась в коридор, ведущий к крыльцу. К счастью, никто по дороге мне не повстречался, и дверь оказалась не заперта. Когда я уже оказалась на улице, в доме послышалось движение — братва двинулась на дело. Я шагнула в сторону и замерла. Куда теперь? Вокруг забор. За ним лес на многие и многие километры, впереди река. Катера! Быть может…

Наверху распахнулось окно, и сноп света упал прямо на меня.

— Вот она, е… мать!

Это прозвучало для меня как «Ату ее!» для лисицы. Не чуя под собой ног, я кинулась туда, где у пристани уютно покачивался большой белый катер, который еще ранее привлек мое внимание наличием обычного руля, педали газа и замка зажигания, в котором приглашающе покачивался брелок…

Я кошкой запрыгнула в его пахнущее кожей нутро, поворот ключа — и мотор утробно взревел. Газу! Легкий кораблик волшебным образом тронулся, но, не пройдя и полуметра, замер, словно привязанный. Сзади хлопнула дверь, раздался топот и крики. Ужас вцепился в меня длинными острыми зубами, а я в свою очередь вцепилась в руль, до отказа выжимая злополучную педаль газа. Кораблик встал на дыбы, заметался, а я все давила и давила, глядя лишь в сторону приближающейся братвы. Судя по звукам, они были уже совсем близко, когда внезапно что-то звонко лопнуло, катер буквально прыгнул вперед, а я от неожиданности выпустила руль и, так и не успев ничего понять, кубарем перелетела через борт…

Даже у берега было глубоко. Темная вода сомкнулась вокруг меня, и на какое-то мгновение паника парализовала тело и мозг — черно было везде. И там, где, возможно, была поверхность, и там где могло оказаться только дно. Я забилась как рыба в сетях и внезапно пребольно стукнулась обо что-то головой. Мамочка дорогая! Да это же свая причала! Со слезами облегчения (если в принципе можно говорить о слезах, будучи целиком под водой) ощупывая ее покрытую водорослями монументальность, я мгновенно обрела уверенность в себе.

Нетренированные легкие уже болели, когда я вынырнула в кромешной тьме под невысоким помостом. Над головой топотали, а рядом уже ревели моторы скутеров.

— Вон она, вон она, я вижу! — орал кто-то воинственным басом, и я похолодела от страха.

Однако никто даже не заглянул в мое убежище. Вместо этого моторы взвыли еще громче, и звук постепенно начал удаляться, в то время как над головой у меня наступила тишина… Подождав немного, я выбралась из-под причала и осторожно осмотрелась — пусто. По-прежнему ничего не понимая, стала продвигаться к берегу, как вдруг руки мои наткнулись на что-то холодное, змееобразное… Один бог знает, почему я не заорала. Но факт остается фактом. Видимо, крайние обстоятельства как-то повлияли на мои мозги, потому что мне хватило буквально нескольких секунд, чтобы понять — это не змея, а веревка. И именно этим теперь разорванным концом был пришвартован к причалу катер, на котором я так талантливо пыталась сбежать, и который теперь, сорвавшись с привязи, один-одинешенек мчится куда-то во тьму широченной реки, увлекая за собой моих преследователей… Надеюсь, они утонут все!

М-да. Надеяться-то на это было можно, но вот рассчитывать всерьез вряд ли! Я выбралась из воды и, наверняка больше всего похожая на кикимору, пригнувшись, пустилась в сторону дома. Не верьте, если кто-то скажет, будто уже тогда в гениальной голове известной журналистки Маши Луневой возник коварный план. Это враки! Мне просто было холодно и мокро, вокруг стоял высокий забор с колючкой, а еще выше него тянулась к звездному небу ночная тайга…

Гараж, расположенный в цокольном этаже дома, был пуст, столь же девственно чистой была и подъездная дорожка. Гады! Я бесшумно пробралась в тихий дом и, наступая на ступеньки строго у самых перил, чтобы не ровен час не скрипнули, поднялась на второй этаж — комнаты оператора и админа опустели… Теперь понятно, куда делась машина. Видно, обоих моих коллег, которые были уже в подпитии по дороге сюда, а потом ощутимо усугубили свое положение за ужином, погрузили в нее и увезли с глаз долой. Надеюсь, живыми… Я зашла в свою комнату и торопливо сменила мокрую одежду на сухую, благо смена была с собой. Собрала все необходимое. Что теперь? Внизу раздались голоса, и я затаилась. Говорил Петренко.

— Идите и без этой чертовой суки не возвращайтесь! И меня не интересует, как и где вы ее будете искать! Идиоты! Болваны узколобые!

Даже на втором этаже было слышно, как виновато сопят громилы. Потом они затопали прочь, а я тихонько приоткрыла дверь и приникла глазом к щели. Петренко один стоял посреди холла. Потом подошел к креслу, развернул его лицом к входным дверям и плюхнулся в него. Однако тут же вскочил, злобно выругавшись. Объяснение не замедлило сказаться — бандюк сунул руку в правый карман элегантных брюк, которые, тем не менее, сидели на нем как седло на корове, и, вытащив оттуда черный плоский пистолет, раздраженно шмякнул его на столик, стоявший рядом.

«Видно, когда садился, пушкой яйца себе прищемил», — со злорадством подумала я.

В глубине дома зазвонил телефон. Петренко вышел, а я на четвереньках, почти что вниз головой, потому что шла по ступенькам, поползла к заветной цели. Пистолет на столике у кресла манил… И вот он уже у меня в руке. Тяжеленький и теплый — нагрелся о белое тело господина «бизнесмена», чей голос слышался теперь из дверей справа от меня. Я тихонько двинулась туда. Он стоял спиной.

— Да. Все сделаю, как и обещал. Нет. Нет, не перестараемся. Владислав Николаевич, обижаете!

«Ба-ба-ба! А вот и Болек — душа моя».

Я даже повеселела. Теперь с точностью до вздоха было ясно, откуда в этой истории ноги растут. А то уж я начала думать о каком-то глобальном невезении, со всех сторон прущем на меня. А оказывается просто подоспело наказание за запретную поездку в Энск.

— Понял-понял. Вытрясем все, что знает. Хорошо. До завтра.

Он положил трубку и тяжело вздохнул.

— Не расстраивайся, Серега, какие твои годы? — пропела я столь гаденько, что самой понравилось.

Он дернулся как ужаленный, обернулся, и я продемонстрировала ему зажатый в руке пистолет.

— Осторожнее, Мария Александровна, так ведь можно и убить.

Спокойный. А чего волноваться — он у себя дома, вокруг его люди, а тут какая-то пигалица столичная.

— Да что ты, глупенький, так, конечно же, нельзя.

Я опустила пистолет, благо расстояние позволяло — между нами был письменный стол, метров пять комнаты и спинка дивана, короче, в один прыжок не одолеешь, и подчеркнуто привычно сняла пистолет с предохранителя, а потом дослала пулю в ствол. Уж что-что, а подготовить к стрельбе ПМ дочь генерала Лунева могла быстрее, чем другие включить пылесос.

— А вот так уже можно и попробовать.

Представление подействовало — невозмутимости в его лице поубавилось. Конечно же, я никогда в жизни не смогла бы выстрелить в человека, даже в такую сволочь как он, но знать ему об этом было совершенно не обязательно.

— Вот чем оборачиваются услуги господину Чеботареву Владиславу Николаевичу, — я покачала головой и даже для порядка цыкнула зубом.

Зря. Выражение его лица теперь мне нравилось значительно меньше.

— Ты не выберешься отсюда живой, сучка!

— Вроде ж было указание только пугануть…

— Теперь я тобой лично займусь…

Дальше Петренко стал говорить матом, и я заскучала. А потом он внезапно качнулся и быстро, не особо целясь, кинул что-то в мою сторону. Я автоматически отклонилась, а в следующую секунду в его руке тоже оказался пистолет. Оба выстрела грянули одновременно. Причем я даже не поняла, что тоже стреляла — просто от страха палец, лежавший на спусковом крючке рефлекторно дернулся и… Его пуля вошла в дерево стены совсем близко от моей головы, а моя… Нет, неправду все-таки говорят, что пуля — дура, потому что моя, выпущенная, казалось бы, вообще в белый свет, попала как раз в его оружие. Он как-то сразу притих и замолчал, тряся рукой и дико посматривая то на свой изуродованный пистолет, отлетевший в дальний угол, то на меня. А я, торопливо согнав с лица то же выражение изумления от проделанного то ли Богом, то ли Дьяволом фокуса, заторопилась, хоть и была уверена, что вне дома выстрелы вряд ли были слышны — на всех окнах стояли добротные немецкие стеклопакеты, небось, еще и бронированные. Их звукоизолирующие способности я знала очень хорошо.

— Садись, говнюк, и быстренько изложи на хотя бы приближенном к литературному русском языке все события, связанные с моей персоной. Владислава Николаевича, опять же, не забудь помянуть. Давай-давай. И не надейся на то, что я промахнусь или сдрейфлю — не на ту напал.

«Где они, голливудские режиссеры, свет „Юпитеров“ и мигание красного глазка камеры? Какие таланты пропадают!»

Через пятнадцать минут, в течение которых я мучительно прислушивалась, не слышны ли шаги возвращающихся бандитов, он подвинул в мою сторону исписанные листки. Взгляд испытующий: чего, мол, теперь-то делать станешь.

— Сверни в четыре раза и скрепи скрепкой так, чтобы не разворачивались. Готово? Теперь сунь внутрь вон ту штуковину и кидай на диван. Да не дури! Умница.

— До ближайшего жилья больше сорока километров и все тайгой. Пойдешь по дороге — поймаем сразу. А тайга, тем более ночью — не парк Горького, голуба.

— Предпочитаю общество медведей и волков.

— Да уж, они, пожалуй, будут понежнее, — сволочь оскалила на меня желтоватые зубы. — Правда, тебе до них еще добраться надо. Ворота закрыты, забор под током.

— Спасибо, что предупредил.

Я начала пятится.

— Сиди тихонько, может и цел останешься.

Шагнула назад и как смогла быстро захлопнула дверь, а потом подперла ее под ручку стоявшим рядом стулом. Хлипкое сооруженьице, но что еще можно было предпринять? На самом деле хлопнуть гада? Наша мамочка маньяк-убийца!

Я нервно хмыкнула и заторопилась вон из дома. Да. Я опять бежала в сторону реки. А куда еще? Вода была по вечернему теплой. И зачем только переодевалась? Засунула пистолет за шиворот блузки, заправленной в джинсы, как собака честно добытую косточку, зажала в зубах полученное признание и поплыла. Вскоре течение подхватило и потянуло в сторону. Я не противилась, экономя силы. По воде звук слышен издалека — незадачливые преследователи мои возвращались. К счастью, с другой стороны. Я принялась потихоньку грести руками, помогая реке тянуть меня прочь от этой бандитской малины. И только когда огни ее скрылись за изгибом русла, я позволила себе направиться к берегу, благо и струя, до сих пор тащившая меня прочь, здесь прибивалась к излучине.

Теперь я оказалась с противоположной стороны фазенды, а значит и с другой стороны от дороги, которая вела к людям. К Славе Ильченко… Может, следовало позвонить? Нет, нельзя втягивать людей в это безумие, которое разливалось все шире, как река после снежной зимы. Звонить от Петренко — все равно, что подписать донос, а мобильный остался в части. Да и не взял бы он отсюда, потому, собственно, и не брала его… Ладно. Проехали. А то что я с другой стороны — даже хорошо, искать-то будут прежде всего там, а не здесь! Но что это давало лично мне? Зеро. Выпало зеро. Ноль без палочки…

Что теперь? Идти ночью в тайгу — самоубийство. Значит переждать. Я забралась поглубже в кусты, и там устроила себе уютное гнездо из прошлогодних листьев и травы. Потом вытащила из карманов добро. Деньги и носовой платок разложила сушиться, заламинированное рабочее удостоверение просто обтерла. Бережно расправила петренковскую писульку — будет смешно, если в ней он лишь раз сорок повторил: «Иди к черту, дура наивная!» Всю ночь я просидела, тревожно ловя то удалявшиеся, то вновь надвигавшиеся перекрикивания братков, но рядом они так и не появились — видно и в голову не пришло, что я буду спокойненько торчать по сути прямо у них под носом. Когда же стало светать, я поднялась. Теперь мне предстояло обогнуть фазенду по максимально большому радиусу и начать пробираться к цивилизации.

К полудню усталость и бессонная ночь победили мое сопротивление. Я нашла какую-то сухую песчаную ямку, забралась в нее и, свернувшись клубком — благо одежда уже подсохла — моментально уснула. Снилось мне что-то совершенно невообразимое в моем теперешнем положении — я, вся из себя в бледно-голубом, восседала в удобном шезлонге на палубе роскошного океанского лайнера. Вот из туманной дали выплыл официант — белый верх, черный низ — с сверкающим на солнце золотым подносиком в руках. На подносике почему-то торжественно высился граненый стакан водки, поверх которого лежал кусок черного хлеба — совсем так, как ставят за упокой души на поминках.

— Спасибо, мне нельзя, я беременна, — ответ, согласитесь, по своей идиотичности достойный всего предыдущего. М-да.

Слова эти, между тем, разбудили меня. Должно быть, я действительно произнесла их вслух, потому что мужчина, склонившийся надо мной, мгновенно зажал мне рот широкой мозолистой ладонью. Мой вопль отразился от этой мощной преграды и отдался эхом в глубинах сознания. Он покачал головой — лохматой, заросшей роскошной кудрявой шапкой светло-русых волос, и поднес палец к губам. Я изумленно таращилась на него, постепенно расслабляясь. Парень — а это был совсем молоденький юноша, почти мальчик, может, ровесник Натки — явно не принадлежал к числу моих потенциальных преследователей. Он еще раз жестом велел мне молчать и отпустил. Я села и тут же услышала довольно близкие голоса. В страхе взглянула на своего визави, и он кивнул, подтверждая мои опасения, но одновременно и успокаивая. Никогда в жизни не видела такой выразительной мимики, таких «говорящих» глаз.

Он легко поднял меня на ноги и уверенно повел прочь, успевая еще и указать на ветки, о которые я могла споткнуться и наделать шума. Я посмотрела на солнце, потом на часы. Парень уводил меня прочь от нужного направления, а значит в сторону от дороги к людям. Ну и черт с ним! Должно быть, знает, что делает! А потом так приятно было вновь оказаться не одной среди этой уже почти поглотившей меня зелени…

Шли мы в полном молчании и так долго, что я начала спотыкаться и шумно дышать через рот. Он обернулся, оглядел испытующе, потом шагнул ближе и ловко перекинул через плечо. Я так устала, что поначалу висела понуро и безропотно, потом почему-то представила себе, как он вот так же возвращается в свое лесное — это уж точно — жилище с охоты, неся добычу. От этой мысли стало зябко, и я заерзала, пытаясь слезть. Он остановился, словно споткнулся, и явно нехотя спустил меня на землю. Глаза его потемнели, ноздри раздувались, щеки окрасил нежный румянец… Господи, да он был возбужден, чисто по-мужски возбужден! Взгляд мой сам собой метнулся с лица ниже… Да, там все было еще очевиднее. Даже плотные джинсы не могли скрыть силу его желания.

— Послушай… — я растерялась и, пожалуй, была напугана.

Он перебил меня жестом и, тронув себя за уши, покачал головой, потом так же указал на рот — и вновь отрицательное качание. Глухонемой? В лесу? Но как же он тогда слышал моих преследователей? В том, что их тогда не было видно, я была убеждена. Загадка… А он уже повернулся и опять легко и практически бесшумно двинулся в одном ему известном направлении, обернулся, поманил. Потом, отвернув манжет, показал на часах половину круга, а после пошевелил пальцами руки, изображая ходьбу. Ясно. Ходу осталось на полчаса. Вот только до чего?

Это был большой добротный пятистенок, срубленный из таких толстых бревен, что я искренне поразилась, как их удалось положить друг на друга. Крана поблизости не было, дороги, по которой он мог сюда доехать, тоже… Вертолет? Не очень верилось. Во дворе бегали куры, в теплой луже лежал поросенок, которого дразнила тройка малышей от трех до шести лет — таких же кудрявых и русоволосых, как мой проводник. Увидев его, они сначала обрадовались, а потом, когда в калитку следом вошла я, засмущались и, потоптавшись, стайкой бросились в дом. Мы уже почти подошли к нему, когда на крыльцо вышел высокий кряжистый мужчина, совершенно лысый, но почти до глаз заросший буйной рыжей бородищей. Костистый череп дочерна загорел, как, впрочем, и лицо, руки, грудь в вырезе распахнутой рубашки.

— У нас гостья, Никита? — проговорил медленно, с расстановкой.

Юноша кивнул. Прочел вопрос по губам? А потом быстро задвигал пальцами, видимо посвящая отца — а это, несомненно, был он — в подробности нашей встречи.

— Понятно. Враг Петренки — друг нам. Ты правильно рассудил, Ника.

Я вздрогнула. Редко когда Никит называют этим женским именем крылатой богини Победы. Собственно только одного такого и знала… Бородач тем временем перевел взгляд на меня.

— Не местная, — утверждение, а не вопрос.

— Нет, не местная. Из Москвы.

Присвистнул.

— Далеконько занесло…

— Да уж… — я вымученно улыбнулась.

— Как вас звать-величать, гостьюшка?

— Мария Александровна… Маша…

— А я Михаил Иванович, почти Медведь. Вот ведь какая сказочка получается, — задумался, глаза острые, умные, решительные. — Мариша! — это уже в дом. — Собери там поесть. Гостья у нас, — и снова мне. — Проходи. Милости просим.

Я шагнула мимо него в темные сени. Услышала, как он крякнул за спиной ворчливо, и тут же почувствовала, как меня ловко освободили от пистолета, засунутого сзади за пояс джинсов.

— Тяжелая артиллерия, Мария Александровна?

Я рассмеялась.

— Оружие скорее психологическое, Михаил Иванович. Вряд ли когда смогу во что-то живое выстрелить.

— Тогда, не обессудь, оставлю-ка я его до времени себе.

— Спасибо, — несколько невпопад, но совершенно искренне ответила я и переступила порог горницы.

Именно так и хотелось назвать эту просторную светлую комнату. Белоснежные, вручную вышитые занавески на окнах, иконка в углу, под ней мерцает лампада, громадная выбеленная печь, светлое дерево выскобленного добела стола, румяные мордашки русоволосых детей и, наконец, сама хозяйка — не по моде пышная, но донельзя уютная и какая-то теплая, в нарядном домашнем платье, причудливо расшитом по подолу, рукавам и у открытого ворота. Накормила она меня до отвала. Давно так вкусно не ела. От еды словно опьянела, глаза стали слипаться, но этого счастья позволить себе пока не могла.

— Михаил Иванович, как мне в Энск от вас попасть?

— Эвон! В Энск! — задумался. — Чего тебе там делать-то?

— Ждут меня. Волноваться будут. Да и улетать мне завтра, то есть уже сегодня… — я прикрыла ладонью рот.

— Плохи дела. Ну да посмотрим, что тут можно сделать.

Поднялся из-за стола, грузно, словно и вправду медведь, двинулся вглубь дома. Я тоже встала, поблагодарила, но за хозяином не пошла — не приглашали. Вышла на крыльцо, потом во двор. Вечерело. Солнце уже убралось за острые пики елей. Даже воздух стал другим. Из дверей сарая выглянула пестрая добродушная морда коровы, и я решила подойти поближе.

Внезапно какой-то совершенно чуждый всему окружению звук нарушил идиллию этого богом забытого уголка. Я обернулась на него, задрала голову, и глаза мои полезли на лоб — из верхушки покрытой тесом крыши, тихо жужжа, выдвигалась параболическая антенна…

— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… — несколько не к месту пробормотала я и присела на выщербленный пень, на котором хозяин, видно, колол дрова.

Там он и застал меня, когда через четверть часа появился на пороге дома. Хмыкнул, проследив за моим обалделым взглядом, глянул с затаенным весельем — мол, что, думала — мы здесь только и умеем лаптями щи хлебать?

— Вертолет еще не вернулся из Якурима. Так что раньше завтрашнего утра ничего не выйдет…

— Что за вертолет? — внезапно забеспокоилась я.

— Не кипеши. Не сегодня улетишь в эту свою Москву — так завтра. Может, так оно и лучше будет… — туманно завершил разговор он и, развернувшись, пошел обратно в дом. Однако на пороге обернулся.

— Переночуешь на сеновале. Там тебе удобнее будет. Мариша все нужное даст — одеяло там, подушки.

— Спасибо.

Через полчаса я уже с блаженным вздохом растянулась на ароматной травяной постели. Какое-то время обдумывала возможность сходить и попроситься позвонить домой или хотя бы Славе Ильченко в Энск, но почему-то забоялась и вскоре уже начала дремать. Не знаю, что меня разбудило, может, ветер зашумел в верхушках темных деревьев? Или все-таки это сделал Ника? Как ни бесшумно он ходил, но в моем нервозном состоянии даже звук его дыхания способен был заставить меня вскочить с колотящимся в груди сердцем. Парень сидел совсем близко — протяни руку и коснешься.

Я не успела подумать об этом, как он так и поступил, положив свою ладонь мне на ногу чуть выше щиколотки. Рука его была сухая и горячая, но меня почему-то зазнобило.

— Ника, не надо этого… — начала было я и осеклась — он же не слышит, и здесь слишком темно, чтобы суметь прочесть что-то по губам…

Свет, нужен свет! Чуть в стороне на сене лежал яркий серебристо-бледный мазок лунного света, падавший сквозь слуховое оконце. Я двинулась к нему, и в то же мгновение юноша, видно, испугавшись, что я убегу, метнулся ко мне и повалил на спину, подмяв своим молодым, сильным и жаждущим телом. Я рванулась, но этим должно быть только раззадорила его. Он стиснул мои запястья одной рукой, другая уже поспешно и неловко шарила у меня под одеждой… Господи, да что же это?! Что делать-то? Я изогнулась в тщетном усилии освободиться.

И вдруг все кончилось. Неожиданно он выпустил меня и, откатившись в сторону, заплакал… Звуки эти, не слышные ему самому, были странными, даже жутковатыми, словно стонало и жаловалось раненое животное. Я оцепенела, пронзенная такой острой жалостью, что сама почувствовала боль.

— Ника… — дрожащей рукой я коснулась его плеча.

Он вскочил и бросился к лесенке, ведущей на первый уровень сеновала. А я — дурочка, все-то никак не могу успокоиться и перестать ввязываться в чужие дела — бросилась следом. Теперь стало проще — луна светила как сумасшедшая. Я поймала его за рукав и развернула к себе лицом.

— Ника! Послушай, Ника!

Он отвернулся, и тогда я обхватила обеими ладонями его лицо и заставила смотреть на себя.

— Ника, я люблю другого человека. Я не могу…

Он дернулся прочь, но я не пустила.

— Послушай, дурачок. Все у тебя еще будет! Поверь мне. Ты красивый, сильный, у тебя дивные глаза… Девушки будут ходить за тобой табуном, появись ты в городе.

Лицо его искривилось циничной улыбкой, сквозь которую явно просвечивала боль. Я поняла, о чем он подумал, словно слова были произнесены вслух, и внезапно тихонько рассмеялась, заставив его удивленно распахнуть глаза.

— Я лично знаю по крайней мере десяток более чем преуспевающих, красивых и удачливых женщин, которые втайне мечтают проснуться однажды утром и обнаружить, что их ненаглядные благоверные внезапно онемели. Правда-правда, я не вру! А уж сколько мужчин думают о том же в отношении своих жен!

Он улыбнулся недоверчиво, потом шире, а после, поцеловав по очереди обе мои ладони — и откуда в этом юном Тарзане столько утонченного эротизма? — бесшумно скрылся в тени, которую отбрасывал отцовский дом. А я осталась стоять посреди освещенного луной двора, обхватив себя руками за плечи.

На рассвете меня разбудил стрекот. Чуть не свернув себе шею на шаткой лесенке, я выскочила из сарая и, прикрывая ладонью глаза, уставилась на изящную стрекозу, зависшую над крышей большого дома. Потом вертолет внезапно накренился вперед и ушел в сторону леса.

— Он улетает, — я растерянно махнула рукой в сторону удаляющегося звука.

Михаил Иванович, уже стоявший посреди двора, когда я выскочила, улыбнулся успокоительно.

— Недалеко, Мария Александровна. Возле дома нет места для посадки. Специально так сделал, чтобы незваные гости на голову не сваливались. А так Вадик показался нам — дескать, свой и полетел на площадку. Через полчасика придет и гостя приведет.

— Гостя?

— Да. Есть у нас кое-какие условные знаки. Вот и намекнул он мне, что не один прибыл. Но не волнуйтесь — чужие здесь не ходят. Да и не дам я вас в обиду, — глянул как-то странно, глубоко.

Черт! А ведь знает он про наши ночные дела с Никой… Мысли в голове заметались в судорожном желании найти нейтральную тему.

— А… А Вадик, это кто?

Вскинул рыжие лохматые брови.

— Мой пилот. Парень надежный, хотя и любит похулиганить… Молодежь, что возьмешь!

Еще один штришок к портрету лесного отшельника. Не каждый на Руси Великой может позволить себе собственный вертолет и личного пилота… К кому в гости занесла меня нелегкая? Впрочем, это выяснилось неожиданно быстро и самым удивительным образом.

Я приводила себя в порядок — на звук винтов вертолета вылетела во двор нечесаная, в одной только рубашке и босиком, — когда появился гость.

— Ты бы хоть свои звездья дома оставил, а то глаза слепят, — добродушно басил мой рыжебородый хозяин.

А вот и голос визитера. Я затаила дыхание, прислушиваясь.

— Некогда, Медведь Иванович. Некогда. Я ведь к тебе за помощью.

Неужели? Или показалось?

— Вот и славно, потому что и мне твоя понадобится. Чего надоть-то? — бодро откликался хозяин, а я, растопыренными пальцами приглаживая растрепанные волосы, уже торопилась вниз по лесенке к выходу из сарая.

— Да понимаешь, гостья моя пропала…

— Чудеса… Уж не эта ль? — Михаил Иванович кивнул Славе Ильченко — а это был именно он, я не ошиблась — за спину, как раз туда, где только что в дверях сеновала нарисовалась ваша покорная слуга.

— Маша… — совершенно изумленно проговорил тот и, сдвинув на затылок форменную фуражку, потер лоб. Возможно для того, чтобы разгладить собранные задравшимися в удивлении бровями морщины, и тем самым вернуть лицу обычное выражение.

— Твоя пропажа?

— Моя, Медведь Иваныч. Вот, черт побери! Да ты, видно, и вправду леший! Где ж ты ее взял?

— Не я. Ника. Это он у нас лешак. Тут ты прав.

Я подошла к мужчинам и, смущаясь, улыбнулась им по очереди.

— Доброе утро, Слава.

— Доброе утро… А мы уж чуть было не схоронили тебя, голуба-душа.

Я ахнула, а он заторопился рассказывать.

— Твоих-то ребят еще позавчера вечером бугай Петренковский привез. Напились, говорит, буянить начали. Хозяин, мол, и велел отправить. А Мария Александровна де решила задержаться. Ну, я чего? Решила, так решила. По телефончику отзвонил — спит, говорят. На часы глянул — и то, ночь на дворе. Звоню утром — ушла рыбачить с хозяином. А тут и твои мужики оклемались. А как оклемались, оператор сразу ко мне. Зеленый весь, худо человеку, но упорный. Говорит, опоили нас какой-то дрянью — с обычной водки, мол, так не дурею. Я было усомнился. Видел, как он у нас-то за воротник закладывал. А он нет, гнет и гнет свое — опоили и все тут, а раз опоили, значит, Мария Александровна в беде. Давай, говорит, всех в ружье!

Я прониклась благодарностью к этому, в общем-то, мало знакомому мне человеку. А Ильченко тем временем продолжал, захлебываясь и размахивая руками, так что его полковничьи звезды, сияя на утреннем солнышке, и вправду вроде как начинали слепить мне глаза. Или все дело было в слезах облегчения, которые внезапно навернулись мне на глаза?

— Ну-ну, Мария Александровна, — рыжебородый хозяин приобнял меня за плечи. — Пойдемте в дом. Мариша на стол накроет. А то и не по-людски как-то… Гостей держу на улице. Там и доскажешь, — это уже к Ильченко.

Через пять минут мы уже сидели за широким столом, Марина Ильинична, ступая бесшумно и легко, несмотря на свой довольно-таки солидный вес, расставляла приборы, а Слава, наконец-то освободившийся от фуражки, явно сильно мешавшей ему все это время, досказывал свою историю.

— Ну в ружье, не в ружье, а к Петренке пару БМПшек послал. Знаю я его, паразита. Ребятки шумнули, братву построили, везде пошарили, звонят — нет гостьи-то, пропала. Тут Петренко виниться начал. Сам понимаешь, со мной ему ссориться не резон… Во-от… Говорит, дескать, не досмотрели, заплуталась где-то столичная пташка, городская. Только на минутку и отлучилась-то по малой, значит, нужде. Глядь, и след простыл. Искали, искали — нет, словно леший утащил, — Ильченко облегченно рассмеялся, поглядывая на тихонько проскользнувшего в горницу Никиту. — Да… А знаешь, Маша, Михайло лешака этого своего в честь нашего тогдашнего лейтенанта, твоего Ники назвал.

Я изумленно распахнула глаза и перевела взгляд на столь же удивленного хозяина дома.

— Так вы что ж, не познакомились? — Ильченко даже крякнул раздосадованно. — Ах ты медведина! Такую гостью принимаешь, а…

— Постой долдонить. Толком говори.

— Это ж дочка Луневская младшая. Сидишь в своем лесу…

— Замолч! — опять рыкнул Медведь Иванович, и задумчиво осмотрел меня, словно прикидывая что-то. — На могилке-то хоть бываешь?

— Бываю, как не бывать? — улыбаясь от уха до уха, откликнулась я.

Ильченко тоже тихонько хихикнул, и строгий хозяин зыркнул на нас как на разыгравшихся не к месту детей. А я внезапно задумалась о существовании неких то ли астральных связей, то ли духовных сплетений, нитей судьбы, в конце концов. Мальчик, названный в честь похороненного заживо монаха, принявшего обет молчания, оказывается глухонемым… Кто чью вину искупает? Кто чей крест несет? Как и на ком отразится то, что мне и в этот раз удалось спастись, выжить?

— А? — это Ильченко дотронулся до моей руки, и я вздрогнула, словно просыпаясь.

— Сама расскажешь или мне?

Он явно горел нетерпением, и я, улыбнувшись, позволила ему посвятить друга в последние новости.

— Монах-молчальник, значит, — некоторое время спустя с оттяжкой проговорил Михаил Иванович и взглянул на своего Нику. Неужто подумал о том же, что и я? А потом: — Батюшку твоего, Мария, хоть и понимаю, но простить не смогу. Мы оба — и я, и Славка — Никите жизнью обязаны… Даже не знаю, чем можно искупить, восполнить то, что он для нас сделал с собой… Не знаешь? Может, и хорошо. А может… Дочь его должна уразуметь, что не трус он и не слабак, как твой отец решил. Просто… Ох, как все как раз и не просто-то… Не дай бог никому пройти через то, что испытал он. Я много раз думал — что бы стал делать на его месте. Так и не решил. Видимо для этого как раз нужно на его месте и оказаться-то… А ты, Славка, ты думал об этом?

— Да, — Ильченко помрачнел и как-то постарел. — Иногда думаю, отказался бы, иногда… А, не знаю!!! Не дай Бог! — и офицер Советской армии истово перекрестился на висевшую в углу иконку.

Я хоть и ничего не понимала из их недомолвок, почувствовала, как мороз пробрал по коже. Такие у них были лица, что… В общем, правда, не дай Бог! И хоть любопытство штопором ввинтилось в мозги, не стала, просто не посмела задавать вопросы.

— Ну ладно, — Медведь Иванович, а раньше, когда я немного знала его, рядовой Миша Панкратов, хлопнул себя по коленям. — Это все лирика, а вот что хотелось бы услышать, так это правду о том, что произошло с тобой, Мария Лунева, на самом деле. Ника сказал, за тобой охотились Петренковские олухи… Хотели помочь справить малую нужду или какие другие дела у них к тебе были?

Я отодвинула от себя чашку с недопитым чаем и задумалась. Откуда начать? И вдруг поняла — сначала! Это ведь Энск! Именно отсюда все, видно, и началось. Здесь проходила ватерлиния, разделявшая ту часть истории, что оказалась над поверхностью, и ту, что так и осталась под водой. Невидимой…

— А ведь я помню этот случай… И парня помню, — это Ильченко. — И о романе его с Аней Суриковой знали… Нет, с ее смертью все чисто. Действительно утонула. Сердечный приступ. Свои же врачи из нашей больницы, в которой она и работала, вскрытие делали. А что касается парня… Это ведь ты его нашел, Миша?

— Нет. Ника. Он тайгу просто-таки чует. Сам не могу понять, в чем тут суть. Ведь не слышит ничего, а даже если лист с дерева падает, может сказать с какого и который… Ну ладно. Не о том. Короче, нашел его он. Притащить не смог — сил не хватило. Ему тогда ведь едва четырнадцать стукнуло. Сходил за мной. Лежал этот парень возле дороги, под откосом. Словно из машины его выкинули, или сам выпрыгнул. Лицо все изорвано. Просто месиво. Рука сломана, несколько ребер. Кулаки все в ссадинах — по всему видать, легко он им не дался…

— Кому им? — почти шепотом спросила я, и Панкратов с Ильченко переглянулись.

— Да кто ж его знает, голуба моя? Одно тебе скажу, по дороге той только в одно место и добраться-то можно, и место то хитрое. Федеральной собственности. Если ты что понимаешь, то разберешь, что это может значить посреди тайги-то. Да, место такое есть… Только никто не знает, что там на самом деле. Вроде как дурдом для особо буйных. Для маньяков там разных и прочих душегубов. Только в народе шепчутся, что не так там все просто. А народ — он хоть дурак и приврать любит, но и зря болтать тоже не станет. Во-от. Что, испугал?

— Да не то чтобы… — я поежилась, внезапно представив себе, что могло таиться в подводных омутах и глубинах спящей памяти Ивана…

Почему-то вспомнилось лезвие широкого кухонного ножа, со свистом рассекающее комнату, чтобы через мгновение глубоко вонзиться в стену. Шеф Райбек… Тогда я, дразнясь, назвала Ванечку так. А может, следовало иначе? Нет! Нет! И еще раз нет!!! В конце концов, он прожил в моем доме, рядом со мной достаточно долго, чтобы я поняла главное — он добрый. Сильный и добрый. Что же делали с ним в том загадочном месте? Почему изуродовали так, что, по сути, уничтожили человека… Слава богу, не личность. Личность его оказалась сильнее всех несчастий. Я любила его. Может быть, кому-то это покажется глупым, но для меня это решало все.

— Я-то поначалу тоже заопасался, но потом… Не бросать же его, полумертвого, в тайге! Забрали. Вызвали вертолет. Перевезли в больницу. Он все это время без сознания пробыл. Потом заявили в милицию — ну вроде надо. Те потыркались, потыркались — не знают, кто такой и откуда взялся. Никто о парне не спрашивал, не интересовался, о пропаже не объявлял… Стали ждать, когда он сам о себе что-то рассказать сможет, а до поры поставили посты надежные у дверей и под окнами — вдруг да правда маньяк какой, оклемается и перережет всех.

«Это, возможно, и спасло ему жизнь, — подумала я. — Потом, когда стало ясно, что он ни черта не помнит, убивать уже смысла не было — только следили. А вот тогда… Господи, кто же он?»

— Через пару недель опамятовался. Стали выспрашивать — и впустую. Ничего о себе сказать так и не смог, бедолага. Ну подлечили его, лицо выправили. Вроде и прижился у нас. Поначалу сторонились его — пришлый, сама догадываешься, как к этому относятся в нашей глухомани. Да еще история с его появлением… А потом ничего, приняли. Говорили, хороший мужик, правильный. Остальное, небось, сама знаешь. Да-а. А вот то, что Сережка Петренко на такое пошел — это для меня новость. Не думал. Знал, что гадина порядочная, но чтобы так… Эй, ты куда это?

Но я только махнула им рукой и опрометью выскочила из-за стола. Бумажка, которую мне накатал Петренко! Я нашла ее под подушкой, на которой спала, где, собственно, и положила вчера вечером, а потом чуть не забыла, балда! И ведь так и не прочитала ее до сих пор! Развернула. Так-так. Вот тебе и бандюк Петренко! ФСБ во всех видах так и перло со страниц. Ну ясное дело я не так поняла его намерения, которые состояли лишь в том, чтобы (цитирую) по указанию непосредственного начальства в Москве, а именно Чеботарева В.Н., провести разъяснительную беседу, в которой внушить г-ке Луневой М.А., что ее гражданский долг состоит в том, чтобы не мешать органам в проведении секретной операции по выявлению опасного преступника… Так-то вот. А на какие, собственно, откровения я рассчитывала? Я вздохнула и поплелась в дом…