Рождество наступает все раньше

Не католик

Винс сел на самолет домой из Чикаго. Новая работа, новая квартира, да. Но, оставшись один, он ничего не приобрел. Он был недоступен, а теперь выходит из этого состояния, но ничего не изменилось. Он чувствовал уважение к людям, у которых есть цель. Его дед был портным. Его отец начинал музыкантом, а потом пришел на радио с некоей идеей, которую хотел претворить в жизнь. Отец его матери был учитель. Его мать стремилась к тому, чтобы иметь семью.

Его выкормили, одели, обучили и выпустили на волю. С какой целью? Его не интересовала недвижимость и банковские операции. Ему не нравились и люди, которые этим занимались. Возня с выпуском облигаций – ну и что? Ничего захватывающего, а деньги ему не нужны.

У Винса есть квартира. У него есть машина. И что он теперь должен делать дальше?

Когда он пришел домой, Лора раздраженно мерила шагами гранитный пол холла.

– Я жду здесь всего два часа, – прошипела она.

Он с ней договорился о встрече две недели назад, но совершенно забыл.

Он покрылся испариной.

– Я понятия не имел, что ты так быстро сюда придешь.

– Ты сам сказал мне тебя здесь ждать. Ты сам! Сам!

Консьерж развел руками – он не виноват.

В лифте Лора бросала на него испепеляющие взгляды. Она ожидала, что все возобновится? Винс был уверен, что он этого не хочет. Это было бессмысленно.

– Так вот где ты в конце концов окопался, – протянула она, оглядывая гостиную.

Немедленно зазвонил домофон.

– Пустите ее, – сказал он консьержу. Лора с отвращением улыбнулась.

– Это, похоже, будет занятно.

– Мне очень жаль. – Винс не хотел видеть ни одну из них. Он хотел, чтобы они обе ушли.

– Я понятия не имею, почему я здесь, – объявила Пиппа, входя в комнату. – О, компания, – добавила она с сарказмом. Они с Лорой встречались раньше, но представились друг другу заново.

– Он забыл, что я приду, – объяснила Лора, медленно разминая шею.

– Я просто перепутал день, – сказал он, наливая шотландского виски.

– Это ничего, – сказала Пиппа с дивана. Она тоже не собиралась уходить. – Он забыл, что позвонил мне сегодня и пригласил вечером на свидание.

– Слушай, умираю, есть хочу, – сказала Лора и взяла стакан виски, который он ей предложил.

В такси они обе оживленно болтали между собой, а он сидел, откинувшись на спинку, желудок у него сводило, а они говорили про Вермонт. В «Уок-о-матик» он заказал один бульон и предоставил им выбирать все остальное. Они мгновенно нашли общий язык.

– Мне только что исполнилось тридцать четыре, – говорила Лора Пиппе, грызя ледышку. – Знаешь, что это значит?

– Что твое время не ждет?

– Время никого не ждет, – вздохнула Лора, и Пиппа пододвинулась поближе. – Нет, это значит, что уже не осталось времени на ранний и неудачный брак. Так, чтобы все закончилось, а еще через полгода я бы вышла за нужного человека как раз вовремя, чтобы нарожать детей.

– Еще не поздно заводить детей, – утешила ее Пиппа.

– Нет, понимаешь, уже не осталось времени на ошибку.

– Но ты же католичка, – заметил Винс. – Ошибок не бывает.

– Конечно, я всегда могу стать второй женой, – продолжала Лора, не обращая на него внимания. – Если ты – вторая жена, то ты уже молода до конца жизни.

Принесли еду. Слишком много тарелочек, все плавает в какой-то бурой жидкости. Он смотреть на это не мог. Они же набросились на еду, передавая друг другу тарелочки, добавляя соусы и смешивая еду ложками. Они попросили палочки, потом соевый соус с низким содержанием натрия. Наконец заказали еще диетической кока-колы. Лора, наверное, считала его дураком. Пиппе, скорее всего, Лора нравилась больше, чем он.

Винс подул на ложку супа.

– Я думал, католицизм для тебя действительно важен.

– Какая-то часть, – холодно отозвалась Лора.

– Я думал, там все или ничего.

– Если мои дети воспитываются в католической вере, – заявила она, вылавливая палочками гриб и отправляя в рот, – остальное значения не имеет.

– Погоди, я думал…

– ЧТО ты там думал? – Лоре было скучно, он вызывал у нее отвращение. Она положила на свою тарелку горку мокрых волокнистых овощей.

– Ничего, – сказал он, переключаясь с супа обратно на виски. – Все это время я думал, что проблема в том, что я не католик.

Она резко фыркнула.

– Нет, Винс, в твоем случае проблема заключается в том, что ты – это ты.

Официант принес еще еды.

– Мне кажется, я попала во французский фильм, – вдруг восхитилась Пиппа.

После ужина они смотрели, как Пиппа уходит на запад в своих туфлях на платформе.

– Завтра я оставлю тебя в покое, – пообещала Лора.

– Оставайся, сколько захочешь, – пожал он плечами, подзывая такси. Какая разница?

Дома он оставил Лору устраиваться в спальне и закрыл двери на кухню. Он позвонил матери объявил, что у него новая работа. Мать поздравила его и сказала, что немного беспокоилась за него в последнее время. Она не могла разговаривать – как раз собиралась позвонить и выразить кому-то свои соболезнования.

Он попробовал позвонить Кики. Пэт Метени доносился из магнитофона, она скорее всего раскладывала на столе слайды. Прошло уже несколько месяцев, она, наверное, будет не против, что он позвонил.

– Что тебе помогает прийти в себя?

– Калий. Глубокое дыхание. Приходи, поговорим нормально, – предложила она сквозь шум соковыжималки. – Тор спит без задних ног.

– Я не могу, – шепнул Винс. – Я не один.

– Ну, тогда делай свое дело. Он позвонил Пиппе.

– Я удивлена, что ты позвонил, – сказала она.

– Не надо вот этого со мной, я не могу сейчас еще и с этим разбираться.

– Если ты не можешь иметь со мной дело, не звони мне, – нетерпеливо отрубила она. – Это просто скучно. – И бросила трубку.

Он задержал дыхание, потом вдохнул. Открыл двери – Лора была в душе. Он снова набрал номер Пиппы.

– Я думаю, тебе нужен кто-то помладше, – сказала она твердо. – Кто-то, кто еще не знает, что все это – вздор. – И она снова повесила трубку.

Это просто смешно. Ему всего лишь хочется поговорить по телефону. Он позвонил Рене. И повесил трубку до того, как она ответила.

Таким тоном

Барри окунулся в шум и грохот фабрики матери, пара старых знакомых приветственно махнули руками. Они работали здесь под древними, облепленными пухом трубами еще со времен его деда. Барри заново почувствовал уважение к людям старше него. Не слишком старым – те были назойливы, и он их побаивался. Но люди от сорока до шестидесяти пяти, например. Уже просто прожить так долго – это достижение.

Когда он добрался до маленькой, безобразной, обитой ковровым покрытием норы в дальней части здания, мать стояла на коленях, вытаскивая образцы тканей из щелей в обшивке. Вся эта лачуга держалась, наверное, только на асбесте и палочках от мороженого.

– Ты очень хороша сегодня. – Барри поцеловал ее и посмотрел внимательней. – Все под контролем?

– Это хлев. Хлев. Никогда не замечала.

Лоренс, последний из длинной череды неприемлемых ассистентов, пододвинул свой стул в дверной проем без двери между их столами.

– Сол сказал, шелк задерживается, – сообщил он.

Она хлопнула ладонью по столу.

– Соединяй.

– Мамочка. Не надо нервничать. Зазвонил телефон.

– Не дури мне мозги, Сол, – рявкнула она в микрофон. – Мое терпение лопнуло.

– Какое терпение, – пропищал Сол на том конце провода. – Что я могу тебе сказать, Роза. Я не виноват.

– У! – Она шмякнула телефон, отключаясь. – Ты это слышал? Ты это слышал. – Она широкими шагами прошлась по кабинетику, покачивающиеся каблуки взрывали ковер. – Если еще хоть ОДНА тварь скажет мне, что она не виновата, что ее толкнула проезжающая «скорая помощь», что муж выбросил ее в окно, что полис не покрывает прохождение товара от грузовика до склада, я ПРИСТРЕЛЮ кого-нибудь! Мне совершенно НЕЗАЧЕМ эти нервы!

Ему – тоже. Но все-таки умение скоординировать работу помогло ему закончить через колледж и школу бизнеса. Снаружи, сквозь шум машин, послышалось, как кто-то болезненно откашлялся и сплюнул.

– Ты устал от белых туфель и любезностей? – Роза улыбнулась и вдруг стала очаровательной. – Пойдем на Седьмую авеню.

Хрупкая китаянка вбежала в комнату с безумными глазами.

– Я не могу, простите, я старалась! – крикнула она и выскочила прочь. Барри испугался за нее.

– И? – Лоуренс откинулся на стуле. – Это уже в третий раз. Что мне делать? Уволить ее? Пристрелить?

– Уволь ее, – спокойно сказала она Лоуренсу, надевая жакет. Она повернулась к Барри: – Пообедаем?

Он представить себе не мог, как бы он смог этим заниматься.

__________

Они пришли в элегантный ресторанчик в Челси, с вентиляторами под потолком и привлекательной публикой. Он этого не ожидал – обычно они ели хот-доги с водителями «Единой посылочной службы» у стойки на З6-й улице.

– Как поживает бабушка? – спросила Роза.

– Хуже и хуже. Джастин с ума сходит.

– Это я могу понять. – Мать посмотрела на него так, будто собиралась задать еще один, более личный вопрос, но не стала.

Он пожалел об этом. Они никогда ни о чем не говорили.

– Почему ты вышла за папу? – вдруг спросил он, когда они сделали заказ.

Мать посмотрела на него так, будто никогда об этом не думала, и рассмеялась.

– Понятия не имею. Ну, мне было уже двадцать восемь.

Официант принес чай со льдом.

– Ты хоть когда-нибудь была с ним счастлива?

– Конечно, – заявила она. Он не поверил.

– Правда?

– О, да. Когда вы были маленькие, а мы переехали на Манхэттен и летом уезжали на Лонг-Айленд. Было весело. До первого банкротства, – уточнила она невозмутимо.

– А сейчас тебе весело?

– Весело? Какое веселье, Барри? Мне шестьдесят три. Веселье было бы чрезмерным оптимизмом в данной ситуации. – Ее лицо приняло привычное выражение: жизнь была бесконечной битвой, которая приносила – в лучшем случае – постоянные разочарования, бессмысленные компромиссы и иногда поводы для горького смеха.

Принесли салаты. Роза рассказала, как она будет его учить и чего он может ожидать.

– И ты будешь сам себе начальник, – добавила мать, ее помада размазалась по подбородку. – Никакой корпоративной иерархии, которая тебя так бесит.

У этой женщины, насколько он знал, уже двадцать лет не было ни одного свидания. После развода появился партнер по имени Мерв, но у них случился разлад по деловым вопросам, и они перестали разговаривать. Набралось немало людей, с которыми его мать перестала разговаривать.

Что она будет делать без своего кабинета? А на нее он не станет работать ни за что. Когда они шли обратно, четыре хасида целеустремленно прошагали мимо, скорее всего в синагогу Гармент-центра. Барри пожалел, что при воспитании в него не вложили побольше иудаизма, чего-нибудь фундаментального, на что можно было бы списать свои неудачи. Ему захотелось спросить мать, во что же она верит, в конце концов. Как ей удается просыпаться по утрам и не думать о смерти?

– Возьми себе это чертово дело, Барри, – воскликнула она в отчаянии. – С тобой могут случиться вещи и похуже. Ты окажешь мне услугу.

– Продай его, мама.

– Мне не нужны деньги. Мне не нравится, что ты катишься по наклонной.

– Я никуда не скатываюсь.

– Ладно, – сказала она. – Послушай. Не принимай решения прямо сейчас. Подумай, поговори с Джастин. И дай мне знать.

Он поцеловал ее у погрузочных ворот и поехал на метро домой. Пусть она управляет этим делом сама или продаст его. Он не собирается так жить. Он не для того закончил «Уортон».

Теперь он рассуждает, как Кэрол.

Дома Барри поставил воду для кофе. До появления Джастин все было абсурдным и неестественным. Пять лет он мучился нескончаемыми внутренними монологами по поводу Синтии. Он не мог смотреть на нее без разочарования, в ней не было ни единой черты, которую ему не хотелось бы изменить, она регулярно говорила вещи, от которых его передергивало. По правде говоря, ему все время хотелось пойти пообедать с кем-нибудь другим, и он ненавидел себя за это.

Казалось, Синтия совершенно не замечает, что он все время уговаривает себя, будто она ему нравится. От этого было еще хуже: он боялся, что однажды, когда он ослабит контроль, все те замечания, которые он обычно оставляет при себе, вырвутся наружу и обрушатся на нее потоком презрения. Ему постоянно становилось противно, он рвал с ней отношения, а потом возвращался по привычке или от одиночества. Он не чувствовал душевного влечения к Синтии, только смесь скуки, неприятия, вины и жалости.

Мисс Шифф, с другой стороны, как человек была неотразима. Так как его неодолимо влекло к ней, то ему не приходилось рассматривать ее критически, просто были отдельные аспекты внешности и поведения, которые его завораживали. Ее румяные щеки, ее странные пальцы, ее командирские ухватки: любой другой нашел бы эти черты непривлекательными, но его они трогали до глубины души. И опять, он не знал: не уговаривает ли она себя, что он ей нравится? Конечно, несмотря на притяжение, были еще и ежедневные трения и скандалы, которые разъедали влечение. Последнее время все было ужасно. Прошлой ночью она сказала ему, что любит его, таким тоном, будто благодарила за то, что он открыл ей дверь.

Барри налил кофе в термос и взял такси до больницы, жара стояла изнуряющая. Мириам выглядела хрупкой и далекой, как никогда. Она хныкала. Сегодняшняя медсестра тихо клевала свой обед. Джастин не было, но он увидел в ногах кровати золотые солнечные очки Кэрол. Неизвестно, сколько времени придется провести в одной комнате с умирающей и с Кэрол.

Кэрол появилась, преисполненная важности.

– Я, кажется, сказала уже, чтобы ты здесь не ела, – рявкнула она на медсестру, которая никого не трогала. – Она приносит сюда эту мерзкую ямайскую еду, – громогласно заявила Кэрол, когда медсестра направилась с едой к двери. – Тут все уже провоняло.

Барри был в ужасе. Говорить было нечего. Кэрол непробиваема.

– Вчерашняя медсестра, сегодня она – победительница. – Кэрол принялась подробно и многословно нудеть, между тем сегодняшняя сестра вернулась, чтобы проверить у Мириам пульс. Кэрол и Алекс были, должно быть, незабываемой парой. Джастин так воинственно нормальна. Всю эту ахинею она превратила в 90-часовые рабочие недели и шкафы, где все разложено по цветам.

Вошла Джастин, спокойная и очаровательная. Он был так рад ее видеть, что чуть не прыгнул на нее.

– Как она? – спросила Джастин, кладя сумочку на стул.

– То приходит в себя, то опять, – сказала Кэрол. – Как ты?

Джастин подошла к кровати и наклонилась. Мириам смотрела на нее, не узнавая. Вчера вечером Джастин сказала ему, что она считает, что Мириам все понимает, только ей все равно. Джастин налила себе чашку кофе и аккуратно встала у окна.

– Эй, мы с Джином идем потом в «Тессио'с», – громким шепотом произнесла Кэрол. – Вы к нам не хотите присоединиться?

Он терпеть не мог «Тессио'с» и был очень рад, когда Джастин отказалась.

– Нужна операция, – медленно сказала Кэрол. – Но доктор сначала хочет посмотреть, как она отреагирует на медикаменты.

Это было нелепо. Она не может не видеть, что ее матери будет лучше умереть, чем влачить такое жалкое существование.

– Доктор считает, что надежды мало.

– Пожалуйста, не обсуждайте при ней ее состояние, – твердо сказала Джастин. – Ей не станет лучше от того, что она это выслушивает.

– Она слышит то, что доктор предназначил ей слышать, – отмахнулась Кэрол. Джастин недоверчиво закрыла глаза и опустила голову.

– Эй, может, Нане прогуляться? – предложил он.

– Какая хорошая мысль, – сказала Джастин. Медсестра сняла покрывало. Руки Мириам были обернуты тканью.

Выражение лица Джастин соответствовало его собственным ощущениям: нужно срочно выпить.

– Это смирительная рубашка, – тихо объяснила им Кэрол. – Она ударила ночную сестру. И все время выдергивает у себя капельницу.

Мириам распеленали, и она начала шебуршиться. Медсестра отошла к краю кровати, и Джастин помогла Мириам встать. Они медленно, сантиметр за сантиметром, пошли к двери. Джастин повернулась к нему и сказала:

– Барри хочет с тобой прогуляться, Нана.

Он принял вахту. Морщинистая серая рука Мириам походила на кованое железо. Они дошли до конца коридора, метра три. Она шевелила губами и пускала слюни.

Каждый раз, как он поворачивал обратно, она сопротивлялась, губы сжимались в одну линию, безволосые брови гневно хмурились. Она тянула его к другому концу коридора – метров восемнадцать, по меньшей мере.

Он начал уставать от напряжения и от того, что приходилось нагибаться.

– Пойдем, Мириам, – воскликнул он и тут же пришел в ужас – он говорил с ней, будто с ребенком. – Ты разве не устала? Я, например, устал.

Давай вернемся в комнату? Ладно? – Она дала ему завести себя в комнату, но не хотела ложиться в кровать.

– Точно не хочешь с нами? – Кэрол подкрашивала губы в кресле для посетителей.

– Ага, – сказала Джастин.

Он был близок к спасению, но каждый раз, как он направлялся к кровати, старушка не шла. Он с надеждой посмотрел на медсестру, но та стояла у кровати безо всякого выражения.

– Она не хочет, чтобы мы уходили, – печально сказала Кэрол. – Вот в чем дело.

Позже, дома, Джастин сидела на диване, безжизненно глядя в пространство. Он встал за ее спиной и взялся руками ей за плечи, чтобы размять ей шею. Она отодвинулась и встала.

– Ладно – без рук, – пошутил он, и она улыбнулась, но безрадостно. – Джастин. Мне нужно с тобой поговорить.

– Хочешь обозвать меня стервой?

– Нет. И мне очень совестно за тот раз.

– И? – Она стояла и ждала.

– Не когда ты в таком настроении, – сказал он и вышел на кухню, принести вина.

– Прекрасно. – На какое-то время она ушла в спальню. В последнее время Джастин давала ему советы относительно его карьеры, а потом задавала вопросы о том, как он выполнил ее наставления. Она явно ожидала, что он в течение пяти рабочих дней пришлет ей по электронной почте служебное письмо, где будет говориться: «Я включил ваши идеи в свою новую стратегию и теперь могу сообщить вам следующие результаты».

Он несколько раз позвал ее по имени, сначала просто, потом жалобно, она не отзывалась, и это разозлило его настолько, что у него перехватило дыхание.

Это было чудовищно: она вышла из спальни одетая и готовая уходить.

– Ты уходишь? А что мне делать с ужином?

– Я не знаю, Барри, а что ты хочешь делать?

– Не говори со мной таким тоном.

– Не говори СО МНОЙ таким тоном.

– Каким тоном?

– «А что мне делать с ужином?» – прохныкала она.

Он ненавидел се всеми фибрами души.

– Как ты смеешь!

Она положила кошелек в сумку.

– Я ухожу отсюда, пока мы опять не подрались из-за ерунды.

– Это не ерунда.

– Это ЕРУНДА. Плохое настроение. Оно пройдет, как только я выйду за дверь, – сказала она, закидывая сумку на плечо. Почему эта сумка всегда под рукой и в любой момент готова унести ее за тридевять земель?

– Все пройдет для тебя, когда ты уйдешь, но не для меня.

– Все пройдет для тебя, когда ты снова заживешь нормальной жизнью. – Она вышла в прихожую накрасить губы.

Он схватил сумку и спрятал в нижний ящик около раковины. Она вошла и оглянулась. Он знал, что ухмыляется.

Джастин рассердилась не на шутку.

– Где она?

Он не сдержал смеха. Она принялась толкать его и бить по рукам. Наконец он выдвинул ящик.

– Среди гнилого лука? Ты больной! – воскликнула она, отряхивая с сумки луковую шелуху. – Это отвратительно.

– Да ладно, расслабься.

– Я больше НЕ МОГУ это терпеть. Я УХОЖУ.

– Хорошо. Иди.

Джастин пристегнула собаке поводок и хлопнула дверью.

Но ведь лето! Зачем все эти ссоры в душной квартире? А как же солнечный пляж, плеск волн и хот-доги? Хотя, когда нужно все время думать о том, где припарковаться, как не потерять бумажник и как не получить рак кожи, по-настоящему почувствовать бесконечность лета получится.

Джастин вернулась.

– Я какое-то время не хочу тебя видеть, – объявила она, не вынимая ключ из двери. – Если ты научишься себя вести, можешь позвонить. Но не раньше.

Разумное использование рожка никогда еще не вредило музыкальной группе. Музыканты «Чикаго» знали это. Ван Моррисон это знал. Ему хотелось обсудить это с кем-нибудь. Никто теперь о таких вещах не разговаривает. Где же они – его друзья?