Рождество наступает все раньше

Узнать тебя поближе

Была первая неделя февраля. Джастин сидела в кабинете Митча и обсуждала с ним страховые пособия служащих, оговоренные в контракте, который они составляли для новой сети франшиз Ноя Клермана по производству замороженного йогурта. Вдруг зазвонил телефон.

– Тебя, – сказал Митч, – передавая ей трубку.

– Элма говорит, ты выглядишь, как черт знает что, и этот человек звонит тебе, а ты ему не перезваниваешь.

– Хватит. – Джастин повесила трубку и, прихрамывая, добралась до кабинета Харриет. – Меняю Элму на Боба.

Харриет сложила ладони в безмолвной молитве.

– Точно? – Харриет терпеть не могла Боба, потому что, во-первых и в главных, он был скульптор, а за секретаря мог сойти только с большими оговорками.

– Абсолютно, – сказала Джастин. – Прямо сейчас, пожалуйста.

Они позвонили офис-менеджеру. Через десять минут Элма сложила свои вещи на красный пластиковый поднос из кафетерия и ушла, розовофиолетовый платок Кэрол развевался за ее спиной, как флаг. Боб, который в свои двадцать уже был местами седоват, явился с потрепанным номером «Войс» и грязными руками. Он объявил, что болен, и взял полдня отгула.

И потому Джастин сама взяла трубку, когда зазвонил телефон.

– Я слышала, Харриет беременна! – взволнованно сообщила мама.

– Что?

– Кто такой Барри?

– Не звони сюда больше, – сказала Джастин и повесила трубку.

Когда она складывала Бобу на стол свои табели, появился Фарло и отозвал ее в сторону.

– Я не сплетник, – тихо сказал он. – Но ты слышала, что миссис Лазарус ждет ребенка?

– Все уже знают? Она мне ничего не говорила. Он пожал плечами: это его не касается, женские штучки, офисные интриги.

– Я полагаю, она захочет проводить время с отпрыском, – с удовольствием констатировал он. Фарло считал Харриет балластом.

– Вы меня спрашиваете? Насколько я понимаю, она даже не сообщает мне последних известий о себе.

Быстро позвонив «Файнман Дингл О'Шонесси», чтобы обеспечить себе поддержку относительно условий расторжения, указанных в контракте Ноя Клермана, Джастин взяла банку «Таб» и отправилась навестить Харриет. Той не было в кабинете, она сидела в маленькой комнатке отдыха перед женским туалетом, где секретари и практиканты регулярно обедали и сплетничали.

– Ты на удивление спокойна для женщины, у которой кто-то есть внутри, – заметила Джастин.

Харриет улыбнулась, будто не произошло ничего необычного.

– Мы как раз обсуждали ретин-А. – Она сидела, положив ноги на диванчик, и ела салат с макаронами.

Элма сидела на другом диванчике.

– Ой, только не говори мне о ретине-А! – Она встрепенулась, как старая взъерошенная птица. – Я его десять лет использую.

– Элма, – Харриет была заинтригована, – тебе сколько лет?

– Сорок один.

– Сорок один! – воскликнула Харриет. Они с Джастин переглянулись. – Тебе и двадцати семи не дашь. – И это была правда.

– Спасибо. Но мне сорок один. – Ее это, кажется, почти расстроило.

– А насколько ты беременна? – поинтересовалась Джастин.

– Пять месяцев, – ответила Харриет как ни в чем не бывало.

Джастин ушла с чувством неловкости, они остались болтать дальше. Харриет ест с низшим персоналом в туалете?

Год назад Джастин показалось, что она забеременела. С тревогой ожидая месячных и окончательного подписания сложной сделки по перекупке активов, она играла в тетрис, сначала время от времени, потом почти постоянно, почти две недели подряд, и заработала себе кистевой синдром. На следующий день после перевода выплат по контракту у нее начались месячные, ее включили в основную команду и она отправилась в кабинет к Харриет, поболтать.

– Ты боялась, что забеременела? – недоверчиво переспросила Харриет. – ТЫ?

Джастин положила пострадавшую руку на стол Харриет.

– Мне не нравится, как ты это произносишь. Что значит «ТЫ»?

– Ну, то есть… – Харриет рассмеялась. – Хорошо. Ты не беременна. Кофейный столик нам должны были привезти уже две недели назад – даже не знаю, что делать.

Джастин работала в субботу почти весь день и встретилась с Барри в «Баронете». Он величественно шутил с людьми в очереди. Когда он увидел ее, то закричал:

– Я познакомился с ней в падающем самолете! – схватил ее за плечи и крепко поцеловал в губы. При всем честном народе. Она сопротивлялась, но хватка у него была мертвая. Ей хотелось закричать. Когда он отпустил ее, чтобы она отдышалась, она решила сдержать гнев. Но с этим следовало разобраться. Прямо сейчас.

Когда они сели, он, не замечая ее раздражения, рассказывал безостановочно о своих любимых смертях в фильме, сиквел к которому они смотрели.

– Послушай, – сказала она, когда он устроился поудобнее. – Мне не нравится то, что ты только что сделал.

– А что я только что сделал?

– Поцеловал меня на глазах у всей очереди. Так запросто.

У него был такой вид, будто у него из-под носа выхватили тарелку с едой, когда он уже занес над ней вилку. Его лицо напряглось, казалось, он сейчас заорет или ударит ее. Он рявкнул:

– Тебя нельзя целовать?

– Тсс, я очень нежная и привязчивая. Но не на людях.

Он не переставая ел поп-корн, уставясь прямо перед собой.

– Ну же, Барри. Я не девица из порножурнала. Не глядя не нее, он буркнул:

– Некоторым женщинам нравится, когда им говорят, что они привлекательны.

– Ты всегда можешь сказать мне, что я привлекательна.

– Ты привлекательна, – изрек он таким тоном, будто передавал ей пару батареек.

– Спасибо.

Последовала долгая пауза, на экране показывали анонсы будущих фильмов. В споре он становится инфантильным. Лучше прекратить сейчас, пока дело не дошло до спора. Она взяла его под руку, когда свет в зале начал гаснуть. Он притворился возмущенным и отодвинулся. Она оставила попытки.

Он притянул ее обратно к себе.

– Ладно. Ссора окончена. Иди сюда, Ледышка.

Это был боевик – с пистолетами, взрывами, погонями на высокой скорости и обнаженными женщинами. Чистая потеря времени. Барри смеялся до слез и постоянно поглядывал на нее, чтобы убедиться, что она тоже смеется. Это ее раздражало. Он был в прекрасном настроении, когда после фильма провожал ее до офиса. Это был лучший фильм в его жизни.

Поднявшись к себе, она услышала телефонный звонок. Звонил финансовый директор «Голсуорси пейпер».

– Прошу прощения за беспокойство, – сказал он смущенно. – Я разговаривал с одним человеком, имени которого я назвать не могу, и он сказал, что слышал, как некая персона, на которую я работаю, обсуждала возможную сделку в гольф-клубе.

Джастин стало жарко.

– Крикет трепался? Вы шутите?

– Он очень взволнован, потому что акции растут. Я тут подумал: может быть, вы сочтете возможным поговорить с ним.

– Вот уж непременно поговорю, – сказала она и повесила трубку. Она позвонила клиенту домой, чтобы прочитать ему нотацию.

– Мисс Шифф, – сказал Голсуорси голосом, который в течение сорока восьми лет настаивался на «Джеке Дэниэлсе», жевательном табаке, и полном самоуправств, – успокойтесь.

В шесть она взяла такси и поехала к Барри. Он жил слишком далеко, в верхней части города. Но в приятном старом здании. Мрачный подъезд. Она была не готова к тому, с каким вкусом отделана его квартира. У нее возникло чувство, что она была к нему несправедлива.

– Нравится? – спросил он. – Высший класс, до последней дверной ручки, – объявил он, важно расхаживая из стороны в сторону. Зазвонил телефон. – Осмотрись. – Он помахал рукой, взял трубку и исчез за дверью.

Она села на диван. По-хорошему ей бы сейчас изучать статью Фарло «Обязанности доверенного лица при сделках по смене руководства: последние изменения в законах Делавэра». Но она смертельно устала. Приятно было просто сидеть. Приятно было в субботу вечером прийти в гости к мужчине. Она закрыла глаза и глубоко вдохнула.

В двери повернулся ключ.

Спрятаться? Глупости. Винса о ней предупреждали.

Винс снял пальто и остановился, увидев ее.

– Давай разберемся, – с сарказмом сказала она.

– Джастин. – Он схватил ее за руку, как пожилой профессор. Такой стройный, молодой и болезненный на вид. Она его почти не знала. Ей было неловко вспоминать об этом.

Он налил ей выпить, даже не спрашивая, сел рядом на диван и наклонился к ней, чтобы чокнуться. Он всегда был таким элегантным и пустым?

Пить с Винсом Анспэчером в квартире Барри Кантора – наверно, ничего глупее не придумаешь. Барри просто взбесится, когда это увидит. Характер у него взрывной, она начала это понимать. Но шотландское виски приятно золотилось в тяжелом стакане, и она немного отпила. Она не любила шотландское виски. Винс откинул голову на спинку дивана. Она чуть не спросила, что ему в ней не понравилось.

Винс разглядывал потолок.

– Так ты предпочла мне Барри. Он шутит. Правда?

– Я не знала, что ты свободен.

– Я знаю, – серьезно ответил он. – Вообще-то я не свободен. – Он улыбнулся, глядя на нее из-под пестрых светлых прядей челки, и в то же мгновение все стало понятно: Винс Анспэчер ни разу в жизни не принимал решения, тем более – серьезного решения. Он всегда будет перебирать варианты, всегда выберет самый легкий путь, ему всегда будет скучно.

Появился Барри и встал перед ними. Он из другой категории.

– Тебе пора, – сказал Барри, и в его улыбке была угроза. Сейчас Барри ей очень нравился.

– Я ухожу, – Винс взял с кофейного столика книгу и вышел. У него были тощие запястья и руки как палочки. Совсем не привлекательно.

– Приятно было с тобой увидеться, Джастин, – сказал он, салютуя ей из прихожей стаканом с виски.

Барри стоял, пока они не услышали, как хлопнула дверь. Тогда он упал на диван рядом с ней, сжал ее руку и пристально на нее посмотрел.

– Не могу заставить его съехать, – свирепо прошептал Барри.

– Он не нашел себе ничего?

– Я не знаю даже, ищет ли он. И он не замечает всех моих тонких намеков, вроде фразы «съезжай немедленно». Может, изрезать ножницами его костюмы?

Снова появился Винс.

– У тебя есть запасной зонтик?

– Нет.

– Можно одолжить твой?

– Нет, – сказал Барри подчеркнуто терпеливо.

– А. – Повисла тишина.

– Не знаешь, можно зонтик заказать где-нибудь?

Они посмотрели на него в недоумении.

– Ладно. Дождя все равно почти нет. – Винс подошел ближе, взял еще одну книгу с кофейного столика и снова ушел.

И о чем она только думала раньше?

– У тебя очень красивая квартира, – шепнула она Барри, целуя его. – Поехали ко мне.

На следующее утро Джастин проснулась, и с ней в кровати лежал ее мужчина. Он был такой спокойный и надежный, что Джастин поежилась. Они доехали до Ла-Гардии сквозь снежную бурю. Она боялась, что он устроит из разбора багажа встречу старых друзей, но он вел себя тихо.

Снова оказавшись в аэропорту, она разозлилась. Люди рылись в очечниках, бумажниках и книжках в мягких обложках, которые были грудами навалены на полу. В этом было что-то непристойное. Сумки они нашли довольно скоро, но ее папки могли быть где угодно – все это было похоже на свалку.

– Поехали? – спросил Барри, и она кивнула. Им пришлось со всеми сумками спуститься по лестнице на два пролета. «Добро пожаловать в Нью-Йорк!» – объявляла вывеска.

– Кто, черт побери, так по-идиотски все организовал? – кипела она. – А если бы мы были старше или не очень здоровы?

– Давай я понесу, – предложил Барри.

– Спасибо большое. Но дело не в этом, – пропыхтела она.

Собралась толпа, блокируя выход. Все остальные города в мире старались облегчить доступ к себе, а этот город порождал хаос, неудобство, опасность. Еще полкилометра они шли до машины. На начальство аэропорта надо подавать в суд отдельно.

Она выхватила из сумки «Миндальную радость» и, дрожа, откусила. Она была в ярости.

– Мало того, что у них падают самолеты, – кипела она, – так они еще держат у себя наши чемоданы два месяца «в интересах следствия», а потом, не предупредив заранее, заставляют приезжать сюда, а потом еще приходится тащиться вверх и вниз по лестнице. Да это материал для группового иска. В жизни не слыхала подобной чепухи!

Она остановилась.

– Почему ты смеешься?

– Никогда не слышал, чтобы ты так разговаривала.

– Ну, и как давно вы меня знаете, сударь?

– Я так рад, что наш самолет разбился, – сознался он в машине, прерывая поток ее гнева. – Я бы иначе никогда с тобой не познакомился.

Раздражение превращалось в лихорадочную тошноту. Она вся вспотела. Ей было так же худо, как в день катастрофы.

– По-моему, я никогда не был так счастлив, – ворковал он, пожимая ее руку сквозь перчатку. Джастин механически открыла дверь, прошла несколько шагов, и се вырвало около красного пикапчика с багажником на крыше. Отвратительно. Ей было так плохо, что хотелось умереть.

– Что с тобой? – Барри выскочил из машины и дал ей бутылку воды и «Клинекс» из ее сумочки. – Бедняжка моя.

Она прополоскала рот и расплакалась. Он открыл дверь и заботливо усадил ее на заднее сиденье. Она постаралась расслабиться. Плакать было слишком тяжело. Голова раскалывалась. Они посидели немного, Джастин положила голову к нему на колени. У нее есть мужчина, которому можно положить голову на колени.

– Должен сказать, нужно что-то делать с тем, что тебя рвет каждый раз, когда я говорю, как я счастлив, что встретил тебя, – пошутил Барри, и она попыталась не смеяться, потому что от этого у нее кружилась голова. – Так ведь парня и отпугнуть можно.

Сплошные пробки заставляли их поминутно останавливаться, и от этого было еще хуже. Джастин никак не могла отделаться от воспоминаний об отталкивающих и неловких ситуациях с участием мужчин, которые случались с ней в прошлом. Если бы она была замужем, все эти сюрреалистические телефонные звонки и унизительные появления в голом виде не имели бы значения. Она начала бы с чистого листа. Но воспоминания возвращались неумолимо, одно за другим, будто она сломала книжную полку и теперь книги падают ей на голову одна за одной, – всю дорогу, пока они ехали до моста Трайборо, она молилась, чтобы ее снова не вырвало.

Барри положил ее в кровать. Она провалилась в короткий тяжелый сон, ей было жарко, изо рта во сне натекла слюна. Она проснулась, и ей стало стыдно. Джастин протянула руку, и он дал ей стакан воды, который стоял чуть дальше, чем она могла дотянуться. Приятно было, что он о ней заботится. Хотя вряд ли ей так уж нужно было, чтобы о ней заботились.

Она выпила и снова легла. Барри с самого начала очень старался. Никто больше, насколько она помнила, не старался вообще. Никто даже не смотрит на нее больше. Она так мало о нем знает. Ей нужно время, чтобы найти ему место в своем мире.

– Как звали твою первую девушку?

– Элен, – сказал он, ложась рядом с ней.

– Какая она была?

Он прислонился к спинке кровати и сел повыше.

– Нам было по четырнадцать, что я мог знать? У нее был красивый почерк.

– А как фамилия?

– Элен Хаберман. Потрясающе.

– Я играла с ней в камушки! Знаешь…

– Что?

– Она сексопатолог.

Он оглушительно рассмеялся. Джастин прилегла к нему на грудь. Она была очень рада, что он здесь. И нечаянно опять заснула, хотя не собиралась. Когда она проснулась, Барри мягко ее обнимал, глядя по сторонам. Она почувствовала себя зверушкой, которую оберегают от опасностей.

Кто эти люди?

Винс сидел над источающей пар тарелкой в макробиотическом ресторане в Гринвич-Виллидж. В животе бурчало.

– У меня тут наклевывается шоу на тему «Из грязи в князи», – сказала Рене, откусывая крохотные кусочки от ломтя пестрого хлеба. – Как насчет твоего отца?

– Ни за что. – Она его уже спрашивала, и он ответил то же самое.

– Ну, я все-таки не оставляю надежды на папочку.

Винс отключился от нее и уставился в тарелку. Идея сама по себе хороша – пища, полезная для здоровья; но на вид она такая серая и мокрая. Рене пометила что-то в распухшей, грязной и исписанной до полей записной книжке.

– Заведи новую книжку, – посоветовал он. – Этой пора на помойку.

– Кому какое дело, – ответила Рене и принялась писать еще что-то.

Винс уставился на нее.

– Ты – левша!

– Конечно, – просто сказала она.

Он все еще ошеломленно ее разглядывал. Он знал ее год. Такое чувство, будто он только что выяснил, что в ее жилах течет кровь мартышки.

– Как я мог этого не заметить?

Рене пристально посмотрела на него в ответ.

Он подвез ее домой и зашел в магазин видеофильмов. В отделе иностранного кино он увидел высокую женщину в кожаном пиджаке, которая показалась ему знакомой. Пока он подходил к ней, то вспомнил, откуда он ее знает. Он сказал «привет». Она кивнула, продолжая читать аннотацию на кассете.

– У нас ведь с вами было свидание во время войны в Персидском заливе?

Женщина обернулась.

– Да, – согласилась она и продолжила чтение.

– Я вспомнил, потому как тогда очень жалел, что не могу сидеть дома и смотреть телевизор.

– Спасибо, – отозвалась она и направилась в отдел классики.

Он слишком откровенен. Наверное, нужно было бы проявить обаяние и как-то смягчить свои слова, но, по правде говоря, ему было все равно, и он больше не мог притворяться, что это не так. Она знала, что ему все равно, и ей тоже было все равно. Но теперь это было неудобно: ему хотелось осмотреться, а эта женщина не уходила. Он ушел с чувством неудовлетворенности.

Когда он вошел в квартиру, Барри стоял посреди гостиной. Винс выдержал его взгляд, лишенный всякого выражения.

Кто все эти люди? Его окружают незнакомцы. Он ждал в своей комнате, пока дверь Барри не закрылась, а потом выскользнул за стаканчиком виски. Он лег в кровать, у него было такое чувство, будто он поскользнулся и все падает и падает. Он проглотил виски и почувствовал, как привычно и приятно кровь приливает к лицу.

На следующее утро он отправился в «Коммодор» – роскошный небоскреб на 55-й улице. Светловолосая агентша щебетала без умолку по поводу первоклассной публики, которая снимает здесь апартаменты, и показала ему четыре разные квартиры. Он собирался сказать, что зайдет еще, и тут понял, что если не решится сейчас, то не сделает этого никогда. Поэтому он подписал годовой контракт на двухкомнатную квартиру на 37-м этаже и записался в спортклуб за дополнительную плату. Мебели у него не было. Он позвонит матери. Они устроят из этого событие. Ей очень понравится его новая квартира.

Проводили опрос

Отец Малькольма Форбса однажды сказал, что не встречал еще сына богача, который хоть чего-нибудь бы стоил. Барри вспомнил это в то утро, когда Винс съехал. Он вселился с огромным количеством вещей, и теперь все это снова пришлось вытащить на поверхность.

– Ну, удачи, – сказал Барри, про себя думая: «Катись к черту, самовлюбленный пустоголовый болван». Но Барри почти не знал Винса, когда пригласил пожить, и потому не сказал, на сколько приглашает. Век живи, век учись.

И все-таки: не смей уходить с таким довольным видом. «Чтоб тебе пусто было», – думал Барри, когда Винс прогулочным шагом выплыл на улицу.

Гудзонский залив переливался мелкими чешуйками света под лучами зимнего солнца. Нужно запланировать какое-нибудь мероприятие с Джастин, отвести ее куда-нибудь. Нужно заняться с ней чем-нибудь особенным, пойти в Гайд-парк, например. Барри не давали покоя все эти женщины, влюбленные в Рузвельта, жившие с ним в Белом Доме. Ведь он был парализован от пояса и ниже – включая…? Никто из них так и не проговорился.

Он весь день готовил презентацию «Юрких ящерок» для Совета. В тот вечер появилась Джастин, ее прекрасное лицо, смуглое с розовыми пятнами, было похоже на нектарин. Сегодня она впервые ужинает и остается на ночь у него. Он представил свою женщину своей поварихе.

– Здравствуй, – сказала Джастин, мгновенно теряя интерес, отдала Пиппе пальто и пошла обратно в спальню.

Он не такой реакции ждал.

Пиппа положила пальто на диван. Барри взял его и повесил в шкаф. Ему хотелось, чтобы они подружились. Джастин могла бы помочь Пиппе. Помочь выбрать стиль одежды, рассказать, куда пойти, чтобы тебя отмыли, выщипали брови, покрасили и уложили. Но когда Джастин появилась через несколько минут, вид у нее был усталый.

– Я сегодня весь день промучилась, – сказала Пиппа, очищая чеснок.

Он взял бутылку, штопор и принялся за дело.

– Почему?

– Ко мне подошел парень и попросил денег, – объяснила Пиппа.

– В первый раз? – перебила Джастин, и брови ее взлетели.

– Нет, конечно, – ответила Пиппа, промывая листья розмарина под краном. – Но он сказал, что у него диабет и ему нужно два доллара шестьдесят девять центов на инсулин. Я дала ему два доллара, и мне стало неприятно. Оставалось ведь только шестьдесят девять центов. Я хочу сказать, либо я ему поверила, либо нет, – продолжала она, обрывая листья латука. – Если поверила, то должна была дать ему, сколько он просил, если нет – то не надо было давать ничего.

Пробка выбралась на волю, он налил три стакана вина.

– Большинство таких сидят на крэке, – авторитетно заявила Джастин, кладя ноги на соседний стул.

– Вроде не похоже. Сказал, что живет по соседству и вернет мне деньги.

– Это не твои проблемы. Пусть найдет работу. Барри не понравилось, как она это сказала.

– А вдруг его выгнали. И он не может найти работу. И он никогда не думал, что может дойти до этого, а сегодня использовал последнюю ампулу инсулина.

– Если бы его выгнали, он получал бы пособие, – настаивала Джастин. – А инсулин был бы частью его… договора с государством.

– Может, его выгнали до того, как он успел подать документы на пособие, теперь никто его не берет, и у него нет нужных навыков для новой работы.

– И что, мы должны платить, чтобы переучить этого парня, дать ему профессию, в которой ему все равно не хватит рабочего места? – Джастин взяла с тарелки морковку. – Просто потому, что труд в Таиланде и Гондурасе дешевле.

Пиппа поставила перед Джастин чашку с соусом, и та обмакнула морковку, даже не поблагодарив Пиппу.

– Ты морковку чистила?

– Нет, вымыла. Большая часть витаминов в шкурке.

– Правда? – Джастин это не убедило. Барри смотрел на рот Джастин.

– Джастин хочет сказать, – пояснил он Пиппе, – что большинство тех, кто просит денег, психически нездоровы – им нужна помощь психиатра.

– Они психически нездоровы из-за крэка, – добавила Джастин, засовывая морковку в свой большой рот. Суждения сорокавосьмилетней домохозяйки из глубинки.

– Не все.

Пиппа предложила:

– Cassoulet?[6]

Они сели за стол. Барри налил еще вина. Тост он поднял за новый этап в жизни его квартиры и официально поприветствовал Джастин. Та повернулась к Пиппе:

– Ты повар?

– Ну, я ходила на курсы и работала в ресторанах, но высшего образования в этой области у меня нет.

– Думаю, чтобы хорошо готовить, высшего образования не надо, – заметила Джастин, осторожно пробуя еду.

– Генри Форд сказал, что, как только вы сталкиваетесь с экспертом, все становится невозможным, – объявил Барри присутствующим женщинам. – Они слишком хорошо знают, почему то или иное сделать нельзя.

– Да, но по-настоящему хорошо можно уметь делать только что-то одно, – твердо сказала Джастин. – Максимум – две вещи.

Барри начал вскипать.

– Это не по-американски!

– Это правда.

Он не может жениться на Джастин. Он смотрел, как она осторожно жует, пытаясь выискать причину, чтобы забраковать Пиппину стряпню, и чувствовал, что ненавидит ее.

– Зачем вам хорошо это уметь? – спросила Пиппа, будто ей действительно было интересно.

Он рассмеялся.

– Сразу видно, что она выросла в коммуне, – сказал он и шутливо сжал шею Пиппы. Та вывернулась.

Джастин выпрямилась.

– Ты выросла в коммуне?

– В Вермонте. Мы ели то, что сами выращивали, и у нас была собственная школа. Но лет через пять все развалилось. Люди такие разные.

– Какой странный способ растить детей.

– Не более странный, чем воспитывать их здесь, – встрял Барри, удивляясь ее ограниченности.

Пиппа сказала:

– Сестра моей подруги Дарьи… – Барри поднял на нее глаза и заметил, что Джастин опустила взгляд. – У них только что родился ребенок. И они переселяются на север, потому что там школы лучше.

– Никогда бы не отправила ребенка в государственную школу, – отчеканила Джастин категорично и самодовольно. Совершенно чужой ему человек.

– Джастин хочет сказать, что государственные школы в Нью-Йорке небезопасны, – объяснил Барри Пиппе. – Нужно что-то делать, это позор.

– А что можно сделать? Завалить их деньгами? Деньги не заставят этих людей нормально воспитывать своих детей.

Этих людей? Он влюбился в республиканку? Как такое возможно?

После ужина Барри исполнил свою речь по поводу «Юрких ящерок». Пиппа аплодировала. Джастин посоветовала ему не опускать руки ниже талии и пореже прочищать горло. Пиппа ушла.

Пока они собирались спать, Барри попытался найти что-то, что он упустил. Может, это что-то семейное, традиция. Мойнихан однажды сказал, что в его районе детей крестили в католичество, но рождались они демократами. Годы, когда формировалось ее сознание, она провела в Вестчестере и «Спенсе». Ей, наверное, не нравится есть за одним столом с поварихой. Она, наверное, и не хочет в Гайд-парк.

– Большинство не согласятся с тобой по поводу бомжей, – сказала она из ванной, где была занята чем-то, для чего требовалось пятнадцать минут кряду лить воду. – Люди просто не говорят того, что думают, потому что это не очень красиво звучит.

Он быстро сдернул покрывало.

– Ты это наверняка знаешь. – Такое чувство, будто он снова спорит с отцом.

– Проводили опрос.

– Опрос общественного мнения – худшее, что случалось с этой страной за последние тридцать лет. Это способ контролировать умы, замаскированный под предоставление информации. – Он разложил подушки и сел. – Вместо того чтобы сказать, какую позицию занимает тот или иной кандидат, они говорят, какую позицию он занимает по мнению тридцати семи процентов американцев.

– А ты не думаешь, что американцы знают, какую позицию он занимает?

– Американцы ни хрена не знают. Они знают то, что говорят им всякие идиоты по телевизору.

Она вышла из ванной в белой ночной рубашке.

– Ты такой сноб, – сказала она, улыбаясь и вытирая лицо полотенцем.

Ему не хотелось, чтобы эта женщина ложилась к нему в постель.

– Опросы общественного мнения заставляют людей вести себя как леммингов. – Она рылась в своей сумке. – И еще! Тридцать семь процентов американцев – это чушь собачья, – с негодованием продолжал Барри в ее спину. – Какие американцы? Никто не спрашивал МОЕГО мнения.

– Ага, давай издадим закон, – сказала она, снисходительно глядя на него в зеркало. – С сегодняшнего дня спрашивать более трех американцев подряд, что они думают по тому или иному поводу, признать административным правонарушением, а изложение этого мнения считать уголовным преступлением.

Он не сказал бы сейчас наверняка, хочет ли он ее еще видеть.

Когда она выключила свет в ванной, он спросил:

– Я хочу знать, а его ты просила надеть два презерватива?

Она с досадой посмотрела на него.

– Брось.

– Ты ничего не сказала про «Юрких ящерок».

– Какая разница между фокус-группой и опросом общественного мнения? – спросила она, забираясь в кровать. Она определенно зарабатывает больше, чем он, но насколько? Он не был уверен, что хочет это знать.

– Знаешь, – начал он, осторожно подбирая слова. – Я был в восторге от тебя. – Он выключил настольную лампу. – Давай постараемся это не похерить.

Ее голос с кровати показался незнакомым.

– Мы что, должны во всем соглашаться друг с другом?

– Нет. – Он снова лег в кровать. – Если мне не придется выслушивать твои нелепые мнения, можешь со мной не соглашаться.

Джастин рассмеялась. Она пихала и подталкивала его до тех пор, пока он не поцеловал ее в лоб. Но больше он ничего делать не собирался и так ей и сказал.

– Как тебе будет угодно, – сказала она, повернулась на другой бок, прижала колени к животу и через две минуты уже спала. И это их первая ночь в его квартире. Как она может? И так уверена в себе! Кто-то провел опрос, и это все доказывает. И после этого ОН – сноб.

Барри не мог вот так просто заснуть. У него завтра презентация! Он прижимался к ней, пока она не повернулась к нему, сердитая и раздраженная. Долгим поцелуем он зажал ей рот. Наконец она перестала кобениться и уступила.

Республиканка!

Райнекер сухо смотрел на него с того конца стола, и от этого взгляда Барри казался себе чрезмерно нарядным, будто на нем слишком дорогой галстук. Сейчас – никаких шуток. Он будет серьезен, будет держать руки выше талии и думать перед тем, как отвечать на вопрос. Это всего лишь формальность, если бы они не были за, зачем тогда официальный доклад?

– Если у вас есть дети или вы помните, как сами когда-то были ребенком, вы знаете, что конфета занимает центральное место в жизни ребенка, – начал он как можно более буднично, а Эмили в это время с отвращением раздавала образцы «Юрких ящерок» членам совета. Здесь они, естественно, тоже поругались: она не официантка и хочет, чтобы он об этом не забывал.

– Вот конфета, которая понравится даже матери: совершенно натуральная, подслащенная исключительно фруктовым вареньем. А, и кукурузным сиропом, – добавил он невозмутимо, и кто-то захихикал. – Попробуйте, – предложил он; его удивило, что они еще не притронулись к образцам. Все открыли свои конверты и принялись жевать. Он чувствовал теплую волну однозначной поддержки со стороны Херна, который пришел сегодня в семь тридцать, чтобы помочь ему провести генеральную репетицию.

– Рынок, теоретически, переполнен, – сказал Барри, выводя на экран статистику. – Но он неоднороден, очень небольшая часть продукции распространяется хоть сколько-нибудь последовательно.

За исключением тихого чавкания, царила полная тишина, пока он показывал один за другим свои графики и диаграммы. Цифры говорили сами за себя, он неплохо поработал над исследованиями.

– Это не входит в традиционные области интереса «Мейплвуд», – заключил он, кивая Пласту, – но у нас очень сильные позиции, и цифры показывают огромный спрос.

Последовала тишина. Эберхарт сказал:

– Мне нравится.

Барри подумал, что ослышался.

– Давайте этим займемся, – сказал Эберхарт. – Возражения?

Снова тишина.

– Значит, планы тестов мы с тебя получим на следующем совещании? – нетерпеливо включился Териакис. Териакис – приземистый, потный самец Териакис – был женат на легкомысленной любительнице вечеринок – с мягкими волосами, на тринадцать лет его моложе. Барри встал.

– Нужно принять во внимание еще одно.

– Да? – отозвался Райнекер, как будто ждал какого-то незначительного этапа обычной рутины.

– «Дженерал Миллс», наш хороший друг, имеет значительно большую долю на рынке продукции для детей, – сказал Барри, чувствуя, что лицо у него горит. – Если мы протестируем эту марку продукции, они могут подхватить тенденцию в Миннеаполисе или еще где-нибудь, выйти на общегосударственный рынок и через три недели сделать из нас отбивную.

Херн медленно кивнул. У Пласта было такое лицо, будто его ударили в нос.

– И что ты предлагаешь? – брюзгливо спросил Териакис. В нем в равных долях соединялись неприкрытое честолюбие, неприкрытое раздражение и неприкрытое пренебрежение.

– Никаких тестовых продаж. Либо мы сразу выходим на общегосударственный рынок, либо бросаем эту затею.

Ему понравилось тихое перешептывание, вызванное этим дерзким заявлением. Кто-то присвистнул, как парковочный датчик, будто он заехал слишком далеко назад. Пласт всем своим видом изображал оскорбленную добродетель. Херн, сияя, глядел на него.

Эберхарт забарабанил пальцами.

– Так? Возражения?

– Да, – с сожалением изрек Пласт. – У нас ничего подобного нет, и мы не располагаем никакими реальными данными. Я думаю, браться за дело без проб было бы ошибкой.

– Я думаю, Барри прав, – вставил Херн. Боже, храни Джона Херна. – Если ждать год, лучше уж ничего не делать.

Райнекер спросил:

– Еще кто-нибудь? Все молчали.

– Изучи рынок, составь план, – сказал Эберхарт Барри. – Посчитай масштабы. Встретимся через неделю.

Херн пожал ему руку и, преисполненный гордости, похлопал Барри по спине, когда они выходили.

– Большой человек с новым брэндом! Барри позвонил Джастин. У нее была встреча с клиентом.

Так что он пошел потрепаться с Херном. В лифте тихонько играла «Maybe I'm Amazed». Не обезличенная инструменталка – полная версия, концертная версия. Что это значит? Барри подумал о Поле. В последнее время никто не сравнивал его новые песни ни с «Битлз», ни с «Уингс» периода до «Londontown». И все-таки: Пол понимал разницу. В любой момент «Maybe I'm Amazed» или «Let It Ве» могли передать по радио, будто в насмешку над его нынешней работой. С другой стороны, если тебе хоть раз удалось подняться до уровня гениальности, важно ли, сколько ты продержишься и будет ли после этого каждая твоя песня шедевром? А если песня действительно шедевр, может ли ее обесценить то, что ее тихонько играют в лифте?