Роковой мужчина

10

Проснувшись, Розамунда обнаружила, что к ней вернулась способность мыслить ясно и здраво. Она точно помнила, где находится, и прекрасно знала, что человек, растянувшийся рядом с ней на кровати, — Ричард Мэйтленд. Руки у нее не были связаны, ничто не стесняло ее свободу. Рядом не было ни Харпера, ни слуг. Никого — только она и Мэйтленд.

Затаив дыхание, Розамунда чуть повернула голову и посмотрела на него. Солнечный свет, лившийся в высокое окно, тронул золотом его растрепанные волосы. Спящий, он казался моложе — не старше Каспера. Подобно Розамунде, он не стал раздеваться перед сном, просто сбросил плащ и рухнул без сил на кровать.

Розамунда приметила и кое-что другое. Рубашка на груди у Мэйтленда покраснела от свежей крови, посеревшее лицо влажно блестело испариной, дыхание было неровным и хриплым.

Усилием воли Розамунда подавила нелепый, но вполне понятный порыв — вскочить, броситься к нему, осмотреть, перевязать рану… Это же Мэйтленд! И она, Розамунда, — его пленница! Лучшего случая бежать у нее не будет…

Когда она соскользнула с кровати, Мэйтленд застонал, но так и не проснулся. Розамунде пришлось крепко сцепить перед собой руки, чтобы удержаться от соблазна потрогать его влажный лоб. Все же здравый смысл говорил ей, что в ухудшившемся состоянии Мэйтленда виновата не только усталость. У него жар. Нужно проверить повязку. Нужно напоить его. Нужно…

«Хватит!» — раздраженно одернула себя Розамунда. Если она разбудит Мэйтленда, он уж найдет способ ее удержать… и прощай удобный случай бежать…

Впрочем, она вовсе не бессердечна. Выбравшись отсюда, она доедет до ближайшей деревни и пришлет к Мэйтленду врача. Разумеется, ей придется выдумать правдоподобную историю, чтобы никто не узнал, кто такой Мэйтленд на самом деле. Она же не хочет, чтобы его арестовали. У нее одно лишь желание — бежать. И, конечно же, она никогда, никому не расскажет об этом доме, даже родному отцу! Что еще она может сделать для Мэйтленда?

Приняв твердое решение, Розамунда повернулась, чтобы уйти, и невзначай заметила в большом, во весь рост, зеркале свое отражение. Впервые она как следует разглядела себя в мужской одежде, и это зрелище потрясло ее до глубины души. Розамунда с трудом узнала сама себя… причем дело было не только во внешнем виде.

Неужели всего три дня назад она была одета по последней моде и источала тонкий аромат гардении? Теперь она выглядит как чучело, и от нее несет конским потом.

Розамунда должна была бы с ужасом и отвращением взирать на свое отражение в зеркале… но отчего-то это было совсем не так. Девушка с трудом сглотнула, пытаясь понять, что же она чувствует. Да, она та же самая Розамунда, какой была три дня назад… и все-таки не совсем та. Дело не во внешности, что-то изменилось в ней самой, глубоко и бесповоротно. Внешне она смахивает на чучело, но вот в душе…

Интересно, что сказала бы ее мать, если бы могла увидеть сейчас свою дочку?

Мэйтленд шевельнулся во сне, и Розамунда решительно нахлобучила шляпу. Пора уходить.

Ей, конечно, было любопытно, что это за дом. Был он намного меньше, чем Твикенхэм-хаус, однако выстроен на тот же манер. В другое время Розамунда с интересом обследовала бы его, но только не сейчас, когда так близка желанная свобода! И все же, пробираясь на цыпочках по мраморному полу вестибюля к входной двери, Розамунда успела разглядеть и вычурную лепнину на потолке, и мраморные статуи в стенных нишах, и величественную парадную лестницу с подвесными масляными лампами. Такой дом мог принадлежать только богачу.

И какое отношение имеет к нему Мэйтленд?

Выйдя во двор, Розамунда остановилась, чтобы оглядеться. Конюшни располагались слева, и она, не теряя времени, поспешила туда. Кони оказались в стойлах, там, куда поставил их Мэйтленд, накормленные и напоенные.

Такая нежная забота о бессловесных тварях тронула Розамунду до глубины души. Ее отец всегда утверждал, что лучше всего говорит о человеке то, как он обходится со своими лошадьми. А ведь прошлой ночью, когда Розамунда напрочь позабыла о лошадях, Мэйтленд расседлал их, накормил, напоил и, судя по всему, почистил. Что ж, этот человек не так уж и плох. Розамунда ужаснулась, осознав, какое направление приняли ее мысли. Ни за что! Мэйтленд не заслуживает ни малейшего снисхождения! Откровенно говоря, о лошадях он позаботился куда лучше, чем о своей пленнице…

Седлая коня, Розамунда старалась не думать о Мэйтленде, но тщетно. Казалось, все вокруг напоминает о нем. Он считал ее никуда не годной бездельницей и в чем-то был, пожалуй, прав… зато в одном деле Розамунда уж точно была на высоте: она прекрасно разбиралась в лошадях. Пускай из нее не вышла бы камеристка, зато она могла бы запросто занять место старшего конюха в конюшнях Твикенхэма, и ее отец ни за что не заметил бы подмены.

Вот только прошлой ночью об изнуренных лошадях позаботился Мэйтленд, а ведь он, должно быть, уже тогда едва держался на ногах от усталости…

— Убирайся! — гневно топнула ногой Розамунда, словно он и в самом деле стоял перед ней.

Она вывела лошадь из конюшни, ловко вскочила в седло и, ударив пятками по бокам коня, послала его с места в галоп.

Вторую лошадь она оставила Мэйтленду — чего больше он мог бы от нее ждать?!

«Свободна, свободна, свободна!» — радостно отстукивали копыта, восторженной песней отзываясь в ее голове. И до чего же восхитительно скакать в мужской одежде, сидя по-мужски… Мэйтленд и не знает, какой он счастливчик, что родился мужчиной! Вот кабы его обрядить в женское платье, он бы тоже не сумел раздеться без посторонней помощи…

Опять Мэйтленд! Да что же это за наказание такое?!

На вершине холма Розамунда осадила коня и развернулась. Дом покоился в окружении деревьев, уже полыхавших осенним багрянцем; позади него вздымался крутой безлесный склон, где на чахлой траве паслись овцы.

Теперь она точно знала, где находится, — в Беркшире. Здесь, в холмах, можно встретить лишь одинокие хутора, а до ближайшей деревни, быть может, десятки миль.

Розамунда обвела взглядом окрестности. Нигде не видать ни хутора, ни пшеничного поля, лишь совсем далеко, на горизонте едва различимый церковный шпиль говорит о том, что там находится деревня.

Когда Розамунда доберется до этой деревни, пути назад для нее уже не будет. Надо выдумать достоверную историю, чтобы прислать помощь Мэйтленду, не предавая его в руки полиции… вот только что бы ей ни приходило в голову, все заканчивается для него наихудшим образом.

Нет, это не выход.

Розамунда оглянулась на дом. Быть может, сейчас, сию минуту, Мэйтленд умирает, истекая кровью…

У него жар.

Кто-то должен позаботиться о нем.

И это значит, что она должна вернуться.

Розамунда решительно вошла в дом и направилась прямиком в спальню — с таким видом, что ее собственный отец, глянув на дочку, поостерегся бы вставать у нее на пути. Увидев Мэйтленда, она резко остановилась. За это время он успел стянуть с себя сюртук и снова лег, свернувшись калачиком, словно больной ребенок.

Розамунда торопливо подошла к нему и перевернула на спину, что оказалось делом нелегким, и Мэйтленд, пока она возилась с ним, постанывал сквозь сон. Снять с него рубашку она не могла, а потому разорвала ее во всю длину и, распахнув полы, взглянула на рану. Повязка съехала набок, и рана опять кровоточила, правда, несильно, зато по краям покраснела и воспалилась, и это встревожило Розамунду куда сильнее. Как и в прошлый раз, она наклонилась ниже и принюхалась к ране, но, по счастью, так и не ощутила гнилостного запаха.

Переведя дух, Розамунда огляделась в поисках седельных сумок. Они так и валялись на полу у кровати, там, где Мэйтленд бросил их прошлой ночью, прежде чем провалиться в беспробудный сон. То, что нужно было Розамунде, обнаружилось в первой же сумке. Вернувшись к своему подопечному, Розамунда тотчас принялась за дело. Сдвинув пониже повязку, она обмыла засохшую кровь лоскутом, смоченным в бренди. Она изо всех сил старалась не потревожить раненого, однако посреди этой процедуры Мэйтленд внезапно дернулся, задев руку Розамунды, и содержимое серебряной фляжки выплеснулось на рану. Мэйтленд громко застонал, попытался сесть, но тут же рухнул навзничь.

— Мэйтленд! — требовательно окликнула Розамунда.

Ответа не было.

Она отставила фляжку и проверила пульс, хоть учащенный, он хорошо прощупывался. Розамунда приложила ладонь к его лбу. Жар. Значит, это не просто обморок. Неужели сотрясение мозга? Но если бы Мэйтленд упал и разбил голову, она, Розамунда, наверняка бы это заметила… Да нет, сказала она себе, вряд ли. Прошлой ночью она была слишком поглощена собой.

Странное чувство охватило ее, когда она перебирала волосы Мэйтленда, отыскивая рану на голове. Ощутив пальцами липкую влагу, она выпрямилась и глянула на свою руку. Сомнений не было, он где-то разбил себе голову.

Это лишь осложняло дело, потому что с сотрясением мозга Розамунда еще не сталкивалась. Впрочем, рана казалась неглубокой… и Розамунда решила, что о ней пока можно забыть. Мэйтленд, в конце концов, вынослив, как бык, и разбитая голова вряд ли сильно повредит его здоровью. Самое опасное сейчас — воспалившаяся рана на груди.

В комнате не было умывальника, но Розамунда заметила в дальней стене приоткрытую дверь. Как она и предполагала, за этой дверью находилась ванная комната с большой медной ванной, внушительных размеров стульчиком и роскошным, красного дерева умывальником. Подобная комнатка примыкала к ее собственной спальне в Твикенхэм-хаус. Изысканность обстановки портили только валявшийся на полу смятый мужской сюртук и испачканное кровью полотенце. Очевидно, когда она ушла, Мэйтленд пытался привести себя в порядок, а это доказывало, что Розамунда права. Рана на голове не опасна, иначе бы он не сумел самостоятельно выбраться из постели.

Взяв пару полотенец, Розамунда поспешила к своему подопечному. Ни разу еще не случалось, чтобы конь, за которым она ухаживала, испустил дух… и этому пациенту, хоть он и человек, а не лошадь, она тоже не даст умереть.

Прижав к ране сложенное подушечкой полотенце, Розамунда натянула поверх него повязку. Это была лишь временная мера, покуда она не отыщет все необходимое, чтобы изготовить противовоспалительную мазь. Следующая задача — промыть рану на голове. Справившись и с этим делом, Розамунда решила раздеть раненого и обнаружила, что его одежда до сих пор влажная. Девушка замерла. Не так уж мало времени прошло с тех пор, как они попали под дождь, и ее одежда давно успела высохнуть. Так отчего же не высохла одежда Мэйтленда? Впрочем, она знала ответ на этот вопрос. Найдя для Розамунды укрытие от дождя, Мэйтленд позаботился о лошадях, а потом занялся и другими делами. За все время их путешествия он всегда последним укрывался от дождя, последним ел и отдыхал и первым принимался за любое дело.

Розамунда была не права, считая, что о ней Мэйтленд заботился хуже, чем о лошадях. Хуже всего он заботился о себе самом.

Качая головой, Розамунда вновь принялась за дело. Тяжело дыша и отдуваясь, она кое-как развернула Мэйтленда так, чтобы удобней было его раздеть. Видимо, при этом она потревожила раненого, потому что он вдруг вскинулся и стал отбиваться. Боясь, что ножевая рана от резких беспорядочных движений снова начнет кровоточить, Розамунда навалилась на него всем телом, только так и удалось его утихомирить.

Под тяжестью ее тела Мэйтленд замер.

— Харпер? — спросил он. И когда Розамунда ничего не ответила, уже настойчивей повторил: — Харпер?

— Да.

Этот тихий ответ, казалось, совершенно успокоил Мэйтленда. Больше он уже не сопротивлялся, и Розамунда без помех стянула с него сапоги и брюки. Над нижним бельем она на минуту призадумалась, но затем рассудила, что все равно ей придется обмыть раненого холодной водой, чтобы ослабить жар, а белье этому только помешает.

Принимаясь за дело, Розамунда вдруг осознала, что у нее самой жарко пылает лицо, и не на шутку разозлилась на себя. В конце концов, не впервые она видит мужскую наготу! Ей частенько случалось видеть, как братья нагишом плещутся в рукотворном пруду Твикенхэм-хаус. Тогда она ничуть не смущалась их видом, так что незачем и теперь поддаваться ложной стыдливости!

Да и вовсе не нагота Мэйтленда привлекла ее взгляд, а старые шрамы, которыми в изобилии была покрыта его грудь. И еще один длинный шрам, который наискось пересекал живот и доходил до самого паха.

Да, перед ней настоящий солдат, только раненый и совершенно беспомощный. Единственная его надежда на спасение — она, Розамунда, а какой от нее прок?..

Может быть, и никакого… но сейчас, в эту минуту она твердо решила, что не покинет Мэйтленда, пока он не встанет на ноги.

Розамунда укрыла его простынями и выпрямилась. Она даже не пыталась разобраться в своих чувствах — слишком многое сейчас предстоит сделать. Нужно изготовить противовоспалительную мазь, унять жар и постараться, чтобы раненый как можно больше пил, позаботиться о том, чтобы он не метался в жару и не причинил себе вреда.

Начать она решила с мази.

Кухня отыскалась легко. Одна из дверей спальни выходила на лестницу черного хода, а внизу были комнаты для слуг. Кухня располагалась рядом с буфетной. Розамунду ничуть не удивило, что кладовая битком набита провизией. Хотя в доме явно не было ни слуг, ни постоянных обитателей, все здесь находилось в идеальном порядке.

Но кто же в таком случае приглядывал за домом? Впрочем, об этом можно будет подумать и позже. Розамунда с сомнением уставилась на огниво, лежащее на полке большого закопченного очага.

Она подошла к очагу тем же решительным шагом, каким недавно вернулась в дом. Этот бой ей ни в коем случае нельзя проиграть.