Роковой мужчина

7

«Уходим», — сказал Мэйтленд, но на самом деле ушли они недалеко. Бросив на дно лодки две туго набитые седельные сумки, он велел Розамунде сесть в лодку и погреб к дальнему берегу. Там, где склонялись к самой воде гибкие ветви плакучей ивы, Мэйтленд остановил лодку. В этом укрытии они и затаились, покуда совсем не стемнело.

Розамунда прикидывала, не попытаться ли ей бежать, прыгнув в реку, но, поразмыслив, решила, что игра не стоит свеч. Во-первых, Мэйтленд связал ей руки, стало быть, она не сумеет плыть. Во-вторых, в Харперо-вой куртке она наконец-то согрелась и просохла. Розамунда отнюдь не оставила мысли о побеге, она просто решила подождать с этим, пока не окажется на суше.

Мэйтленд снова сделался угрюм и зол, и за все это время они не обменялись и парой слов. Молчание уже начало тяготить Розамунду.

Она осторожно кашлянула.

— Чего мы ждем?

— Не «чего», а «кого». Харпера, само собой.

Розамунда окинула взглядом реку, но в темноте ничего не смогла разглядеть.

— Как же он узнает, что мы здесь?

— Узнает.

Розамунда прикусила язык, так и не задав следующий вопрос. Разумеется, Харпер не сможет разглядеть их в этакой темноте. Просто все это было обговорено заранее, и лодка оказалась здесь совсем не случайно. Если что-то пойдет не так, как задумано, они смогут ускользнуть от погони по реке.

Этот человек предусмотрел буквально все. Еще в домике он методично уничтожил все следы их недолгого пребывания в этих стенах. Многострадальная туфелька Розамунды и пуговицы, отлетевшие с ее платья, лежали сейчас в кармане его куртки. Корзина для пикника — вместе с остатками их ужина и прежней одеждой Розамунды — теперь, утяжеленная камнями, покоилась на дне реки. Понемногу девушка сознавала, что Ричард Мэйтленд — очень умный и чрезвычайно опасный враг.

Но если он так умен и опасен, отчего же тогда ему не удалось самое простое и безыскусное убийство? Его ведь поймали буквально на месте преступления. Поймали, судили и приговорили к повешению. Так что, может быть, Ричард Мэйтленд не так уж и умен.

С другой стороны, он ведь бежал из Ньюгейта, верно? Насколько знала Розамунда, до тех пор это удалось только одному заключенному, да и то случилось это еще до ее появления на свет.

— Полковник Мэйтленд…

— Тихо!

Розамунда поджала губы. Не хочет разговаривать, ну и пусть его. Она давно уже привыкла оставаться наедине со своими мыслями. Порой она даже разговаривала сама с собой, хотя при этом ее окружала шумная светская толпа. И ведь никто ничего не замечал! Впрочем, эти люди никогда по-настоящему и не говорили с ней. Их занимало не то, что Розамунда могла бы им сказать, а то, что она — дочь герцога. Да будь она механической куклой, никто не заметил бы разницы!

А потому Розамунда, чтобы развлечься, иногда играла сама с собой в одну занятную игру. Мысленно она превращала окружающих в шахматные фигурки. Одни играли на ее стороне, другие были противниками — те, что пытались удержать ее, когда она решительно устремлялась к ближайшему выходу.

Люди, конечно, не шахматы, но такое сравнение забавляло саркастический ум Розамунды. Если б шахматные фигурки и вправду могли говорить, кто знает, что бы они высказали людям? Наверное, жаловались бы, что вечно, день за днем Движутся по одной и той же старой доске, повторяя одни и те же движения. Что, если бы одна из них взбунтовалась и захотела вырваться на свободу?

А вот то, что произошло в Ньюгейте, вовсе не было занятной игрой. Все это произошло на самом деле. Но как такое было возможно? Розамунда поерзала, пытаясь устроиться поудобнее. Итак, Ньюгейт, тюремный двор…

Надзиратели, заключенные и посетители сгрудились посреди доски. Это, конечно же, пешки. Такое их положение сохранится ненадолго. Пешек всегда приносят в жертву первыми.

Ход делают фигуры.

Мэйтленд. Розамунде очень хотелось сделать его черным королем, но такая роль ему совершенно не подходила. Шахматный король чересчур пассивная фигура, он вечно прячется за пешкой, ладьей или королевой. Мэйтленд нипочем не стал бы прятаться за чужую спину. Нет, он должен быть самой сильной фигурой на доске, стало быть, королевой. Харпер, его правая рука, — офицер.

Она, Розамунда, была на доске Ньюгейта целью, к которой стремился Мэйтленд, то есть белым королем. Как только он заполучил ее, игра сразу закончилась его победой. Белая королева должна была защищать Розамунду, но в этой игре королева — кто же, если не напористая Кэлли? — еще не решила, на чьей она стороне. Белый офицер, мистер Прауди, был выведен из игры еще до начала гамбита. Между черной королевой — Мэйтлендом, и белым королем — Розамундой, стояли только пешки.

Крик надзирателя: «Побег! Запереть все двери!» — вызвал у пешек панику. Они бестолково метались по доске, мешая друг другу. Харпер воспользовался неразберихой. «Сюда, сюда! Вон он, убегает!» — кричал он, и белые пешки покинули доску.

Где же был тогда белый конь? Или ладья? Где был Чарльз? Стоял в углу двора, подняв руки вверх. И когда белая королева наконец ринулась в бой, было уже поздно. Харпер обезвредил ее.

Никто теперь не защищал Розамунду от Мэйтленда. Мат королю.

В этот миг грянул выстрел, и Розамунда упала.

Что-то здесь не сходилось. Что-то было не так в последовательности событий. Какая-то из фигур оказалась не на своем месте. Какая? Где? Почему? Сейчас, еще минуту, и ей все станет ясно…

— Черт!

Лодка закачалась, и Розамунду тоже качнуло.

— Черт! — повторил Мэйтленд.

Розамунда взглянула на его смутный, едва различимый в темноте силуэт, затем перевела взгляд на дальний берег реки. Людей видно не было, зато Розамунда ясно различала мелькание фонарей, которые вспыхивали в зарослях, неуклонно приближаясь к коттеджу. Это, конечно, не Харпер, у него был бы только один фонарь. Значит, это те, кто ищет ее, Розамунду, и среди них, быть может, ее отец и братья. Она сделала глубокий вдох, готовясь крикнуть погромче… и замерла, когда в висок ей ткнулось ледяное дуло пистолета.

— Только пикни, и это будет твой последний крик. — Свободной рукой Мэйтленд стиснул ей горло. — И к тому же этим ты ничего не добьешься, ничего, ясно? Они не сумеют до тебя добраться. У них нет лодок. Мне останется лишь столкнуть тебя в воду, и ты камнем пойдешь на дно. Ты этого хочешь?

Глаза ее наполнились слезами.

— Нет… — почти беззвучно простонала она. Пальцы Мэйтленда, цепко стиснувшие горло, расслабились, и Розамунда с трудом прошептала:

— Неужели вы не понимаете, каково сейчас моему отцу?!

Она выбрала не самое подходящее время для возражений. Мэйтленд и так кипел от досады и бессильной злости, а потому не стал церемониться.

— А мне плевать! — огрызнулся он. — Или до тебя еще не дошло, что я спасаю свою, заметь, свою, жизнь? Если мне придется тебя убить, чтобы спастись, я это сделаю не задумываясь. Запомни это хорошенько!

С этими словами он грубо толкнул ее на колени и заставил лечь.

— Лицом вниз! — свирепо добавил он.

Розамунда свернулась калачиком, уткнувшись лицом в седельную сумку. Слезы ее высохли. Сейчас она могла думать только об одном: как сильно ненавидит этого человека.

Ричард был отнюдь не такого высокого мнения о своем уме, как Розамунда. Покуда его пленница притихла, съежившись на дне лодки, он мысленно ругал себя за совершенно непростительные промахи. Первую ошибку он совершил, когда похитил дочь герцога, вторую — когда поддался на уговоры Харпера. За третью ошибку Ричард мог винить не только себя, но и своих родителей. Это они всю жизнь учили его в любых обстоятельствах обращаться с женщинами вежливо и уважительно. И потому сейчас Ричард терзался муками совести оттого, что так грубо обошелся с Розамундой.

Но, черт побери, эта девчонка отнюдь не эфирное создание! Кто-кто, а она сумеет за себя постоять. Что им надо было сделать с самого начала, так это выпрячь пару чистокровных герцогских лошадок и что есть духу скакать навстречу Хью, а леди Розамунду предоставить ее собственной участи. Что до предполагаемых бандитов с большой дороги, о которых говорил Харпер, то Ричард им не позавидовал бы, вздумай они хоть пальцем тронуть Розамунду…

При этой мысли Ричард невольно улыбнулся и, осознав это, шепотом выругался. Эта девчонка затуманила его разум! Вместо того чтобы ею восхищаться, он был должен думать о том, как поскорей оторваться от погони. Дела обернулись хуже некуда. Харпер застрял невесть где, Хью, должно быть, уже сходит с ума от тревоги, а он, Ричард, не в том состоянии, чтобы сидеть на веслах.

Всякий раз, когда он принимался грести, в груди слева вспыхивала боль. Тут еще, чего доброго, истечешь кровью! И поскольку Ричард чувствовал, что последние силы вот-вот оставят его, он сложил весла, и течение повлекло его лодку вниз по реке, то есть все дальше и дальше от укрытия, к которому он так стремился.

Ему нужно поскорей избавиться от леди Розамунды, но так, чтобы сам он при этом успел безопасно скрыться. Ему нужно сменить повязку на ране, раздобыть коня, но более всего сейчас ему нужно как следует отдохнуть.

Мэйтленд причалил к берегу, спрятал лодку под заброшенным паромом, и через несколько минут они уже входили в деревню, которая называлась Кеннингтон. Далеко, по ту сторону темной реки, перемигивались городские огни. Сам Кеннингтон был невелик: всего одна улица да один-единственный трактир «Черный Принц» с почтовой станцией.

Прежде чем войти в трактир, Мэйтленд придирчиво оглядел Розамунду, непонятно зачем поправил на ней шляпу. Ее длинные волосы были все так же заплетены в косу, а теперь еще и прикрыты плащом Харпера.

Мэйтленд объявил, что они должны назваться братьями, адвокатами, которые прибыли в эти места в поисках своего клиента. Это на тот случай, если кто-нибудь спросит, кто они такие. Розамунда, однако, ни в коем случае не должна и рта раскрывать. Говорить за них обоих будет он, Мэйтленд. Для убедительности он приставил к ее боку дуло пистолета.

Поразительно, но никто их так ни о чем и не спросил. Никто не проявил ни малейшего любопытства. Никто не пригляделся внимательней к Розамунде, не заметил мольбы в ее глазах. Никто так и не понял, что она не юноша, а женщина, переодетая в мужское платье. И, конечно же, никто не приметил, что за седельными сумками, которые Мэйтленд небрежно перебросил через плечо, прячется пистолет. Сам трактирщик, унылый, потрепанный жизнью субъект, оживился лишь тогда, когда Мэйтленд бросил на стойку перед ним соверен и велел принести в их номер бутерброды, кофе и горячую воду. Трактирщик не спросил даже, как они сюда попали, видимо, решил, что приехали верхом и оставили своих лошадей в конюшне.

Хотя Розамунда много путешествовала, ей еще никогда не приходилось останавливаться в самом обыкновенном трактире. Ее отец об этом и слышать бы не захотел. Отель «Кларендон», где обычно останавливался по приезде в Лондон его светлость, был не в счет, потому что герцогские апартаменты размещались на первом этаже и имели отдельный вход. Боже упаси, чтобы дочь герцога Ромси столкнулась с обычными постояльцами отеля! И во всех поездках всегда находились друзья либо знакомые отца, которые приглашали Розамунду к себе домой и обеспечивали ей должный комфорт. В душе Розамунда злилась на эти ограничения, поскольку Кэлли распалила ее воображение рассказами о «Пеликане» и «Замке» — первоклассных трактирах по дороге в Бат, где царят свободные нравы, где можно сесть за один стол с совершенно незнакомыми людьми и к концу ужина даже подружиться с ними.

Одного оценивающего взгляда хватило Розамунде, чтобы понять: «Черный Принц» вовсе не принадлежит к тому сорту трактиров, о которых рассказывала Кэлли. Потолки здесь были низкие, пол покатый, а на лестнице едва смогли бы разминуться двое. Что до посетителей, их было немного, и все смахивали на конокрадов да еще говорили на жаргоне, которого она почти не понимала.

Трактирщик между тем позвонил в колокольчик. Не получив ответа, он оглушительно рявкнул: «Бекки!» — и позвонил еще раз.

Миг спустя из задних комнат вышла девушка в чепчике, вытирая руки о фартук и что-то бормоча себе под нос. Увидев Мэйтленда и Розамунду, она замерла как вкопанная и широко раскрыла глаза.

Сердце Розамунды забилось сильнее. Вот оно! Девушка, должно быть, узнала ее или Мэйтленда! Скорее уж Мэйтленда, потому что Бекки явно не могла оторвать от него глаз.

Трактирщик что-то сказал, но Розамунда его не слышала. Она ждала, когда девушка закричит, и лихорадочно соображала, как же поступить ей самой. Убежать? Упасть в обморок? Броситься на Мэйтленда? И Розамунда украдкой глянула на своего похитителя.

Почему он улыбается?

Бекки так и не закричала. Вместо этого она захлопала ресницами, глупо хихикнула и, взяв свечу, предложила им следовать за ней.

Они флиртовали! Мэйтленд флиртовал со служанкой! Мэйтленд, который, казалось, и рта не мог раскрыть, чтобы не исторгнуть очередную угрозу, рассыпался в любезностях и комплиментах трактирной девчонке, словно он был кавалером на модном собрании у «Олма-ка», а Бекки — очаровательной аристократкой.

Розамунде, само собой, не досталось ни единого комплимента, только дуло пистолета, уткнувшееся ей в спину, пока они поднимались по лестнице.

Бекки первой вошла в комнату и зажгла от своей свечи свечу, стоявшую на каминной полке, затем развела огонь в камине.

— Это наша лучшая спальня! — проворковала она и прибавила, похлопав по единственной кровати: — И постели у нас чистые. Уж будьте уверены, в этом тюфяке вы не сыщете ни единого клопа!

Клопа?! Клопы в тюфяке?! Розамунда ужаснулась. Никогда прежде она не слыхала ни о чем подобном! Ну да это неважно. Кровать все равно одна, вот пускай Мэйтленд на ней и спит. Она превосходно устроится на полу.

— А тут, — продолжала Бекки, приоткрыв дверцу чулана, и при этом залилась стыдливым румянцем, — тут у нас… э-э… удобства… — И она глупо хихикнула.

— Прелестно! — восхитился Мэйтленд, одарив служанку чарующей улыбкой. Когда он обернулся к Розамунде, эта улыбка еще играла на его губах.

Розамунда с трудом узнавала своего мучителя. Когда Мэйтленд улыбался, он становился необыкновенно хорош собой. Теперь Розамунда понимала, отчего эта служаночка тает перед ним. Благодарение богу, что у нее, Розамунды, хватает здравого смысла не подпасть под чары этого негодяя! Ничуть ее не прельщает ни эта улыбка, ни прищуренные ясные голубые глаза! Да, он превосходно сложен, широкоплеч и мускулист, однако это ее ничуть не трогает. Ее собственные братья сложены гораздо лучше, да и ростом повыше.

Если бы сейчас в эту комнату вошел Каспар, Бекки даже не заметила бы какого-то там Мэйтленда!

И все-таки в этом негодяе что-то есть. Незаурядность. Именно это слово пришло на ум Розамунде, когда она впервые увидела его. Незаурядность. Мужественность. Сила. Словом, это человек, с которым нельзя не считаться. И к тому же, оказывается, он изрядный ловелас.

Отвратительно!

Розамунда вздрогнула — ее мысли резко прервал Мэйтленд, обняв ее вдруг одной рукой за плечи и крепко прижав к себе.

— У моего брата нарыв в горле, — сказал он. — Он потерял голос, так что я отвечу за него. Мы адвокаты, прибыли сюда по весьма деликатному делу, и больше, боюсь, я тебе не могу сказать.

Он вложил в ладонь девушки монету и прибавил:

— А это за хлопоты.

— Ух ты! — выдохнула Бекки. Еще раз у нее вырвалось «Ух ты!», когда Мэйтленд отвесил ей преувеличенно вежливый поклон и распахнул перед нею дверь.

Служанка одарила его откровенно зазывным взглядом.

— Ежели чего захотите… словом, чего угодно, так я буду там, внизу… в зале.

Мэйтленд выразительно вздохнул.

— Увы, нам с братом предстоит изрядно потрудиться, чтобы подготовиться к завтрашней встрече с клиентами… однако, если ты принесешь бутерброды, которые я заказал, кофе и горячую воду, я буду тебе чрезвычайно благодарен.

Бекки так и расцвела.

— Сию минуточку принесу!

Мэйтленд захлопнул за ней дверь и запер на засов. Потом взглянул на Розамунду, и его улыбка исчезла бесследно.

— С чего это ты дуешься? — резко спросил он.

— Дуюсь? — ахнула Розамунда, надменно вскинув голову. — Я вовсе не дуюсь! Напротив, я никогда еще в жизни так не веселилась.

Мэйтленд оглядел ее, склонив голову набок, и в его глазах заплясали смешинки.

— Неужели ты повесила свой аристократический носик только потому, что служанка не стала перед тобой лебезить? Так она ведь, в конце концов, не знала, что ты дочь герцога!

Ничего-то он не понял! Розамунду злила не бесцеремонность Бекки, а его, Мэйтленда, возмутительный флирт со служанкой. Этого Розамунда говорить ему не собиралась, а потому сказала:

— Уверяю вас, я не придаю ни малейшего значения тому, что я — дочь герцога.

Мэйтленд оглушительно расхохотался.

— Кто-то другой, может, этому и поверил бы, но только не я! Видишь ли, я тебя помню еще по Лиссабону. Мне довелось побывать на балу, который ты соизволила почтить своим присутствием. О да, ты блистала красотой, но боже упаси, чтобы леди Розамунда Девэр снизошла до прочих дам, не говоря уж о джентльменах! Нет, ты была одинока, горда и неприступна, словно мраморная статуя.

Розамунде отчаянно хотелось возразить на эти несправедливые обвинения, объяснить Мэйтленду, что она вовсе не холодная и высокомерная, а напротив, застенчивая и к тому же устала от потока приторной лести. А впрочем, он бы все равно ей не поверил. И Розамунда, промолчав, повернулась к нему спиной, швырнула на кровать свою шляпу и сняла наконец тяжелый плащ. Затем она отошла к камину и остановилась у огня.

— Полковник Мэйтленд! — начала она, круто обернувшись к нему… и осеклась. Мэйтленд стоял, крепко стиснув зубы и закрыв глаза. Он был бледен как смерть. Шляпу он снял, но так и не отошел от двери, привалившись к косяку. Розамунду ужаснула столь резкая перемена.

— Что с вами? — вскрикнула она.

Мэйтленд открыл глаза.

— Сядь, — велел он кратко, указав на кровать.

Розамунда повиновалась, но не сводила с него глаз. Вид у него был такой, будто он вот-вот рухнет без чувств.

Мэйтленд бросил на стол седельные сумки, положил туда же пистолет — так, чтобы до него легко можно было дотянуться. Когда он избавился от плаща и с видимым усилием снял с себя сюртук, Розамунда с ужасом увидела, что рубашка на груди у него вся черна от запекшейся крови. И когда Мэйтленд медленно, стиснув зубы, стянул через голову рубашку и бросил на пол, девушка, не удержавшись, ахнула. Грудь Мэйтленда была наискось стянута полотняной повязкой, и слева на белой ткани алела свежая кровь.

— Кто это сделал? — не выдержала Розамунда.

Даже не глянув на нее, Мэйтленд открыл седельную сумку и принялся в строгом порядке раскладывать на столе ее содержимое: охапку чистых полотняных лоскутов, ножницы, какой-то горшочек и серебряную фляжку.

— Кто это сделал? — наконец отозвался он. — Тот же, кто убил Люси Райдер.

Розамунда не сразу сообразила, о чем речь. Мэйтленд говорил о той ночи, когда была убита его любовница, той ночи, когда, по словам Мэйтленда, убийца ранил и его самого.

— Но я думала, что это легкая рана… — пробормотала она.

Мэйтленд искоса взглянул на нее.

— Что ж, она не смертельна, если ты это имеешь в виду. Помирать я покуда не собираюсь, просто эта дрянь никак не заживает.

Обвинитель, вспомнила Розамунда, утверждал на суде, что Мэйтленд, разделавшись с любовницей, сам нанес себе поверхностную рану, дабы подкрепить свой бредовый рассказ о неведомом убийце. Он не мог так просто уйти, слишком многие видели, как он поднимался в комнату девушки. Вот почему он вынужден был притвориться, будто и сам подвергся нападению. Что до нападавших, мальчишки и взрослого мужчины, то это явный вымысел, иначе почему их никто не видел?

Мэйтленд, утверждал обвинитель, убил свою любовницу в приступе ревности.

Мэйтленд — и ревность? Мэйтленд в порыве страсти убивает женщину? В это Розамунде верилось слабо. Скорее она сказала бы, что женщины занимают в его жизни весьма незначительное место.

И еще кое-что пришло ей в голову. Мэйтленд вполне мог бы избегнуть смертного приговора, если бы заявил, что Люси первой нанесла удар. Однако он этого не сделал. Ни на шаг не отступил он от своего рассказа: перед комнатой Люси его ждал какой-то мальчишка; и этот мальчишка вошел первым и сразу подошел к кровати. Люси была уже мертва. И тогда кто-то ударил его, Мэйт-ленда, ножом.

— Ты убил Люси Райдер? — тихо спросила она.

— Нет, — ответил он, — но я не жду, что ты мне поверишь.

Глаза их встретились, и Розамунда, не отводя взгляда, так же тихо повторила свой вопрос:

— Ты убил Люси Райдер?

Казалось, что Мэйтленд сейчас закричит на нее, грубо одернет, но он лишь провел рукой по волосам — таким уже знакомым ей жестом — и так. же тихо, просто ответил:

— Нет. Я ее не убивал.

Розамунда и сама не знала, почему поверила ему. Она едва знала этого человека. Зато она хорошо знала другое: после этих слов у нее отлегло от сердца, словно черная грозовая туча прошла стороной.

Она невольно сморщилась, когда Мэйтленд, оттянув повязку, полил рану содержимым серебряной фляжки. Лицо его исказилось от боли, он поспешно поднес фляжку к губам и сделал изрядный глоток. Во фляжке, конечно же, бренди — Розамунда издалека учуяла острый, резкий запах спиртного. Помедлив, Мэйтленд глубоко вздохнул и отставил фляжку. Потом свернул из полотняного лоскута подушечку, полил ее бренди и сунул подушечку под повязку, которая скрывала рану.

— Ты разве не собираешься снять повязку? — спросила Розамунда. — Смотри, она ослабла и вся пропиталась кровью. Так тебе ни за что не остановить кровотечение.

— Ну и что с того? Все равно я не сумею сам заново наложить повязку.

— Я тебя перевяжу, — сказала она, вставая. Мэйтленд тотчас потянулся к пистолету, и Розамунда снова села на кровать.

— Что ж, прекрасно! — сердито фыркнула она. — Пожалуйста, истекай кровью, если тебе так хочется. Откровенно говоря, я удивлена, что тебе удалось продержаться так долго. Неудивительно, что у тебя открылась рана! Тебе не следовало выносить меня на руках из Нью-гейта, и уж совсем ни к чему было садиться на весла в той дырявой лодке! Где твой здравый смысл? С такой раной нельзя перенапрягаться.

Мэйтленд потер указательным пальцем нос.

— Я не мог попросить тебя грести, — сказал он, — ты бы, чего доброго, огрела меня веслом по голове.

— Я не шучу! — Розамунда злилась все сильнее. Дурочкой он ее считает, что ли? — Что тебе следовало сделать с самого начала, так это подыскать поблизости от Ньюгейта место, где ты мог бы в безопасности отдохнуть несколько дней и подлечить рану. Вместо этого мы метались по всей стране, и что толку? Да никакого!

— Что ж, когда уходишь от погони, бывает и такое. И мы, кстати, вовсе не метались по всей стране. Челси находится в окрестностях Лондона. Знаешь что, Розамунда? В следующий раз, когда мне нужно будет бежать из тюрьмы, я предоставлю готовить побег тебе.

Мэйтленд явно развлекался, но Розамунда вовсе не разделяла его веселья.

— Полагаю, ты намереваешься нанять на почтовой станции лошадей и завтра же утром выехать в путь? Превосходно! Жду не дождусь этой минуты. И сколько же ты сумеешь продержаться в седле, прежде чем окончательно истечешь кровью?

Мэйтленд прищурился, одарив ее долгим, пристальным взглядом. Помолчав немного, он коротко приказал:

— Поди сюда.

Когда Розамунда подошла к столу, он отодвинул подальше от нее пистолет, потом разрезал повязку и отложил ножницы, опять же так, чтобы она не смогла до них дотянуться.

— Действуй, — коротко сказал он, протянув ей чистое полотно.

Розамунда окинула взглядом стол.

— Что в этом горшочке?

— А-а… basilicum powder.

— Отлично. По крайней мере, у тебя хватило ума подготовиться.

Мэйтленд молча смотрел, как она открывает горшочек и щедро посыпает порошком чистое полотно.

— Где это ты научилась перевязывать раны? — спросил он.

Свое лекарское искусство Розамунда до сих пор применяла только в конюшнях своего отца. Если сам герцог увлеченно мастерил кареты по собственным чертежам, то его дочь находила удовольствие в том, чтобы заботиться о захворавших лошадях.

— Ну так где же?

— Ну, полковник Мэйтленд, — насмешливым тоном отозвалась она, — кому бы знать, как не вам! Мы, надменные аристократки, обязаны следовать традиции и заботиться о здоровье своих слуг.

Он прикусил губу — еще одна привычка, с которой Розамунда была уже хорошо знакома.

Она лучезарно улыбнулась и отвела руку Мэйтленда, чтобы приложить свежую повязку к ране. Увидев саму рану, Розамунда нахмурилась. «Отвратительно», — только и пробормотала она. Впрочем, это было еще мягко сказано. Края раны разошлись, и из нее сочилась свежая кровь. Бренди, правда, сделал свое дело — смыл запекшуюся кровь. Розамунда отложила посыпанную basilicum повязку, осторожно стерла остатки крови и, придвинувшись ближе, понюхала рану.

— Тебе повезло, — сказала она, — рана чистая. Ляг, я обработаю ее.

Мэйтленд как-то странно глянул на нее и не шелохнулся.

— Ложись, — терпеливо повторила Розамунда.

Он насмешливо прищурился.

— Чтобы ты огрела меня по голове этим горшочком? Нет уж, спасибо. Просто перевяжи рану, и покончим с этим.

Розамунда стиснула зубы, но больше ничем не выдала своего раздражения. Наложив повязку с basilicum, она велела Мэйтленду придержать ее, а сама выбрала полотняный лоскут подлиннее, чтобы завершить перевязку. И лишь тогда осознала в полной мере, что происходит. Только теперь до нее дошло, что Мэйтленд стоит перед ней обнаженный до пояса — а ведь ей придется обхватить его руками.

И отчего это у нее вдруг так гулко забилось сердце?

— Полковник Мэйтленд, — нарочито сурово сказала Розамунда, — мы должны остановить кровотечение. Хорошенько прижмите повязку к ране. Да, я знаю, что это больно, но придется потерпеть.

— Слушаюсь, сударыня, — покорно отозвался он.

Розамунда нахмурилась, обдумывая предстоящую операцию. Чтобы сделать перевязку, ей придется не только обхватить Мэйтленда обеими руками, но и тесно прижаться к нему…

— Знаешь, — сказала она вслух, — будет лучше, если ты повернешься ко мне спиной, чтобы я могла закончить перевязку.

— Розамунда, я ни за что на свете не соглашусь повернуться к тебе спиной.

Розамунда вскинула голову, в упор взглянула на него. Мэйтленд был убийственно серьезен… и все же она могла бы поклясться, что в его глазах затаились веселые искорки.

Бог мой, до чего же унизительно! Ей уже двадцать шесть, а смущается, точно дебютантка…

Насупившись, Розамунда решительно обхватила обеими руками Мэйтленда и принялась за перевязку. Когда она прижалась к его обнаженной груди, он невольно вздрогнул и отпрянул.

— Извини, — пробормотала Розамунда, — но повязка должна быть тугая…

И снова приступила к делу. На сей раз Мэйтленд не отпрянул, лишь задышал шумно и часто.

— Не шевелись, — бросила Розамунда и, с силой натянув концы повязки, завязала их тугим узлом.

Мэйтленд не издал ни звука. Розамунда заглянула в его лицо и увидела то же странное выражение, словно ему в спину воткнули нож…

— Прости, я не нарочно, — пробормотала она, решив, что невзначай потревожила его рану.

Мэйтленд ничего не ответил, он так и стоял недвижно, не сводя с нее глаз. Молчание затягивалось.

— Ты… — наконец проговорил он.

Розамунда глядела в его глаза и никак не могла отвести взгляда.

— Что — я?… — так же тихо отозвалась она.

Не говоря более ни слова, они шагнули друг к другу. Мэйтленд обхватил Розамунду за плечи, и она коснулась ладонью его обнаженной груди. Какая у него теплая кожа! Дрожащими пальцами Розамунда ощущала прерывистый стук его сердца. Или это стучит ее собственное сердце? И казалось, что это так естественно, так просто — откинуть голову, подставить губы его пересохшим губам…

Мэйтленд оттолкнул ее так резко и грубо, что она вскрикнула.

— Черт меня подери! — воскликнул он. — Неужели ты не понимаешь, что играешь с огнем? Тебе разве не говорили, что нельзя заигрывать с мужчиной, не думая о последствиях?! Или… — он неприятно сощурился, — или ты решила соблазнить меня, чтобы обрести свободу?

Наваждение, на миг овладевшее Розамундой, рассеялось бесследно. Перед нею снова был ее похититель, мрачный и грубый негодяй.

Она вскинула голову, с вызовом глянула на него:

— И это вся благодарность за то, что я пыталась помочь вам?! О нет, полковник Мэйтленд, вы глубоко заблуждаетесь! Мне и в голову не пришло бы соблазнять вас, точно так же, как не пришло бы в голову сбежать из дома с кем-нибудь из моих лакеев. Или вы забыли, кто я такая?

«В том-то и беда», — мрачно подумал Ричард. Он и вправду забыл, кто она такая. То, что произошло между ними… недопустимо, немыслимо!

Он раздраженно ткнул пальцем в сторону кровати:

— Ступай туда и держись от меня подальше!

Розамунда гневно сверкнула глазами.

— С удовольствием! — отрезала она. — И впредь будьте любезны не называть меня Розамундой! Для вас я леди Розамунда, и лучше вам об этом не забывать!

Вскоре после этой сцены принесли бутерброды, кофе и горячую воду. Ричард ограничился тем, что смыл грязь с лица и рук. Розамунда проявила большую чистоплотность и, надолго уединившись в чулане (с приоткрытой дверью, чтобы не остаться в полной темноте), вымылась с головы до ног.

Когда наступило время краткого сна, который обещал себе Ричард, он растерялся, обнаружив, что в комнате не к чему привязать пленницу. То есть привязать ее он мог бы, но тогда ей пришлось бы спать стоя или скорчившись на полу. У Ричарда мелькнула было искусительная мысль запереть ее в чулане — но там было бы слишком холодно. Да и несправедливо показалось ему так обойтись с Розамундой после того, как она перевязала ему рану. Ей, в конце концов, нужно выспаться не меньше, чем ему самому. Итак, остается одно — привязать ее к себе.

Когда Ричард повел Розамунду к кровати, она не стала устраивать сцен, не возразила ни единым словом. Собственно, с той минуты, когда Ричард велел ей держаться от него подальше, она вовсе не раскрыла рта, и это вполне его устраивало. Не то чтобы она наконец научилась покорности — такое просто не могло произойти с леди Розамундой Девэр, которая совсем недавно поставила Ричарда на место, объяснив ему, что в ее глазах он гораздо ниже любого из ее лакеев. Как будто Ричард нуждался в этом напоминании! И вот теперь Розамунда, как и пристало настоящей леди, вела себя так, словно он вдруг сделался невидимкой.

Странное воздействие оказывала на него эта высокомерная аристократка, она то безмерно раздражала его, то вызывала искреннее восхищение. Раздражало Ричарда то, что Розамунда не желала ему подчиняться и что вынуждала его проявлять непомерную и несвойственную ему жестокость; но более всего его раздражала ее невинность. Казалось, она совершенно не сознает своей власти над мужчинами. Розамунда, наряженная по последней моде, была обворожительна; Розамунда, переодетая мужчиной, стала совершенно неотразимой! Эти длинные стройные ноги, маняще округлые бедра, эта плавная, невыносимо соблазнительная походка!.. Неужели она и впрямь не понимает, как все это действует на него, Ричарда? Судя по всему, да.

Странно, но раздражало Ричарда в Розамунде то же, что восхищало. Да, она его боялась, и однако же от нее невозможно было добиться покорности, по крайней мере надолго. В ней чувствовалась внутренняя сила, которую невозможно было сокрушить никакими жестокостями. И невинность души ее заключалась не только в том, что ей была неведома мужская похоть. Розамунда очистила и перевязала рану Ричарда, хотя для нее было бы выгодней всего, если б он истек кровью и умер. Разве мог он остаться равнодушным к такой душевной чистоте?

Розамунда опрокинула все его прежние представления о женщинах ее круга… во всяком случае, о большинстве таких женщин. Быть может, ее и растили как нарядную великосветскую куклу, но в трудную минуту она сумела достойно выдержать испытание. В этом отношении Розамунда была очень похожа на Эбби Темплер и Гвинет Рэдли.

Только вот ни Эбби, ни Гвинет никогда не пробуждали в нем такого острого, нестерпимого желания…

Желания? Неужели дело только в этом?

Ричард умел справляться с порывами плоти. Куда больше пугало его странное томление, которое возникало всякий раз, когда Розамунда глядела на него без гнева и вражды. Эти серьезные испытующие взгляды проникали, казалось, в самую его душу.

— Ты убил Люси Райдер?

— Нет. Я ее не убивал.

Поверила ли ему Розамунда? Ричарду очень хотелось, чтобы поверила. Втайне он надеялся на это, потому что… потому что…

Черт возьми, опять начинается то же самое! Ему бы выспаться, пользуясь такой возможностью, а не возвращаться мысленно снова и снова к женщине, с которой он знаком от силы один день! С тем же успехом леди Розамунда Девэр может оказаться хитроумной интриганкой, которая умеет пользоваться мужскими слабостями. Ричард, правда, так не думал… однако же ему и раньше случалось ошибаться. Однажды он уже доверился женщине — и угодил в Ньюгейт. Он не намерен второй раз попадаться на ту же удочку! У него достаточно замыслов, дел и забот, и наиглавнейшая его забота — поскорее избавиться от этой беспокойной девицы.

Повернув голову на подушке, Ричард поглядел на ту, которая постоянно занимала все его мысли. Засыпая, Розамунда отодвинулась от него, насколько позволяла веревка, и теперь между ними свободно могла бы проехать карета. Откинутая рука Ричарда занемела и ныла, бок болел. Нет, в такой неестественной позе заснуть просто невозможно.

Свободной рукой он нашарил узел и кое-как развязал веревку. Розамунда вздохнула и повернулась на бок, лицом к нему. Она крепко спала. Чтобы окончательно в этом убедиться, Ричард провел пальцем по ее губам. Девушка даже не шелохнулась, зато у него от этого прикосновения захватило дух.

Беззвучно ругнувшись, Ричард откинул пуховое одеяло и встал с кровати. Подбросил в огонь пару поленьев, подошел к окну и выглянул наружу. На дальнем берегу реки понемногу гасли огни Лондона.

Хью, должно быть, уже не надеется его дождаться. Что ж, по крайней мере на Хью можно положиться, он все сделает, как надо. Он не станет разыскивать Ричарда, потому что понимает, что тем самым наведет на его след ищеек. Нет, Хью будет вести себя так, словно ничего не случилось.

И один только Харпер знает, куда направляется Ричард.

Быть может, он отупел от усталости… но никак не мог отделаться от мысли, что в чем-то совершил ошибку. Не так уж много у него друзей, чтобы он мог позволить себе роскошь их терять.

С этой невеселой мыслью Ричард снял со спинки кресла свой дорожный плащ, запахнулся в него и не без труда улегся на полу перед самой дверью комнаты. Если Розамунда попытается сбежать, ей придется вначале пройти мимо него… а уж это ей нипочем не удастся.

Черт, забыл пистолет! Выругавшись сквозь зубы, Ричард с усилием поднялся и побрел к кровати. Пистолет был надежно укрыт под тюфяком. Ричард вытащил его да так и остался стоять, завороженно глядя на спящую Розамунду.

Не сразу он осознал, что улыбается… а обнаружив это, нахмурился. Вот и все, что у него осталось: чертовски мало друзей и одна беспокойная девчонка! Возвращаясь на свое скудное ложе у двери, Ричард уже точно знал, когда и в чем совершил ошибку. Не нужно было ему похищать леди Розамунду Девэр!

Он улегся, закрыл глаза и, чтобы поскорей заснуть, принялся считать овец… но почти сразу сел и нашарил в кармане сюртука предмет, который уткнулся ему в бок. Это оказалась туфелька леди Розамунды. Никуда ему не деться от этой беспокойной девчонки!..

С этой мыслью Ричард и заснул.