Рыжая легкого поведения

Глава 16 КАНАЛЬЯ АГЕЕВ. ЗАВЕЩАНИЕ ПОЛИНЫ

Когда она рассказала Валентину о том, что произошло в квартире за время его отсутствия, он хохотал до слез.

– Представляю себе его глаза, когда ты назвала его старой скотиной!

Они поужинали и легли спать. Но Наталия все же не выдержала, оставила спящего Валентина одного в постели, а сама с телефоном заперлась на кухне. Позвонила домой Сапрыкину:

– Сережа, это я. Послушай, это очень важно… В той больнице, где работал Бурковиц, есть сестра Маша, она неплохая и сообразительная девушка. Свяжись с ней, пожалуйста, и спроси, не сможет ли она по всем журналам – причем не обязательно их клиники – узнать фамилию врача, который повторно оперировал Полину?

– Повторно? – У Сапрыкина был заспанный голос.

– Да, ты не ослышался. Если ты поможешь мне в этом, то считай, что дело закончено, и можно будет сдавать его, как у вас говорится, в архив.

– А Логинов, между прочим…

– Про Логинова потом… Ты же знаешь мой телефон?

– И не только телефон – мы теперь знаем даже твой, вернее, Полинин адрес. Вот поэтому Логинов…

– Послушай, мне сейчас не до него. И еще: будет лучше, если вы с этой Машей сообщите мне телефон этого самого хирурга. Объясните, что это в его же интересах… Напугайте его, в конце концов…

– Хорошо. Жди. Но только мне сначала надо найти твою Машу…

Она вернулась в постель, но сна все равно не было.

На кухне, на столе, лежала та самая газета, которую ей подарил бармен из ресторана на Гоголевском бульваре. Она вспомнила «журналиста» в красной блузе и окончательно пришла в себя. «Это Фальк такой благородный и не станет меня наказывать, а я все-таки не такая…

Я хочу отомстить этому подонку, который работает на Родионова. Ведь он мог меня убить…»

Она достала чистый лист бумаги и принялась писать заявление в милицию, официальное, с подробным описанием нападения. Но очень скоро ей это занятие наскучило: она понимала, что этого «журналиста» все равно не найдут…

Она отшвырнула от себя исписанные листы, и тут ее внимание привлек газетный заголовок: «Рыжая девушка осталась без кофейника». Пробежав взглядом столбец, Наталия сначала хмыкнула, а потом застонала от раздиравшего ее смеха: «…как выяснилось, – говорилось в статье, – картины Роже Лотара, которые были выставлены совсем недавно на аукционе в Париже, оказались подделкой. Особенно поразила покупателя, имя которого по понятным причинам не называется, известная работа Роже Лотара „Рыжая девушка с кофейником“. Оказывается, в состав красок, которые использовал при работе художник, сделавший эту (неплохую, кстати) копию, входили оригинальные вещества, которые при первой экспертизе, как ни странно, показались ровесниками самого художника, то есть их параметры совпадали с параметрами именно тех красок, которыми пользовался Лотар. Однако по истечении времени эти краски постепенно теряли свою яркость, а некоторые и вовсе исчезли. Так, к примеру, исчез серебряный кофейник с подноса рыжей девушки, растворился, что называется, в воздухе… Этот уникальный случай подробнейшим образом описан в журнале „Paris-Match“…»

«Мне еще рано уезжать из Москвы…» Наталия аккуратно сложила газету и спрятала в сумку. Мысль о том, что и Агеева обманули, подменили лотаровские полотна, пока он отсутствовал в С., вызывала смех. В случае же, если Агеев сам лично принимал участие в продаже еще одной партии фальшивых картин (вполне возможно, что у него было три, а то и четыре копии коллекции), Фальк по сравнению с ним просто ребенок.

Ожидая звонка, Наталия нервничала, а потому вздрогнула, когда телефон, на который она смотрела всю ночь с надеждой, наконец зазвонил. Она сорвала трубку, чуть не уронив сам аппарат:

– Да-да, я слушаю… Кто это?

– Вы Наталия Валерьевна Орехова? – услышала она довольно близкий и отчетливый мужской голос.

– Да, – удивилась Наталия, потому что надеялась услышать либо голос Сапрыкина, либо голос Маши. – А вы кто?

– Моя фамилия Фролов. Виталий Фролов, тот самый хирург, который оперировал Цареву Полину Валентиновну. Мне сказали, что я должен вам позвонить в интересах следствия.

– Да-да, все правильно, – перевела дух Наталия, – значит, это вы делали операцию Полине?

– Да. Я и раньше хотел прийти и все рассказать, но почему-то боялся. Понимаете, я знал Полину…

– Постой, Фролов, Виталька, это ты? – До нее вдруг дошло, что Фролов – их одноклассник, ее и Полины. Очкарик, тихоня, который вынужден был прогуливать уроки со всем классом «за компанию», но никогда никого не закладывал, не в пример таким же отличникам, как и он в параллельных классах. – Это же я, Наташа Орехова… Ты помнишь меня?

– Наташка, это ты? Господи, а я тут со страха чуть не умер, когда мне позвонили из милиции и в строгом порядке…

– Да, это я подняла столько шуму… Рассказывай, какую еще операцию ты сделал Полине?

– Как-то неудобно все это рассказывать по телефону, но раз это так важно, то скажу… Понимаешь, у нее воспалился шов после аппендицита… а встретились мы с ней совершенно случайно на улице… Я ее сначала не узнал… Такая шикарная, красивая, хотя красивой она ведь никогда не была… Но что-то в ней изменилось… Так вот, мы зашли с ней в кафе, взяли по чашке кофе, и она начала расспрашивать меня о том о сем. А потом, когда узнала, что я хирург, призналась в том, что у нее болит шов. Я сказал, что буду ждать ее у себя утром. И она пришла. Если честно, то мне просто хотелось, чтобы она пришла… Не поверишь, но я даже попытался приударить за ней, пока не понял, что у нее в голове другой мужчина. Короче, она пришла, я посмотрел ее шов и сказал, что у нее началось воспаление. Правда, она смазывала его какой-то мазью, но все равно… было сильно запущено… Кроме того, она сказала, что чувствует в правом боку какое-то покалывание. В это время ко мне в кабинет вошел рентгенолог, и, услышав про покалывания, он в шутку предположил, что Бурковиц – это тот самый хирург, который ее оперировал, – оставил у нее в животе ножницы. Мы еще посмеялись тогда, а она вдруг возьми и скажи: сделайте мне снимок. Ну мы и сделали. Представляешь, он действительно оставил у нее в полости какую-то капсулу. Странно, что она не пожаловалась ему сразу после операции…

– Она не могла: Бурковиц умер от сердечного приступа в тот же день, когда делал ей операцию…

– А… понятно. Так вот, я предложил Полине прооперировать ее под местным наркозом, достать этот предмет – мы ведь тогда еще не знали, что это капсула, – и она согласилась. Ты же понимаешь, что такое местный наркоз, – короче, я ее резал, а она рассказывала мне про свою московскую жизнь, смеялась и, конечно, материлась. Я достал эту штуку, промыл нагноение, обработал старые швы, наложил новые и посоветовал ей вести спокойный образ жизни…

«Куда уж спокойнее…»

– Просто не верится, что ее нет в живых. И черт занес ее на эту крышу!

– А что вы сделали с капсулой? Неужели тебе не интересно было, что это такое?

– Она взяла ее и сказала, что оставит себе на память.

– И вы не вскрывали ее?

– Да нет. А разве она вскрывается?

Я так понял, что эта штуковина имеет отношение к новому оборудованию в операционной Бурковица…

– Понятно. И она просила тебя никому не рассказывать про нее?

– А ты откуда знаешь? Да, она действительно попросила меня об этом, но только через пару дней после операции… Такие дела.

– А про саму капсулу ничего не говорила?

– Нет. Сказала, что хочет съездить на недельку в Москву, уладить кое-какие дела, а потом вроде бы она собиралась выйти замуж, что ли…

– И на этом история закончилась? Больше ты ее не видел?

– Видел, – сказал после некоторых раздумий Фролов, – только не ее, а некоего Гурова, ее жениха. Я уж не знаю, как он вычислил меня, но пришел с очень странной просьбой… Вы же одноклассник, говорит, так поговорите с Полиной, у нее будет ребенок, а шов-то у нее воспален… Может, вскрыть его? И тогда я понял, что она ничего ему не сказала про мою операцию и про капсулу. Не знаю, наплел ли он мне про ее беременность…

– …не наплел…

– …в любом случае я понял: ему нужна эта капсула. А потом мы в пивбаре встретились с Романовым, и он рассказал мне о трупах женщин, которые нашли в старом доме на Бахметьевской… Когда он сказал о том, каким образом они были убиты, у меня волосы на голове встали дыбом. И я тогда понял, чьих это рук дело…

– Фролов, тебя убить мало, ты хоть понимаешь это?

– Понимаю. Я и так по ночам не сплю, мне все кажется, что сейчас откроется дверь и войдет Полина… Влип я, короче, по самые уши… Ведь это он, Гуров, ее столкнул с крыши.

– А мне кажется, что нет. Понимаешь, все было хорошо, пока, наверное, Гуров не стал уговаривать ее сделать повторную операцию. И тогда она все поняла. Она его просто вычислила. Или же вычислила раньше и устроила эту пирушку только лишь затем, чтобы его самого сбросить с крыши и тем самым избавиться от него, но только чтобы его смерть выглядела как несчастный случай. Возможно, она специально напоила его, чтобы его падение с крыши выглядело более или менее оправданно… Она же никогда не была глупой… Кроме того, она наверняка знала, что Гуров – не простая пешка, что он не последний человек в президентской команде, а потому может многое. Но быть женой убийцы ни в чем не повинных женщин тоже не могла… Он стал ей противен, и, скорее всего, она высказала ему это в лицо. Прямо там, на крыше. Достала пистолет и нацелилась в него… А он, не поверив, что она выстрелит, двинулся прямо на нее. Она стала отступать и выстрелила, но выстрел совпал с тем моментом, когда она уже уперлась ногой в парапет. Отдача толкнула ее назад, она не удержала равновесие и упала… О Господи, какая страшная смерть…

– Но как она могла догадаться, что это именно он убил этих женщин? Ведь их трупы нашли уже после ее смерти.

– Возможно, она оказалась свидетельницей того, как Гуров перевозил тела в пустой дом, или что-нибудь в этом духе… Она явно видела труп со вспоротым животом, иначе бы ничего и не было, – объяснила Наталия. – Ну ладно, Фролов, спасибо тебе за звонок, но ты все равно сволочь… Извини, конечно… – Она положила трубку и посмотрела в окно: уже светало. И вдруг она метнулась в прихожую, взяла связку ключей Полины, быстро спустилась на площадку между первым и вторым этажом, где располагались почтовые ящики, и открыла ее ящик. Оттуда посыпалось великое множество предвыборных листовок, приглашений на избирательный участок, на встречи с кандидатами в президенты, рекламные газеты и журналы, и, наконец, из этой толщи бесполезной макулатуры выпало письмо… Оно было адресовано Лене, но почему-то лежало в Полинином почтовом ящике. Как же могло получиться, что Лена ни разу не заглянула в ее ящик? Что, не было такого указания?

Она прочла письмо здесь же, в подъезде.

«Дорогая Лена, пишу тебе, потому что ты – единственный близкий мне человек. Не хочу обидеть Наташу, я ее очень люблю, но у нее есть Логинов и она не так одинока, как ты. У меня нехорошие предчувствия. Пишу письмо ночью, потому что днем не могу это делать: у меня такое чувство, будто за мной следят, за каждым моим шагом… Человек, которого я еще вчера так любила, оказался убийцей. Я сама видела, как Гуров переносил тело женщины, завернутое в белую простыню, на второй этаж одного старого дома… Лучше бы я была в это время дома. И черт меня дернул проследить за ним. Понимаешь, я знала, что у него нет машины, поэтому страшно удивилась, когда увидела его в белых „Жигулях“. Он проехал мимо меня – я вышла из дома за хлебом, – и я узнала его. Остановила такси и поехала следом. Он долго не выходил из машины, ждал, наверное, когда стемнеет. А я, отпустив такси, стояла за углом дома и следила за ним. Я думала, что у него свидание с женщиной. И вдруг, представь, он открывает багажник и, постоянно оглядываясь, достает оттуда нечто белое и длинное, похожее на безжизненное человеческое тело. И скрывается с ним в доме. Я тоже зашла следом и спряталась за входной дверью. Я слышала, как он поднялся на второй этаж. Леночка, дорогая, может, я делаю глупость, что посвящаю тебя в это, но мне страшно… Завтра утром я буду себя ругать за то, что написала тебе все это, но сейчас я просто умираю от страха. Понимаешь, он вышел из дома и на этих же белых «Жигулях» уехал, а я поднялась на второй этаж и нашла в одной из дальних комнат труп женщины… Ты знаешь, я не из пугливых, не из тех, кто падает в обморок при виде мертвеца. Я видела своих подруг, которых насиловали до смерти… Я и обмывала их, и хоронила, и даже один раз присутствовала при бальзамировании… Но такого, что я увидела там, в этом старом доме, мне еще не приходилось видеть. И тогда я все поняла. Поняла, зачем я была ему нужна. Потому что не я ему была нужна, а то, что во мне, и то, чего уже давно нет… Понимаешь, Леночка, за все в жизни приходится платить. И я заплачу. Но сначала заплатит он. Поэтому я и пишу тебе. Запомни, что бы со мной ни случилось, все, что у меня есть, будет принадлежать тебе. Высылаю вместе с письмом копию своего завещания.

(Будет лучше, если ты по этому вопросу обратишься в Москве к адвокату Кирсанову Льву Яковлевичу.) Я знаю, что ты завидовала мне, моему образу жизни. Я не хотела бы, чтобы ты стала такой же, как я, чтобы прошла весь этот страшный путь…

Пусть хотя бы у тебя все будет хорошо. Будь счастлива. Мне не звони и не приезжай. Если сумею выкарабкаться, то вернусь сама. В крайнем случае обратись к Наташе Ореховой, она живет в С., вот ее телефон… Она свой человек, и ей ты сможешь показать это письмо. Ну все, у меня кончились сигареты. А ведь мне нельзя курить, это может отразиться на моем ребенке. Как жаль, что моя мама не увидит его. Целую, твоя Полина.

P.S. Поливай цветы и вытирай пыль, как я тебе говорила. Будем надеяться только на хорошее».

Наталия разрыдалась прямо на лестнице. Она сидела на ступеньках, закрыв ладонями лицо, и, не в силах унять внутреннюю дрожь, полностью отдалась своему горю. Она вновь была слабой и беззащитной Наташей Ореховой, уязвимой и страшно закомплексованной, воспринимающей мир как надвигающуюся на нее огромную темно-серую тучу, неотвратимую и холодную…

Успокоившись, она вернулась к Валентину, прижалась к нему всем телом, обняла и вскоре уснула.

А проснулась от шума: кто-то нахально открывал замки, звенел ключами и громко разговаривал.

– Валентин, сюда кто-то рвется… мне страшно… – пыталась она растормошить Валентина. – Ну же…

Он открыл глаза:

– Что случилось? – И, услышав шум в прихожей, хотел уже было встать, но не успел, шаги приближались. Наконец дверь спальни распахнулась, и Наталия, к своему ужасу, увидела серое лицо Логинова. И его самого, такого огромного и холодного, как скала… За ним маячило удивленное лицо Арнольда Манджиняна.

Логинов, оценив щекотливость ситуации, выпроводил своего помощника из спальни и прикрыл за ним дверь.

Наталия, не обращая внимания на всю безвыходность ситуации, встала как была, обнаженная, быстро оделась, испытывая парализующий страх, который сковывал движения и мешал ей сосредоточиться, и вышла из спальни, оставив в постели ошарашенного Валентина. Логинов последовал за ней.

На кухне она достала из сумки сигареты и закурила.

– Почему ты не предупредил меня о своем приезде? – спросила она, глядя в окно и пытаясь пересчитать листья на ветке тополя, качавшейся на уровне ее глаз.

– Это тот самый?… – Он не договорил и тоже жадно схватился за сигареты. – Это я тебя должен спрашивать: почему не звонила, почему не давала о себе знать, почему оказалась в постели с чужим мужиком?…

– Я знаю, кто убил всех женщин.

Я теперь знаю все. А что касается Валентина, то еще сегодня ночью мне казалось, что я люблю его… Как когда-то казалось, что люблю и тебя… Ты все равно не поймешь. Вы были нужны мне оба. А теперь поступай как хочешь… Я напишу все, что знаю. Я много работала, меня даже пытались убить… Смотри. – Наталия задрала рубашку и показала свежий шрам на животе. – А теперь уходи…

Она повернулась: в дверях стоял Валентин.

– И ты тоже уходи, – сказала она дрогнувшим голосом. – Мне надо побыть одной. Сегодня вечером я оставлю всю информацию в соседней квартире, у Лены. А где буду сама – еще не знаю.

Логинов молча смотрел на нее и, пожалуй, впервые в своей жизни не знал, как ему поступить. Он был готов ей простить все, если бы почувствовал, что она раскаивается, что ей не хочется терять его… Но она вела себя так странно, так независимо, что он просто потерял дар речи.

Что касается Валентина, то он, тоже не ожидая такого поворота событий, молча взял свою сумку и ушел, не сказав ни слова.

Чувствуя, что Логинов просто так не уйдет, Наталия резко повернулась к нему и, уперев свои маленькие кулачки ему в грудь, стала попросту выталкивать его из кухни.

– Уходи! Я устала и не могу сейчас ничего объяснять. Да и не хочу. Это ты во всем виноват: и в том, что отпустил меня одну в Москву, и что не дал мне охраны, и – и это главное – что ты никогда не верил в меня…

Любимый ее жест – закрыть лицо руками и спрятаться от всего мира – спас ее. Когда она отняла руки от лица, в квартире уже никого не было.

Она налила себе коньяку и, немного успокоившись, принялась наводить порядок в квартире. Перемыла везде полы, убрала спальню, вытерла пыль, полила цветы и позвонила Лене.

– Вот тебе письмо, прочитай его, а потом поговорим…

Пока Лена читала, Наталия вернулась в спальню и, узнав по справочной телефон антикварного магазина на Арбате, позвонила Агееву:

– Михаил Александрович, это я, Виктория, помните?

– Да, конечно… Ну как, вы пообщались с Фальком?

– Да, он просто прелесть и обещал мне помочь… А теперь скажите, только честно… ведь Селиванов вас провел? Ведь ему привезли не двенадцать картин, а все двадцать четыре? – И, не дожидаясь ответа, положила трубку.

«Не все коту масленица». И какая теперь разница, по ошибке люди Родионова погрузили в машину все картины Лотара или это было сделано как-то иначе? Скорее всего, Агеев сам лично упаковывал копии коллекции, чтобы здоровенные ребята Родионова, телохранители или просто доверенные лица, погрузили их в машину и отвезли в С. И как случилось, что они прихватили и копии, и подлинники, Агеев никогда в жизни не признается. Другое дело, что он заказывал не одну копию, а потому сумел выгодно перепродать их в Париже, выдавая за подлинники… И все было бы тихо, если бы краски, которыми пользовались нанятые им художники, не растворились в воздухе. Вот каналья Агеев! Как его только земля носит…

Она подошла к окну и распахнула его. Из соседней комнаты доносилось чуть слышное всхлипывание. Наталия подошла к зеркалу, села на низкий мягкий пуф и взглянула на себя. «Ты похудела, Наташа, – обратилась она к своему отражению, – и тебе это не идет… Да, впрочем, какая разница, раз я сегодня потеряла сразу двух своих мужчин…»

Она махнула рукой и задела стоящий на самом краю туалетного столика ларчик из яшмы, где Полина хранила не самые свои дорогие украшения: бриллианты и золото с изумрудами она возила с собой в С. По паркету рассыпались серебряные колечки, цепи, броши, кулоны… Один кулон привлек ее внимание своей необычной формой. Она подняла его с пола и зажала в руке. Так, с капсулой в зажатой ладони, она вошла в гостиную, где сидела потрясенная письмом Елена.

– Скажи, невнимательный и рассеянный ты человек, ты видела мужчину, которому Полина передавала пленку?

– Ну видела…

– Как он выглядел?

– Высокий, молодой, с нахальным лицом, на нем была красная трикотажная кофта…

– То есть передача происходила здесь, в квартире?

– Да, Полина специально пригласила Давыдова и Куренкова, своих друзей, чтобы ее не обманули…

– И что сказал человек в красной кофте, когда получил пленку?

– Он посмотрел ее при помощи специального устройства, кивнул, оставил портфель с деньгами и ушел. Я видела из окна, как он сел в большую черную машину – я в марках не разбираюсь – и уехал. И больше я его не видела…

– Понятно. Мы с тобой потом поговорим… Извини…

Она снова вернулась в спальню, разжала ладонь и посмотрела на маленькую металлическую капсулу, развинтила ее, и оттуда выпали два крохотных снимка.

Ей потребовалось полтора часа, чтобы съездить в фотоателье и увеличить их. Когда ей выдали снимки, она была поражена. На одном из них была изображена рыжая девушка с кофейником – фотография с картины, с той лишь разницей, что кофейник был словно зачеркнут двумя жирными синими линиями. А на второй – точно такая же картинка, но только скрещенные синие линии зачеркивали рыжеволосую голову девушки.

– Ну и дела… – произнесла Наталия, ничего не понимая. – Что же это за головоломка такая?

Парень-фотограф, который ждал, когда она заплатит ему за работу, усмехнулся:

– В ребусы играете? Все очень просто: сюрприз находится в кофейнике, приблизительно таком же, как этот, поищите у себя в доме. А второй – либо в шиньоне, либо в ящике, где хранятся расчески или шампуни. Или же за репродукцией этой картины, именно в том месте, где находится голова этой симпатичной девушки… Это кто, Ренуар?

– Нет. – Наталия быстро расплатилась и почти выбежала из ателье.

Вернувшись на квартиру Полины, она застала Лену всю в слезах.

– Знаешь, что я тебе посоветую: соберись с мыслями и силами, сложи в папку все документы Полины на недвижимость, сходи к адвокату Кирсанову и объясни ему суть проблемы. Я тебе оставлю свой телефон, если почувствуешь, что тебя хотят надуть, срочно звони мне, и я помогу тебе. Главное, все надо делать оперативно и хладнокровно. И нечего плакать. Тебе повезло, что ты работаешь за стойкой в кафе, а не в постелях пресыщенных мужчин. Помни, о чем тебе не раз говорила Полина…

– Неужели и особняк в Цюрихе – тоже теперь будет мой?

– Конечно. Еще раз повторяю, если у тебя возникнут проблемы с цюрихским особняком или с продажей квартиры, звони мне. Я бы осталась, чтобы помочь тебе, но не могу. И вообще, я очень спешу… Ко мне никто не приходил?

– Приходили: и Валентин, и тот, что был утром.

– А ты откуда знаешь?

– Подглядывала в глазок. С тех пор как уехала Полина, я часто смотрю в глазок. Это плохо?

– Да нет… И что им надо было?

– Вас.

– Понятно. Если они приедут еще раз, то скажи, что я ночным рейсом вылетела в С. А теперь помоги мне собраться…

В самолете она думала о своих отношениях с Валентином и Игорем. Жизнь хотя бы без одного из них представлялась ей пустой и серой. В идеале ей был нужен один мужчина, но который совмещал бы в себе черты обоих этих мужчин. Но где такого найти? Что касается Логинова, то он сам все испортил: зачем приехал в Москву без предупреждения? Подумаешь, проявил героизм: вычислил адрес Полины… Да будучи прокурором, узнать адрес – ничего не стоит, мягко говоря. Тем более что ключи есть – второй комплект, помимо того, что взяла на время Наталия, в прокуратуре, среди прочих вещдоков. Приехал, удивил! А ведь хотел порадовать, наверное.

Мысли путались, она выплывала из дремы, только когда вспоминала свои ощущения, которые охватили ее при виде стоящего на пороге спальни Логинова. Можно ли было назвать это шоком? Не то слово. Это похлеще, чем шок. Это было подобно электрическому удару. А что Валентин? Он умный, он все поймет.

В результате раздумий Наталия приняла важное для себя решение: дома при встрече с Логиновым или Валентином вести себя так, словно ничего не произошло. Если они поймут и примут ее условия, то жизнь вернется в прежнее русло и она сохранит, таким образом, обоих своих мужчин. Если же они откажутся от нее, значит, они далеко не те мужчины, за каких она их принимала. В таком случае и жалеть-то будет не о чем.

С тем и уснула.

А когда проснулась, поняла, что в С. идет ливень.