С привкусом пещерной соли

Глава 20. Рождение Отражений

Вскоре она уже и не знала толком, где на его коже рисунок, а где просто соленый вкус. Прижимаясь губами к его груди и одновременно крепко обнимая за талию, словно боясь отпускать, Наташка бездумно шептала:

— Со мной никогда такого не было. Никогда. Я хочу, чтобы ты знал. Мне это важно.

— Я знаю.

Она приподнялась, испуганно заглядывая ему в глаза — такие же настороженные, но и уверенные.

— Ты…

— Да, я понимаю. Такого не было. У меня тоже не было. Ты тоже знаешь.

— Мне кажется, я знаю о тебе все. Хотя это не может быть правдой, я не знаю о тебе ничего… на уровне информации. Но по тактильным ощущениям — все.

— Хорошо звучит. Покажи.

— Покажу. Ты тоже меня знаешь на том уровне, что за информационным. Так?

— Да.

— Это интуиция? Что это?

— Понятия не имею.

— Ну и ладно.

…Гонза задумчиво, медленно, самыми кончиками пальцев гладил ее по голой спине. Горячие пальцы и обожженая ими кожа, которую охлаждает воздух, приковывали к себе все ее внимание.

— Он бы не посмел тебя трогать, ты же моя.

— Да. Ты хочешь, чтобы я рассказала, что случилось?

— Вот уж нет, — хмыкнул он. — Не люблю слушать историй о Гуру.

— И правда, ну его.

Эта ночь растянулась в бесконечность. Время шло, дремота сменялась очередным приступом близости, иногда бешеной, иногда подчеркнуто нежной, периодически они пили чай, смотря по ноуту какой-нибудь простенький фильм, и жевали бутерброды, валяясь на разворошенной кровати, прикрытые только простынею, а потом Гонза вынимал из ее рук пустую чашку, отодвигал импровизированный стол-стул в сторону и с предвкушающей улыбкой говорил что-то вроде:

— Ложись на живот.

Усаживался сверху и старательно выводил на ее спине замысловатые узоры той жидкостью, вкус которой уже сроднился с его собственным. Наташка уже давно поняла, что там намешан в том числе бузун, но это ее никак не волновало. Он в своем уме? Более чем. И она. Если их обоих все устраивает, остальное не должно никого касаться.

— У аквелей существует несколько не вполне стандартных способов стать друг другу ближе. Попробуем?

И если услышав эти слова из других уст, Наташка бы насторожилась, здесь она просто улыбалась и слушала дальше.

— Все время хотелось проверить, не врут ли, но как-то не сложилось. Не с кем. Ты не обижаешься, что я хочу попробовать сейчас?

— На что? Я рада, что до меня тебе было не с кем.

Он некоторое время думал, шумно дыша, а потом продолжил рисовать.

— Никогда на меня не обижайся. Мне сложно признать, что я вдруг стал в ком-то нуждаться… Так остро. Но ты скоро поймешь, что я не забираю своих слов обратно. Ты можешь оставаться у меня, сколько хочешь.

В обычное время такая фраза могла бы вывести из себя, но Наташка понимала, что в его исполнении это равнозначно вручению ключей от квартиры и банковской карты со всеми имеющимися на ней сбережениями.

А потом он наклонялся и повторял нарисованный узор уже языком, и Наташка в очередной раз умирала от той ядерной смеси, что смешивалась внутри благодаря его прикосновениям. Что-то было в подобной близости верное, благословенное, как будто тебя прощали, будто ты очищался, отмываясь от грехов и прошлых, и будущих.

Время шло, ей казалось, она провела в этой комнате больше времени, чем вообще в Ракушке, но даже этого не хватало. Хотелось остаться здесь навечно, ведь стоило переступить порог, как между ними образуются целые полосы препятствий — люди и аквели, друзья и враги, земля и небо. Но все это будет позже, чуть-чуть, но не сейчас.

Однажды она рискнула спросить про Маринку.

— Почему ты был один, когда я пришла? Я думала…

Гонза равнодушно пожал плечами.

— Мы расстались.

— Но почему? — она действительно не понимала, приобретенный жизненный опыт твердил, что мужчины не спешат разрывать отношения в момент, когда им позарез нужно женское общество, а всегда откладывают на потом. — Ведь вам было удобно?

— Почему? — задумчиво тянул Гонза, откидываясь на подушки и возводя глаза к потолку. — Сложно сказать… Дай-ка подумать. После бара мы пришли ко мне. Я выпил больше, чем следовало, и так сильно старался забыть о… о происходящем, что голова просто раскалывалась. Каждый звук мешал. Она села сюда, на край кровати, — он похлопал по матрасу рукой.

— Попрошу без подробностей, — Наташка спрятала голову ему под руку, не желая слушать о том личном, что здесь между ними когда-либо происходило. Она, конечно, не мазохистка, добровольно представлять их «общение» в деталях, но если он будет говорить, все представится само собой.

— Подробностей не было. Она была зла и возбуждена, начала говорить… про тебя всякие гадости, ругаться — и я вдруг понял, что она… как бы объяснить, того не стоит. До чертиков захотелось остаться одному. Мне даже полегчало, когда она ушла. Сумасшедший вечер. Я тогда решил, что более подходящего времени не найти и пора… — он вдруг резко замолчал.

— Пора что?

— Неважно.

Наташка тут же вынырнула из-под его руки, поднялась повыше и почти прижалась к его носу своим.

— Ты что-то от меня скрываешь?

— А как же, — прошептал он, дурашливо улыбаясь. — У меня в запасе полно сочных соблазнительных тайн. Надо же тебя чем-то приманивать.

— Все равно узнаю, — тихо пообещала Наташка, любуясь его губами. Провела по ним пальцем. До сих пор не привыкла к этому ощущению — гладкие и мягкие, такие осторожные…

— Кто бы сомневался, — так же тихо ответил он и перестал улыбаться. А потом потянулся к ее губам.

…Наступил вечер. Точно вечер, об этом уверенно сообщали внутренние часы, внезапно подавшие голос. Прошло не менее двух суток с момента, когда она переступила порог этой комнаты. Подумать только — два дня назад все выглядело хуже некуда, а теперь просто идеально! Значит, бывают чудеса на белом свете, не врут аквели.

Гонза лежал сверху, упираясь по ее бокам в матрас локтями, и Наташка не могла отвернуться, поэтому смотрела ему в глаза, любуясь этим резким лицом, ставшим таким родным, что один его вид вызывает в душе тихое умиротворение.

— Я, кажется, тебя люблю, — спокойно призналась она.

Это так неправильно — раскрывать свои слабости, так опасно.

— Очень смело, — широко улыбнулся он, но в улыбке не просматривалось торжества победителя. Странно, современные люди умеют торжествовать даже проигрываясь в пух и прах. Вечный блеф, носимый так часто, что забываешь — это просто бессмысленная маска.

— Нет, не смело. Просто не могу молчать. Во мне слишком много обычных женских желаний, я сейчас, кстати, не про физическую сторону, и все они хотят получить тебя.

— Ясно, — он поцеловал ее в кончик носа. — Последнее время мы такие одинаковые, что я могу ответить тем же самым. Я тебя люблю — и знаешь, почему? Потому что не могу решить, что это еще может быть такое. Что еще может въедаться так глубоко? Только любовь. Видишь, как это легко?

— Меня никогда не любили.

— А меня любили всегда.

— По тебе не скажешь.

— Откуда тебе знать? И не отвлекайся! Знаешь, поговаривают, что если очень долго целоваться в полной темноте, начинаешь путаться и забываешь, где чьи губы. Что интуитивная женщина плюс логический мужчина могут соединиться в удивительную конструкцию, обладающую уникальной способностью проникать в тела тонкой материи.

— Фу!! — морщила она нос. — Только не говори, что проповедуешь тантрический секс.

— Ну что ты… до этого нам еще далеко. Секса не будет, только прикосновения… до тех пор, пока тебе не начинает казаться, что ты больше, чем человек. Начинаешь понимать, что тело — плоть, которой может быть разное качество и количество, а твоя сущность не привязана, просто не может быть привязана долго к чему-то столь громоздкому и недолговечному, так как существует сама по себе.

— Ты еще не устал от всех этих заумных и занудных размышлений? — очень серьезно хлопая глазами и с трудом сдерживая улыбку, интересовалась Наташка.

Он тут же надулся и сварливо ответил:

— Просто выключим свет и попробуем.

И его губы в полной темноте, и его руки заставляли верить, что ее действительно любят. По крайней мере раньше никто не обращался с ней так нежно и одновременно требовательно. Стремительные романы, ни к чему не ведущие встречи… кроме обязательств, мимолетный секс исключает так же привязанность, оставляя в вечном одиночестве.

Я свободен — гордо заявляешь себе и окружающим, а на деле признаешься — я одинок.

Я бесполезен.

И снова был вечер.

Наташка вернулась из душа, который у Гонзы, как у постоянного жителя Ракушки, был персональным, растянулась на кровати, уткнувшись носом в подушку, имеющую его запах, и с облегчением вздохнула.

Гонза сидел на краю кровати и вертел в руках пустую квадратную коробочку с откинутой крышкой, при этом очень серьезно и даже требовательно осматривал Наташку, будто вдруг засомневался, что она настоящая, будто за десять минут, пока она отсутствовала, успел от нее отвыкнуть.

— Что это?

Он отдернул руку, осторожно отводя коробку в сторону, потом нахмурился, сосредоточил внимание на руке и поставил коробку на стол.

— Я вдруг понял, что не найду другого выхода. Ты не представляешь, как тяжело знать, что уже поздно сдавать назад. Как будто бежал со всех ног, но самолет убрал трап прямо из-под носа. Думаю, думаю — и не могу ни на что решиться. Прости.

— За что?

Тело мгновенно отреагировало и застыло, мышцы напряглись, готовясь драться за свое. Она не готова была отдавать свое никому и теперь уже никогда.

Он неторопливо оглянулся, улыбнулся растерянно и лег рядом, вытянулся на кровати, потом обнял Наташку, прижимая к себе.

— Ничего. Все хорошо. Хочу спать, ты не уходи. Ты не уйдешь никуда?

— Можешь не сомневаться, — напряжение отступало, но очень медленно, оставляя после себя такое облегчение, что кружилась голова. Чего она испугалась?

— Я устал, — неожиданно пожаловался Гонза, закрывая глаза. Его рука стала тяжелой, будто он и правда не мог даже пошевелиться.

Почему-то было понятно, он совсем не о последних довольно насыщенных двух часах, а о чем-то гораздо большем и важном.

— Тогда спи.

И все-таки Наташка не смогла себя перебороть и убрать голову с его груди. Ей постоянно требовалось к нему прикасаться, к счастью, он не выражал по этому поводу недовольства, даже больше — с удовольствием прикасался к ней в ответ.

Когда его грудь стала ровно подниматься, Наташка ревниво осмотрела комнату, будто сообщала всем невидимым врагам, что она начеку и не отдаст своего, и прошептала:

— Интересно, что будет завтра?

Красочные картины включали много вкусного и интересного, Наташка уткнулась носом в его шею, предвкушая время, когда он проснется. И ее представления о завтрашнем дне включали много разного, даже фантастического, еще больше неприличного, но вот реальности она предугадать не смогла, потому что ей и в голову не могло прийти, что утром Гонза не откроет глаз.

Он не проснулся.

— Что… что такое? — Наташка снова прикоснулась к его плечу, а потом вцепилась в него мертвой хваткой и затрясла сильнее. — Гонза!

И снова ничего. Его грудь ровно поднималась, тело на ощупь было мягким и теплым, но он не реагировал на звуки и прикосновения, не открывал глаза и не шевелился.

— Гонза!

А потом Наташка испугалась. Можно бороться с врагом или вором, если он утягивает твое добро из-под носа, в случае, если он существует, но как бороться с невидимой бедой? Практически впервые в жизни на нее накатила паника.

— Димка! — она толкнула его со всей силы, приправленной испугом, переворачивая на бок и он, на секунду задержавшись на краю, кулем свалился с кровати. И снова все стихло. Любой спящий человек проснется, если свалится на пол, однозначно. Значит… значит…

— Рафа! — сменила пластинку Наташка, бросаясь к двери.

Зеленые стены мелькали, сливаясь в одно пятно. Люди как специально выперлись в коридор, чтобы задержать и помешать пройти. Наташка ударилась обо что-то коленом, потом два раза подряд пальцами, потом плечом… Комната Рафы приближалась слишком медленно.

— Рафа! — она дергала дверную ручку, повторяя про себя, пожалуйста, ну пожалуйста, пусть он будет дома.

С той стороны ручку повернули так сильно, что в замке хрустнуло, дверь открылась, и сонный Рафа недовольно нахмурился при виде вторжения на свою территорию, а потом жутко удивился.

— Ты чего тут делаешь?

— Рафа! Он не просыпается, — с отдаленным удивлением она расслышала в своем голосе истерические нотки. — Он не просыпается! Я его бужу, трясу, а он не слышит. Что делать?

Рафа резко очнулся.

— Кто не просыпается?

— Да Гонза же! — злясь на его недогадливость и почти приплясывая от страха и нетерпения, закричала Наташка. — Он заснул и не просыпается!

— А ты откуда знаешь?

— Я была с ним!

— Ты? Ты же ушла с Гуру!

— Я вернулась. В тот же день.

— И где была? — с подозрением потребовал он.

— Да у Гонзы же, я сказала!

— Все это время? — он вдруг испугался, но Наташка не сразу увидела. — Ты все время была с ним?

— А я о чем! Что делать? Он спит!

— Боже мой… — прошептал Рафа, обмякнув и опираясь об дверной косяк. — Ты была рядом.

— И что это значит? Что делать?

Рафа тяжело посмотрел на нее и сжал зубы.

— Идти к Отражению. Если кто и сможет его вытащить из улья, то только они.

— Откуда?

— Оттуда. Он же принял его? Королевский бузун? Не мог не принять.

— Что? — сердце похолодело. — Он собирался принимать королевский бузун?

— Да. Я отговаривал. Но он настоял. В тот день, когда ты ушла, он сказал, что должен сделать это сейчас. И Отражения отговаривали, но он решил. Упрямый, как бык. Как давно он спит?

Наташка словно в тумане следила, как Рафа отступил в комнату и принялся одеваться, сосредоточено суя руку мимо рукава, потом чертыхнулся и достал из шкафа футболку.

— Несколько часов. С ночи.

— Значит, точно ушел. Перед приемом дозы королевского бузуна нужен период подготовки, который занимает как раз двое суток. Твою мать!

Кое-как завязав шнурки кроссовок, Рафа хлопнул дверью и почти побежал по коридору в противоположную от пляжа и комнаты Гонзы сторону. Наташка не отставала. Дальнейшая суета и мельтешение длились недолго — не прошло и получаса, как двое мужчин в развевающихся одеждах, которые сейчас своим видом раздражали куда больше, чем обычно, заперлись в комнате с Гонзой, выставив Наташку за порог. Рафа отвел ее в свою комнату, где оставил в одиночестве.

— Пойду посмотрю, как дела, — отрешенно сообщил он перед уходом.

Наташка не знала, сколько времени прождала там, за запертой дверью, среди вьющихся над головой, пугающих мыслей. И далеко не сразу поняла, что ее действительно заперли, в прямом смысле этого слова, то есть на ключ. Она рассвирепела, конечно, когда не смогла открыть дверь, ведь это позволило отвлечься от воспоминаний о лежащем на полу бесчувственном теле, но даже раздражение быстро прошло — она понимала, что если кто и способен разобраться в происшествии и вытащить Гонзу из того тайника, где он потерялся — то только аквели.

«Если тебе в руки попадет королевский бузун, советую спустить его в унитаз. И я не шучу», — сказал он ей однажды. А сам… А сам!

Времени и правда прошло много, но наконец дверь открылась, правда, вместо Рафы вошел один из двух уже виденных сегодня Отражений. С ним Наташка не была знакома и считала, что ничего на этом не потеряла. По сути, он мало чем отличался от того, с кем пришлось пообщаться в процессе сбора информации об умершей в пещерах девушке. Выглядел он, кстати, довольно плохо. Не так уж много времени прошло, чтобы его лицо стало таким изнуренным, но с фактами не поспоришь — из него словно выжали все соки.

Он вошел и быстро закрыл за собой дверь, перегораживая выход, и вряд ли случайно.

— Как он? — спросила Наташка.

— Очнулся.

— Он очнулся? — впервые в жизни нахлынуло желание наброситься, обнять и расцеловать совершенно несимпатичного ей прежде человека. Но если он и правда помог!..

— Тебе нельзя его видеть.

— Что? — мгновенно нахмурилась Наташка, меньше всего желая в данный момент играть в эти их аквельские игры. — И слушать не собираюсь.

— Нельзя ему тебя видеть.

— Отойдите с дороги!

— Я не могу тебя выпустить.

— Отойдите!!

— Нет.

Наташка задумалась, стоит ли переходить к силовым методам. Не могут же Отражения, возвышенные и мудрые, да что там, почти святые — и лезть в банальную драку? С другой стороны, в избиении подобных людей есть что-то неверное, все равно что младенцев обижать.

— Он не хочет тебя видеть, — тем временем сменил пластинку аквель.

Дверь закрыта, и что-то подсказывает — он не в одиночестве и дальше коридора все равно выйти не дадут.

— Почему? — автоматически поинтересовалась Наташка, размышляя о том, как выбраться без жертв, но аквель, будто ему дали старт, выпрямился и подался вперед, всем видом выражая готовность к долгой и мирной беседе. Наташка пока раздумывала, стоило ли доставлять ему такое удовольствие.

— Ты не виновата. Случайности не поддаются предварительному расчету. Просто никто не планировал твоего появления, — неторопливо начал аквель. — Нам пришлось непросто. Странно, что вообще удалось его вывести обратно. Но так или иначе, он вернулся. Причем другим, совсем другим. Чистым.

Наташка поняла, что невольно прислушивается.

— И что это значит?

— Он не хочет тебя видеть.

— Пусть сам мне об этом скажет! — Ага, так она и поверила. Только не после двух суток, проведенных в его обществе, причем неодетой.

— Он не сможет сказать.

— Он разучился говорить?

— Нет, не так… Послушай, я объясню. Это непросто. Иногда самые нетерпеливые и наивные из нас, они проверяют свои чувства к любимому человеку с помощью транса. Не знаю, с чего это началось, но мы много раз повторяли — этого делать нельзя. Нельзя видеть таким никого, особенно близких! Никто не слушает. И ты, наверное, знаешь, чаще всего проверка не удается.

— Стоп! Вы хотите сказать, он проверял?..

— Нет, нет. Он хотел прогуляться по дороге… к центру мира, как мы говорим. Стать цельным. Увидеть белое. Ты просто оказалась не в том месте не в то время. Никто не рассчитывал, что ты вернешься от Гуру раньше времени и будешь рядом.

— И что это изменило? В смысле, мое присутствие?

— Понимаешь, когда ты ищешь дорогу, ты обязательно должен идти один, потому что присутствие другого человека, особенно если ты к нему неравнодушен, сбивает с цели, и вместо поиска пути ты сосредотачиваешься на сущности находящегося вблизи объекта. Это понятно?

— Да… Процедура одна, но цель меняется в зависимости от окружения.

— Точно. Разговор поэтому не о поиске дороги, а о… тебе. Часто увериться в силе своих чувств у тех, кто этого хочет, не получается. Знаешь, почему?

— Видят характер любимого в истинном свете и разочаровываются? — наморщив лоб, предположила Наташка, судорожно пытаясь разобраться, что же там случилось ночью. Он же что-то говорил, извинялся… она, конечно, не приняла близко к сердцу. Держал в руке эту коробку, черт ее подери, но она была пустая!

В том-то и дело… Уже пустая.

— Не только в истинном свете. Разочаровываются, скорее не в том смысле, что вы вкладываете. Разочаровываются, но не в человеке. Просто они видят его особо, так, как нельзя видеть другого человека, кем бы он ни был. Как бы лучше пояснить…

— Да поясните уже хоть как-нибудь!

Чего лишний раз повторять, особым терпением Наташка не отличалась.

— Они видят любимых целиком и полностью. Больше, чем без одежды, больше, чем без кожи, как будто с тела ее сняли, а затем слой за слоем отделили мышцы и внутренние органы, до самого скелета — и так далее. Мясо, кровь и снова ошметки плоти. Тело выворачивает наизнанку. Но это еще можно пережить, все мы — плоть. А вот воспоминания… каждое из них, словно ведро воды на голову. Мужчине вообще очень непросто увидеть женщину изнутри, как и женщине мужчину. У нас разная физиология, разные инстинкты и методы их реализации. Он видел все — каждую мелочь… наверняка в твоей жизни есть моменты, которыми не особо хочется гордиться. Некоторые вещи ты хочешь забыть. Есть то, что ты забыла неосознанно, ради спокойствия своего разума. Он увидел это все без прикрас. Заглянул во все темные уголки твоей души, каждое мгновение твоей жизни пережил, будто сам там находился, сам говорил за тебя… врал, обижал, плакал, сидел в туалете, спал с мужчинами, красил волосы и ковырялся в носу. И даже если бы он захотел закрыть глаза, все равно был вынужден смотреть. Так действует королевский бузун.

Наташка наспех перебрала воспоминания. Получается, он увидел все? Ее юность? Одноразовый секс? Пьяного гамадрила? Ее работу? Что такого он увидел?

Она не стыдилась прошлого, что бы ни говорил аквель. Разве что своей неистребимой доверчивости.

Или стыдилась?

— Я вижу, ты не понимаешь. Не хочешь понимать. Ладно, прошу прощения, но чтобы было понятно, я вынужден действовать грубо. В двух словах. Ты хотя бы раз практиковала оральный секс? Так вот, он сделал его вместе с тобой. Между вами все кончено.

Всего лишь мимоходом скользнув взглядом по некоторым моментам прошлого, Наташка зажмурилась.

Он все это видел? Д-делал?

Бог мой…

— Мне все равно. Я хочу его увидеть!

Отражение покивал головой, будто соглашался, но говорить продолжил так, словно не слышал.

— Ты хорошая девочка, хорошая, да. Молодая, но это еще лучше. Все будет хорошо. Вначале всегда сложно разрывать отношения, но со временем ты его забудешь. Все пройдет и успокоится. Отдых, вызов, одна волна… я так все это понимаю…

— Я не хочу, чтобы все проходило и успокаивалось, — ледяным тоном сообщила Наташка. Что это за манера успокаивать? Все равно что говорить человеку, который только что потерял в аварии всю семью — ничего страшного, зато у вас осталась кошка!

Он опустил голову, а потом внезапно отошел от двери, освобождая путь. Упрашивать дважды Наташку не пришлось. В коридоре, кстати, никого не оказалось.

По дороге она остановилась, покачиваясь на одном месте под грузом новостей. Он видел ее так, как она сама себя не видела. Как себя не помнила. Все глупости, все подлости, низости. Неужели возможно после такого сохранить к кому-то симпатию?

Но ведь он тоже не ангел! Среди людей нет безупречных, иначе что бы им было тут делать? — они сразу бы отправлялись прямиком на небеса.

И еще — все эти разговоры могут быть пустым враньем и глупой придумкой. Аквели повернуты на своем образе жизни, и, понятное дело, тянут за собой на дно всех окружающих.

Нет, она не верила, что все кончено. Не могла верить!

И все же коленки дрожали. Сколько эти кроты-аквели тут понакрутили в своей Ракушке, у кого угодно мозги набекрень свернутся, особенно если подтолкнуть чем-то психотропным.

Видит небо, как ей надоело это подземелье и их тараканы!

Подстегнув себя иронией, Наташка пошла дальше. Они все тут ненормальные. Все. Да и как остаться нормальным, если вокруг одни психи?

Дверь в комнату Гонзы почему-то была распахнута настежь, у порога толпились аквели, среди которых мелькал Рафа и второй мужчина-Отражение. Наташка привстала на цыпочки, чтобы разглядеть что за их спинами? Где Гонза?

Оказывается, он стоял недалеко от входа. Оттолкнув кого-то с пути, Наташка сделала шаг вперед.

— Гонза…

И будто ухнула в вакуум. Тишина накатила такая, словно она мгновенно оглохла. Никто не мешал, не вставал на пути, не пытался оттащить в сторону, но это не помогло.

Гонза вскинул подбородок, его глаза, ранее такие многословные, такие живые, а теперь словно куски крашеного стекла, стали закатываться, как у человека, который вот-вот упадет в обморок.

Впрочем, он не упал, а просто опустил голову и принялся глубоко и быстро дышать по методике успокоения внезапно накатившей паники.

— Это правда? То, что мне сказали? — выдавила Наташка, но в тишине эффект получился таким, будто она проорала во всю глотку.

Он не открывая глаз, дернул головой, а потом отступил назад. Всего на полшага. Всего немного. Но назад…

И его лицо… Каждая черточка на своем месте, но вместе они словно складываются в другое. Она видела его каким угодно — смеющимся, злящимся, возбужденным, но никогда, никогда настолько умиротворенным и отрешенным. Никогда!

— Открой глаза, — прошептала Наташка и когда он не отреагировал, закричала. — Открой глаза!

Он поднял веки — стеклянный блеск белка, острый черный зрачок, поверхность коричневой сухой глины — и ровно столько же, сколько в куске глины, выразительности.

И тогда она внезапно поняла, осознала архиважную мысль, которую пытался, да так и не смог донести до нее Отражение — перед ней совсем другой человек. Тот, кто заснул вчера, все-таки не проснулся. Где он теперь? Что делает? В каком… виде существует? Ей не узнать.

Однако он никак не может находиться тут, в этом новорожденном существе с болезненным прищуром, в равнодушном, слабом, дрожащем своем подобии.

Наташка много раз расставалась с мечтами. С мнимой свободой после первой пощечины, полученной от мужчины. С мнимой привязанностью после равнодушных слов любимого о ней, как о временном пристанище. С мнимой гордостью после случая, когда промолчала в ответ на матерное оскорбление, полученное от своего самого главного босса и продолжила как ни в чем не бывало на него работать, ведь ей так хорошо платили. С мнимой родительской любовью, как только вышла из ясельного возраста.

Теперь же она расставалась с чем-то таким необъяснимым, что уходило, оставляя внутри жидкий цемент, который вскорости загустеет и будет храниться вечность, пока не рассыплется в мельчайшую бесцветную пыль.

Где ей искать место, куда канул Гонза, если даже Отражения не смогли его вернуть? А может, не пытались? Может, этот бледный суррогат, который вылупился из прежнего, здорового и сильного кокона, устраивает их больше?

Вполне вероятно.

Что же они с ним сделали? Как посмели?!

— Ему тяжело тебя видеть. Уйди, — с укоризной произнес голос из-за плеча. Мужчина — Отражение, только что разрушивший ее жизнь, мягко покачивал головой. — Уйди же.

Ему? Ему… тяжело?

Гонза обхватил голову руками, медленно отступая. Наташка так же медленно попятилась к выходу и сама не заметила, как оказалась в коридоре. Проход тут же забили аквели, закрывая спинами Гонзу, будто хотели отгородить от ее дурного влияния. Прятали от окружающей действительности остатки человека, который знал о ней то, чего не знала она сама. А если бы знала — не захотела бы жить.

Ноги почти совсем не дрожали, когда Наташка развернулась и пошла в свою комнату за вещами.

Здесь больше ничего нет.

Время возвращаться домой.