Самый лучший праздник

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Дункан глянул на проем ниши, затем снова на Брук.

— Везет же мне! Стою под омелой с мусорным мешком!

Брук не могла сдержаться. Она рассмеялась, громко, от души. Искушение становилось все сильнее. Но она ему не поддастся. Не поддастся! Тем не менее это не значит, что она не может повеселиться.

— Вы много пропустили сегодня. Интересное было зрелище.

— Здесь? — Он указал жестом на омелу. — Лидия пыталась поймать еще одну невинную жертву?

Брук стояла неподвижно, сжимая в руках статуэтку.

— Джеймс!

Его глаза удивленно округлились, и что-то сверкнуло в них.

— Лидия поймала Джея?..

— Не Лидия, — Брук покачала головой. — Салли!

— Поразительно. — Дункан наконец положил мешок на пол. — Старина Джеймс меня просто удивляет!

— Почему? Он так этого добивался! И Салли тоже! Упорнее, чем, наверное, добивалась я, — добавила она, тотчас же пожалев об этом признании.

Скрестив руки, он так и остался стоять под омелой, словно столь дерзкое пренебрежение традициями представляло собой вызов самому духу Рождества.

— Вы? А разве вы не всегда добиваетесь своего?

Брук не собиралась поддаваться на его колкости. Она снова погладила статуэтку.

— Мне не очень хорошо удаются публичные зрелища…

— Вы имеете в виду поцелуи под омелой?

Она кивнула.

— Чего я, однако, не понимаю, так это почему вас удивляет, что Джеймс поцеловал Салли.

— Он всегда был однолюбом, — пожал плечами Дункан.

— Ну и что? Почему Салли не может быть его единственной женщиной?

Он внимательно посмотрел на нее. Тусклый свет придавал его взгляду такую загадочность, что Брук захотелось сделать шаг назад, как ему — шаг вперед.

Он взглянул на пол, потом снова вверх, на омелу, пошевелил кулаками в карманах и сказал:

— А я думал, эта женщина — вы!

Брук знала, что он так думал, потому что так думал и сам Джеймс. До сегодняшнего вечера. А Дункану нужно знать правду. И ей надо, чтобы он знал правду.

— Мы с Джеймсом просто хорошие друзья, — сказала она. — У нас были свидания. Несколько раз. Но мы оба знали, что далеко наши отношения не зайдут. Ему нужна более энергичная женщина. Вроде Салли. А мне нужен…

Она осеклась, провела пальцем по статуэтке.

— Вам она нравится?

Услышав вопрос, Брук подняла глаза. Дункан смотрел на статуэтку. Она улыбнулась.

— Нравится? Она прекрасна! Это самый лучший второй день Рождества, о котором я могла только мечтать!

Он мгновение подумал, словно пытаясь что-то осмыслить.

— Это ведь было публичное зрелище! Когда вы нашли ее в носке.

— Все прошло не так уж и плохо. Вы же меня подготовили. Да и все вели себя доброжелательно. Есть другие вещи, которые куда труднее делать при людях.

— Например, целоваться!

Опять они к этому вернулись! Брук думала, ей будет неловко, но ничуть не бывало! Она обнаружила, что ей вовсе нетрудно поднять на него глаза.

— Да. Например, целоваться!

Глаза его потемнели.

— Или петь? — спросил он.

— Я не пою при людях!

— Вы поете одна. По утрам. В душе, — очень тихо произнес он.

— Вы это слышите? Как я пою?..

— Да. Я слышу, как вы поете.

Пытаясь казаться как можно более беззаботной, Брук повертела в пальцах фарфоровую статуэтку.

— Что тут необычного, если человек поет в душе?

— Я, например, не пою в душе, — ответил он. И, затаив дыхание после долгого вдоха, она заставила себя сказать:

— Я знаю.

— Я задавался этим вопросом: знаете ли вы…

Знаете что? Что они принимают душ каждый день фактически в одно и то же время? Она пригладила свои волосы.

— Разумеется. Трубы уже не новые. Я слышу, как течет вода, как скрипит пол…

Он сделал шаг вперед, задел ногой мешок. Звякнули бутылки, мешок свалился на бок.

У Дункана были широкие плечи, прекрасно сложенное тело и соблазнительные губы. Он вынул руки из карманов, придвинулся еще ближе, и Брук задрожала. Крошечные рождественские свечи тоненькими лучиками отражались в его глазах.

О, Господи! Она поднесла к груди сжатые кулаки и отступила к стене.

Он был выше, чем она думала, стройнее, чем она полагала, и гораздо сексуальнее, чем она могла себе представить… И он знал, что она поет в душе!

Сейчас она чувствовала его запах. Не воображаемый пар, не возникший в ее сознании аромат душистого мыла, а запах мужской кожи, разогретой возбуждением. Дункан поднял руки, слегка скользнул ладонями по ее волосам, пригладив их за уши, как часто делала она сама, — словно он наблюдал за ней и хорошо знал этот жест. Затем наклонился вперед и коснулся губами ее уха.

— Мне нравятся твои волосы! То, как ты до них дотрагиваешься. — Он вздохнул. — И мне нравится, как они пахнут!

От теплого дыхания, согревающего ей ухо, от его слов по всему ее телу пробежала мелкая дрожь. От возбуждения груди напряглись, колени ослабли, тело словно разрывалось на части. Она с трудом удержалась, чтобы не застонать, не сделать предательского вздоха, закрыла глаза и подняла подбородок.

Брук была так возбуждена, что он, захоти только, мог тут же овладеть ею.

Ее кожа горела под вязаным платьем и кружевными чулками, а мышцы ныли. Его тело соприкоснулось с ее телом; грудь слегка касалась ее груди; бедра прижались к ее бедрам; живот прижался к ее животу. Полностью.

Он тоже был возбужден.

Она взмахнула ресницами, взглянула в его глаза и увидела в них неприкрытую страсть. Его ладони ласкали ее плечи, большие пальцы прижались к ключице и к тому месту, где бьется пульс.

Он наслаждался. Она видела это по его глазам, по раздувшимся ноздрям. По дыханию, обдавшему теплом ее кожу, прежде чем его губы коснулись ее скулы, уха, скользнули ниже.

Он провел руками по ее рукам, губами спустился от уха к плечу.

— Мне нравится запах твоей кожи!

Брук подняла подбородок. Ей хотелось что-то сказать в ответ, но она не находила слов, не могла выразить то, что сейчас испытывала. Она лишь прижала к себе его голову и запустила пальцы в шелковистые волосы. Его лицо слегка кололось: за день у него на подбородке выросла щетина.

Брук едва могла дышать.

Дункан, казалось, почувствовал, что она теряет контроль над собой, и поднял голову.

— Мне нравится, как сверкают твои глаза! Мне нравится слышать твой смех!

О, Господи! О, Господи! Что здесь происходит? Тело предает ее, реагируя на человека, которого она толком и не знает и которого как будто знала всегда.

Итак, она поддалась, уступила.

Брук поднялась на цыпочки, застонала, обняла Дункана за шею.

В этот момент ничего больше не имело значения: только он и она. Брук почувствовала, что, если он сейчас же не поцелует ее, она умрет!

И тогда она поцеловала его. Не слегка, как следовало бы в первый раз. Не нежно, как обычно целуют новую любовь. Но так, будто всю жизнь ждала этого момента, этого человека. Будто вся ее жизнь зависела от прикосновения его губ, от его дыхания, от того наслаждения, которое доставляет ей именно этот человек.

Поцелуй затянулся, и она, потеряв всякое терпение, вцепилась пальцами в мягкие волосы у него на затылке.

Его прикосновение по-прежнему было нежным, скорее соблазнительным, нежели агрессивным. Подушечки его пальцев нажали на то место на шее, где бился пульс; язык нашел кончик ее языка и стал его поддразнивать.

Его пальцы касались ее шеи, руки утонули в волосах, тела слились.

Это не может длиться долго! И ни к чему хорошему не приведет!

Брук отклонилась от поцелуя, которого так хотела, и повернула голову. Он не отпустил ее, проводя губами по линии ее подбородка, изучая каждый его изгиб. Он впитывал аромат ее кожи, ее шеи, отмечая языком каждое пятнышко, что заставляло ее вздрагивать.

Это до добра не доведет!

Она повернулась к нему спиной, прижалась лбом к стене, отчаянно пытаясь перевести дыхание, успокоить свой пульс, погасить огонь, горящий во всем ее теле.

Дункан с обеих сторон сжал ей руками голову, плотно прижатую к стене. Сильные уверенные руки. Широкие ладони. Руки, которые ей хотелось чувствовать на своем теле.

— Что здесь происходит?

— Разве это не очевидно? — тихо спросил он и тотчас же прижался к ее спине.

— Да, — с тяжелым вздохом ответила Брук. — И этому надо положить конец!

— Почему? — Он ладонью исследовал ее талию, живот.

— Мы стоим в прихожей.

— Здесь никого нет. И темно. — Его губы коснулись ее затылка. — Но, если хочешь, мы можем пойти куда-нибудь.

— Нет, — выпалила она.

— Нет? Ты не хочешь никуда уходить?

— Не хочу!

Его рука крепче сжала ее талию. Ах, как же ей нравилось чувство, которое он заставлял ее испытывать! Чувство, которое он испытывал сам, его прикосновение, то, как он дышал ей в шею, его широко расставленные пальцы! Ей слишком нравилось то, что вообще не должно было нравиться.

Это не может длиться долго! Это ни к нему не приведет!

— Мы можем уйти… Ты не хочешь никуда уходить? — шептал он, пока его губы двигались по ее шее.

Никогда еще Брук не реагировала на мужчин подобным образом. Она хотела Дункана, хотела целиком отдаться ему, жаждала этого с безрассудностью, совершенно не свойственной Брук Бейли.

Его рука дерзко двинулась вверх. Накрыла ее грудь. Дыхание стало ей изменять, становясь все более затрудненным, и она прижалась к Дункану, выгнув спину. Другая его рука скользнула вниз, прижалась к ее животу. Ее голод стал столь же нестерпим, как и крик, который она не смогла сдержать.

— Чего ты хочешь, Брук? — тихо спросил Дункан.

Она хотела, чтобы он отпустил ее! Она хотела облегчения. Освобождения.

— Дункан!

— Ммм, — пробормотал он ей в волосы, прижимая ее к себе.

Она попыталась повернуться к нему лицом.

— Мы не можем это делать!

— Мы это уже делаем! — Он скользнул пальцами от ее подбородка к горлу.

Она беспомощно выгнула шею.

— Мы должны остановиться!

— Как скажешь!..

Он наклонил голову, и его губы проделали тот же путь, что и его пальцы.

Брук находилась в состоянии, близком к панике. Что ей сказать? Что она сказала? Что здесь происходит и почему она не может мыслить спокойно? Как он догадался прижаться языком именно к этому месту у нее на шее? Когда он остановится?

Пожалуйста, не останавливайся! Пожалуйста, не останавливайся!

— Я так и думал, что ты это скажешь, — сказал он и протянул руку к ее гофрированной юбке.

Она схватила его за плечи.

— Дункан!

Но его руки уже ласкали бедро.

— Дункан!

На этот раз в ее голосе прозвучали панические нотки. Еще немного, и будет слишком поздно. Она должна его остановить. Сейчас!

Усилием воли Брук поправила платье.

— Дункан, пожалуйста! Сейчас не время! И не место! Я не та, что тебе нужна!

Его глаза вспыхнули, потом потускнели и словно погасли. Словно и он знал это, был согласен с ней и был также уверен, что ситуация на мгновение вышла из-под контроля. Что они вернутся к нормальному состоянию тогда, когда успокоится биение их сердец, и они смогут остаться друзьями.

— Брук, — прошептал он и отпустил ее, упершись ладонями в стену.

— Что?

Его глаза закрылись, потом открылись. Изучали ее.

— Брук! Поцелуй меня! Пожалуйста!

О, Господи! О, Господи! Он подождал.

— Я тебя не трону! Не подойду ближе! Просто я хочу, чтобы ты меня поцеловала!

У нее даже в мыслях не было сказать «нет». Дункан низко наклонил голову, она подняла подбородок. Их губы снова встретились, на этот раз нежно, как положено в первый раз, а движения были неуверенны и медленны.

Он ласкал ее губами, мельком коснулся кончиком языка ее зубов. Все произошло слишком быстро. Затем он отступил. Посмотрел на нее не с улыбкой, не нахмурившись, а просто задумчиво. Может быть, это вспыхнувшее и быстро погашенное им чувство было не чем иным, как сожалением?

Брук никогда не узнает. Это ни в коем случае не должно было случиться. Правда, это случилось, но дальше дело не зайдет, и больше это никогда не повторится. Эмоциональные игры не в ее вкусе. И не в его, она это знала наверняка.

— Спокойной ночи!

— Да, — сказал он, коснувшись пальцем ее лица, затем повернулся и ушел.

— Приятель, я уже действительно на пределе, — проговорил Джеймс, слегка задыхаясь после того, как пробежал по меньшей мере милю.

Дункан уже всерьез подумывал найти себе нового партнера по бегу. Такого, который бы не болтал так много. Который не доставлял бы ему столько неприятностей.

Разумеется, он сам был виноват в своих неприятностях, и ни Джеймс, ни омела не имели к ним никакого отношения.

— Тогда в следующий раз не спрашивай у меня совета!

— В советах ничего плохого нет. Брук искренне позабавилась подарками. — Джеймс рассмеялся. — На меня снизошло вдохновение, и я купил пять золотистых рогаликов!

Пять золотистых рогаликов положили конец всем надеждам Дункана. Ведь не этого он ждал от сделки, которую заключил с самим собой, чтобы помочь Джеймсу. Как часто верность причиняет немалую боль.

— Надеюсь, она была голодна, — сказал Дункан и шагнул вперед.

Джеймс тотчас ускорил шаг.

— Дело в том, что я не хочу останавливаться на этом, потому что буду чувствовать себя настоящим ничтожеством. Но я не хочу также давать Брук ложных надежд.

Это было открытие, которое Дункан должен был принять. Ради собственного душевного спокойствия.

— Помнится, раньше никаких ложных надежд не было.

Они бежали вместе, молча преодолевая путь. Зимнее солнце всходило над парком, тени зарождавшегося утра обдавали прохладой, в воздухе было свежо. На беговой дорожке оставалось достаточно росы, чтобы к звуку их шагов прибавился влажный скрип. Это был простой, незамысловатый час утра, и Дункан не хотел омрачать его разговором, требовавшим умственных усилий.

Он предпочитал оставаться в том бездумном состоянии, когда он мог не думать ни о госпитале, ни об экстренных вызовах, ни о том, как он сегодня утром опять стоял в своей ванной под душем…

— Ты прав, — произнес наконец Джеймс. — В свое время это была отличная идея. Просто я не все продумал.

— А сейчас ты проделываешь все это с Салли?

— Знаешь, есть вещи, о которых не думаешь, хотя следовало бы. Иногда надо бы думать, а не думаешь, — виновато сказал Джеймс и замолчал.

Дункану нечего было сказать. Он ясно понял друга. Брук подпала под первую категорию. Салли под вторую. Мысль, владеющая умом, не имеет никакого отношения к делам сердечным.

Он это и сам знал. Потому что сам был невосприимчив. Потому что сам принял сознательное решение преградить путь своим чувствам.

Сейчас он принял еще одно решение.

— Не беспокойся о подарках. Предоставь это мне.

Джеймс бросил на него удивленный взгляд.

— Ты уверен?..

— Какая разница, откуда они появились, если они безличны и анонимны.

Он отлично понимал, что так оно и есть.

— Это должно быть Рождество, которое Брук не забудет! Сделать наскок на Мисс Веселое Рождество! Это мне нравится. — Джеймс хлопнул Дункана по спине. — Спасибо, дружище!

Дункан пожал плечами, отметая благодарность, и в привычном месте повернул к дому.