Самый лучший праздник

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Брук сидела за своим столом в офисе «Филдинг-Лейн», просматривая тематические предложения по работе на первую четверть года.

Ни один из планов, лежащих у нее на столе, не был таким творческим, таким обдуманным и таким новаторским, как те рождественские подарки, что таинственным образом появлялись в ее носке каждый день после девяти часов.

Она даже начала предвкушать удовольствие. Смаковать момент открытия. Продлевать весь процесс, медленно прогуливаться по прихожей, мимо ниши, каждый раз сомневаясь, заглянуть туда прямо сейчас или же подождать немного, пока нетерпение и любопытство не возьмут над ней верх окончательно.

Впервые за много лет Брук полностью ощущала таинственную магию Рождества. Эта атмосфера не просто окружала ее — она наполняла саму Брук, даря чудесное ощущение праздника.

Когда-то она старалась дарить людям веселье и хорошее настроение на Рождество, и теперь это было вознаграждено. Теперь сама Брук словно купалась в радости и счастье.

Эти последние дни были днями открытий, Брук все больше убеждалась, что чувство дома и домашнего уюта, которое она всегда связывала с семьей, может быть связано и с язвительной восьмидесятилетней свахой, энергичной белокурой подругой и честолюбивым хирургом, мечтающим о блестящей карьере.

Правда, этому хирургу, по его словам, не нужны никакие рождественские праздники. Но тут что-то не так. Брук призадумалась.

Равнодушие Дункана к Рождеству — не что иное, как дымовая завеса, воздвигнутая для того, чтобы скрыть что-то более важное. Вот что она начинала понимать.

Кстати, о подарках. Они не только трогали ее до глубины души, они восхищали ее своей оригинальностью. В первый день — куропатка на груше, во второй — две горлицы. На третий день — приглашение на двоих в местный французский ресторан, где подали именно трех (!) цыплят. В следующий, четвертый, день — четыре заранее оплаченные телефонные карточки, что означало звонки к четырем лицам. Брук постучала карандашом по столу и улыбнулась. Пять золотистых рогаликов еле влезли в ее носок на пятый день. На шестой она уже нашла в нем шесть шоколадных яиц, завернутых в золотистую фольгу.

В седьмой день она с изумлением извлекла из носка крошечную, отделанную серебром музыкальную шкатулку, играющую семь мелодий из «Лебединого озера». На восьмой день она так и не догадалась о связи между дойкой коров и восемью пакетиками вкуснейших сливок к кофе.

Девятый день подарил ей загадку. Она получила записку. На белой бумаге, отпечатанной на лазерном принтере. И никаких подсказок. Всего одно слово: «Терпение». Здесь явно приложили руку девять танцующих фей.

Сегодня наступил десятый день. Брук теряла терпение. Она едва могла дождаться конца работы, чтобы поскорее попасть домой.

Но кроме приятных восторгов, подарок каждого дня приносил ей и мучение. Она жаждала знать, кто их автор. После долгих размышлений ей пришлось исключить из возможных кандидатур всех. Даже Дункана.

Все эти подарки уж явно не в его стиле. Да, но что она вообще знает о его стиле? Она знает только, как он целует. О, как он целует!

Брук шумно вздохнула, встала и выглянула в окно.

Поцелуй Дункана рассказал о нем целую историю. В Дункане столько страсти! Именно в этом причина, по которой она остановила его и остановилась сама. В страсти нет никакого смысла. Брук влекло не к сексу, а к любви. Чувства, которые она теперь испытывала к Дункану Коксу, не имели никакого рационального объяснения. Как и вообще любые чувства. Но она по крайней мере их открыто признавала — в отличие от Дункана.

Для чего он целиком отдается работе, если не для того, чтобы убежать от своих чувств? Почему тогда он целовал ее? И почему она не может выбросить его из головы?

Услышав резкий стук в дверь, она повернулась.

— Войдите.

Из-за угла появилась копна светлых локонов Салли. Затем последовала и она сама, одетая в легкий костюм цвета манго.

— Занята?

Брук помахала рукой над листочками на столе.

— Жду вдохновения!

— Может быть, тебе поможет еда? — Салли широкими шагами прошла по комнате, остановилась перед столом Брук и нахально уперлась рукой в бедро. — Нечто богатое и грешно-декадентское?

— Смотря что предложишь. — Брук осмотрела подругу с ног до головы. — Ты говоришь о своей упаковке или о шоколаде?

— Я говорю о ленче! Со мной. И Джеймсом. Я встречаюсь с ним у Каррабба в половине двенадцатого. Подумала, может быть, ты захочешь пойти с нами.

— Я не уверена, — начала Брук. — Кто-то когда-то говорил мне, что три человека составляют толпу!

— Ах ты, лапочка! Как мне тебя не хватает! Кроме того, три человека составляют толпу только тогда, когда третий лишний!

— Джеймс знает, что ты меня приглашаешь?

— Он не будет возражать!

— А может быть, и будет. — Брук взяла карандаш и принялась нервно вертеть его. — У меня такое чувство, что Джеймс предпочитает лишь твое общество. — Карандаш остановился. — Знаешь, я видела, как он на тебя смотрит!

— Видела? — спросила Салли, изобразив на лице саму невинность.

— Довольно трудно не заметить обожание в его огромных коровьих глазах!

— У коров не бывает голубых глаз! Кроме того, — добавила Салли, и ее взгляд стал хитрым, — это щенячий взгляд! Он напоминает мне, что Дункан страдает по тебе!

Пульс у Брук зачастил. Она осторожно положила карандаш на стол.

— Дункан в принципе не знает, что такое страдать! Это требует чувств. Кроме того, мы только раз поце… — Она оборвала собственное признание.

— Ты с ним целовалась?! И не сказала мне? — Салли оперлась обеими руками о стол Брук и наклонилась так низко, как только могла. — Когда? Где? Как? Я хочу знать подробности, Брук Бейли!

Хорошо, что Брук любила свою напористую подругу. Иначе той бы не поздоровилось.

— Один поцелуй. В губы, в нише, под омелой, на второй день Рождества!

— Ты поймала его под омелой?

— Пожалуйста! — Брук затравленно глянула на подругу. — Мне не нужны дешевые приемы!

Салли выгнула бровь.

— Не критикуй дешевые приемы, пока сама не испробовала их!

Улыбка все-таки прорвалась. Настроение подруги иначе как заразным назвать было нельзя.

— Как у вас с Джеймсом?

— Настолько хорошо, что в это трудно поверить! — Салли плюхнулась в одно из кресел, обитых голубым плюшем. — Почему ты столько ждала, чтобы соединить нас?

— Если честно, то до тех пор, пока я в то утро не увидела вас обоих в прихожей, мне эта мысль даже в голову не приходила!

Выражение лица Салли стало задумчивым.

— И почему же она все-таки пришла тебе в голову? Знаешь, я словно переживаю период второй юности. До этого я была слишком взрослой, чтобы получать удовольствие от первого сближения. — Салли вздохнула. — Я еще никогда так замечательно не проводила время!

— Тогда то, что ты переживаешь, определенно нельзя назвать второй юностью! — Брук внимательно всматривалась в блестящие глаза Салли. — Тебе не хватает праведной тоски, мучений, страданий, бессонных ночей. Ты краснеешь?

— Я? Краснею? Вряд ли, — буркнула Салли, краснея еще больше.

— Значит, так оно и есть, да?

Салли кивнула.

— А теперь я хочу услышать о Дункане!

— Рассказывать-то особенно нечего.

— Можешь начать с поцелуя!

Разве все на свете не начинается с поцелуя?

— Это случилось неожиданно.

— Все самые лучшие поцелуи всегда случаются неожиданно, — заметила Салли.

— В этом ты, конечно, эксперт, — отпарировала Брук.

— До недавнего времени я им не была!

— Я тоже, — призналась Брук. — До недавнего времени.

До недавнего времени ее ни разу не целовали так, будто она была единственной надеждой мужчины. А то, что ее поцеловал человек, с которым они едва знакомы, человек, который спрятал свои чувства от всего мира…

Дункан, такой далекий от той жизни, к которой она всегда стремилась… Больше для нее ничто не имело значения.

— Итак, теперь мой черед спрашивать, а твой — отвечать!

Брук подняла взгляд.

— Мне кажется, что… что теряю над собой контроль.

Это было чувство, в котором она с трудом отдавала себе отчет. Оно поглощало все ее мысли, осложняло ее жизнь.

Салли задумалась.

— Гмм. Теряешь контроль? Я бы сказала, это очень точная оценка!

— Да что ты об этом знаешь?

Салли засмеялась.

— Ты такая же сумасшедшая, как я! А теперь пойдем на ленч. Отвлекись от работы.

На самом деле Брук надо было отвлекаться не от работы.

— Конечно. Почему нет? Только бы не было этих разговоров о Рождестве!

Салли сделала большие глаза.

— Ты не хочешь говорить о Рождестве?

— Сегодня я даже думать о нем не хочу!

— Бьюсь об заклад, женщины созданы для того, чтобы сводить мужчин с ума!

Дункан смотрел в дальний угол ординаторской, где Джеймс распростерся на казенной виниловой кушетке, заслоняясь рукой от верхнего света.

— Наконец-то ты это понял, не так ли?

— Нет, я уже давно это понял. Только, конечно, не представлял, до какой степени.

— Салли? — спросил Дункан, твердо решив удержать разговор на обсуждении любви Джеймса, а не своей собственной — что было вовсе не любовью, а просто одержимостью, даже безумием.

Джеймс вздохнул.

— Я не могу поверить, что все произошло так быстро! Что бы это ни было.

— Вы что, встречаетесь? — спросил Дункан.

— Да. Полагаю, это можно назвать и так.

Дункан бросил взгляд на кушетку.

— Значит, вы с нею появляетесь в свете?

Джеймс встал с кушетки.

— Мы несколько раз обедали и завтракали. Пару раз были в кино. Один раз в театре.

— И… она единственная?

— Я больше ни с кем не встречаюсь.

— А ты хочешь? С кем-нибудь встречаться?

— Нет. Я не хочу больше ни с кем встречаться, — спокойно ответил Джеймс.

Дункан налил себе кофе.

— Ты уверен?

— На сегодняшний день? Да. Уверен. Абсолютно уверен. Я думаю только о Салли.

Дункан отхлебнул кофе.

— Может быть, тебе вообще ни о чем не надо думать, кроме работы? — сказал он, не уверенный, кому из них нужен этот совет.

— Это странно, но то, что Салли думает о…

Дункан оборвал его:

— Не надо, Джей!

— Что не надо?

— Позволять себе отвлекаться от своей цели.

— А кто сказал, что я отвлекаюсь от своей цели?

Дункан пожал плечами и поднес к губам пластмассовую чашку.

— Это то, на чем ты сосредоточен. Тебе уж решать, как это называть.

— Я проделаю тот же путь, но не в одиночестве. — Джеймс посмотрел Дункану прямо в глаза. — Тебе тоже надо об этом подумать. — Он сделал шаг по направлению к двери, потом остановился. — Расскажи мне о подарках. Как это все происходит?

— Рассказывать тут особенно нечего. Еще три дня, и все кончится, — сказал Дункан, не желая обсуждать этот вопрос даже с другом.

Джеймс кивнул.

— Зато я признаюсь. У меня свидание в итальянском ресторане с одной по-настоящему горячей блондинкой.

Он похлопал Дункана по спине и ушел.

Дункан посмотрел на захлопнувшуюся дверь, а потом на свой кофе.

Дожили! А этого не должно было случиться. Клятву в третьем классе он дал вовсе не легкомысленно. Он всегда был старым и циничным, даже в столь юном и невинном возрасте.

Его учителя твердо решили, что Дункан Кокс трудный ребенок. Остальные дети прозвали его зазнайкой. Кроме Джеймса. Он ценил то, что Дункан хорошо играл в бейсбол, не говоря уж о том, что тот ловил каждую бешеную подачу Джеймса.

На остальное Джеймс Маккей не обращал внимания.

Игра в одной бейсбольной команде положила начало дружбе, прошедшей испытание беговой дорожкой и футболом, колледжем и женщинами.

Еще давным-давно, до выбора карьеры, в те времена, когда ничто не имело значения, кроме попадания мяча на левый край, именно Джеймс разгадал и понял душу «этого нервного ребенка Кокса». Из взрослых же единственным, кто подбадривал Дункана, когда тот поднимался, чтобы ударить битой, был собственный отец Джеймса.

Коксы, родители Дункана, в это время подбадривали других детей. Тех, кто играл на бетонных стоянках для машин, а не на бейсбольных полях, тех, у кого не было защиты слева. Или ботинок. Кто даже не знал, есть ли у них родители. Родители Дункана, идеалисты по натуре, пытались заполнить эту пропасть.

А Дункану его пропасть заполняли Кэролин и Дэвид Маккей.

Папа и мама Джеймса помогали Дункану разучивать роли в школьных пьесах, частенько вытирали ему окровавленный нос и каждый раз терпеливо объясняли, сколько добра делают его родители. Дункан искренне пытался следовать советам Маккеев и научился наконец не принимать близко к сердцу то, что его родители проявляют больше внимания к другим людям, чем к собственному ребенку.

Он перестал принимать что-либо близко к сердцу. И прекрасно обходился один.

Он и сейчас прекрасно обходится один. Отдает другим то, что в свое время ему дали Маккей. Его работа многого стоила, и он легко участвовал в проблемах других, потому что ко всему относился беспристрастно. И больше не задавался вопросом, что значит — чувствовать. И это продолжалось до тех пор, пока Брук Бейли не решила сделать его предметом своей рождественской благотворительности.