Счастье в мгновении. Часть 3

Глава 10 Джексон

Вызывает Милана, но я, сидя на мягком кожаном светло-коричневом диване, с сомнениями, копошившимися в голове, что вообще пришел сюда, жду Брендона, отошедшего на кухню, чтобы принести нам по его велению заморские закуски и крепкое питье, дабы наше времяпрепровождение перестроить на житейский лад. Я отклоняю звонок Миланы и полностью глушу телефон. Ответить – рискованно. Да и она сразу почувствует что-то неладное, руководимая чутким женским инстинктом. Я не буду испытывать удивления, если обнаружу камеры, висящие по углам высочайших потолков, как в музее, записывающие наш разговор.

С большим количеством комнат квартира элитной семьи Гонсалесов – больше ста двадцати квадратных метров, с двумя богатыми залами (гостиной, столовой), одним конференц-залом для собраний, рабочим кабинетом главы Гонсалес и отдельным для приёма и личных консультаций врача миссис Гонсалес, с бассейном и тренажерным залом, двумя комнатами, ванной-спа. Территория, выражающая исполинские размеры, сконструирована в классическом стиле «под дворец» – изящная деревянная качественная мебель на тонких ножках, лепнина на потолке, искусные отделки на стенах, симметрично расставлены торшеры, в глаза бросаются антикварные журнальные столики, камины, керамическое напольное покрытие благородного бежевого цвета. Во всех комнатах преобладает смесь разнообразных оттенков светлого, бордового, коричневого цветов. Большие окна и огромные роскошные люстры-подвесы излучают тонны света, что все пространство сияет своей излишней чистотой и красотой. В их квартире работают прислуги, отвечающие за состояние квартиры и за приготовление еды, менеджеры по работе Брендона и Лилии и личный помощник-водитель Брендона. Лилия, как хозяйка дома, и пальцем не притрагивается к тому, чтобы что-то сготовить или убрать. «Эту работу должны выполнять представители низших сословий»! – как-то я слышал от нее.

Огоньки поблескивают на камине в отсветах огня.

В моих ушах глухо отдаются слова Тайлера, сообщенные утром: «Есть шанс доказать, что эти условия, указанные в контракте, подвергают сомнению достоверность и действительность предмета договора.

При встрече с ним на всё сообщай отказ. Не подписывай ничего. Не позволяй себе, даже находясь в разозленном состоянии, повышать голос. Мягко говори возражения на его новые предложения.

Адвокаты, которых я нанял, уже изучают те копии, которые ты мне направил. Пока нет точной картины дальнейших действий, но будь в тех рамках, которые я тебе обрисовал. После свяжись со мной».

Истину можно описать, лишь разузнав все помыслы искушенных в делах элитного общества.

Я делаю вид человека, который занят, с угрюмым и подавленным видом перелистывая журнал, лежащий на стеклянном столе в зале. Я пробегаю пустым взглядом по какому-то диалогу между инвесторами, описанному на странице. Посторонние мысли давят на меня.

– Ну что, сын, – возвращается Брендон и ставит на стол тарелку с бутербродами с черной икрой и армянский коньяк. – Сейчас принесу для тебя рюмку и…

Сын?

– Не стоит. Я стараюсь не употреблять, – прерываю его мягким, не допускающим возражения голосом, как указывал Тайлер. – Давайте перейдем к делу. Я надолго не задержу вас.

– Джексон, – он присаживается на диван, держа повелительную ровную осанку, – если ты, как можно раньше признаешь, что… – Подлая натура показывает наготу своей уродливой души.

– Брендон, – силы на исходе, – я ничего не буду признавать. Своё решение я сообщил ещё вчера. Я не буду следовать вашим умозрениям. Что мне сделать, чтобы Вы поняли это? Белла и миссис Гонсалес дома? Я проясню все, извинюсь и готов принять санкции, которыми Вы обременяете тех, кто отказывается от контракта, – почти с горячей мольбой говорю я. Этот поступок сделал бы каждый, твёрдо зная, за что или за кого он обязан чуткому сердцу стоять лицом вперёд и принимать ответные удары.

Он разражается хохотом, обнажающим его «лошадиные» зубы. Слышится нечто дикое, ужасающее.

– Я же сказал, у тебя нет выбора! – вмиг его смех сменяется горечью. Перед моим взором мелькает зловеще ухмыляющееся лицо. Это человеческое сердце беспрекословно уродливо. – Немедленно подписывай оставшиеся листы и готовься к отъезду! – Это подло, коварно, мерзко. Он снова успевает упрекнуть меня в неблагодарности за то, что сделал для меня, но я без промедления произношу, кидая эти листы со взмахом на пол, и они рассыпаются, точно по ветру:

– Нет!

Его глаза гневно сверкают из-под темно-серых бровей.

– Ты не сможешь бросить мою дочь! – указывает пальцем с плевком, разжигая во мне гнев.

– У меня изначально не было на неё серьёзных планов! – изъявляю я, уже повышая голос. – Поймите же, – снижаю тон, чтобы предыдущая мысль не показалось слишком грубой.

– Пойми ты меня, – тяжелый вздох вырывается из его груди, он второпях поглощает огненную жидкость, не заедая ничем, – она тебя любит, и не сможет без тебя жить!

Закурив сигарету, Брендон нервно выдыхает, взирая в одну точку.

С бессмысленным смехом, немного погодя, я отвечаю:

– Поставьте себя на мое место, как бы Вы…

Его кулак с громом обрушивается на стол, сметая рюмку, падающую на пол, и моя жестикулирующая рука замирает в воздухе.

– Поставь себя на мое место! – Между двумя затяжками продолжает с криком: – Моя дочь неизлечимо больна! И только, когда она с тобой, болезнь отступает! – Как будто пасть животного изрыгнула вопль.

В позе оторопевшего человека, выкрикиваю, с трудом решившись на такую фразу:

– Вы нагло лжёте!

– Не заставляй меня выворачивать наружу ее медицинскую карту, зачитывать, что у неё галлюцинаторно-параноидная (или параноидная) форма шизофрении, проявляющаяся время от времени в виде острых приступов. Она не признает, что больна, что тоже является одним из симптомов. – Грудь раскалывается пополам от выстрела. Я едва не лишаюсь сознания. Ропот изумления сменяется молчанием. Я не осмеливаюсь и дышать. Гнетущая тяжесть опускается на мои плечи.

«Я пропал».

Он встаёт, пыхтит с диким раздражением, монотонно ходя по залу, держа в руках стеклянную пепельницу, в которую стряхивает пепел.

С искаженным от ужаса лицом, обагренным кровью, с противным запахом табака, безмолвно внедряющегося в нос, мне удается слышать его разговор, будто с самим собой.

Его грудь ходит ходуном от борзых высказываний болезни дочери, произносящих им с тревожностью и чрезвычайной внушительностью.

– Этот диагноз впервые диагностировали, когда малютке не исполнилось и восьми лет… – Посасывая кончик сигары, он высказывает с материнской заботливостью так, что в его голосе поблескивает оттенок скорби, возрождая в нем душевную катастрофу. – Есть предположение, что виной всему явился глубокий стресс, который она испытала после смерти своей бабушки, моей матери, скончавшейся у неё на глазах, – продолжает пассивным, жалобным, унылым тоном, от которого я почти вздрагиваю, насыщая дымным зельем легкие, скрючившиеся, скорее от мыслей, нежели от едкого облака противного клубящегося надо мной дыма. – Она говорила несуразицу, она слышала потусторонние мысли… И если бы ограничивалось это дело только этим… – Он достает вторую сигарету, подносит ее губам и зажигает большими, судорожными, словно бьющимися в начальной стадии конвульсии, руками электронной зажигалкой. Медленно втягивая сардонический воздух через ноздри, во мне вспыхивает момент, как сидя в машине с ней, после того раза, когда ее дизайнерский проект пятимесячной работы не был одобрен, она всю дорогу в потоке злости разговаривала сама с собой, пока Тайлер, являясь психологом, не поговорил с ней и не загладил ее муторные мысли. Тогда он уже заподозрил странные вещи, происходившие с ней… И Милана, сколько раз указывала, что Белла заговаривала бредом, говорила то, чего не то чтобы не существует, а вовсе не подходит к текущим обстоятельствам. О чем думал я всё это время?

– С девяти лет с ней живет Джек…

– Джек? – Мои брови ползут вверх. Бисеринки пота выступают в складках лица.

Проглотив обильную слюну, он поясняет:

– Её воображаемый друг.

Не оправившись от шока, я сижу – мое дыхание едва восстанавливается. С каждой секундой словами он опускает мою жизнь в могилу.

– Мы объездили полмира в поисках «лекарства жизни», но… – меня обволакивает отвратительное, пробирающее, как озноб, ощущение, когда его звонкий, грубый голос сменяется на охрипший от тоскливой тревоги, – …даже высококвалифицированные врачи распускали руки и не подавали надежды на полное выздоровление. – С лихорадочной поспешностью и горящим, точно от бессилия, взором он заканчивает внушительную мысль, производящую бунт чувств.

Тягучим голосом находит слова, будто волочит за собой тяжелую ношу, когда, изнемогая от усталости, душевной усталости, не остается сил ни на что, но он тянет ее через пот и кровь, выливающуюся из кровяных нитей:

– Когда моя дочь стала видеться с тобой, она… – Его движения рукой, с жестами, подчеркивающими откровенный монолог, дышат страданиями, смешавшимися со злостью от обреченности. Глядя на него, хочется плакать. – Она стала другим человеком, нормальным, и, кажется, зажила той жизнью, о которой всегда мечтала, без врачей и регулярных анализов… – С горькой улыбкой вешаю на него невозмутимый взгляд, помещая в разум его говорения. – Мы с супругой стали замечать клинические улучшения. И все это время, пока ты с ней, – произносит громовым голосом, являя мысль, что он сам не рад, что я стал ее исцелителем, – уже как два года мы не замечали рецидивирующие приступы, требующие госпитализации. Но недавно… – Слова выворачивают меня наизнанку. Переместив взгляд на окно, я вижу, как лунный луч оставляет крохотные отблески на белом подоконнике. Так беззаботен, так свободен размах его сияния. – …ситуация обострилась, когда она увидела тебя и ту девицу на обложке газеты, – и снова в зловещей интонации говорит он. С удвоенным вниманием я пытаюсь его дослушать, но тону при этом в водовороте своих мыслей. – Мы еле ее спасли… Чтобы справиться с припадком требуется прилагать физическую силу минимум трех людей… – от него исходит самый шумный выдох, сотрясающий, напитавшийся ядом и тяжелыми фразами, воздух, – …и то, что ты тогда сделал для нас, сказав, что приобрёл дом для совместного жительства с ней, посетило меня на мысль, что ты порядочный мужчина и на тебя можно положиться. – Повесив на него угрюмый взгляд, который он в мгновение ока встречает, Брендон присовокупляет: – Она любит тебя всем сердцем и, благодаря этой любви, она себя излечивает… и в памяти меньше остается места от предыдущих срывов… С тобой она не нуждается в Джеке, ты ей заменяешь его… И ваши имена совпадают. Не верю я в знаки судьбы, атеистически относясь ко всему, но… Как тут не поверить?! – В его тембре голоса, действиях видно, что он предстает передо мной во всей наготе.

Во мне – внутреннее землетрясение. Всё окутывается мглой, не только я, но и окружающие предметы. Я свернул на ложный путь. Кажется, я поседел за эту минуту.

Голова горит. Если бы кто-нибудь мне однажды сказал, что именно такой грозный свет сольется на меня с небес и рассыплет в прах мою жизнь, я бы не поверил и посчитал такого предсказателя лжецом. Я безмолвствую, когда душа моя в невыражаемом смятении. Взрыв какого-то внутреннего смеха – ироничного, отчаянного – раздается в сердце. Ощущаю горький привкус злодеяния, отчетливее и отчетливее представляя нынешнее положение. Связываю его с путями выхода и прихожу в ужас, будто я проснулся ото страшного сна и еще пытаюсь надеяться, что всё это нереальность.

– Чт-о-о? – бессознательно отвечаю я, сгибаясь сидя. Руки лихорадочно изворачиваются в судорогах. Я сжимаю ими лоб, чтобы остановить вереницу мыслей. Рассудок порождает ураган.

– Я хотел бы в это не поверить… – Он покрывает глаза руками, словно стирает слезы. Его дыхание такое беспокойное, что издается шум, как от паровоза. – Нам очень тяжело. И только ты нам поможешь, – с крайней степенью мольбы проговаривает он. – Только ты, – уже шепчет, впервые позволив себе выглядеть со стороны беспомощным, когда всегда показывал себя владыкой, захватывающим лидером, которого никто и ничто не может подорвать или изменить в нем чувство всевластия, присущее ему. – С твоим появлением шагов, деланных по клиникам мира, стало меньше. И дочка обрела свою значимость в этом мире.

Если я – свет ее исцеления, то должен быть прикован к ней? Но… как же так? Горькая насмешка судьбы. Почему именно я способен снижать уровень проявления в ней приступов? Чуткое сердце трепещет при мысли, что если я брошу её, то буду носить невыносимую тяжесть в душе. Но что будет, если я останусь с ней? Лишь беспредельное отчаяние.

Внутри меня идет борьба голосов на решение непосильной задачи: дать согласие и спасти сердце и жизнь навеки больной или противиться этому, но угробить свою душу, при этом не убить свою жизнь. Мысли борются, как будто с каким-то великаном. Судорога совести сводит тело.

– Нет… нет… подождите, как так? – живо перебираю я со стуком в сердце. – И?.. Я? Нет, что вы?! – с растерянным видом я издаю крик; оборванные нити размышлений не отклоняются от прежнего направления. – Я? – Слова вылетают бессвязно, стремительно. – Нет, я не смогу пойти на этот шаг и… Мне искренне ж-жаль, вы… вы… – Мозг утратил способность разумно мыслить, обнажив дальние угла разума.

Восклицаю в глубине души: «Это ниспослано мне судьбой? Где же благой свет?»

Состояние, близкое к обмороку. Тряхнув головой, с замиранием сердца, я смотрю на него безумным исступленным взглядом.

– Теперь ты понимаешь, каково отцу, когда его ребёнок болен? И когда только один человек способен излечить его, мы боремся за то, чтобы он остался в его жизни…

Глубокая убеждённость, что все то, что говорит Брендон, правда, просачивается в сердце.

– Нет, это невозможно, чтобы я… – Я пытаюсь говорить наперекор сталкивающимся мыслям.

Недрогнувший голос мощи и силы отвечает:

– Джексон, я могу показать ее последние анализы перед тем, как мы поехали на Мальдивы. Они значительно отличаются по показателям от тех, которые были ранее. Врачи ставили исключительно неутешающие прогнозы и картина болезни с каждым годом либо ухудшалась, либо оставалась стабильной.

– И вы хотите, чтобы я… – начинаю я с торопливостью и не могу досказать, проглатывая слюну, точно горечь.

– Будь с ней, – указывает, но в мягком подкупающем тоне. – Не отпускай ее от себя ни на шаг. Я позабочусь обо всех финансовых нуждах, устрою такую жизнь, которую бы ты хотел, – он смотрит мне прямо в глаза, сообщая это. Этот взгляд не описать. Его можно сравнить с молитвословием, искренним упрашиванием, будто он нашел во мне чудотворца, оттого способен сделать для меня всё, лишь бы я исполнил его просьбу. – Ты никогда не будешь в чем-либо нуждаться. Все будет у твоих ног, только береги мою дочь и занимайся любимым делом. Большего я и не прошу.

Я стараюсь сложить мысли в единое русло:

– И этот контракт вы придумали, чтобы я был связан с ней? – со всё возрастающей тревогой выдаю я, смотря пустым взглядом, ничего не видя в округе.

– Потому что я уверен, что ты справишься и с моей дочерью, и с управлением корпорации. Ничего дурного не случится с тобой и с твоими близкими, пока ты сам не захочешь этого!

И вот… звезды у моих ног. Но на кой они мне сдались? Зачем мне сплетать их в созвездия?

Трудно поверить во всё сказанное. Посмотрев в одну точку в течение несколько бесконечных минут в моей жизни, под треск имитационных дров в камине, выражаю:

– Я не смогу так. Простите. Я не тот, кто ей нужен, – со вздохом, боязнью, тревогой открыто произношу я, словно раскаиваюсь.

Я никогда себе не прощу этого. Никогда. Если буду жить с той, что не вызывает во мне никаких чувств, и к тому же с психически больной. Я лишь смогу поддерживать ее. Он посчитал за меня, что я буду насильно принуждать себя заботиться о его дочери?

И даже если мой поступок можно посчитать бессердечным, то пусть он таким и будет.

Боже, почему я оказался в таком положении?

Через мгновение, в нем вспыхивает все та же злая сила, спрятавшаяся на время, когда он говорил о своей больной дочери:

– Я знал, что ты шелудивый щенок, не способный на настоящие поступки. Ты подобие тех, которых моя дочь встречала до тебя. – Слова метают пламя, подпаливая мою душу. – Все только из-за денег оказывались с ней.

Слышится завывание ветра сквозь полуоткрытое окно. Он треплет мои волосы.

Вскочив с громким воплем, я поспешно выражаю свое возмущение, переходя границу дозволенного, отступая все правила:

– Вы ошибаетесь, раз так считаете. Я был с ней, потому что она здорово справлялась с профессиональными задачами, не более чем. – Сжимаю кулаки с силой так, что белеют костяшки пальцев.

– Я СДЕЛАЮ ВСЕ, ЧТОБЫ ТЫ ВСЮ ЖИЗНЬ МУЧАЛСЯ, ЧТО ОТКАЗАЛСЯ ОБЕРЕГАТЬ МОЮ ДОЧЬ И БРОСИЛ ЕЕ ТОГДА, КОГДА ОНА НУЖДАЛАСЬ В ТЕБЕ! И, ЕСЛИ С НЕЙ ЧТО-ТО СЛУЧИТСЯ, ТО ТОЛЬКО ТЫ БУДЕШЬ ВИНОВАТ В ЭТОМ! – Его суровый тон является ответом на мой, а дьявольская улыбка вызывает чувство отвращения. Стремительный поток речей с большим бешенством продолжает обрушиваться: – Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ НА ОБДУМЫВАНИЕ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС – СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ.

В моих стеклянных, потрясенно распахнутых глазах от стращания, точно ледяная бездна окутала их, – безмолвие, а небо, как и мои внутренности, вмиг накрылось грозными тучами. Безымянный страх с неимоверной тяжестью придавливает меня к земле. Я искал за пределами видимого причину и разузнал его помыслы: он стремится погубить чужую жизнь. Он выражает коварство состарившегося в злобе сердца и решимости добиться всего любой ценой. Уродлива его душа. Это кощунство посягать на мое сердце, заставляя его жить с тем, кто не возвышает его.

Я сажусь на то же место.

– Мы дома, – кричит радостно Белла из коридора.

Взвесив все за секунду, решаю, что самое время сказать ей всю правду и покинуть это чудовищное Царствие со своими заповедями.

«Если ты скажешь правду, у нее может случиться очередной приступ и тогда Брендон с Лилией не простят тебе этого…» – всплывает мысль.

Что же делать?

– Не говори ей ничего, – успевает прошептать король мира сего, обводя меня ненавистным взглядом, шумно дыша, как рысь, готовая накинуться и с жадностью опробовать лакомый кусочек мяса с кровью.

– О, любимый??? – визжит Белла. – Я так рада, так рада… – подбегает ко мне и крепко обнимает. Я продолжаю сидеть в том же положении, не шелохнувшись. – Эй, вы чего такие серьёзные? Мм? Папуль? – Я смотрю, в ней имеет место быть благоговейное преклонение к отцу.

– Обсуждали с Джексоном, что ты… – поспешно вставляет Брендон, но я, похрабрев сердцем, его останавливаю:

– Что нам следует сделать небольшой перерыв, так как… – высказываю я с бьющимся сердцем. – Мне нужно… защитить проект.

– Что, о чем ты, Джексон? – заходит мать Белла, делая озадаченный вид, смотря на Брендона так, будто их продуманный план о том, чтобы впихнуть мне на попечение больного человека, провалился. Сговорились заранее?

Я поднимаюсь.

– Мне нужно побыть одному какое-то время.

– Любимый, что случилось? – Белла не пускает меня к выходу и молвит с ошарашенным взглядом.

– Всё слишком зашло далеко и мне нужно обо всем подумать, – стараюсь сказать убедительно.

– Ты-ты хочешь сказать, что я не нужна тебе? – распахивает она глаза, вот-вот наполняющиеся слезами, вызывающие во мне чувство страха, что ей станет плохо.

– Нет, ты что?! – не зная зачем, говорю я. – Это небольшой перерыв.

– Пап, что ты ему сказал? – орет нервно она, оглушая меня.

– Ничего, – почти спокойно говорит Брендон. – Это его решение, за которое он понесёт потери.

– А сейчас мне нужно идти, – вперив взгляд на входную дверь, говорю я.

– Ты мне можешь объяснить причину? – шумит она, дотрагиваясь руками до моих плеч.

– Прости… – Я делаю движение головой, не означающее ни «да», ни «нет».

– Джексон, уж не ожидала от тебя такого, – с недовольством вставляет мама Беллы. – Я считала, что вы неразлучны и каждый день обязуетесь встречаться. Тем более, что мой супруг предоставил тебе уникальный шанс стать частью его огромной империи.

Обязуетесь?

Стать частью? В контракте говорилось по-другому.

– А чего ты ожидала, дорогая, – обращается Брендон к жене, – так и поступают слабаки.

Я ничего не отвечаю, проговариваю Белле шёпотом повторное «прости», видя в ней слезы, и вырываюсь из этого дома. Она бежит за мной, по порожкам. Я со вздохом торможу.

Ее лицо смутно проступает в подъездном полумраке.

– Я жду объяснений и не тронусь с места, пока ты мне не скажешь, почему ты хочешь на время разойтись со мной! – Она топает ногой – прозвучавший стук каблука воссоздает еще большую угрозу от ее слов.

Я касаюсь ее плеч, припомнив слова Брендона: «Когда она стала поддерживать с тобой общение, она будто стала другим человеком, нормальным, и, кажется, зажила той жизнью, о которой всегда мечтала, без врачей и регулярных анализов…»

– Белла, – отчаявшись, говорю бархатисто, – мне нужно несколько дней, чтобы тщательно подготовиться к выступлению, защитить проект, над которым, как ты знаешь, я работаю. И для всего остального тоже нужно время. – Я упрочаю такими словами фундамент лжи.

– Почему для этого нам нужен перерыв в отношениях? – Она по-прежнему говорит все тем же наставническим голосом и со святой невинной улыбкой.

Соприкасаюсь с ее печальным взглядом, сию секунду ощутив все её чувства, но… когда-нибудь я все равно причиню ей боль.

– Белла… Эта резкая помолвка, настояния твоего отца и…

– Он же желает нам только лучшего, поверь… – Верил до того, как не услышал, что стоит за его поступками. – Джексон, я не дурочка. Выкладывай так, как есть на самом деле! – восклицает она дрожащим голосом. – У тебя появилась другая? – не сводя глаз с моего лица, предполагает она.

– Ч-что? – чуть заикаюсь я с прострелом в сердце.

– Это так, ответь? – Нежный голос становится твердым.

– Белла, мне нужно побыть одному, что в этом такого? – пытаюсь ее убедить. Сейчас точно не время для решающего признания. Если я признаюсь, то сделаю не только хуже ей, но и напрочь погрязну в препятствиях, которые уготовил для меня Брендон. И не только для меня, но и для моей родной души.

Внезапно появляется зловещий отблеск в ее глазах:

– Если то, что ты мне говоришь – неправда, то… обещаю, что я за себя не ручаюсь! – со злобой в сердце пронзает она. – Я сделаю всё, чтобы убить её! – Черные мысли овладевают ею.

– Что ты такое говоришь, дорогая?! – Она усиливает отталкивающее впечатление.

– Говорю правду! Я не потерплю, чтобы кто-то себе позволил влезть в наши отношения! – с глубочайшей ненавистью проговаривает она слова своего папеньки. – Мы их строили на протяжении двух лет, и уже скоро состоится свадьба, день, который я ждала с детства! Съездим после защиты твоего проекта на примерку свадебного костюма? – Пресыщенная жизнью, полной излишеств, она облекает вопрос в утвердительную форму. – Однако мое платье ты увидишь только в день свадьбы! С датой мы определимся потом. – Сердце бьется о ребра, а желудок вздрагивает и рвется к горлу после таких выражений. – Заявление подадим, как только прилетим в Бостон. Папа сделает всё, чтобы этот процесс ускорили. Мне бы хотелось девятого сентября, в нашу с тобой первую встречу двумя годами ранее. – Прямо в день рождения Ритчелл.

Я стою и не знаю, что ей сказать, смотря на нее с какой-то мольбой, чтобы она оставила меня.

– Позже, всё позже, – говорю непослушными губами.

– Я буду очень скучать! Люблю тебя! – вмиг ее злоба испаряется, она с нежностью целует меня в губы, скользя украшенной драгоценными камнями рукой по моей спине, и устраняется.

Оставив в её душе недоумения, я скрываюсь в темноте и, поглощенный живущими силами пещеры, выдвигаюсь на тропу, освещенную лунной половинкой. Тишина, что даже шелест от листиков, колеблемый ветром, не слышится.

Разнообразие бесконечного во всей глубине позволяет раскрыть душу мыслям. Я дышу спокойствием… или оно ложное? И очередная ночь надвигается, и в очередной раз я буду уходить в нее, как во мрак. Я словно с перевязанными тканью глазами, через темные глубокие недра, ступаю на ощупь, и с каждой секундой я все больше отдаляюсь от земного. Судьбоносный перелом, кровожадные перипетия ворвались в мой отрезок жизни, уничтожая внутреннее счастье, которое я успел построить за этот период. Предел изумления был пройден. Жизненные невзгоды сменяются одно за другим, переводя меня из одной темноты в другую.

Свободно вдыхаемый свежий воздух, дующий из бесконечности, из звездных глубин неба, наполняет мои легкие. Обливаясь холодным потом, изнемогая от усталости, со взглядом, устремленным в небеса, я погружаюсь в мучительные дилеммы, воплощая в себе все страдания. Подавленный отчаянием, я чувствую колющую боль под ложечкой.

Эгоистическая любовь имеет последствия. Я был с ней, но не любил ее. Она потратила на меня частицу своей жизни в ожидании взаимной отдачи… а я, а что я? Я чрезмерно проникал средь бездн вселенной только в одну, предавался пустым мечтаниям через горсти звездных пылинок, что придавало моему облику тяжесть, испытывая такую судьбу. Всё это время я сберегал в сердце чувственную радость слияний с любимой и носил ее имя, глубоко начертанное в моем сердце. Заря нашей любви зажгла фитиль в душе. Я сгибался под бременем времени через посеянные во мне сомнения о том, что когда-то увижу ту самую девушку, оживляющую меня, как в ночное время оживает флора и воздымается ввысь, истекая божественными ароматами, ослепляя любовью идущих средь неё. Сердце вмиг заныло от воспоминаний о тех безрадостных днях.

Любви меж мной и Беллой не существует. Любовь, состоящая из иллюзии, является ли живой? И вправду ли она так любит меня, что магически исцеляется от черного заклятия? Не возродить ли нам суд любви, чтобы удостовериться во всем?

Сознание прокручивает: «Я ДАЮ ТЕБЕ СУТКИ НА ОБДУМЫВАНИЕ. НЕ ЯВИШЬСЯ ЗАВТРА В МОЙ ОФИС, СЧИТАЙ, ЧТО НЕ ПОЛУЧАЕШЬ НИ БИЗНЕСА, НИ МОЕЙ ДОЧЕРИ, НИ СЧАСТЛИВОЙ ЖИЗНИ С ТОЙ, ИЗ-ЗА КОТОРОЙ ТЫ ОТВЕРГ МОЮ ЛУЧИНКУ». Теперь я понял, что имею дело с чем-то сильным. Столько мыслей тревожит мой ум. Я засел на могильной глубине, прорубив там яму для бедствий и затащив в нее своё маленькое счастье. И свет Божий падает на меня через маленькую щелку, не доходя до сердца.

Жизнь – это драматический спектакль, в котором мы играем определенные небесами роли, где главное амплуа принадлежит великому актеру – бесконечности.