Счастье в мгновении. Часть 3

Глава 6 Джексон

Николас не на много старше меня, лет так на семь, но еще в восемнадцатилетнем возрасте он взял в жены прекрасную светловолосую Ребекки, родившую ему двух девчонок – Аву и Лили, первой – три года, второй – пять лет.

С приездом моей команды в Мадрид, Николас решил захватить с собой семью, без которой, как он признается, невыполнима ни одна его жизненная цель. Они поселились на время в центре. Я гостил несколько раз у них в Нью-Йорке и всегда с приятным послевкусием уходил домой и с желанной радостью возвращался к ним снова. У них дома особенная атмосфера, отличающаяся настоящей искренностью и удивительным построением домашнего очага, где обязанности по дому возлагаются на каждого, никто никого строго не призывает к хозяйству и не поднимает голоса, на спокойных тонах обсуждая любое разногласие, следующее устранить. Пара сменяет друг друга то в уборке, то в приготовлении блюд, то в воспитании малышек. Николас превосходно готовит, порой, не в обиду Ребекки, вкуснее, чем она. «Его коронным блюдом считается баранина по-каталонски в гранатовом соусе с мятой». По средам и субботам глава семьи уделяет внимание детям, считая это своим долгом, а супруге дается время на себя, дабы путем всяких женских штучек отодвинуть от себя свидание с морщинами. Я весьма удивлен тем, какими отеческими чувствами наделен этот мужчина. Воскресенье у них день приемов. Они приглашают людей, при общении с которыми муж и жена приходят к новым идеям по их бизнесу – издательского центра, основной деятельности двоих. (Он из тех, что не любит, когда о нем часто говорят, поэтому, когда я приглашал всех своих коллег в новый коттедж, он, подавая Милане похвалу о ее стихах, сообщил, что через друга свяжется со знакомым издателем, которым он же и является). И я время от времени попадал на такие интеллигентские сборы, набираясь незаменимой информации о бизнесе. «Попадал не один, а с Беллой, которую и не интересовали беседы, в которых они ничего не смыслила, зато ей по нраву приходились дети, то и дело уводящие её в собственную игровую комнату». Николас один из немногих в моей команде профессионалов, кому полноценно можно перепоручить часть работы и быть уверенным, что этот человек сделает её качественно. И даже то, что многие члены команды уже уехали в Нью-Йорк продолжать работу, мы с Николасом и еще несколько коллег остались в столице до поры, пока не сотворим намеченное. А в планах у нас – несколько важных мероприятий, которые с грядущего дня следует вводить в действие.

Питер знаком с Николасом еще со времен, когда он начинал свою писательскую деятельность и периодически с ним сотрудничает.

Николас, присев, спрашивает:

– Джексон, во-первых, с возращением. Как прошел твой мини-отпуск? Как Италия?

Я не говорил ему подробностей, но и не скрывал, что улетаю в Милан, так как в случае непредвиденных обстоятельств, он мой первый главный заместитель. Николас редко допрашивает, но он не сплетник и ему я доверяю.

– Италия чудесна! Хотелось бы подольше, но работа есть работа…

Он докладывает то негативное обращение, которое поступило к нам в мадридский филиал, прозванный анонимом сектантским объединением.

«Помимо того, ты собирался с Брендоном объясниться, ты забыл?» – припоминаю и чернота заполняет все пространство души. Другого варианта как ясно и без агрессии донести ему еще раз свои мысли и раскрыть сердце –нет. Как же убедить Брендона отказаться от запуска в жизнь той бумажки, что я в неясном, завладевшем мною порыве подписал? Решив отвлечься ото всего, что предстоит мне сделать, я и предложил Милане съездить куда-нибудь, но она в чем-то права – оттягивать момент разговора – сильнее развивать вихрь внутри себя. Беспорядочность, какая-то неопределенность в моей душе. Надо мной нависли черные тучи и чем глубже я вдумываюсь, тем нахожу положение дел чудовищным.

– Джексон, что скажешь? Угрозы этого инкогнито меня не то, чтобы испугали, но заставили напрячься, ибо он, ну или она, намерен их размножить. Мы только открыли филиал в Испании. Проблем с тем, чтобы к нам не приходили студенты, не хотелось бы иметь. И статистика показывает, что поток малый… Но, если взглянуть с другого вектора, то у нас три волны поступающих и пока длится еще первая волна. И вдобавок, новый пиар-специалист, Аделина дорабатывает концепцию по поиску новых каналов общения с инвесторами, партнерами. Сегодня-завтра пришлет письмо, я тебе его сразу же перенаправлю. Джексон, и все же, не хочу вмешиваться в твои дела, но принимать ее на работу, находясь в командировке в Италии, не совсем логично. Ты не общался с ней вживую… – В ту минуту мы были с Миланой на дефиле и целью этой поездки было помириться с ней, а не пропадать в телефоне по работе.

– Николас! – прерываю я его размышления и остро бросаю, сам того не контролируя: – Я все держу под надзором. Сторонних и некомпетентных людей нет и быть не может в моем бизнесе! По отзывам от других людей она достаточно подходит на эту должность. А без критики и непрошенных комментариев никуда не деться. Ты думаешь такие обращения не поступают в Нью-Йорке? Там их пруд пруди. Всегда есть те, кто нам завидует. Мы быстрорастущая компания и в сравнении с другими образовательными направлениями занимаем лидирующие места два года подряд.

– Ну что ж, твоя правда.

В этот момент Аделина высылает ему свои разработки и, открыв электронный документ, он принимается читать вслух и истолковывать со своей стороны, одобряя подобранные ею методики.

Решив записать пару из них на бумаге, я выдвигаю ящик и, взяв ручку, подмечаю посторонний предмет – небесно-голубую коробочку небольшого размера, на которой написано:

Я не знала, что подарить тому, у кого всё есть и решила подарить тебе звёзды. Это ночник «Вселенная на ладони». Ты можешь зажигать его каждый раз, когда звезды в твоей душе погаснут, рассыпавшись с грохотом на землю, и взирать до тех пор, пока не почувствуешь тепло в своей груди…

С любовью, твоя Милана.

Не в силах противостоять улыбке, я озаряюсь будто лучом света и таю, как облако. Она не знает, что я люблю её больше всего на свете.

– Джексон, каким будет твой ответ? Продвигаем ее механизмы? – Он заканчивает читать, а я не перестаю думать о том, как бы хотел прижать её к себе в это мгновение и никогда, никогда не отпускать от себя ни на шаг.

– Продвигаем, – машинально отвечаю я и мечтательным взглядом ворошу в памяти, как зайдя в кабинет, тридцать минут назад застал этого ангела за общением с цветком. «Доброта спасет мир». С ней я понял, что и у меня есть душа.

– Джексон, замечу, что ты явно несосредоточен на работе, если тебя что-то заботит, то…

– Нет-нет, думаю о том, что…

Он не дожидается моего ответа:

– Расскажешь?

– Что? – Улыбка не стирается с моего лица.

– Что случилось?! – Он тоже улыбается. – В тебе что-то изменилось.

– Когда-нибудь я скажу, но не сейчас.

– Хорошо. Будь по-твоему. Так, утверждаем? – указывает на средства, отмеченные пиар-специалистом.

– Утверждаем. Можешь не пересылать мне.

– Я передам ей. Побежал. На связи.

И попрощавшись с ним, я бегу к своей любимой звезде, со вселенной в руках.

Через окна мне видится любимая, стоящая у моей машины и пишущая что-то в своем дневнике. Улыбнувшись, я мчусь к ней, сбивая всех проходящих через турникет у входа в бизнес-центр. С нечеловеческой силой я рывком обхватываю и привлекаю это хрупкое тельце к себе.

– Спасибо, любимая, спасибо за звезды!

– Ты видел? Ты уже видел? А ты включал их? И как тебе освещение? В механизме семь режимов. Ты все попробовал? Всё работает? Ты разглядел планеты? – Девичьи речи проникают в мои уши. Вместо слов я так плотно придавливаю к себе этого ангела, что она лепечет смеющимся голоском:

– Мне больно-больно, любимый. Почему не отвечаешь?

Но я не воспринимаю значения вопросов, я зарываюсь в этих объятиях, которые будто снова и снова зажигают во мне какой-то свет. Ее любовь как глоток чистого воздуха среди удушающего безразличия.

Ощутив в себе потребность слышать её особенный смех, как у птички, я пробегаю пальцами по ее ребрам, щекоча ее. Она заливается смехом, пытаясь вырваться из моих сильных рук, но ей не удается, что смешит меня, и мы хохочем на всю улицу.

– Джексо-о-о-н, пожалуйста, прошу-у-у-у, отпусти-и-и-и, – и чирикает смехом, как воробушек, – на нас же все смотрят, – едва всполошенным тоном добавляет она. – Что на тебя нашл…о…о…о…

Закатившегося меня от смеха, останавливает вдруг слышимый вдалеке-вдалеке голос Николаса, но наведенного не на меня, а на другого человека.

– Хорошо, хорошо. – Я прекращаю и не перестаю смотреть на лихорадочно яркие губы Миланы, не от того, что они покрашены, а от естественного жара, овладевшего ею в момент борьбы с щекотками.

– Тольк…о п…опроб-у-й-й «ещ…с…ё…», – смех в ней еще сохраняется, и она заглатывает буквы в словах.

– Попробую-попробую, вечером, – уже чуть став внешне серьезным, я все равно играюсь с ней. – А если мы в течение пяти минут не сядем в машину, то смеем показаться родителям и детям неответственными.

– Время! – Она с ужасом глядит на часы и запрыгивает внутрь.

Надев солнечные очки, я сажусь и нажимаю на газ.

– Я так счастлива, что мой подарок смог так тебя восхитить! Я так желала сделать тебе приятное, но не знала, что подарить…

– И подарила вселенную…

Широкая улыбка протягивается до ее ушей.

– Ты не ответил, ты убедился, светильник рабочий?

Я машу головой в стороны.

Сделав недовольную рожицу, и произнося: «И как ты можешь восхищаться, если еще не «зажигал вселенную»?!», она мигом вставляет батарейки в разъем своими длинными тоненькими пальчиками. Замедлив движение на светофоре, я поворачиваю голову и созерцаю звезды, планеты…

– Когда меня не будет рядом, включай звезды… Может, найдешь среди них особенную, которая затмит остальные.

– Уже нашел.

– Какая? Покажи! Эту? – Она показывает на полярную звезду.

Я еду, отвечая:

– Та, что правее.

– Эта, что ли? Это же Сатурн, Джексон. А почему именно Сатурн? Он обладает мощнейшим магнитным полем! Его кольца считаются самыми необычными и красивыми, и я читала, что они могут со временем исчезать. А еще сутки на этой планете длятся чуть больше десяти часов.

Я издаю смешок, одновременно поражаясь ее знаниями о планетах солнечной системы. Космология взаправду таинственная наука, которую я уже, как год, почитываю сам в свободное время, но пока не буду говорить своей любимой – замучает без конца задавать вопросы.

Поясняю со звонким смехом:

– Я про ту, что порой без умолку может щебетать.

– Я? – так удивляется она, будто и вправду не поняла, что речь все это время шла о ней.

– Ты, родная. – И говорю мысль, пришедшую в голову: – Несмотря на то, как с тобой обошелся отец, он помог рождению яркой звезды на этой земле. Эта звезда настолько яркая, что затмевает все другие звезды, которые я знаю.

Она молчит, засмотревшись вдаль.

– Джексон, давай не будем. Потом. Как-нибудь потом.

Милана включает мою флеш-карту и, звучавшая песня «End of time» Westlife, перекрывает мои слова:

– Но мы все равно поговорим. Не сейчас. Но вечером.

Всеми инструментами общения она уводит меня от темы, на которую я хотел с ней поговорить:

– Ты мне лучше расскажи, что Николас говорил про меня?

– Ничего не говорил! И! – Я поднимаю указательный палец вверх. – Я больше не буду тебя запускать в офис! Познакомилась со всеми и хватит! А то некоторые мужчины пораскрывали рты, увидев тебя! Всё! Будем работать где-нибудь в другом месте! Там, где на тебя буду смотреть только и только я!

– Джексон, это же глупости, ну и пусть смотрят! Они меня не волнуют.

– Зато они волнуют меня! Нет! Это решенный вопрос!

Она закатывает глаза.

– И я всё видел, – подчеркиваю ее жест словами, делая музыку громче и вслух начинаю петь эту песню своей любимой группы:

– I will love you 'til the end of time

Until the end of time

Until the end of time…15

Воспользовавшись остановкой на светофоре, нежно потянувшись к губам своей звезды, она, коснувшись ладошкой моей щеки, приближает меня к себе и робко целует.

Ставлю машину в тень и, заметив боковым зрением ее пальцы на дверной ручке, приказываю:

– Не смей!

Закатив глаза и засмеясь, она все же слушается меня.

Я выхожу и открываю дверцу со словами, подавая руку:

– Прошу, мадемуазель!

– Вы такой любезный, сэр Моррис!

Войдя в образ партнера и партнерши исключительно по рабочим мотивам, – тяжело не взять ее руку – мы вдвоем торопимся в здание театра, но раздающийся нам вслед жалобный голос обездвиживает нас:

– Помогите добрые люди. Господь воздаст вам. Я остался один. Я потерпел автокатастрофу. Моя семья погибла. Я остался один…

Полуоборачиваемся.

Седой старик, без одной ноги, в рваных лохмотьях, сверху укрытый рыжим полушубком в тридцатиградусную жару, сидит у пешеходного перехода в инвалидной коляске и играет на скрипке. Рядом с ним стоит коробок, из которого под гуляющим лучом солнца сияют несколько монет. Зловонный запах, доносящийся от него на большом расстоянии, отпугивает проходящих мимо, которые, прикрыв нос ладонью, увеличивают шаг и отбегают в сторону.

– Джексон, надо бы подойти к нему…

Отвесив смешок, бормочу:

– Милая, отложим добрые дела, мы задерживаемся и…

– Джексон! – гневится она, так как я не поддерживаю ее. – Ты не слышал? Он одинок, он потерял своих близких… Мы должны помочь ему. Как красиво он играет на скрипке! – Ее глаза влажные от жалости, которую она чувствует в эту минуту. – Ты только посмотри на несчастный вид этого брошенного…

– Я не раз видел, как под такими жалостливыми прятались миллионеры! Идём! Нам некогда! – Порывы ветра на зло подносят к носу тухлейший запах биологических отходов, словно на нем сдох какой-то скот, и я непроизвольно начинаю сердиться.

– Нет! Он не такой! – противится она, как ребенок.

– Да к нему же не подойдешь?! Несет за километр! И какая разница: несчастный вид или нет. Мы не обязаны помогать всем бомжам мира и зацикливаться на их не сложившихся жизнях! Нам звонят уже родители детей… – Второй телефон разрывается от вибрации.

– И пусть запах, это не проблема. К тебе, что, возвращается, хладнокровие?!

– Причем здесь это?! – возмущаюсь я и рукой тяну ее к себе, пытаясь насильно увезти от бродяги и вырвать из нее согласие на моё рациональное решение поспешить к моделям. С упреком в голосе, надеясь, что он подействует на неё, ворчу: – Не ты ли мне кричала, что мы уже опаздываем?! Некрасиво будет опозориться в первый же день перед родителями. Мамы, наверняка, переживают и уже жалеют, что притащили своих малышей.

– Успеем! Не будь злюкой. Объясним всем на месте причину нашей задержки. Ты посмотри, какая морщина вылезла у тебя на лбу?!

– Что? Какая морщина? – И отпустив ее руку, я трогаю свой лоб в то время, как она, ловко и обманным путем вырвавшись из моих рук, убегает к нему.

Что за упрямство, растущее с каждым днем в этой женщине? Ее сострадание ко всему живому и неживому сводит меня с ума! Безумная женщина! Безумная!

Я опаздываю на целых пять минут. Перфекционист внутри меня злится, бьется кулаками о стенку живота, сильнее раздражаясь. Джексону Моррису же нечего делать, и он подкармливает бомжей. «Надеюсь, нас никто не видит». Положив руки на пояс, из-под очков я наблюдаю за ней – ласково с улыбкой, спрося, как он себя чувствует, она высыпает весь свой кошелек ему в коробку и в спешке возвращается.

– Всё, бежим! – сурово восклицаю я и, шагнув, слышу в спину:

– Джексон! У меня в сумке в машине бананы оставались, давай ему отдадим?!

С недовольством испустив воздух, я уже с агрессией выражаюсь:

– Ты издеваешься?

– Тебе жалко?

– Милана!.. – нервически прорывается из меня.

Звонящий её телефон отвлекает нас:

– Это Марк. Они с мамой поссорились. Воображаю, что он звонит, чтобы об этом поговорить.

Напряжение и обеспокоенное выражение её лица, плотно утвердившееся за мгновение, заботит меня и раздражение постепенно снижается.

– Если ты не хочешь, могу я ответить…

– Джексон, я должна с ним поговорить, узнать про маму… Тебе лучше идти, а то нас сочтут совсем безрассудными.

Аллилуйя! К ней вернулось самообладание!

– Я понимаю тебя, – поглаживаю ее за плечо и, не противоречив ей, я немедленно стремлюсь к входу, в зал, который предоставили нам для подготовки к выступлению.