Сдалась орку по собственному желанию (СИ)

Глава 8

Проснулась я от тишины. Редкой, густой, как сливки. Такой, в которой не слышно даже собственных мыслей — только дыхание.

Над головой чёрный тканевый полог, пахнущий дымом и чем-то терпким, степным. Под щекой — мягкая шкура, под локтем — жёсткий валик. Тело впервые за двое суток не вздрагивает от каждого шороха: рядом безопасно.

Это про Рагхара.

Он сидел у выхода, силуэт на фоне предрассветного неба — широкие плечи, голова, чуть склонённая к костру. Он палкой поводил углём в золе, будто пишет на земле что-то, что может прочитать только он и ветер. Костёр шипел, в пологе гулял прохладный поток, и я подумала: «Вот бы так — всегда».

Потом вспомнила надпись на своей двери, огонь, взметнувшийся рыжей гривой, и как Рагхар держал меня, пока горел дом. «Пусть сгорит. Зато ты цела». И снова стало щемко — но не так, как вчера: щемота была с тёплой серединкой.

— Ты не спал, — сказала я, садясь и подтягивая на себя плед.

— У нас нет такого обычая, — ответил он негромко. — Когда у дверей — враги.

— Враги? — я приподнялась. — Прямо у леса?

— Пока нет, — по паузе было ясно: «пока» — ключевое.

Снаружи кто-то прошаркал, зевнул — заглянул Угрюмый, кивнул мне как своей, поставил рядом котёлок с кашей и исчез. В лагере орков утро начиналось тихо: меньше суеты, больше дела. Вон — один уже правит подпруги, другой точит нож, последний переплетает верёвки. Ни тебе склоков, ни «а у Машки корова опять в грядки, пожрала все огурцы».

И всё-таки я почувствовала — что-то снаружи сместилось. Воздух сменил шаг, как человек, который вдруг решил идти тише.

Внутри ребром встала тревога, мы с Рагхаром переглянулись.

— В деревне? — сказала я.

— В деревне, — подтвердил он.

До нас докатился вялый, но узнаваемый гул: сход. В такие утренние хоры деревня обычно упражнялась по поводу «кто козла выпустил» или «кто с кем под сеновалом». Сегодня — «ведьму искать». Отлично. Я-то думала, мой утренний план — пожевать кашу, сделать вид, что я батон, и снова упасть носом в шкуру. Вместо этого — горячие судебные мероприятия.

— Один из проверяльщиков вернулся, — сказал Рагхар, глядя поверх полога туда, где деревня. — С парой мужиков.

Я невольно хихикнула:

— Тебе смешно, — констатировал он.

— Мне помогает, — подняла ладони. — Иначе я начну крушить, а это не вписывается в мой вид «мирной полукровки с пирожками».

Он кивнул как-то одобрительно: мол, правильная стратегия.

И тут это началось вновь.

Не сон. Зов. Тонкий, как серебряная нить. Не из головы, а где-то из леса.

— Элирэнна… — мягко, с легкой улыбкой на конце. Я чувствовала, что знаю это имя с детства, как знала, что молоко с мёдом лучше пить тёплым.

Я резко втянула воздух, пальцы сжали плед. Рагхар заметил и одним взглядом спросил «где?».

— От реки, что в лесу, — прошептала. Горло вдруг стало сухим, как дорожная пыль. — Надо… мне надо к бане.

— Война — а ты в баню? — бровь у него взлетела.

— Если меня и ловить — то чистой, — попыталась пошутить. — И… там тише.

Он оценивающе оглядел меня, сдержал обычное «нет» и коротко кивнул:

— Я буду рядом. Но не близко.

— Почему?

— Потому что приличие.

«Ага, конечно, — подумала я, — приличие в лагере орков». Но кивнула. И платок надела поплотнее — уши прятать ещё важнее, чем собственный страх.

Баня у речки была старая, пахла горячими камнями, мятой и прошлым летом. Низкая дверь, рассохшиеся брёвна, у порога — корыто, где деревянные кораблики у детей сражались с мылом.

Я зашла, подкинула воды — камни вздохнули паром. Пар увесистый, густой, как вчерашние слёзы. Села на лавку, уткнулась лбом в ладони и просто зарыдала.

— Ушла бы, — всхлипывая, сказала я сама себе. — Ушла бы, будь куда. С такими ушами нигде не проживёшь. Тут — «не наша». Там — «слишком людская». Иди туда, не знаю куда…

— Туда, где не спрашивают чья ты, — ответал пар. Или мне показалось. — Элирэнна…

Серебряная нить снова дотронулась до виска. Не та, чтобы тащить — та, чтобы помнить. Я закрыла глаза: осока по колено, белые цветы, смех… лица нет, только ощущение плеча рядом. Тёплого. Родного? Я не знаю. Во мне смешались два мира: ругань бабки, тесто на руках и память на целебные травы.

Дверь тихо скрипнула.

Я подскочила, схватилась за полог, который играл роль занавеса, и пискнула — от неожиданности, а не от целомудрия. Лицо горело, глаза красные, состояние «сейчас разревусь или укушу».

— Я… — сказал Рагхар от порога и замолчал.

Рука у него вытянулась вперёд, а на конце — рукоять копья. На рукояти — свернутое полотенце.

— Чтобы прилично, — пробасил он, взгляд отвел в стену.

Я невольно рассмеялась сквозь сопли:

— Ты часто заглядываешь дамам в баню?

— Только тем, кто кидается хлебом, — серьёзно ответил он.

Мы стояли вот так: я — по шею в паре, он — как огромный шкаф, между нами — полотенце на деревянном копье.

— Рагхар, — сказала я тише. — Спасибо.

— За полотенце?

— За то, что рядом.

Он хотел что-то ответить — не успел.

Снаружи шорох. Потом второй. Потом едва слышный шепот — про «ведьму», «уши» и «проверяльщика». Доска за печью хрустнула.

Я замерла, пар распух в лёгких.

Рагхар переложил копьё в левую руку, правой прикоснулся к двери и жестом показал мне: не шуми. И вышел.

Выдохнула. Потянулась за полотенцем. И вдруг поняла: я не одна. Зов снова дотронулся до меня, и на этот раз он был совсем близко. Как будто кто-то стоял у самой стены, пальцами бил по брёвнам — тук-тук-тук.

— Элирэнна…

— Мэл! — одновременно рявкнул Рагхар снаружи.

И сквозь щёлку между брёвен я увидела тень. Узкую. Федька? Или… проверяльщик? Тень вздрогнула и побежала.

Я дёрнула полотенце на плечи, схватила в охапку одежду и бросилась к двери.

Снаружи — плеск, топот, мат. Рагхар нёсся вдоль стен бани, и я побежала за ним босиком, чувствуя каждой подушечкой ног холод земли.