Семь дней страсти

Глава 14

— Он очень странный парень, — сказал старый лодочник и даже немного высунул язык, обдумывая свои слова. — Необычный.

— А чем он необычен? — Ланкастер постарался скрыть свое разочарование.

Похоже, все вокруг были едины в том, что Брэм — странный человек, но никто не мог объяснить почему.

— Насколько я могу судить, у него нет души, — предположил старик, пожимая плечами, как будто это было самое обыкновенное наблюдение.

— Нет души, — бесцветным голосом повторил Ланкастер.

Старый лодочник утвердительно кивнул.

— И вы говорите, что он бывал здесь.

Крошечный постоялый двор утонул в торфяном дыму и до стропил был набит рыболовными сетями. Вряд ли это место подходило для графской прислуги.

— Да, очень часто. И три дня назад заходил промочить горло.

— Что он ищет? — спросил Ланкастер, хотя уже понимал, что ответ будет туманным.

— Не знаю, он никогда слова не скажет.

— Ну, хорошо. — Николас хлопнул шляпой по колену. — Спасибо, что уделили время.

Ланкастер надел шляпу и осмотрелся вокруг, желая убедиться, что никого нового на постоялом дворе не появилось, но на него смотрели все те же пять человек. Он поднял руку, прощаясь с ними, и вышел на улицу.

Если он правильно помнил, а он не был в этом уверен, до земли Ричмонда было пять часов хорошей езды в экипаже. Чуть меньше, если ехать верхом. Возможно, Брэм приезжал каждые несколько дней и сразу же возвращался домой.

Несмотря на дождь, Ланкастер не стал садиться в экипаж и направился к узкой улочке, где жила семья Адама. Вчера мать мальчика была взволнована визитом виконта и напугана тем, что ее сыну предстоит жить в доме, населенном духами. Она и соглашаться не хотела, и отказать не могла. Ник чувствовал вину за причиненное неудобство, поэтому бодро шагал под дождем, чтобы пожелать доброго дня женщине и сообщить, что ее сын прекрасно устроился.

После этого он зашел к миссис Пейнтер проведать миссис Пелл, но, когда дождь ненадолго прекратился, она, оказывается, отправилась домой. Оставалось надеяться, что она уже на месте и усердно трудится над мясным рагу к сегодняшнему ужину.

Николас, чувствуя себя немного потерянным, прежде чем сесть в экипаж, оглянулся на дорогу. Все это время он почти не переставая думал о Синтии.

В тот момент, когда они с Синтией остались наедине в маленькой комнате, ему казалось совершенно естественным заняться с ней любовью. Она с радостью отдалась ему. И он с легким сердцем принял ее дар.

Но теперь он дрогнул. Что же он сделал? Он не может жениться на ней, но теперь не жениться невозможно. Она может быть беременна, хоть он и принял меры предосторожности. Она была такой красивой, соблазнительной и пылкой. И такой знакомой, несмотря на новизну его физического влечения.

Ланкастер в задумчивости потер лоб. Нет, ему не следовало заниматься с ней любовью. И все же мысль о том, чтобы отказаться от этого, острым кинжалом пронзила его сердце.

Еще тяжелее было от мысли расстаться с ней, когда это приключение закончится.

Он не мог жениться на ней, но и не жениться не мог.

В висках качала пульсировать, боль. Скоро, они приедут в Кантри-Мэнор. Нужно придумать, что сказать Синтии. Хорошая мысль — сказать, что они не могут больше этим заниматься. И что потом?

Эта мысль вызвала новый приступ боли.

— Джеймссон! — окликнул Ник кучера, стукнув кулаком по крыше экипажа. Открылось небольшое окошко. — Отвези меня в Оук-Холл.

Ответ Джеймссона унес ветер, но окошко закрылось.

Ланкастер не поедет домой — он хочет задать несколько вопросов мистеру Камбертсону. Узнать подробности про тот долг и про таинственные появления Брэма. Если он задержится там подольше, может быть, ему придет в голову мысль о том, как быть с Синтией Мерриторт. Сейчас он думал только о том, как решить ее проблемы.

Брэм оставался тайной. Его личность, его местонахождение, его намерения. Может, Ланкастеру следует просто убить его. Синтия сказала, что он не причинял ей боли, но он допустил, чтобы ей сделали больно. Он стоял рядом и наблюдал, как на нее нападает монстр.

Кроме того, Николас запланировал убить Ричмонда. А еще было это животное, Джеймс. Три убийства. Это переходит все границы. Скорее всего, Синтия не оценит эту коллекцию трупов.

Может быть, Брэм заслуживает не убийства, а лишь хорошей взбучки. Остаются два убийства. Два — это справедливое число? Зверь, прятавшийся в нем глубоко внутри, похоже, остался доволен.

Спустя пять минут Ник постучал в дверь Оук-Холла, и она моментально открылась перед ним.

— Бы получили мое письмо?

Ланкастер с удивлением смотрел на Камбертсона, который уцепился рукой за ручку двери и не отпускал ее. Куда же делся немощный старый лакей?

— Проходите, проходите, — бормотал Камбертсон, махая рукой.

— О каком письме вы говорите?

— Я отправил вам письмо с этой ненормальной служанкой. Разве вы его не получили? Господи, сколько же испытаний может выпасть на долю одного человека?

Ланкастер внимательно посмотрел на отчима Синтии и молча последовал за ним по коридору в запущенный кабинет. За дверью кабинета спал в кресле дряхлый лакей.

— Брэм опять приходил, — рявкнул Камбертсон, обойдя стол и плюхнувшись в кресло.

— Сегодня?

— Нет, вчера днем. Напомнил мне только, что лорд Ричмонд хочет знать, когда моя Мэри вернется. Больше ничего. Я ответил, что это не имеет значения. Девочке только тринадцать лет!

— И зачем вы мне это рассказываете?

— Вы единственный человек в округе, который может меня понять.

— Я? — Ланкастер раздраженно покачал головой. — Что я должен понять?

— Каково жить под таким давлением. Жить со всеми долгами, без надежды на будущее.

Ланкастеру хотелось плюнуть в лицо этому человеку и заорать, что между ними нет ничего общего. Но он только поправил манжеты и смотрел на пятно, образовавшееся на пыльной поверхности стола.

— Я знаю, вы считаете, что я неправильно поступил с Синтией, но я хотел, чтобы она удачно вышла замуж. В конце концов, ее отец был благородным человеком. Ей нельзя выходить замуж за человека более низкого происхождения. Я делал все возможное, чтобы чтить его имя.

— Сколько вы должны Ричмонду?

— Тринадцать тысяч, — пробормотал Камбертсон.

Тринадцать тысяч фунтов. Это немного. Это не стоило жизни молодой девушки. И уж точно не стоит жизни двоих. Но на этих землях такой доход можно получить примерно за пять лет, при условии, что Камбертсон еще не распродал большую часть угодий.

— И что вы собираетесь делать? — спросил Ланкастер.

— Что я могу поделать? Однажды он уже пригрозил притащить меня в суд. Надо было либо отдать ему Синтию, либо продать землю. Без земли мы остались бы ни с чем.

— А без Синтии у вас все было бы в порядке.

— Конечно, все было быв порядке, — огрызнулся Камбертсон. — Она бы все равно рано или поздно вышла замуж. И без Мэри мы обойдёмся, если только я смогу убедить в этом свою жену.

Удивительно, но в глазах этого человека, похоже, блеснули слезы. Но не исключено, что он больше печалился о долгах, чем о судьбе дочерей. Ланкастер понимал, как это ужасно — продавать свои земли, но если Камбертсон распродаст свою семью, кому он потом передаст землю?

Если Николас уберет Ричмонда, вся ситуация может разрешиться. Разумеется, долг семьи останется и перейдет к наследнику.

— Вы считаете, Брэм — наследник Ричмонда? — поинтересовался Ланкастер.

— Возможно, — пожал плечами Камбертсон. — Ричмонд был трижды женат.

— И овдовел.

— Я никогда не слышал о наследнике, — продолжал Камбертсон, не обращая внимания на резкий тон гостя, — но понятно, что он родственник.

— Вы можете разузнать поточнее?

Ланкастеру не хотелось, чтобы судьба Синтии и ее сестры оказалась в руках человека, у которого нет души…

— Знаете, он ведь спрашивал о вас, — опять пожал плечами Камбертсон.

— Кто?

— Брэм.

А вот это уже вызывает беспокойство. У Брэма не было никаких причин интересоваться Кантри-Мэнором.

— И что же он спрашивал?

— Спрашивал, кто вы и почему вернулись.

— И что вы ему рассказали?

— Я ответил, что вы виконт и можете навещать свое имение в любое время, когда вам захочется. Я посчитал, вы скрываетесь от кредиторов.

— Ну и правильно.

Хорошая причина, чтобы пребывать на этом безлюдном побережье. Намного логичнее, чем компания с мертвой девушкой, которая на самом деле жива.

— Итак, — отчим Синтии так громко прочищал горло, что Ланкастер вздрогнул от удивления, — вы сказали ей?

— Я не понял, простите.

— Вы передали привидению мои слова?

Ланкастер видел, как он нервно потирает руки. Ему смешно было отвечать на этот вопрос, но Камбертсон был настроен серьезно.

— В полночь в темной комнате я прокричал ваши слова, но не могу утверждать, было там в этот момент привидение или нет.

— Оно не ответило вам?

— Я почувствовал странное тепло во всем теле.

— Правда? — удивленно поднял брови Камбертсон. — Доброжелательное отношение?

— Точно.

— Это хороший знак, — печально кивнул Камбертсон. — Может, она успокоится, если узнает, что я не сержусь на нее.

Устав дурачить Камбертсона, Ланкастер сдвинулся на край стула.

— Не знаете, Брэм все еще здесь?

— Он сказал, что намерен объяснить мою позицию Ричмонду, поэтому, думаю, он отправился домой.

— Напишите мне записку, если он появится опять. Я сам зайду. — У двери виконт остановился и посмотрел па старого лакея. — С ним все в порядке? Какой-то бледный у него вид.

Камбертсон хмыкнул и махнул в сторону лакея рукой. Поэтому Ник понадеялся, что старик спит, но не печным сном.

Завернув за угол коридора, Ланкастер остановился и повернулся к закрытой двери небольшой столовой, примыкавшей к кухне. Он толкнул дверь ладонью, и она распахнулась, открыв ему яркий квадрат портрета Синтии. Емуказалось, что теперь, когда он знает, кто его автор, портрет будет смотреться по-другому, но он показался ему еще прекраснее. На этот раз, глядя на упрямый подбородок и раскосые глаза, он почувствовал приятное спокойствие.

Николас наклонился к портрету, чтобы рассмотреть подпись. Манро. Джеймс Манро.

Подонок он, этот Манро. Но как художник, он сумел уловить эфемерное мерцание красоты Синтии. Ее блестящие глаза. И еще нечто, что определялось не красивой фигурой, а духом. Она была упрямой, по одновременно излучала покой.

Глядя на портрет, Ланкастер словно почувствовал какой-то щелчок внутри. Он женится на ней, к чертям семью и состояние. Он найдет способ сделать это.

Брэм уехал, пусть на время, значит, завтра они смогут весь день заниматься поисками клада. Они найдут эти проклятые сокровища, или он умрет в их поисках. И если там действительно клад… Черт, золото, которое поможет купить свободу Синтии, купит и его свободу.

— Подлец, — прорычала Синтия, когда Ник триумфальным жестом поднял бокал с вином. — Животное.

— Бедняжка, — ухмыльнулся он в ответ с притворным сочувствием. — Обманутая опытным джентльменом.

Миссис Пелл качала головой и постукивала рукой по столу.

— Вы двое ведете себя так, словно играете на деньги вместо бобов. — Она бросила одну карту Нику, потом положила руку на стол ладонью кверху. — Хорошо, что это не так, иначе вы оба разорились бы. Так-то вот.

Синтия с Ником успели заметить, как последние несколько высушенных бобов переместились в кучку миссис Пелл.

— Проклятие, — пробормотал Ник и тут же получил замечание от миссис Пелл.

— Послушайте, милорд. Можно подумать, что вам никогда не доводилось находиться в обществе приличной молодой женщины. Я отправляюсь спать.

Она развязала фартук и повесила его на спинку стула.

— Старая я стала, чтобы сидеть позже десяти часов. Спокойной ночи.

Когда за ней закрылась дверь, Ник вопросительно поднял брови:

— Приличная молодая женщина?

Синтия вспыхнула, заметив блеск в его глазах и тихо засмеялась:

— Ты все-таки подлец.

— Я счастливый подлец.

Он сказал «счастливый». Синтия улыбнулась, глядя на свои оставшиеся карты, и бросила их на стол. Она тоже была счастлива.

Ею овладело беспокойство, пока Ника не было дома. Он уехал серьезным и хмурым, но когда вернулся, был все тем же очаровательным другом, каким она знала его много лет назад. Не изысканным и безупречным, а непринужденным. Счастливым.

— Нам завтра снова рано вставать, — сказал Ник, и сердце Синтии взволнованно заколотилось в груди в предчувствии наступающей ночи.

Мощная волна страсти захлестнула ее, вызвав напряжение во всем теле.

— Тогда лучше лечь спать, — пробормотала Синтия, украдкой поглядывая на него сквозь ресницы.

Улыбка Ника смягчилась, он потянулся через стол и взял ее за руку.

— Мы больше не можем делать это, любовь моя.

«Любовь моя…» Как будто она по-настоящему была его любовью, подумала Синтия. Это все, что она слышала в это мгновение. Она выпрямилась и вырвала руку, изображая стеснение.

— Что мы не можем больше делать?

— То, чем мы занимались раньше. Я не могу так…

— А как можешь? — Синтия прищурилась и наклонилась к нему ближе.

— Син… — Его беспомощный вид выражал искренние извинения.

— Прости, Ник, но ты… Ты познакомил меня с восторгом слияния двух тел и теперь не можешь отказываться.

— Я не собирался ни с чем тебя знакомить!

— Но познакомил, ничего не поделаешь. Может быть, еще бокал вина?

Ник скрестил руки на груди.

— Синтия Мерриторп, послушай меня. Мы не будем больше заниматься любовью. До тех пор, пока не поженимся.

— Мы… — Его слова как молния пролетели по комнате. — Что ты сказал?

— Выходи за меня замуж, Синтия.

— Нет!

Ник улыбнулся и потянулся к ней, переплетая свои пальцы с ее.

— Пожалуйста, окажи мне честь, стань моей женой.

— Нет! — На лбу у Синтии выступил пот, а сама она задрожала от внезапного озноба. — Глупец, ты же обручен.

— С женщиной, которая меня ненавидит.

Синтия попыталась вырвать руку, но Ник крепко держал ее.

— Ты говорила, что хочешь, чтобы я был счастлив, Синтия. Брак с тобой сделает меня счастливым.

— Не говори так.

— Но это правда. Я буду счастлив.

Большим пальцем он гладил костяшки ее пальцев, и в глубине тела предательски задрожали запретные струны. Неужели он предлагает ей то, о чем она когда-то мечтала?

«Они полюбят друг друга. Весь мир вокруг них замрет. Они поженятся очень молодыми и переедут в Лондон, и весь свет будет восхищаться силой их страсти».

Но нет. Этого не случится. Если он женится на ней, они не смогут позволить себе светскую жизнь в городе. И свет будет недоумевать по поводу ужасного безрассудства этой пары.

— Мы не можем пожениться. Даже если ты не женишься на той женщине, меня ты не можешь взять в жены.

— Могу и возьму.

— А мое слово значения совсем не имеет?

— Но я думал… — От ее слов блеск в глазах Ника пропал. — Я люблю тебя, Синтия.

Черт! Да как он может бросаться такими словами? Как он может смотреть на нее ясными карими глазами и быть таким убедительным?

— Ты любишь меня как друга.

— Я люблю тебя как женщину. Я никогда никому не говорил этих слов. Я даже никогда не думал об этом.

Синтия не могла поверить его словам. За это время Ник должен был влюбиться и разлюбить десятки раз. В душе он всегда был романтиком. Он, несомненно, любил много женщин.

Комната закружилась у нее перед глазами. Только Пик оставался неподвижным и невозмутимым центром этой карусели. Ее покорил его теплый взгляд.

— Я сказал, мы не можем заниматься любовью, пока не поженимся.

— Я думала, ты избавился от этой глупости! Ник, послушай. Пожалуйста. Даже если ты действительно любишь меня, это продлится недолго, лишь до тех пор, как нагрянут кредиторы.

— Я счастлив здесь, с тобой, и мне ничего не надо, кроме кухонного стола и горшка с тушеным мясом.

Господи, он опять стал похож на себя прежнего. Молодой и надеющийся. Ее глупый Ник. Человек, которого она всегда любила.

— Это нереально. Просто нереально. А что будет с твоей семьей? От тебя зависит жизнь брата и сестры. Тебе нужно заниматься своими имениями. Твоя семья просто возненавидит меня. Они все возненавидят меня, а потом и ты будешь ненавидеть меня вместе с ними.

— Откуда у тебя такие мысли? — Ланкастер загадочно улыбнулся.

— Я жила в семье, которая более пятнадцати лет находилась в долгах. Ни о чем другом, кроме этого, там не говорили. Деньги. Деньги. Можем мы позволить себе новые платья? Нет. Но если новое платье поможет мне найти хорошего мужа, тогда как? Если мы продадим ковры, соседи заметят? Если они заметят, не станут ли их сыновья косо смотреть в нашу сторону и сторониться брака со мной? Но если мы не продадим ковры, мы потеряем лошадей, а это уже будет трудно скрыть.

— Син…

— Тут не до любви, Ник, если ты не можешь заплатить прислуге. Или когда твоя мать каждый вечер плачет над чашкой чая, а сестра вынуждена выйти замуж за лавочника и тем самым прекратить свое существование в глазах светского общества. Много лет я была проклятием для своего отчима. И не хочу стать твоим проклятием.

Во время разговора Ник не сводил с нее глаз и теперь продолжал смотреть ей в лицо.

— Я знаю, что такое жертвовать собой ради семьи, Син. Поверь мне, я правда знаю. Я понимаю свой долг и обязанности.

— Тогда ты должен знать, что мы не можем пожениться.

— Посмотрим.

— Мы не будем смотреть.

В горле у Синтии закипали слезы, собираясь в такой комок, который было трудно проглотить. Как он может быть таким глупцом? Таким милым и ужасным глупцом?

Синтия вырвала свою руку и убежала от него и его несбыточных сказочных надежд.

Она чувствовала холодный пол даже через чулки, у нее окоченели ноги, но Синтия продолжала ходить по комнате. Было уже поздно, завтра им предстоял еще один ранний подъем, но спать она не могла. Она даже сидеть спокойно не могла.

Она долго плакала, сбежав в свою комнату, а когда Слезы высохли, стала фантазировать.

Что, если они действительно поженятся? Возможно, его поместья смогут приносить больше прибыли, если вести хозяйство экономно. Возможно, есть ювелирные украшения, которые можно продать. А может, и сейчас доход вполне приличный, просто семья живет на широкую ногу.

Эти мысли больше часа будоражили ее. Она даже присела за небольшой стол и нарисовала их с Ником. Они держались за руки и шли по залитой солнцем тропинке.

Как это все смешно!

Спасибо, Господи, что поднялся ветер, от которого загрохотали ставни. Когда холодный воздух проник в щели и зашелестел бумагами, Синтия очнулась. Ее взгляд упал на открытый шкаф и на висевшие там два платья.

Два платья, одно из которых больше напоминало тряпку.

Одна пара потертой и настолько потрепанной обуви, что теперь уже трудно было определить, какого цвета была когда-то кожа.

Один халат, один корсет, одна нижняя юбка, одна сорочка, пара штопаных чулок.

Вот и все, что у нее есть. Вот это она возьмет в качестве приданого.

А Ник?

Она медленно обвела взглядом холодную пустую комнату. Нику явно требуется намного больше того, что может предложить она.

И вот теперь, замерзшая и сердитая, Синтия мерила шагами крошечную комнатку, удивляясь, что ее планам о пылком романе суждено иметь такое печальное завершение.

Хотя чему тут удивляться? Она с самого начала боялась именно этого. Благородства джентльмена.

— Черт возьми, — пробормотала Синтия, сжав кулаки.

Мужчины с их дурацким благородством. Господи, это сведет ее в могилу.

Из-за благородства она превратилась в часть движимого имущества, которым можно расплатиться за карточный долг. Теперь благородство разрушит ее планы и убедит стать пожизненной обузой для семьи Ника.

Нет, она этого не допустит. К черту благородство Ника. У нее тоже есть, благородство. И планы. И мечты, и желания. Ей хотелось чего-нибудь простого и хорошего, прежде чем она покинет это единственное знакомое ей место на земле. Она честно сказала, чего ей хочется, и Ник не может теперь менять правила.

Сложив руки на груди, Синтия оглянулась на дверь, что вела в его спальню. Полчаса назад он стучал, но она не откликнулась на его стук. Интересно, он спит сейчас? Наверное, решил, что она согласилась с его благородными планами?

Он все еще спит обнаженным?

Синтия вздернула подбородок и сбросила ночную рубашку, потом прищурилась и стянула с ног чулки.

Пусть он лучше заткнется со своим благородством.