Семь дней страсти

Глава 7

Какой ужасный день!

Синтия бросила на стол угольный карандаш и, подперев подбородок руками, наблюдала, как он катится по столу.

Николас больше ничего не говорил о ее безрассудстве и безопасности. Он вообще не сказал ни слова, да и Синтия была не расположена к разговорам. Но, несмотря на все усилия, они так ничего и не нашли, кроме той пропасти, что выросла между ними за все это время.

Утром на короткое время он показался ей прежним Ником. Веселым, красивым и заботливым. А потом стал другим. Этаким лондонским джентльменом, природный шарм которого превратился в жестокий инструмент. Его по-прежнему отличало личное обаяние, но теперь оно было отполировано до блеска. Как ювелирное изделие, как оружие. Или как доспехи.

Но если он и защищал что-то, то явно не то мягкое сердце, которое было у него в юности. Тот мальчишка не способен был пройти мимо страдающей лягушки и не помочь ей. А этого человека совершенно не заботила женщина, которой он поклялся в любви. Он так спокойно сказал об этом, совершенно без всяких эмоций. А невеста любит его?

Синтия фыркнула, удивляясь собственному вопросу. Ну конечно, эта женщина любит его. Все любят Николаса. Его мама всегда говорила, что он родился с особым даром. Люди чувствовали себя рядом с ним комфортно, а он наполнял весельем каждую комнату. Неужели он растратил свой дар в Лондоне? Неужели он иссяк?

Синтия выдохнула с такой силой, что лежавший перед ней исчерченный лист затанцевал на столе. С него слетела легкая пыль от угольного карандаша, как будто это слетал песок с тех самых скал, которые она пыталась изобразить.

Синтия взяла карандаш и нанесла темные штрихи на бумагу.

Ее работу нельзя было назвать искусством, да это и не было искусством, она и сама это понимала. Разбивавшиеся волны были похожи на спутанные волосы, вьющиеся вокруг скал. Скалы напоминали бока коров. И все-таки она совершенствовалась. Кроме того, мягкий скрип угля по пергаменту успокаивал ее, создавал ощущение исполненного долга.

Но сегодня ни о чем, кроме Ника, она думать не могла, поэтому спрятала карандаш в столе и достала старый дневник. Эти страницы уже отложились в ее памяти. Она перечитывала их десятки раз, но ничего нового не нашла. Возможно, дневник, как талисман, откроет секреты, только если она поверит в него.

В дверь постучали, она потерла глаза. Господи, так и ужин можно пропустить.

— Входите, — позвала она миссис Пелл, но дверь из коридора не открылась.

Открылась дверь в соседнюю комнату.

— Добрый вечер.

С улыбкой на лице вошел Ник, неся в руках закрытую белую чашку.

— Миссис Пелл сказала, что Адам опаздывает, заканчивая свои дела, поэтому нам придется ужинать одним, если мы хотим избежать встречи с ним.

Аромат лукового супа наполнил комнату.

— Спасибо за новость. И за суп, — произнесла Син.

Ланкастер прошел в комнату, огляделся, но не решился поставить чашку.

— Ты устроилась?

Пока их не было, миссис Пелл убралась в этой комнате, теперь здесь все сверкало чистотой и пахло свежими цветами.

— Да, все хорошо.

— А это тот дневник?

— Да.

Синтия инстинктивно вцепилась в него, желая спрятать подальше.

— Такой маленький. — Ник сделал еще шаг и оказался почти рядом с ее плечом. — А это чертеж местности?

У Синтии замерло сердце. Ее рисунок не был предназначен для постороннего глаза, только для нее.

— Предлагаю детально изучить его, но полагаю, что это бессмысленное занятие. Сколько лет было твоему дядюшке в то время? Восемь или девять?

Синтия посмотрела на рисунок. Восемь лет? Какая невоспитанность…

Ник потянулся за бумагой, и Синтия схватила дневник, набросок и сунула их в ящик стола.

— Ему было одиннадцать.

— Слишком молод для художника.

— Ты можешь поставить чашку здесь. Спасибо.

Ланкастер прижал чашку к груди, когда Синтия протянула к ней руку.

— У меня в комнате есть хлеб. Присоединишься ко мне?

— Я очень устала.

Синтия подняла голову и увидела, что Ник смотрит на нее умоляющим взглядом.

— Ну, пожалуйста, пойдем. — Он улыбнулся. — У меня есть вино.

Было похоже, что он избавился от настроения, нахлынувшего на него на побережье. Он снова стал прежним Николасом, и сопротивление было бесполезным.

— Ну, хорошо. У тебя есть вино, а я хочу вина. Поэтому у меня нет причины отказываться.

Синтия прошла за ним следом в комнату, в ту комнату, где она спала прошлой ночью, и внимательно осмотрелась, как будто его вещи могли что-то рассказать о нем.

Таз, от которого все еще шел слабый пар в прохладной комнате. Полотенце, которым он вытирал лицо и шею. Тщательно убранная кровать, на которой не осталось следов ее пребывания. Два бокала для вина на столике, подвинутом ближе к огню, один пустой, а второй — с каплями вина на дне.

— Садись, ты ведь устала, — пригласил Ник.

Синтия заметила, что у него по краснел и уголки глаз.

— Ты тоже устал.

И словно в подтверждение ее слов он опустился на стул сразу, как только села Синтия.

— Признаюсь, что не очень хорошо спал сегодня. Мистические открытия, знаешь ли.

— Допускаю, — улыбнулась она в ответ.

Ну вот, Ник уже заставил ее улыбнуться.

Ланкастер наполнил бокалы вином, и они приступили к трапезе. От горячего супа внутри разлилось приятное тепло. Молчание, царившее в комнате, было всто раз комфортнее той тишины, в которой они работали несколько часов назад. Когда Ник потянулся за хлебом, внимание Синтии привлекли его пальцы.

Они были длинными и грубоватыми, не такими изысканными, как все остальное в нем. Эти пальцы с хрустом разломили поджаристую булку. В свете камина виднелись золотистые волоски, покрывавшие его кожу. Когда он потянулся через стол, чтобы положить половинку хлеба на ее тарелку, проявился рельеф мышц. Эти крупные пальцы прикасались сегодня к ней, гладили, удерживали ее.

— Спасибо, — только и сумела произнести Синтия.

— Не за что, — тихо ответил он.

Их взгляды встретились. Читает ли он ее мысли? Разделяет ли их? Но его улыбка была чистой и лишенной всяческого намека на флирт.

Сознание вины превратило теплый суп у нее в желудке в раскаленный уголь. Ник принадлежит другой женщине.

— Как поживает твоя семья? — неожиданно громко поинтересовалась Синтия.

— Хорошо.

Ланкастер ни слова к этому не добавил.

— Я очень сожалела, когда узнала о твоем отце. Он был хорошим добрым человеком.

На его лице промелькнула улыбка.

— Да, он был замечательным человеком.

Ник взял свой бокал и отодвинул полупустую тарелку. Через несколько секунд его бокал был пуст, и он снова наполнил его до краев.

— Добрым, — добавил он с кривоватой улыбкой.

— Наверное, ты скучаешь по нему.

— Думаю, да. Это было очень давно.

Давно? Его отец умер всего лишь два года назад. Она откусила хлеба, чтобы скрыть свое изумление. Он всегда был так близок к отцу, такому же теплому и дружелюбному человеку, как и сам Ник. Видимо, из-за скорби эти два года показались ему целой вечностью.

Но Ник смотрел куда-то в пространство, как будто боль потери давно притупилась. Это было очень давно.

Он выпил еще один бокал вина. Смущение девушки усилилось.

— Разве ты не голоден?

— Я хочу еще раз извиниться. — Ланкастер поставил бокал и наклонился вперед. — За то, что произошло раньше. За все.

— Все в порядке.

— Нет… Я должен объяснить. Или попытаться сделать это. Просто… Женщины в Лондоне… Они не такие как ты, Син.

Ее ложка громко стукнула о чашку с супом, и она положила ее на стол. Неужели он думал, что она об этом не знает?

— Они более… практичные и земные.

— Я уверена, что так и должно быть, — произнесла она.

— Здесь, в деревне, ты в безопасности.

— Вряд ли это так, Ланкастер, — вспылила Син.

— Прости. Конечно. Я плохо объясняю. Но в Лондоне много женщин, подобных тебе. Я говорю общими фразами, вместо того чтобы сказать конкретно, что я имею в виду.

— И что же ты имеешь в виду? — Синтия постаралась не запоминать фразу «подобных тебе», но не сомневалась, что она еще много недель будет ее преследовать.

— Я пытаюсь сказать тебе, что женщину, на которой я женюсь, моя персона волнует так же мало, как и меня — ее. А может, и меньше.

— Может, она просто стеснительная.

— Нет, — он снова улыбнулся, и на этот раз улыбка была даже в его глазах. — Боюсь, что дело не в этом.

Синтия потянулась за своим бокалом. Ей не нравился этот разговор, но очень хотелось получить информацию.

— Я не понимаю, Ник. Все любят тебя, и ты любишь всех.

— Син, — начал Ланкастер и рассмеялся.

Боже, ей хотелось растаять от этого звука. Она скучала без него. Она скучала не только без Ника, но и без этого звука. Теперь его смех звучал глубже, но как-то упаднически.

— Я был послушным ребенком, — произнес Николас. — Покладистым. Тут я с тобой согласен, — от смеха остался лишь отголосок. — Но покладистость — опасная штука.

— Почему? — Она не понимала его слов, но, возможно, тому виной была его рука, которой он лениво прикрыл ее руку, гладя большим пальцем ее пальцы.

— Будучи покладистым… Если бы ты была покладистой, Син, если бы это было твоим единственным качеством, ты бы не стала противиться этому браку. Ричмонд пришел бы за тобой, и ты бы с ним ушла. И теперь ты была бы сломленной.

Его палец стал обводить контуры ее руки.

— Ты восхищаешься моим упрямством?

— Я восхищаюсь твоей силой, — Ланкастер улыбнулся. — И говорю, если бы тебе нравились все и ты нравилась всем… Синтия, твоя жизнь сразу бы превратилась в страдание.

Девушка пыталась поймать его взгляд. Они говорили сейчас о нем. Так что он имел в виду? Ей хотелось спросить, но он разглядывал ее пальцы и не поднимал головы.

— Я имею в виду жизнь в качестве леди Ричмонд. Это была бы самая несчастная жизнь, какую только можно представить.

Момент был упущен. И если он имел в виду что-то еще под своими словами, Синтия не сомневалась: теперь он станет это отрицать. Поэтому она просто улыбнулась ему в ответ:

— Я бы не стала леди Ричмонд. Я бы вышла замуж за человека, за которого меня обещал выдать отец.

— Кто это? — с любопытством спросил Ланкастер.

Неужели его удивляет, что кто-то хотел взять ее в жены? Если бы только она могла сразить его каким-нибудь громким именем. К сожалению, никого достойного не было.

— Это сэр Реджинальд Бейлор.

— Сэр Реджи? — воскликнул Ник, и Синтия не смогла сдержать смеха.

— Да, сэр Реджи, все шесть футов кожи да костей. У него очень хорошие пастбища.

— Господи, ты меня разыгрываешь.

— Хорошо бы, если так. Я вела себя как абсолютная ведьма, пока он наконец не оставил меня в покое. Но потом Бейлор прислал своего сына, чтобы тот попытал счастья вместо него.

— Неужели Гарри? — едва не подавился вином Ник.

— Да, Гарри Бейлор. Который большую часть волос растерял еще до своего совершеннолетия. Но избавиться от него оказалось легче, чем от его отца.

— Я вижу, ты была основательно занята, пока меня не было.

— Десять лет — долгий срок.

— Да, и скоро я опять уезжаю.

В комнате на несколько мгновений повисло тягостное молчание, и Синтия ощутила знакомую боль в груди. Никуда он не вернулся, это все ненастоящее.

— Поэтому давай лучше поговорим о твоих планах.

— О каких планах?

— Ты говорила, что собираешься в Америку. Значит, у тебя там есть семья.

— Да, там живет сестра моего отца. Она заберет меня к себе. Мой отчим никогда не нравился ей.

— Но для путешествия тебе понадобится компаньонка. Может быть, миссис Пелл?

— Нет, она не поедет. Я думала об этом, буду нанимать женщину. Не могу дождаться, когда увижу Нью-Йорк. Письма моей тети… Похоже, этот город совершенно не похож на Лондон.

Его рука по-прежнему прикрывала ее руку. Понимает он это, или она совершенно не имеет для него значения, как травинка, которую смяли и выбросили за ненадобностью? Синтия не могла выдержать этого, особенно когда его прикосновения вызывали напряжение во всем теле. Она убрала руку и осторожно положила ее на колени, чтобы ощущения не покинули ее слишком быстро.

Изнеможение липкой пеленой обволакивало его, проникая в каждую клеточку. Сказывался длинный день лазания по скалам после бессонной ночи… И все же Ник не мог уснуть.

Этот день соединил в себе все атрибуты абсурдного сна. Сначала воскрешение Синтии. Потом история о контрабандистах и спрятанном кладе и отъезд в Америку. С этим он справился. Он даже смирился с поиском спрятанного среди скал золота. Но то, что произошло на мокром, продуваемом ветром берегу с Синтией… С этим он смириться не мог.

Он любил женщин. Он всегда любил женщин. Пожилых или молодых, красивых или простушек. И дело не обязательно касалось секса. Ему нравилось, как улыбаются, болтают и смеются женщины. Он любил наблюдать за их мыслительным процессом, когда они решали какую-то проблему. Он обожал их запахи и звуки. Гладкость кожи и остроту языка.

Для Ланкастера не было ничего более мучительного, чем вечера в клубе в окружении накачанных виски, шумных и тучных джентльменов, наполнявших помещение дымом сигар и грубыми жестами.

Да, он любил женщин. И это была величайшая трагедия его жизни. Эмоции, которые он никогда не сможет забыть. Неизбежное ощущение того, что выбило из состояния равновесия.

Если бы он по-прежнему был обычным и невредимым, Ланкастер знал, какая жизнь у него была бы. Он ясно представлял себе яркие бурные сцены его жизни в пестрых тонах.

Он бы уже десятки раз влюбился, веря, что каждая женщина — самая любимая, будь то скромная девственница или пресытившаяся жена мужиковатого лорда. Он бы любил их всех, с удовольствием и основательно. А когда бы пришло время жениться, он бы любил свою жену, пусть даже в браке по расчету.

И все его ночи… Все его ночи были бы абсолютно разными. Часы удовольствия и дружеского общения. Смеха и тепла. Переплетение тел, рук и поцелуи.

Он бы отдал все, чтобы просто лежать рядом с женщиной и осязать эту ее близость. Чтобы его целовали и ласкали. Гладили и держали в объятиях.

Ланкастер закрыл глаза, стараясь не обращать внимания на стальной обруч, сжимавший его грудь. Не важно, что и как могло бы быть. Он не был внимательным и заботливым любовником. Он был мужчиной, которому требовалось нечто более порочное.

Он думал, что мог бы контролировать себя рядом с Имоджин. Стиснуть зубы и игнорировать собственные потребности. Но с Синтией… с Синтией он потерял контроль при первом же поцелуе.

Но он не может хотеть ее подобным образом. Он не может позволить этого. И все же его тело непроизвольно напряглось от одной только мысли о ней, ее теле, подмятом под него, и руках, заведенных высоко над головой. Он хотел, чтобы все это повторилось. Ему хотелось взять ее прямо там, на песке, грубо, как порочную женщину.

Но это была его Син, и даже если бы он не был помолвлен, он не смог бы сделать этого с ней.

Ненавидя себя, Ланкастер медленно провел рукой по своему телу и взял в руки свою плоть. Ему было мерзко от мысли о том, чего он хотел, но это отсекало желания. Никогда.