Сердце ангела

Глава 1

Она не просто первоклассная рекламная мордашка. Она — идеал, мечта, символ. Для обитателей разных континентов её образ озарен фейерверком жизненного везения, подаренного судьбой смертному. Роскошь природы и цивилизации по праву принадлежат совершенству. Лучшему — лучшее. Синие заливы среди пальмовых рощиц, хрустальные водопады, шелковая трава, ласковое солнце, свежий ветер, звезды, мерцающие в бархате небосклона, цветущие луга с жужжанием шмелей и порханием бабочек — все для нее. А ещё яхты, дворцы, самолеты и автомобили, творения ювелиров, портных, парфюмеров, мебельщиков, художников, музыкантов, — самых достойных, носящих титул мастера. И, конечно, счастье. Ослепительное, которому нет конца.

Так думают миллионы обитателей планеты, а журналисты без устали обсуждают власть светлоликой красавицы. Кто она — очередная иллюзия массового сознания, удачное порождение имиджмейкеров или подлинный феном, таящий некую загадку? Ответы возникали самые разные. Но даже в насмешках приверженцев иронического скепсиса, уместного в разговоре о всемирной славе рекламной девушки, пряталось восхищение. В этом трудно было усомниться, когда рядом с бледными комментариями ярко и трепетно сиял портрет Виты Джордан.

В мире происходили страшные вещи: сербские власти усиливали давление на демократию, избрание нового секретаря ООН зашло в тупик, США обличали КНР в ядерном сотрудничестве с Пакистаном, российский президент перенес операцию на сердце, Чечня очередной раз срывала мирные переговоры. Отчаянные фотокорреспонденты запечатлели облик мировых невзгод — безумные глаза политиков, солдат, беженцев, наркоманов и всех остальных бедствующих в житейском море потерянных. Но смотреть хотелось на Виту и думать при этом о самом приятном. У неё было такое выражение лица, словно ей удалось разглядеть за смутами и нечеловеческим безобразием нечто чрезвычайно важное. А это важное оказалось радостным.

О её приезде говорили всю осень. И, наконец, в коне вьюжного, мокрого декабря девушка, от которой невозможно оторвать взгляда, прибыла в Москву.

В такие дни работников аэропорта Шереметьево, ответственных за встречу особо именитых гостей, охватывает презрительная ненависть к соотечественникам. «Москвичи с нетерпением ждут…», «…немало усилий приложили столичные власти, чтобы принять в своем городе…», «не многие останутся равнодушными к сенсационному сообщению: Вита Джордан, несравненная Вита пройдет по нашим улицам».

Такое впечатление, что государственные проблемы решатся, стоит лишь юной американке ступить на российскую землю. Во всяком случае, на лицах осаждавших аэропорт людей застыл исступленный восторг юродивых, ожидающих второго пришествия.

Еще противней всяческая деловая братия — с камерами, микрофонами, софитами, сомнительными, невесть кем подписанными спецпропусками и тоскливой ухмылкой бывалых профи, делающих чертовски ответственную и до ужаса надоевшую работу.

Заведующий отделом особых мероприятий наземной службы аэропорта Илья Ильич Буркин в сердцах опустил жалюзи на окне кабинета, находившегося над секциями прибытия. «Черт те что! То рвут на части малышку Веронику Кастро, то митингуют в честь какого-то шизанутого престарелого педика с морковными патлами, то вьются ужом вокруг плоской, как доска, французской шансонетки или перешитого вдоль и поперек, отбеленного негритоса в респираторе. Можно ещё понять, когда прибывает Монтсеррат Кабалье или Великая княгиня Леонида — персоны общекультурного, исторического значения. И, вообще, фигуры представительные, требующие особой опеки и внимания. А тут… Колготочки, помадки, шанели да диоры. И кому это, спрашивается, надо? Алле Пугачевой?»

Размышления подполковника прервал писк рации.

— Рейс Нью-Йорк — Москва на выгрузке. Запасные выходы блокированы. Объекты с полным комплектом сопровождающих лиц транспортируются к секции А8, - доложил дежурный с посадочной площадки.

Сразу же последовал сигнал от руководителя группы охраны в здании аэровокзала: «Гости проходят паспортный контроль. Готовьте встречу».

Илья Ильич сунул за щеку ментоловую подушечку, чесанул гребешком волнистые волосы с черно-бурой проседью, надел фуражку. Задумчиво посмотрел на свое изображение в зеркальной двери умывального шкафчика и спохватился. Пару пшиков дезодоранта «Олд спайс» подмышками кителя довершили туалет. Не принципиально, что жена инструктировала применять дезодорант после легкой водной процедуры и, разумеется, никак не поверх одежды. Главное исполнительность, а запах — он от наружного применения только выигрывает.

На экране монитора появилась пустая лестница, к которой со всех сторон с муравьиной расторопностью рванулись люди. Вверху на галерее приняли выжидающую стойку причастные к встрече официальные лица с букетами, внизу, вздымая микрофоны и камеры, толпились журналисты во главе с привилегированной группой ОРТ, приобретшей право на эксклюзивные репортажи.

Наметанный глаз подполковника тут же отметил в разных концах масштабной композиции богатырские фигуры в штатском. Служащие спецподразделения были готовы справиться с любой экстремальной ситуацией террористическим актом, прорывом трубы отопления, несвоевременными родами какой-нибудь представительницы прессы и даже с политическими волнениями.

Красно-коричневые смекнули, что всякую ситуацию, сопровождающуюся скоплением народа и присутствием средств массовой информации, можно использовать в своих целях. Лозунги и транспаранты они носили с собой. И теперь какой-то энтузиаст поспешил развернуть союзное знамя с серпом и молотом, но тут же исчез из поля зрения, — возможно, передумал. Подполковник с облегчением вздохнул, отметив тот факт, что визит звезды рекламы далек от политики. «Эта от кутюр в нашей криминогенной ситуации что горчичник на жопу для бесноватого. Выздороветь не выздоровеет, а от головы, вроде, оттягивает. Хотя, эта американская фифа не треснула бы, выплатив в качестве подарка москвичам задолженность по зарплате. Пусть только многодетным учителям, вроде Татки. Вот и была бы желанной гостьей — с превеликой радостью каждый месяц ей прогулки по столице устраивали бы», размечтался Буркин, чуть не пропустив появление звезды.

Светловолосая голова мелькнула за частоколом плечистых амбалов, а когда гостья начала спускаться по лестнице, подполковник увидел её всю высокую, в чем-то неброско-бежевом, с прижатыми к груди цветами и чуть испуганной улыбкой. «Ничего особенного, — подумал он. — Славненькая». И даже не вспомнил о том, что выражение детской наивной беззащитности — всего лишь одна из профессиональных масок, используемая для обольщения толпы ловкой моделькой. Буркину вдруг стало приятно защищать Виту — такую милую, без всяких звездных закидонов, глядящую на российских граждан с робким приветливым любопытством.

Гостья любезно отвечала на приветствия и ничего не изображала — ни королевского высокомерия, ни чрезмерной радости. Зря, видно, болтали подруги, что образ славной девочки, потерявшейся в дебрях рекламного бизнеса, — привычная роль миллионерши. И не напрасно жалели её доброжелатели, считая милой крошкой, живой куклой с доброй душой, которой играют ловкие оборотистые дельцы. «Вон хмурый толстяк, одетый как «мистер-твистер», коршуном рядом вьется и по сторонам зыркает — не иначе приставлен ихними спецслужбами для предотвращения утечки информации. Наверно, ещё и в постель лезет. «Сволочь пузатая! Да, тут никаких миллионов не захочешь», — решил Буркин и открыл дверь — по протоколу встречи настал момент его выхода. Начальнику предстояло проследить за движением гостей через зал вплоть до посадки в белый «линкольн», ожидающий у подъезда. Подальше, в сопровождении «мерседесов» с мигалками, возмутительница спокойствия покатит в «Метрополь», вызывая головную боль у других ответственных за её сохранность лиц.

«С глаз долой — из сердца вон», — этой присказкой неизменно провожал гостей далеко несуеверный Буркин и мысленно крестился, если встреча прошла без ЧП. Теперь, глядя вслед удаляющейся девушке, он пожалел о чем-то несостоявшемся, — возможно, о героической схватке за жизнь и честь Виты с какой-нибудь бандой, прорвавшейся на территорию аэропорта. А, может, о знакомстве, которое вполне могло бы состояться, вступись подполковник Буркин за честь и достоинство гостьи. Мысли эти были из разряда «парфюмерных грез» — из того сказочно-наивного мира, к которому принадлежала мисс Джордан. Но подполковник расслабился, забыл произнести ритуальную фразу и был наказан. На пути начальника выросла троица, которая сразу ему не понравилась. Хотя на любого другого гражданина, несомненно, произвела бы приятное впечатление. Два обаятельных крепыша в строгих костюмах вели под руки несколько огорченного чем-то приятеля, тоже человека весьма солидного, в добротной кожаной куртке и хорошо отутюженных брюках. Он упорно смотрел себе под ноги, представив взгляду подполковника едва прикрытое редкими сивыми прядями темя. Буркин молча впустил визитеров в кабинет и запер дверь.

— Вот, изъяли у гражданина… — раскрыв паспорт, левый охранник прочел, — Соловья Савелия Фридриховича. — Паспорт и пистолет системы ТТ легли на стол начальника.

— Задержанный извлек оружие из внутреннего кармана куртки с намерением произвести выстрел в тот момент, когда гости начали спускаться по лестнице. Ему удалось прорваться к самому барьеру, — пояснил второй.

Подполковник тяжело вздохнул. Стало очевидно, что дежурство затянется.

— Состояние? — коротко спросил он.

— Признаков наркотического или алкогольного опьянения нет, — отчеканил левый.

— Да какого же лешего, гражданин Соловей, вы целились в женщину? Она что, ваша жена, любовница, или, может, вы из этих — мужеложцев? — Искренне огорчился Буркин.

Отпущенный «друзьями» мужчина оказался упитанным и низкорослым. Виновато притихший перед столом начальника, он напоминал провинившегося отличника — тонкие оттопыренные уши пылали, пухлые яркие губы страдальчески кривились. И вдруг из опущенных глаз прямо на светло-серый ковролин закапали тяжелые, частые слезы.

— Я… я с собой покончить хотел… в висок целился…

— Точно так, — подтвердил заявление «правый» охранник.

— И с какой такой целью? Ведь не мальчик — 36 стукнуло. — Подполковник просмотрел паспорт задержанного. — Живете в хорошем районе. Супруга, сын… Письмо написали?

— Какое?

— Как какое? Объяснительное. С политическими требованиями или протестами. Давайте, что там у вас? Мэр не устраивает? Партвзносы не берут? Выездную визу задерживают?

— Нет письма… От любви я… Не могу больше так, без неё мучаться. Плечи задержанного вздрогнули, он всхлипнул, как дитя.

Трое работников спецотдела молча переглянулись.

— Садитесь и пишите, Соловей, — устало предложил подполковник, удивляясь многообразию людского безумия.

В воцарившейся тишине грозно загудели водопроводные трубы. Гражданин Соловей поднял на подполковника блестящие от слез, иконописно удрученные глаза.

— Зря она сюда приехала, товарищ начальник, — он жалобно шмыгнул носом. — Честное слово, зря.

Илья Ильич понимающе кивнул.

Вита Джордан входила в пятерку наиболее высокооплачиваемых топ-моделей мира. Ее доходы с восторгом и завистью регулярно обсуждала пресса. Как ни относись к этому явлению — с цифрами не поспоришь. Гонорары Джордан свидетельствовали о качестве предлагаемого «товара». Всякому известно, что очень дороги лишь очень хорошие вещи. И если из сотен великолепнейших, экзотических красоток, рвущихся к вершинам рекламной карьеры, пьедестал победительницы прочно занимает одна, то дело не только в совершенстве физических параметров. Речь идет о секрете всеобщей любви.

Миллионы людей избрали своим кумиром Виту, потому что именно в ней видели воплощение самых розовых, самых заветных, утренне-радостных грез. Став культовой фигурой последнего десятилетия ХХ века, девушка с обликом принцессы из доброй детской сказки посрамила ниспровергателей вечных ценностей. Они вопили о кризисе культуры, гибели нравственных, эстетических идеалов, о торжестве порочной, циничной, сексуально одержимой самки. Они возводили в идолы демонических женщин, играющих с гибельной стихией основных инстинктов, и твердили о пошлости традиционной обывательской морали. А Вита просто улыбалась, пробуждая в сердцах древнюю как мир веру в любовь, преданность, счастье. Оказалось, что на пороге нового опасного, неведомого столетия для большинства народонаселения планеты главное осталось неизменным: добро противостояло злу, жизнь — смерти, красота безобразию. Остались в цене соловьиные ночи, верные подруги, заботливые матери, сокровищница библиотек и музеев, целомудрие души и беспорочность тела. И ещё — свет, негасимый свет надежды.

Все это воплотилось в Вите. Колыбель девочки благословили щедрые феи, не забыв наделить её самым важным — умением радоваться полученным дарам и озарять своим счастьем других.

Авангард мировой моды сотрясали тайфуны натужного оригинальничанья. Выходящие на подиум женщины изображали то космических пришельцев, то отходы цивилизации в виде пластиковых пакетов, пружин, металлических стружек. Иногда им приходилось таскать за собой тяжелые цепи, сковывать щиколотки стальными кольцами, подражая каторжникам, а порой — уподобляться блудницам из портового кабачка. Мысль именитых кутюрье затейливо извивалась, ища выхода на новые стилевые просторы.

— Пупки понадорвали наши Великие, а все впустую. Оплюют их, обшикают, девочка. И поделом. Путь-то один — от царских палат к помойке, от светских салонов — в бардак. — Неприязненно морщась, откомментировал Вите последний показ высокой моды её менеджер Хью Брант.

— Кажется, финал фильма «Прет-а-парте» станет пророческим, — скоро все наши девочки просто-напросто выйдут на подиум голышом, — согласилась Вита, присутствовавшая на показе коллекций весенне-летнего сезона. Она относилась очень серьезно к заключению контрактов с домами моды, не изменяя «высокому стилю» Шанель и Диора. — Ничуть не жалею, что отказала Версаче. Наверно, у Джанни личный кризис и не все сплетни лгут. Он создал одежду для очень несчастных, презирающих себя женщин.

В полумраке под утробные вздохи электронной музыки двигалась голландка Гиневер ван Синус, топ-модель с широкими бедрами и скулами, искривленным носом в мятой юбке лимонного цвета, небрежно прикрепленной к такого же цвета лифчику из вязаной сетки. В нечесаных слипшихся волосах сиял тряпичный розовый цветок, в опущенных глазах застыла боль обиженной женщины.

За ней понуро брела француженка Амбера Валетта с оттопыренными ушами и носом, уставшим от кокаина, в черной короткой комбинации и красно-желтой юбке в огурцах. Кое-как сколотые свалявшиеся пряди украшал черно-красный цветок.

— Да уж, мэтр Версаче поизголялся над вашим братом от души. Да и над нами, мужиками, тоже. «Жрите, мол, поклонники прекрасного пола, эти отбросы. Как раз то, чего вы все достойны», — ухмыльнулся Хью, упорно считавший, что гомосексуалистам не место в высокой моде. — Ведь хорошо известно, что мужчина может хорошо одеть женщин, только если он их любит.

— Или любит себя, как женщину.

— Это уже процесс патологический, основанный на глубокой ненависти к природным биологическим женщинам, составляющим вожделенный, но недостижимый для гея объект. Джанни долго держался, но сегодня выдал себя с потрохами. Смотри, — это же не коллекция, это унижение красоты. Парад девочек из жалкого борделя, испитых, изнуренных, опустившихся. Гиневер тянет не более, как на 500 долларов за ночь. «Лирическая» Валетта, пожалуй, может взять все 700, но с условием предварительных ласк.

— Ты, оказывается, не только упрямый консерватор, Хью, но и знаток публичных домов, — покосилась на взмокшего от негодования толстяка Вита. Брант поминутно промокал лоб большим платком, и громко нашептывал ей комментарии, не стесняясь прислушивающихся к их разговору ушей. За Витой, как видно, следили объективы и микрофоны. Даже когда она мирно занимала кресло в просмотровом зале.

— П-ф-ф! Тут не нужны специальные знания. Мэтр велик — он воссоздал классические типажи публичных девок. Вот Наоми Кэмпбелл как всегда хороша. 1000 долларов за ночь, предлагается все, что угодно, но только с постоянными клиентами. Разве не так? Черный пеньюар с оборочками, слегка прихваченный под грудью, букет черных цветов в волосах,? необузданной любви на застывшем лице. Звезда борделя! Мэтра не смутила её потливость такое «платье» не стоит беречь.

— Хью, не паясничай! Ты прекрасно понял, что нам предложен новый стиль. Это заметно и у Джорджо Армани и у Дольче и у Габбана, примирительно хотела завершить дискуссию Вита, помнящая об окружении. Завтра же её высказывания будут цитироваться в прессе. Но Брант не унимался, — он чувствовал себя на высоте положения, как никогда осознавая преимущества своей подопечной.

— Ну, как же, конечно понимаю! Кривые ноги, плоская грудь, усталое лицо, жирные, нечесаные волосы — признак хорошего тона, хорошей моды. Уж лучше бы они и впрямь вышли голыми. Хотя… Уж лучше не надо — зрелище не для слабонервных. За Кетлин Мосс и так уже тревожится комитет защиты прав человека, предполагая, что кутюрье заморили бедняжку голодом. Уж очень похожа на жертву Освенцима. Вот-вот! — Приподнявшись, Хью изобразил аплодисменты. На помосте, нехотя передвигая спичечные ноги в спущенных спортивных носках, появилось изможденное существо неопределенного пола с оплывшим несчастным лицом. На его нескладном костяке уныло колыхались обрывки прозрачного синтетического «леопарда».

— Надо иметь большое мужество, чтобы в таком плачевном виде появляться на людях. Браво, Кет! Тобой гордится голодная Африка!

Не сдержавшись, Вита фыркнула и тут же грозно взглянула на Бранта. Добившись своего, он прекратил эскапады, сохраняя спокойствие до конца просмотра.

— Хью, ты нарочно смешил меня. Это отвратительно — ведь сам прекрасно знаешь, — девочек далеко не радовал этот парад Если я отказалась от участия в показе, то вовсе не собираюсь демонстрировать свое презрение к тем, кто честно отрабатывает свой гонорар, — сердилась Вита по дороге в отель.

— Всем известно, что избегаешь вражды и конфронтации со своими коллегами. Но, право, девочка, для звезды твоего масштаба терпимость к надругательству над тем, чему ты служишь, недопустима. Высокая мода эстетический оазис, сохраняющий красоту в этом мире. И вовсе не обязательно в нем гадить… Да, я хотел, чтобы твоя смеющаяся физиономия появилась в отчетах о состоявшемся показе и очень рекомендую не скрывать своего отрицательного отношения перед журналистами.

— Нет, Хью… — Вита отрицательно покачала головой. — Мне двадцать три, я до глупости смешлива и не всегда владею собой. Но я знаю точно высокая мода — это поле боя, и каждый сражающийся на нем имеет право на риск и ошибки… Ведь ясно же, Хью, красота только выигрывает от нападок. В ней, как и в женщине, ценны хрупкость и беззащитность. Кто-то наносит удар, предоставляя другим возможность защиты. Ведь страшно увлекательно отстаивать попранные ценности! Не сомневаюсь, теперь этим займутся с большим энтузиазмом.

— Вот об этом и скажи писакам, мудрая девочка. А старику, так уж и быть, оставь возможность поворчать. У Хью Бранта далеко не такая ангельская репутация, как у его подопечной.

— Верно, Хью, оставим каждому свою роль, — примирительно сжала руку менеджера Вита.

Семь лет в шоу-бизнесе, где год считается за два, научили Виту многому: сохранять работоспособность и форму в любой ситуации, быть любезной со всеми без исключения — будь то рабочий сцены или капризнейший мэтр высокой моды, избегать пикантных ситуаций и не пытаться скрыть их, если такие возникнут. Все эти правила дались Вите без труда — её природную доброжелательность и жизнерадостность не могли разрушить ни напряженная атмосфера конкуренции, ни своеобразие нравов блестящего мира, столь ловко балансирующего на грани высокой поэтической фантазии и махровой пошлости. Она могла позволить себе роскошь остаться собой, поскольку ни в обуздании отрицательных эмоций, ни в замалчивании «грешков» не нуждалась. Их попросту не было, как бы невероятно это ни звучало для тех, кто не верит в земное совершенство.

Вита любила смеяться. Если ей и пришлось здорово поработать над собой. так это для того, чтобы уметь сдерживать смешливость в ответственных ситуациях Но смех все равно прорывался, придавая облику девушки задорную взрывчатость. Если другие выходили на подиум с ледяной миной фатальных соблазнительниц, скрывающей якобы неукротимую, гибельную чувственность, то Вита несла в себе, не боясь расплескать, шипучую, искристую жизнерадостность.

«Мне хочется смотреть на тебя, потому что нет в мире ничего прекраснее — ни звезды, ни цвета, не зверя», — сказал ей тот, кому Вита верила. «Облик нашей планеты был бы другим, не появись на свет белокурая девочка по имени Жизнь», — заметил как-то знаменитый художник-авангардист, прославившийся своими откровениями и пророчествами. С ним согласились все — образ Виты стал украшением изящной стороны бытия последнего десятилетия ХХ века, олицетворением самого лучшего, что может подарить судьба смертному существу.

… Она проводила долгие часы в перелетах, совершая турне по всему свету. И вот на повестке дня встал российский визит.

— Милая, Россия это не только всемирное пугало и скверный анекдот, это непаханная целина, легендарный Эльдорадо! — убеждал Виту Хью Брант. Кроме того, это сейчас модно. — Толстяк выдохнул последнее слово с богатой гаммой подтекстов, передающей сложное отношение к предмету своего бизнеса. Отвращение и восторг составляли гремучую смесь, свидетельствуя о постоянном конфликте проницательного ума Бранта с неистребимой врожденной наивностью. Он считал себя скептиком и прагматиком, но не переставал верить в чудо.

Лет тридцать назад Хью был цирковым атлетом. До этого — карточным шулером, а после — эстрадным антрепренером. Он пробовал свои силы и в других профессиях, открывавших кратчайшую дорогу к богатству и славе, умудрившись при этом получить образование и не попасть в тюрьму.

В тот день, когда на конкурсе «Мисс Америка» Брант познакомился с победительницей — семнадцатилетней школьницей Витой Джордан, он имел весьма солидную репутацию в шоу-мире и внешность спившегося эксцентричного аристократа. Однако, в роду Хью не было ни одного предка, поднявшегося по социальной лестнице выше приходского священника, и он никогда не злоупотреблял спиртным. Обрюзглость крупного лица, мешки под глазами, залысины в светлых, подкрашенных волосах объяснялись неполадками в пищеварении и слабым сердцем. Шестидесятилетний джентльмен вел неблагодарную борьбу с одолевающей тучностью и разочарованием в жизни. К моменту встречи с Витой Хью успел подрастерять прирожденный оптимизм. Это были не лучшие его дни, казалось, что силы и бойцовский азарт растрачены впустую. Его имя не стало знаменитым, счет в банке не так убедителен, как мечталось в юности, подросшие дети от бывших жен не так близки, чтобы не бояться одинокой старости, а приобретенный опыт не оставил места иллюзиям ни в чувствах, ни в деле. Хью видел насквозь жесткий механизм, движущий лучезарным миром рекламного Эдема. Он знал, как делаются «звезды» и кто стоит за каждой из претенденток на корону первой красавицы континента, но что-то все же ждал, приглядываясь к девушкам. Брант усмехнулся наивности преподнесенной ему версии о «честной» победе некой Джордан, взошедшей на пьедестал, якобы без поддержки всесильных покровителей. А увидев её за кулисами, дрожащую от сквозняков и волнения, принял бойцовскую стойку. Руки сами сжались в кулаки, взгляд огладил девушку с отеческой нежностью.

— Тебе надо хорошенько выспаться, дочка. А потом мы придумаем что-нибудь гениальное, — пообещал Брант, укутывая Виту призовым меховым манто. Девушка здорово заинтересовала его, проявив редкую расчетливость. В ответ на полагающееся победительнице предложение познакомиться с кем-нибудь из знаменитостей, Вита не пролепетала имя модного голливудского супермена, как это обычно делали другие, а очень твердо сказала: «Хочу встретиться с Айлин Форд».

Пожелав встретиться с организатором крупнейшего конкурса моделей, девушка попала в десятку. На вечернем коктейле у Фордов ей предложили контракт. А со следующего утра все деловые вопросы взошедшей звезды взял на себя Хью Брант.

Очень скоро Вита убедилась, что Хью добр, заботлив и готов отстаивать её интересы со свирепостью бульдога, защищающего хозяина. Позже стало также очевидно, что энергии Бранта хватило бы для опеки целой футбольной команды, а его страсть к деньгам поистине неутолима.

— В английском языке нет лучше слов, чем фраза «подписать чек». Это заметил, к сожалению, не один я. От этого и приходится все время работать локтями, пробиваясь к кормушке, — издали подступал к существу дела Брант. Подумай, ненаглядная, три миллиона баксов за неделю в Москве! Плюс перспектива заключения выгодных контрактов. Американские фирмы, финансирующие эту прогулку, стремятся к завоеванию новых рынков, подсовывая тебя в качестве приманки. У русских закружится голова от счастья, а мы постараемся выбрать самых крепеньких… Да и вообще — это не рабочее турне, а сплошной отдых. Россия — родина великих безумцев, пороховая бочка и золотая жила одновременно. Кроме всего прочего — потрясающая экзотика. Ты это любишь.

— Только не рассказывай мне про медведей на Красной площади и сокровища Кремля. Всем известно, Россия — это плохая кухня, дрянная погода и отличная мафия, — без энтузиазма заметила Вита, привыкшая воспринимать любой рабочий проект с неподдельным спокойствием. Она не сомневалась, что заботливые «опекуны», зарабатывающие на ней состояния, приложат все усилия, чтобы сделать путешествие «золотой рыбки» максимально приятным и выгодным. — К тому же, красотками русских не удивишь. Девушки из России заполнили все рекламные агентства Европы и Америки.

— И все публичные дома на Востоке. — Хью поморщился. — Признаюсь тебе в страшной тайне — я вообще не знаю, что такое красота. Теряю нюх, как старый пес. Полная дезориентация, особенно, когда пасусь в ваших «курятниках». Но, клянусь, девочка, лучше тебя нет. Поверь старику.

— Мне кажется, ты чего-то боишься, Хью. Уж очень стараешься меня подбодрить. — Вита отложила подборку статей американских обозревателей о ситуации в России, которую принес специально для неё Брант. — Думаешь, они свихнулись на экстремизме в своей борьбе за свободы и предпочитают ультра-раскрепощенных, бисексуальных особей «буржуазным куколкам»? — Искоса глянула Вита, процитировав один из самых ходовых аргументов своих противников, которые настаивали на том, что «сладкая до приторности Джордан» — кумир, икона консервативного бюргера, верного в своих вкусах идеалам прошлого столетия.

— Избави Бог, милая! — испуганно замахал руками Хью, приходящий в ярость от подобных высказываний и одного вида молодежных идолов бритоголовых, металлом и кожей экипированных вампиресс или супер-откровенных «секси». — К счастью, тебе не приходится изображать портовую шлюху или одурманенную наркотой извращенку, чтобы обратить на себя внимание «гурманов». Классика — непреходящая ценность, и все те, кто изображал из себя очень крутых нонконформистов, в конце концов, слегка разбогатев, приобрели копии Рафаэля или Тициана.

— Сейчас ты скажешь, что Кетлин Мосс — утеха для импотентов, ненавидящих полноценность, а новый классический имидж Мадонны — роскошь, которую может себе позволить девка, взобравшись на вершину славы?

— Нет, напомню другое. Не они, а Вита Джордан — самая желанная женщина планеты. Так считает большинство, и это факт. При этом они не просто хотят, — они боготворят тебя! Пойми, с твоим портретом могут заниматься онанизмом лишь высокодуховные отшельники, девственные поэты или задумчивые ученые. Это не так уж плохо, милая, поднимать тонус утонченных эстетов. Миссия не из простых. Но ты прельщаешь и других — прыщавых солдатиков, портовых грузчиков, шизанутых рокеров, добропорядочных клерков. Только они поставят твое фото рядом с образком Божьей матери, если таковой имеется, или запрячут в нагрудный карман, как дар желанной и недосягаемой невесты… Э-эх, роскошная моя, быть Прекрасной дамой и предметом вожделения большинства мужчин земного шарика — чертовски приятно. Но до чего опасно! Хью инстинктивно отодвинулся от окна самолета, где под густой пеленой облаков уже простирались пригороды Москвы.

Этот разговор, начатый в Нью-Йорке, продолжался во время перелета и завершился лишь в зале аэропорта Шереметьево, когда к прибывшим ринулись встречающие.

Брант привычно пробежал холеными руками по тщательно зачесанным волосам и элегантнейшему шелковому шарфу, белеющему под распахнутым пальто в крупную бежево-коричневую клетку. На протяжении последнего десятилетия он носил маленькую бородку а'ля Шон О'Коннери, скрывавшую обрюзглость мягких щек. Очки Брант принципиально избегал, гордясь зоркостью своих маленьких внимательных глаз, и лишь наедине с собой позволял воспользоваться окулярами при чтении. Тогда он почему-то сразу вспоминал, что давно трижды дед и даже испытывал легкое желание потискать внучат, фото которых всегда носил с собой. Но вслед за волной старческой сентиментальности Бранта охватывал холодный душ непримиримости с необратимым течением времени. Он шел в большую туалетную комнату своей элегантной нью-йоркской квартиры, с четверть часа пыхтел на велотренажере, потом расслаблялся в ароматной ванне. Завершив туалет пшиканьем любимого одеколона, Хью с облегчением переводил душ.

Массивная фигура Бранта всегда привлекала внимание своей живописностью. Несмотря на заверения в том, что в России он предпочтет стать невидимкой, ступивший на московскую землю Хью выглядел чрезвычайно экстравагантно Многие из встречающих приняли его за известного всему миру мэтра высокой моды Пако Раббана, и поспешили с цветами, лихорадочно соображая, к чему сей неожиданный визит.

— Ну вот, а ты обзывала их экстремистами, — довольно шепнул Вите Брант, кивнув на представительную делегацию, встречающую гостей с огромными букетами и улыбками неподдельного энтузиазма. Переводчица русских затараторила, представляя Вите робких от восхищения, но изысканно элегантных мужчин.

— Эти господа обещают приложить все усилия, чтобы сделать ваш визит в Москву незабываемым. Они будут сопровождать вас в гостиницу, где по предварительной договоренности состоится ужин в узком кругу и обсуждение планов… В вашем лице они приветствуют посланницу всемирного братства эстетов. Господин Суздалин из российского парламента выражает надежду, что красота мисс Джордан спасет мир…

Щеки девушки под бледным гримом вспыхнули ярким румянцем, тщательно очерченные темно-вишневой помадой губы старались изобразить улыбку. Она заметно волновалась, серебристый целлофан с розами трепетал в её дрожащих пальцах.

— Большое спасибо, — произнесла Вита заранее выученные слова, несколько удивившись, что русские возлагают на неё столь ответственную миссию, как спасение мира. Все радостно захлопали, предлагая гостям спуститься в зал к ликующей толпе. Навстречу гостье рванулись сдерживаемые охранниками люди, застрекотали камеры, зачастили вспышки. Микрофоны нацелились со всех сторон, словно ожидая оброненного звездой пророчества. Спасибо, большое спасибо, — повторяла Вита, поднимая приветливое, освещенное сдерживаемым смехом лицо и размахивая всем хрустящим букетом.

Возле ожидавшего у подъезда белого «линкольна» гостью познакомили с московским гидом-переводчиком, предоставленным в соответствии с условиями контракта. Молодой человек скользнул по лицу Виты неуловимым взглядом и распахнул дверцу автомобиля. Придерживая ворох цветов, она привычно скользнула в мягкий полумрак салона и облегченно вздохнула, окунаясь в покойную, сладко пахнущую тишину.

Игорь Лесников с детства мечтал стать шпионом. Внук чекиста и сын гебешника не подозревал, что является продолжателем семейной традиции. Даже когда Игорь узнал о действовавшем во время войны подразделении армейской контрразведки под юморным названием «Смерш», он и не подумал причислить к его рядам деда — офицера-красноармейца, погибшего на полях Второй мировой. Не усомнился он и в том, что отец — мирный торговый работник, просидевший вместе с семьей в торгпредстве в Вашингтоне почти пять лет, внезапно покинул Америку в результате каких-то карьерных интриг. Игорю исполнилось четырнадцать, и он смутно слышал о появлении некой зловещей книжки под названием «Архипелаг ГУЛАГ», а к солидному зданию на Лубянке относился с симпатией, поскольку оно охраняло сияющий витринами «Детский мир».

Покинув в десятилетнем возрасте Москву, он с тоской вспоминал пыльный двор в таганском переулке, торжественное вступление в пионеры, состоявшееся прямо в музее В. И. Ленина, колонну первомайской демонстрации, в которой вместе с отцом прошествовал у Мавзолея под ликующий громогласный марш. Американская школа не радовала духом коллективизма, да и с друзьями было плоховато. Зато за годы, проведенные в Вашингтоне, Игорь почувствовал вкус к спорту, отдавая предпочтение разным видам борьбы и теннису, научился щеголять специфическим американским произношением и пристрастился к «видаку», о котором его московские сверстники ещё не имели представления. А на экране вволю куражился над своими противниками непобедимый Джеймс Бонд. Кумир мальчишеских грез — дерзкий Д'Артаньян — побледнел и робко отступил в тень.

Девятилетний Игорь стал готовить себя к карьере супер-шпиона. Он зачитывался историями о разведчиках, упорно тренировал свое тело и дух, не замечая, как недоуменно переглядываются за его спиной родители. Подрастающий сын настолько достал своими расспросами о шпионаже Лесникова-старшего, тайно носившего под пиджаком финансиста погоны капитана госбезопасности, что тот затосковал. «Парень что-то знает или догадывается», — сказал он жене. «Никогда. Мой сын никогда не узнает правду», — категорически отрезала Ирина Александровна. В её голосе звучало не только беспокойство за секретную миссию мужа и будущее сына. Вольнодумный дух бывшей выпускницы журфака МГУ сразил вирус диссидентства. Проживая в свободной стране, Ирина Александровна получала значительно большую информацию, чем её сограждане, слушающие на кухне забитый глушителями «Голос Америки». Она мучилась двойственностью своего положения, скрывая от мужа одолевающие её сомнения и не представляла, что станет делать, когда они вернутся в Москву. Одно было для неё несомненно — Игорь никогда не пойдет по стопам отца.

Но все случилось совсем иначе, чем предполагали, каждый по-своему, родители Игоря. Лесников-старший был выдворен на родину вместе с группой «засветившихся» агентов, благодаря судьбу за то, что избежал полного разоблачения. Ирина Александровна не бросила сломленного супруга, занявшего по возвращении должность средней руки чиновника в Министерстве торговли. Она учила сына-студента Иняза исполнению под гитару русских романсов и прививала ему любовь к классической литературе. Ведь должна же была заговорить в Игоре и другая часть наследственности, доставшаяся по материнской линии от школьных учителей и священнослужителей. И она заговорила — уже на втором курсе Игорь Лесников стяжал славу студенческого барда. Он артистично исполнял репертуар Галича, Кима, Высоцкого, умел тронуть сердца слабого пола и даже суровых сотоварищей хорошей песней, сочиненной лично. Наедине с собой или в семейном кругу Игорь отдавал предпочтение лирике. Он пел «Утро туманное», «Гори-гори, моя звезда» или окуджавских «Кавалергардов», воображая себя отчаянно влюбленным, как князь Оболенский, или сумрачно-несчастным, как Лермонтов.

Ирина Александровна узнала, что сын — сотрудник КГБ со студенческой скамьи лишь после перестройки. Игорь успел окончить разведшколу, а Лесников-старший — выйти на пенсию. В один прекрасный вечер он «раскололся», рассказав жене о том, как помог устроить карьеру сына в Комитете и сообщил, что собирается развестись, поскольку другая, бесконечно преданная ему женщина, ждет от него ребенка.

Они разменяли большую трехкомнатную квартиру на Таганке, разъехавшись в разные концы Москвы, как совершенно чужие люди. Отношения Игоря с матерью окончательно испортились, — она не простила предательства даже после того, как Игорь женился и оставил службу в развалившемся Комитете. Ее не убедило ни его геройство при защите Белого дома в дни августовского путча, ни заверения в том. что «фирма», в которой теперь сотрудничал Игорь, выполняет охранительные функции при демократическом правительстве. Ирине Александровне даже не понравилась Лина — энергичная деловая женщина новой формации, в предельно сжатые сроки завладевшая Игорем. «Разведетесь», коротко констатировала она ещё на свадьбе, передав невестке букет белых калл. И угадала.

Тридцатипятилетие Игорь отмечал в ресторане «Балчуг» шикарным холостяком. Бывшие студенческие друзья вряд ли узнали бы в элегантном «новом» с внешностью породистого скандинава патлатого барда, хрипевшего с ненавистью «Идет охота на волков, идет охота…». Вместе с хорошо оплачиваемой работой, удобной квартирой, автомобилем, он приобрел неспешные повадки сытого, уверенного в себе человека. Но таковой была лишь официальная личина Лесникова, употребляемая в компании бывших друзей и коллег, где он играл преуспевающего бизнесмена. А доводилось Лесникову появляться и в менее респектабельном виде в далеких от делового лоска кругах.

Став сотрудником одного весьма хитрого отдела чрезвычайно ответственного учреждения, Игорь вскоре проявил себя инициативным, находчивым, бесстрашным и удачливым специалистом, будто уже прошел в каком-то прежнем воплощении школу неуловимого агента 007. Он с наслаждением ходил по лезвию ножа, заигрывая с опасностью и проявляя редкую артистичность. В отчетах, поступавших к шефу Лесникова, говорилось то о «лице кавказской национальности», внедрившемся в люберецкую группировку, то а сахалинском барыге, сверкающем золотыми фиксами и перлами тюремной фени. Приходилось ему быть придурковатым иностранцем-геем, прибывшим в Москву с концертами, и многодетным неимущим «коммунякой», митингующим у памятника Ильичу. Он выкладывался на полную катушку, растрачивая нервные клетки, недюжинную энергию и мозговое вещество, рисковал жизнью, но не за деньги и не за идею. Как и прежде, когда мальчишкой засматривался фильмами о Бонде, или сотрудничая в КГБ, Игорь был далек от коммунистического фанатизма или карьерной страсти. Им владели другие порывы. Он точно знал, на какой стороне сражается, и принципиально не был способен на предательство, потому что именно неподкупность, непреклонность, внутренний максимализм составляли основные правила его игры. Той большой игры, которая стала смыслом его жизни, главным законом личного морального кодекса.

— Придуманные Дюма мушкетеры стали идеалом мужской доблести, рыцарской чести. А за что они. в сущности, сражались? За какие такие идеалы, почему? — раздумчиво вопрошал Игорь свою деловую супругу. Когда они поженились, деятельная, бесцеремонная Лина казалась ему носительницей некой житейской мудрости.

— Да просто потому, что королева — симпатичная. А Ришелье — противный, — Лина взъерошила волосы мужа. — Сказочный инфантилизм! Ты у меня останешься романтиком до полного облысения. Будешь мушкетерствовать за гроши, потому что убежден — истинное геройство всегда бескорыстно.

— Естественно! Вспомнили бы об этих Атосах и Д'Артаньянах через века, если бы они приценивались к вознаграждению, смекая, кто больше заплатит за подвиг. Нет, Лина, геройство — это призвание. Им не торгуют.

— Отдельно взятые, совсем заблудшие чудаки, предпочитающие шиковать на заработки не слишком щепетильной супруги, — рот Лины скривился. Она уже предчувствовала, что её сражение с наивным романтизмом мужа окажется проигранным.

Участие в опеке прибывающей в Москву красотки выпало Лесникову в качестве поощрения. Он ещё не залечил травму ноги, полученную в крутой разборке, а в списках бандитской группировки числился мертвым. Ему следовало на время исчезнуть из теневых кругов, где под кличкой Сизый Игорь исполнял роль гастролера-киллера.

— Считай задание поощрительным призом. Хорошо поработал, получил серьезное ранение… Но ведь на Канары не попросишься? — насмешливо прищурился шеф Игоря Владимир Иванович Колчин.

— А надолго вы меня из боевых рядов списали, шеф? Может, действительно, по свету прогуляться? Там ведь тоже дел много, намекнул Игорь на планы Колчина внедрить Лесникова в мафиозную структуру, действующую на территории Европы.

— Шаг за шагом. Пока мы тут с ребятами подготовим для тебя выезд, расслабься, повеселись. Девчушка хорошенькая, джентльмен, который её пасет, по имени Хью Брант, — хитер и подозрителен. Из старой школы пройдох, будет держать тебя за стукача. Уж ты не разочаруй старика — сболтни лишнего, пусть хвастается, что «расколол» русского гебешника. Им ещё сто лет комитетчики будут за каждым кустом мерещиться.

— Хм… Увлекательнейшая ситуация! — поморщился Игорь. — А что там на самом деле вокруг этой крошки заварилось?

— Чисто! Обычная подстраховка. Личная и как бы неофициальная просьба мэра — присмотреть, очаровать. Я бы и сам не прочь, да супруга ревнивая.

— Мне в этом смысле терять нечего. То есть, господину Бортнику, я полагаю. — Игорь назвал имя одного из своих персонажей, которых «выводил в свет» в зависимости от ситуации, вроде райкинских масок. — Давно его не «прогуливал», думаю, пора вернуть мужичка из длительной зарубежной поездки ради такого дела.

— Вот и отлично. Девушка ведь тоже свободна. Глядишь, и свадьбу сыграем, — подмигнул шеф. — Мы заранее обговорили твое присутствие с менеджером Джордан, этим самым Брантом, и с конторой Симакова, которая, естественно, будет неусыпно охранять гостью. Дама, естественно, имеет собственных секьюрити в составе двух человек, мужского и женского пола. Семейный бизнес! Это у них теперь модно — натаскивать баб, как сторожевых псов. Парочка, конечно, станет путаться под ногами изо всех сил. Что, не сомневаюсь, несколько развлечет тебя.

— Ладно, неделю потерплю, — не поддержал шутливый тон недовольный заданием Игорь и настороженно взглянул на шефа. — Личная просьба мэра? Интересно…

Колчин выразительно пожал плечами. Давняя привычка существовать в окружении «жучков» и стукачей выработала особую систему мимики и жестикуляции. Мужчины без слов поняли друг друга и распрощались с крепким рукопожатием. Только совсем наивные да новички доверяли толстым стенам неприглядного дома в Лиховом переулке с запыленной вывеской «Курсы повышения квалификации работников кондитерского производства», где обосновалась «фирма» Колчина. Кроме того, обоим было ясно, что просьбы хозяина города в их департамент зря не поступают. А значит, трепаться и расслабляться не стоит.

Семиметровый «линкольн» цвета «белая ночь» в сопровождении эскорта автомобилей с синими мигалками мчался по главной улице столицы.

По обе стороны от гостьи восседали Бренда и Дак, выполнявшие обязанности личной охраны. Сзади, рядом с русским сопровождающим, расположился Хью. Вита рассмеялась, когда ставший чрезвычайно осторожным на московской земле Брант предложил такой порядок размещения в машине. Ее стерегли, как золотой запас национального банка, а сопровождающие проезд «линкольна» полицейские автомобили как бы свидетельствовали о реальном нападении.

— Стоило перелетать океан, чтобы почувствовать себя пятифунтовым золотым слитком, — шепнула Вита менеджеру. — Странно, что меня не погрузили в инкассаторский фургон.

— Ценности мирового значения всегда перевозили с подобными предосторожностями. «Джоконда», к примеру, путешествует в стальном сейфе, как и виолончель Ростроповича… Наши президенты имели печальный опыт прогулок в открытых автомобилях. — Хью поморщился, вспомнив известные кадры кинохроники техасской трагедии — Жаклин Кеннеди в розовом костюме, забрызганном кровью мужа. — Ты ознакомилась со статистикой российской преступности. Я лично чувствовал бы себя спокойней в инкассаторском фургоне. — Брант откинулся на мягкую спинку, изобразив усталую дрему и предоставив полную свободу слова русскому гиду.