Сердце Гудвина

Глава 18

Вечером принесли цветы. Мама подумала, что пришел курьер из «Самоката», но, когда открыла дверь, ей вручили огромную охапку перламутрово-розовых тюльпанов, мама растерялась и не успела спросить, кому они и от кого. К счастью, в букете обнаружилась карточка с подписью «Разблокируй меня, пожалуйста».

Я забрала тюльпаны себе и поставила в пузатую стеклянную вазу, напоминающую аквариум, а пока возилась с ними, мама ходила кругами, пытаясь разузнать, кто этот таинственный незнакомец. Я сказала честно, что не знаю, но пообещала его разблокировать, потому что поступок был милый, а цветы красивые.

Мой адрес Тим мог узнать у Ромы или у Матвея, ведь тот всю неделю провожал Ксюшу домой. Я решила дать Тиму еще один шанс. Пусть даже с профиля Гудвина, если ему так проще. Кому-то иногда нужно побыть не собой. Так легче в чем-то признаться или поговорить откровенно. Неслучайно же в католической церкви принято исповедоваться в кабинке, где священник не может тебя видеть.

И если поначалу я собиралась сорвать с Тима маску Гудвина и потребовать объяснений, то, еще раз хорошенько все обдумав, решила, что лучше продолжать подыгрывать до тех пор, пока он не придет к решению самостоятельно.

«Спасибо за цветы, – написала я. – Люблю тюльпаны». Он ответил через час: «Спасибо, что простила». – «За что простила?» Я надеялась, что он упомянет день рождения Матвея, но игра продолжалась: «Не знаю. Но, раз ты меня заблокировала, значит, я сделал что-то не так». – «Может, дело в твоем последнем сообщении?» – «Я думал об этом». – «Потрясающая проницательность». – «Больше такого не повторится». – «Чего не повторится?» – «Я не стану писать о своих чувствах». – «Ты писал не о чувствах». – «Разве?» – «Ты писал о сексе». – «Для меня одного без другого не существует. У тебя, наверное, по-другому. Этого я не учел».

Он меня умыл. Ответить было нечего. Оправдываться – глупо, продолжать спор – бессмысленно.

«Ты просил тебя разблокировать. Что дальше?» – «Я сегодня спас котенка». – «Неужели?» – «Смотри». Следом загрузилась фотография: на фоне серой подъездной стены среди кучи мусорных пакетов сидел черный голубоглазый котенок с белым ухом.

«Его кто-то выкинул в мусоропровод, и он там застрял. Я спускался по лестнице и услышал, как он мяукает». – «И ты полез за ним по мусоропроводу?» – «Нашел дворника, и мы его достали. Хорошо, что в это время никто не выбрасывал ничего тяжелого». – «И куда ты его дел?» – «Хочешь, тебе подарю?»

Я еще раз посмотрела на фотографию. Котенок был хорошенький.

«Хочу, но мы не можем позволить себе завести кого-то, потому что в сезон отпусков все уезжают, и оставить его будет не с кем». – «Тогда, наверное, себе возьму. Моя старая кошка в прошлом году умерла. Ей было тринадцать лет. Папа тоже с улицы принес. Мама не хотела брать ее, но папа сказал, что, если ребенок в семье один, ему необходимо общение». – «Один? У тебя разве нет старшего брата? Братьев?» – «Старших нет».

Я вспомнила взрослых длинноволосых парней на странице у Тима, которые совершенно точно были его родными братьями, и спросила, уверен ли он в этом. Однако Гудвин, пообещав написать позже, тут же странным образом слился.

В детстве я была уверена, что проблемы – это такая штука, которая бывает у других, но точно не у меня. Однажды, еще не понимая значения этого слова, я попросила Ксюшину бабушку, приезжавшую иногда к ним погостить, объяснить мне его.

– Проблема, – сказала она, – это такая трудность, которая становится на пути у привычного хода жизни или твоей цели. Вот, предположим, тебе очень понравилась игрушка, а родители ее не покупают. Получается, для тебя – это проблема.

– Но мама с папой мне все покупают, что попрошу.

– Ну или не разрешают долго смотреть мультики.

– Мне всегда разрешают.

– Загоняют спать, когда ты не хочешь?

– Нет.

– Просят доедать кашу?

– Нет.

– Наказывают за беспорядок.

– Меня не наказывают.

– Совсем?

– И не ругают.

Усмехнувшись, бабушка с тяжелым вздохом покачала головой:

– В таком случае, милая моя, можешь считать, что проблем у тебя нет.

Наверное, на самом деле так оно и было. Родители меня всегда баловали и ничего не запрещали. У нас не было ссор, ругани и криков. У Михайловых тоже. Мы впервые увидели, как дети скандалят с родителями, только в детском саду. Никто из нас представить не мог, что маму можно обзывать дурой и гадиной, а папа способен отвесить подзатыльник, оттаскать за ухо или трясти до тех пор, пока не прикусишь язык. Мы росли словно в ботаническом саду – без стрессов, злости и обид. И все плохое, что с нами иногда случалось, было связано со сторонними, чужими людьми.

У Ромы в началке не сложились отношения с учительницей. Ей не нравился его почерк и неаккуратные тетради, злило, что он много смеется и рисует ручкой на ладонях. Она постоянно шпыняла его и делала виноватым во всем, что бы ни происходило. Рома не жаловался, он вообще всегда отличался легким характером и не умел подолгу расстраиваться. Но мы с Ксюшей все это видели и посчитали своим долгом рассказать родителям. Сначала к учительнице отправился мой папа, потому что в тот день именно он забирал нас из школы. Потом Ксюшина мама, которой он все объяснил, когда мы уже были дома, а на следующий день в школу пришла Альбина.

О чем они с учительницей говорили, мы не знаем до сих пор, но она от Ромы отстала, переключившись на Белова, которого потом тыркала до конца четвертого класса.

А еще был случай, когда нас с Ксюшей не взяли на экскурсию из-за розовых колготок у нее и фиолетовых у меня. И когда мы втроем, оставшись дежурить в классе, случайно разлили ведро с водой на учительском столе. И когда я нахамила англичанке за то, что она передразнивала мое произношение, и когда Ксюша помадой изрисовала зеркало в туалете. И когда Рому пытал школьный психолог, заставляя выдать того, кто написал нашей отличнице матерную записку. За одиннадцать лет произошло много разного. Однако родители всегда приходили к нам на помощь, независимо от того, были мы правы или действительно накосячили.

Конечно, потом дома с нами разговаривали и тщательно разбирали каждую ситуацию, объясняли, как не надо или что учителя тоже могут ошибаться, но ни одна неприятность или недоразумение не становились для нас безвыходными.

Я так долго жила в мире, где нет проблем, что, столкнувшись с ними, совершенно растерялась. Встреча с Розовым Фламинго и последовавшие за этим события стали проблемой. И Ксюшино горе оттого, что Мартов выбрал не ее, – тоже. И переход Ромы в маткласс и его новое отношение к нам. И всякое прочее, что родители, сколько бы их ни было и как бы сильно они ни стремились помочь нам, решить не могли. Теперь образовались новые проблемы.

Без Ксюши обсудить последние события было не с кем. Я с нетерпением ждала, когда мы помиримся и жизнь войдет в привычное русло. Но она и не думала мириться, проводя все время в школе и после нее с Матвеем. Тот даже со Степой и Тимом почти не общался. Только с ней, и больше никаких других девчонок. Рома тоже в открытую везде ходил с Носовой. Так что в итоге получилось, что я осталась одна.

Есть люди, которые по природе своей одиночки. Они всегда сами по себе, и им никто не нужен. Как, например, Ершов. Но у меня от этого внезапного непривычного одиночества началась самая настоящая ломка. Я маялась, не зная, куда себя деть. Пыталась общаться со всеми понемногу, даже с Леной Колпаковой и Никой, но поверхностная болтовня радости не приносила. Я казалась себе брошенной лодкой, не способной прибиться ни к одному берегу.

Иван Сергеевич после дня рождения Оболенцева заболел. Все прекрасно понимали, какая у него болезнь, но ашки все равно переживали. На замену Аксенову поставили физичку, и, как по мне, объясняла она понятнее, чем он, ничем, кроме тестов, нас не нагружая. Но математикам она ужасно не нравилась.

«На допы сегодня не пойду, – написал Ершов в конце седьмого урока. – Если хочешь, встретимся у бельевой площадки».

Бельевая площадка находилась во дворе ближайшей к школе высотки и представляла собой заасфальтированный прямоугольник с шестью покосившимися столбами. В советское время на этих столбах натягивали веревки, чтобы люди могли сушить на них белье. Но теперь это был бестолковый островок асфальта, куда пару лет назад кто-то притащил из парка лавочку, с тех пор она там так и осталась.

Ершова я заметила издалека, он что-то писал в телефоне и курил, а когда я подошла, даже не поднял головы, тогда как у меня при воспоминании о поцелуе под вешалкой в животе пронесся холодок. И это было нехорошо.

«Только не Ершов, – несвязно пронеслось в голове, – он не может мне нравиться. Не должен. Это вообще не в моем стиле. Пошлый, наглый, меня ни во что не ставит и рассчитывает, что ему что-то обломится. Он курит травку и обманывает. А что у его поцелуя вкус дикого леса – вообще ничего не значит. Это дурь, блажь и обыкновенное любопытство, а продолжать общаться с ним – все равно что хватать раскаленные угли голыми руками и надеяться не обжечься».

– Я не буду с тобой спать, – подойдя к нему, выдала я прямо.

– Что, прости? – Он удивленно оторвался от своего занятия.

– Решила сказать сразу, чтобы ты знал, если вдруг собираешься помогать мне на этих условиях.

– Хм… – Он задумчиво почесал подбородок. – Вообще-то не планировал, но твое предложение готов рассмотреть. Целуешься ты неплохо.

– Почему ты постоянно пытаешься меня унизить?

Он смотрел пристально, не мигая. Я собиралась немедленно уйти, но, поймав за руку, Ершов насильно усадил меня рядом с собой.

– Смотри, – кивком головы он указал пальцем на гуляющую неподалеку блондинку с шустрым биглем на длинном поводке. – Можешь про нее что-то сказать?

Все еще пребывая в смятении, я мельком окинула женщину взглядом: узкие облегающие джинсы, туфли на высоком каблуке, волосы уложены в пучок на макушке.

– Ты, наверное, не понял. Я не умею «читать» людей. Не вижу ауры, их мысли, и понятия не имею, что их ждет. Я просто замечаю нечто, и это от меня не зависит. Бывает, иногда чувствую, но…

Тут я вдруг осеклась на полуслове. Дышать стало тяжело. Перед глазами явственно возникли ступени лестницы и эта женщина с противоестественно вывернутым локтем.

Ершов хитро прищурился.

– Так что?

– Думаешь, нужно сказать ей?

– А что сказать?

– Ну… чтобы была осторожнее.

– У тебя такое обычно срабатывает?

– Нет.

– Вот именно.

Он медленно встал, потянулся, неторопливо подошел к блондинке и, не переставая криво ухмыляться, как делал всегда, когда говорил гадости, что-то тихо сказал ей. В ответ женщина отшатнулась, скорчила презрительную гримасу и, обозвав его козлом, быстро зашагала прочь, на радость резвому псу.

– Теперь есть шанс, что все обойдется! – Ершов вернулся на лавочку.

– Что ты ей сказал?

– Что у нее в этих туфлях ноги выглядят кривыми.

Я непонимающе захлопала глазами.

– При чем тут туфли?

– Пфф, – с небрежным видом он откинулся на спинку, – да ты точно ничего не понимаешь.

– Если бы понимала, то не сидела здесь с тобой и не терпела гадости, которые ты мне постоянно говоришь.

Судя по довольному выражению лица, ему нравилось цеплять меня.

– Почему ты решила, что ей нужно быть осторожной?

– Потому что увидела, как она сломала руку, упав с лестницы, а ты? Что ты видел?

– Ничего! – Он развел руками и несколько секунд молчал, ожидая дальнейших расспросов, но, не дождавшись, продолжил: – Всего лишь проанализировал длину поводка, резвость собаки и то, как тетка неуклюже передвигается на этих ужасных каблуках. То есть я понятия не имею, что именно случится. Да и ты тоже этого точно не знаешь. Но то, что она навернется, вероятность девяносто процентов. Только я вычислил осознанно, а ты получила готовый ответ. Это интересно. И даже круто, как если бы ты скатала у кого-нибудь ответы на тест, понятия не имея, как решаются в нем задачи.

С одной стороны, ничего нового Ершов мне не открыл, но с другой – он последовательно выстроил цепочку доводов, и я почувствовала облегчение и благодарность. Все эти годы мне и нужно-то было, чтобы кто-то вот так запросто разложил все по полочкам. Как в детстве мама объясняла происхождение дурных снов тем, что они происходят, когда мы болеем или думаем о плохом, потому что так организм пытается сообщить о том, что его беспокоит.

Может, она придумала и не самое лучшее объяснение, но мне маленькой этого было достаточно, чтобы отделить реальность от воображения.

– Как ты считаешь, почему вдруг у нас появились эти способности? Даже если в них самих нет ничего сверхъестественного, то, каким образом мы их получили, невероятно. Ты правильно тогда сказал про китайский язык. Только представь, тебя обрызгали водой – и ты уже выучил его в совершенстве.

Ершов задумчиво покачал головой.

– Согласен. Это странно, если не принимать всерьез тему о сущностях. А поскольку в их существование я верю не больше, чем в существование призраков, то пока ничего вразумительного сказать тебе не могу.

– Каких еще сущностях? – заинтересовалась я.

– Если по-простому, то они вроде демонов. Живут среди людей и подпитываются за счет их эмоций.

– Энергетические вампиры?

– Да нет же! – Он усмехнулся как-то по-новому: не зло и саркастично, а по-простому, словно на мгновение забыл о своем неизменном образе пошляка и хитреца. – Энергетические вампиры – это обычные люди, которым доставляет удовольствие трепать нервы другим.

– Типа тебя?

– Вот, точно! Такие, как я. А сущности не люди, хотя и выглядят так же.

– Очень интересно! – Я задумалась. – И что они могут делать?

– Ну… много баек ходит. Что они не умирают и могут красть возраст, внешность и чувства, потому что своих у них нет. Читают мысли и предсказывают будущее и противоположны той реальности, в которой живем мы. То есть, чтобы мир находился в равновесии, он должен иметь положительно заряженную часть, грубо говоря, плюс. И отрицательную – минус. Вот мы – это плюс, а они минус.

– Ничего себе. В первый раз такое слышу.

– Ну ты, как я понимаю, вообще не большой поклонник теорий и прочей зауми вроде математики.

– И как же твои сущности связаны с математикой? Кроме доступных моему ограниченному мозгу определений вроде плюса и минуса?

– Математика связана со всем, и даже если в данный момент не может чему-то найти объяснение, то обязательно сделает это потом, – поучительно произнес Ершов. – Существует лишь одна вещь, которую за всю историю человечества она не смогла объяснить.

– Бога?

– Женскую логику.

– По-твоему, я тупая?

Он неопределенно улыбнулся.

– Ладно, уговорила. Я помогу тебе разобраться с твоими проблемами, но взамен ты разрешишь мне потрогать свои волосы.

– Просто потрогать? И все?

– Да, прямо сейчас – и будем в расчете. Можно?

– Хорошо! – Я откинулась на спинку лавочки, и он, придвинувшись ближе, аккуратно провел ладонью по волосам.

– Они такие гладкие и крепкие, как будто ненастоящие. И как ты только с ними справляешься? – Его пальцы скользнули сквозь густоту прядей и, остановившись в районе затылка, принялись сжиматься.

– Эй! Аккуратнее! – Я дернулась и едва не осталась без скальпа.

Ершов крепко держал меня за волосы сзади.

– Больно, придурок!

Отпустив меня, он встал с лавочки.

– Спасибо. Давно хотел это сделать. Завтра напишу тебе и расскажу, что узнал.

– Подожди! – Я тоже поднялась. – Я не сказала главного – хочу от этого избавиться. Мне не нравится знать то, чего я не могу изменить. Хочу, чтобы все шло как идет, без каких-то там взаимосвязей и следствий. Я хочу, чтобы было все как раньше!