Сердце льва

ДЖОАННА

Находясь в Палермском замке, королева Джоанна предавалась тревожным раздумьям. В последние месяцы ее жизнь оказалась под угрозой, в любую минуту с ней могло случиться все что угодно. Это кому сказать! Могущественная королева, дочь Генриха Плантагенета и Альенор Аквитанской, некогда любимая супруга сицилийского короля, ныне стала пленницей! Ибо это был поистине плен.

При жизни Вильгельма невозможно было даже предположить, что его кузен Танкред способен на такую низость. Нет, конечно, она знала, что Танкред честолюбив. Но ведь все мужчины честолюбивы. Тем более что Танкред незаконнорожденный, а такие изо всех сил рвутся к власти. Пока Вильгельм был жив, Танкред остерегался проявлять свою истинную сущность, но после смерти кузена осмелел, и Джоанна, которая пыталась дать ему отпор, быстро оказалась его заложницей.

Джоанна клокотала от ярости. Как смеет этот подлый ублюдок издеваться над женщиной, чьим предком был сам Вильгельм Завоеватель?! Да будь ее отец жив, Танкред никогда бы не отважился на подобную дерзость! Но отец умер в июле. А в ноябре того же года скончался и ее обожаемый супруг. Бедняжке Джоанне не повезло: в считанные месяцы она потеряла сразу двух могущественных заступников.

Двадцатипятилетняя Джоанна была очень даже недурна собой. И привыкла жить в свое удовольствие. С раннего детства она, как часто бывает с членами королевской семьи, проявляла большую самостоятельность. Родственников Джоанна почти не знала, братьев видела редко, но сознание, что они существуют, придавало ей уверенности. Отец Джоанны вершил судьбы Европы. Немудрено, что теперь она чувствовала себя потерянной и одинокой.

Сидя в своих покоях, откуда она не могла даже выйти без разрешения, Джоанна томилась от безделья. Ей ничего не оставалось, кроме как с утра до ночи думать о прошлом и гадать, что ее ждет в будущем.

Джоанна была младшей дочерью в семье — после нее у Генриха и Альенор родился только Джон, — и до замужества родители не возлагали на нее особых надежд. Юные годы Джоанны прошли в Фонтевро; но какое-то время она все же провела в Англии, где обитала в одной и той же детской вместе с принцессой Алисией. Алисия казалась намного старше ее и Джона, но на самом деле между ними было всего лишь несколько лет разницы. Боже, какой скандал разразился потом из-за Алисии! Джоанна помнила, как отец заходил в детскую и как она и Джон ревновали его к Алисии. Каково-то ей теперь, после смерти короля? Интересно, Ричард женится на Алисии? Вряд ли. Джоанна подумала и решила, что положению Алисии не позавидуешь, оно ничуть не лучше ее собственного.

В голову лезли горькие мысли.

Кто такие вообще принцессы? Пешки в чужой игре. Их выдают замуж не по любви, а в политических интересах. Пусть за урода, но лишь бы было выгодно.

Правда, самой Джоанне повезло с супругом. Хотя их совместная жизнь и не продлилась долго. Вильгельм оказался хорошим мужем. Он был на десять лет старше Джоанны, но столь значительная разница в возрасте не смущала принцессу, ведь, когда ее привезли на Сицилию, малышке недавно исполнилось одиннадцать, и она еще не задумывалась о тонкостях супружеской жизни.

Поначалу Вильгельм не хотел жениться на Джоанне. Впервые замысел поженить их возник, когда ему было семнадцать. Вильгельм не пожелал ждать, пока семилетняя крошка подрастет, и посватался к дочери восточного владыки Мануила Комнина. Однако сватовство закончилось неудачно, и Вильгельм отправил послов в Англию, чтобы они решили, стоит ли ему брать в жены принцессу Джоанну.

Именно тогда ее привезли в Винчестер и поселили вместе с принцессой Алисией, нареченной Ричарда. Она никогда не забудет, как отец заглянул в классную комнату и сказал ей про важных сановников, которые прибыли из Сицилии специально, чтобы с ней познакомиться. Вслед за этим отец добавил, что она должна вести себя чинно, как подобает благовоспитанной девице, ибо необходимо произвести на них хорошее впечатление. От этого зависит не только ее, но и его будущее.

Джоанна предстала перед ними и ответила на все их вопросы. Отец явно остался доволен, поскольку ласково положил ей руку на плечо. А гости воскликнули:

— Да она писаная красавица! Король Сицилии будет несказанно рад!

Вернувшись в детскую, Джоанна поделилась своими впечатлениями с Джоном и Алисией, которые поджидали ее, сгорая от любопытства. — Понятно! — воскликнула всезнающая Алисия. — Это смотрины.

И она объяснила, чему обрадуется сицилийский правитель.

— В таком случае Ричард тоже должен радоваться. Ты же у нас красавица, — сказала Джоанна.

— Да-да! Он будет любоваться тобой, как наш отец, — поддакнул Джон, и Алисия густо покраснела.

— Ты погляди на нее! Зарделась, как маков цвет, — захохотал Джон.

Теперь-то Джоанна понимала, что ее смутило. А тогда, наивная, не догадывалась.

«Мы с колыбели опутаны интригами», — горько усмехнулась она.

…И вот в возрасте одиннадцати лет она отправилась на Сицилию. В Нормандии Джоанну встретил старший брат Генрих. Гордясь тем, что отец повелел его короновать, брат называл себя королем Генрихом. Он был так красив и обходителен, что Джоанна сразу же прониклась к нему любовью. Как она радовалась, что у нее такой прекрасный брат! Генрих был добрым, ласковым и веселым. Он хотел, чтобы она на всю жизнь запомнила дни, которые они проводили вместе. По пути они останавливались в замках, и Генрих устраивал пиры и турниры. А выходя победителем из состязаний, неизменно говорил: «Я старался ради тебя. Ты моя прекрасная дама… Моя милая сестричка Джоанна!» О да, Генрих был просто обворожителен. Не то что его отец! Однако теперь Джоанна знала и другое: Генрих оказался слабовольным, поверхностным и лицемерным. Он лгал отцу и принес ему много горя. Но юной Джоанне брат казался истинным совершенством. Как печально, когда разбиваются наши детские иллюзии! Узнав о гибели Генриха, Джоанна выплакала все глаза. Она день и ночь молилась за упокой его грешной души. А грехов он взял на душу немало: предал отца, осквернял монастыри, грабил церковные ризницы, чтобы заплатить солдатам, которые выступили вместе с ним против короля. Да, кто бы мог предугадать столь печальную развязку в те золотые дни, когда брат сопровождал юную Джоанну во время ее путешествия по Нормандии и всячески старался отвлечь девочку от мыслей о незнакомом человеке, поджидавшем ее в чужом краю?!

Генрих проводил Джоанну до границы с Аквитанией, где она повстречалась с другим своим братом. Ни у кого на свете не было таких прекрасных братьев! Генрих поразил девочку своей красотой, Ричард — поистине царственным величием. Наверное, так выглядели боги, сходя с Олимпа на землю. Высокий, светловолосый, ясноглазый Ричард был воплощением благородства и непобедимости.

Отношения Джоанны с Ричардом были не такими доверительными и дружескими, как с Генрихом, но зато рядом с ним она чувствовала себя неуязвимой. Всем своим видом Ричард давал ей понять, что охранит ее от любой напасти. Джоанна чувствовала — пока она с ним, ей ничто не угрожает.

Богоподобный Ричард проводил Джоанну до побережья и посадил в Сен-Жиле на сицилийский корабль, который прислал за ней жених.

Девочка простилась с братом нежно, но сдержанно. Почему-то она была уверена, что Ричард презирает плакс. С Генрихом все было бы по-другому: они оба дали бы волю слезам и не стыдились бы своей слабости.

«Когда-то мне еще доведется свидеться с милыми братьями?» — гадала Джоанна, глядя на быстро удаляющуюся полоску берега.

Джоанна загрустила, но, когда корабль вышел в открытое море и началась качка, Джоанне стало так худо, что она позабыла про все на свете и мечтала только побыстрее умереть. Бедняжка и вправду едва не отдала Богу душу. Поглядев на ее страдания, капитан счел неблагоразумным продолжать путешествие и пришвартовался в Неаполе. Близилось Рождество, и приближенные принцессы сделали все от них зависящее, чтобы время, проведенное на берегу, протекало весело и интересно. Затем кортеж Джоанны отправился по суше через Калабрию, чтобы морем ей осталось преодолеть только Мессинский пролив.

Забота, которую капитан корабля проявлял о Джоанне, свидетельствовала о том, что ее будущий муж печется о ее благополучии, и Джоанна, еще не видя сицилийского короля, прониклась к нему симпатией.

Он же, увидев ее, просиял от радости. Нет, он, конечно, слышал, что Джоанна хороша собой, но такое говорят про всех принцесс на выданье. По крайней мере, когда хотят их сосватать. Часто это бывает, мягко говоря, преувеличено, но порой принцесса и вправду оказывается миловидной, и тогда жениха ждет приятный сюрприз. Так случилось и с Вильгельмом, которому Джоанна понравилась с первого взгляда. И не только ему, но и всем сицилийцам.

Она никогда не забудет, как сошла на берег… Господь смилостивился над ней: когда они переплывали пролив, море не штормило, и Джоанна чувствовала себя превосходно. Она была свежа и очаровательна. Вильгельм не мог на нее налюбоваться. Он гладил невесту по голове, целовал ей руки и не уставал повторять, что она прелестна.

Джоанна была совсем еще девочкой — двенадцати лет от роду, — однако в те времена замуж выдавали очень рано. Вильгельму не терпелось сыграть свадьбу. Он сказал Джоанне, что ее отец тоже будет этому рад.

К Джоанне приставили служанок, которые наперебой стремились ей угодить. Каждый день жених присылал ей дорогие подарки. Ступив на сицилийскую землю, Джоанна постоянно была окружена заботой и вниманием, и не прошло и двух недель, как они с Вильгельмом поженились. Венчал их архиепископ города Палермо.

Джоанна любила вспоминать те счастливые дни. Вильгельм был добр и ласков. Теперь, повзрослев, она понимала, что все могло быть иначе. Конечно, отец обеспечил ее богатым приданым. Наряду со всем прочим там были золотой стол о двенадцати ножках — он один представлял собой целое состояние, — шелковый шатер и сотня прекрасных галер. В придачу отец дал столько пшеницы, что для ее перевозки понадобилось шестьдесят тысяч мулов. А сколько еще было ячменя! А бочки с вином! А двадцать золотых чаш и двадцать четыре золотых блюда! Так что сицилийский король не прогадал, породнившись с английским. Но, несмотря на столь щедрое приданое, он мог вести себя иначе. Поэтому Джоанна была благодарна судьбе, что та послала ей такого заботливого мужа.

Джоанна полюбила Сицилию, а уж когда у нее родился сын, которого она назвала Богемондом, ей казалось, что она счастливейшая из смертных. Но, увы, Богемонд радовал ее недолго. Вскоре он умер, и не только родители бедного малютки, но и вся Сицилия оплакивала эту утрату.

Впрочем, смерть королевского сына опечалила не всех. Танкред втайне торжествовал.

Проклятый Танкред! Из-за него она теперь томится в неволе. Он появился при дворе, когда Вильгельм был еще жив и здоров. Танкред норовил хоть чем-нибудь выделиться. Он явно чувствовал себя ущербным из-за того, что был рожден вне брака. Незлобивый Вильгельм жалел его. Ему даже казалось, что он в чем-то виноват перед Танкредом. Поэтому он всегда привечал этого негодяя. Но Джоанна сразу почувствовала, что Танкред опасен.

Однако, поскольку Вильгельму было всего тридцать с небольшим и он не жаловался на здоровье, честолюбивый бастард пока не представлял собой серьезной угрозы. Да, малютка Богемонд умер, но у Джоанны и Вильгельма могли родиться другие наследники. Вот если бы она оказалась бесплодной, тогда бы Танкред был единственным претендентом на сицилийский престол. И даже то, что он незаконнорожденный, не послужило бы ему помехой.

Правда, у Вильгельма была еще сестра Констанция, которую выдали замуж за Генриха Германского, старшего сына императора Фридриха Барбароссы. Поэтому можно было предположить, что если Вильгельм умрет, не оставив наследников, то правительницей Сицилии станет Констанция.

Перед смертью Вильгельм призвал к себе Джоанну. Он был не на шутку обеспокоен ее участью и еще раньше распорядился, чтобы в случае его смерти приданое бездетной вдовы возвратили ее отцу: оно пригодится, когда Генрих будет вновь выдавать Джоанну замуж. Подобно большинству средневековых рыцарей, Вильгельм мечтал принять участие в крестовом походе. И не только потому, что это сулило увлекательные приключения и богатые трофеи, но и потому, что крестоносцам отпускались все грехи. Вильгельм намеревался снарядить на свои средства целое войско, заранее оговорив, что, если с ним случится какое-нибудь несчастье, они будут переданы Генриху Английскому, который тоже собирался в поход на неверных.

Однако в июле король Генрих скончался. А в августе, прежде чем вести о его гибели дошли до Сицилии, Вильгельм и сам был уже очень плох.

Узнав о смерти Генриха, Вильгельм еще больше тревожился за судьбу жены, которую очень любил.

— Слава Богу, что у тебя есть брат, который станет тебе надежной защитой! — из последних сил радовался Вильгельм. — Будь наш сынок жив, я бы считал, что твой долг — остаться здесь и воспитывать будущего короля. Но, увы, малютке Богемонду не суждено стать королем. И теперь законная наследница сицилийского престола — моя сестра Констанция. Что ж, она будет справедливой правительницей, а потом, когда придет время, королем Сицилии станет ее муж или сын. Насчет них я спокоен, тут все будет идти своим чередом. А вот твое будущее меня тревожит.

Джоанна принялась его успокаивать.

— Отец умер, но королем Англии стал мой брат Ричард, — напомнила она. — И я не сомневаюсь, что он позаботится обо мне. Я никогда не забуду, как Ричард принимал меня в Аквитании. Он непобедимый воин. Прошу, не волнуйся за меня. Тебе сейчас следует думать о своей душе, Вильгельм. Ты с честью выполнил свой долг передо мной — был мне хорошим мужем.

Вильгельм не отпускал ее от себя ни на минуту, так что она была с ним до самого конца и только потом удалилась в свои покои оплакивать потерю любимого супруга.

Вскоре к ней явился Танкред.

Джоанна была потрясена до глубины души. Тело Вильгельма еще не успело остыть, а Танкред уже метил на его место!

— Сицилии нужен сильный правитель, — заявил он. — В моих жилах тоже течет королевская кровь. Я не допущу, чтобы корона перешла к жене германского короля!

— Но Вильгельм не хотел отдавать тебе престол! — возмущенно воскликнула Джоанна.

— Мало ли что?! Вильгельм мертв, и с его желаниями теперь можно не считаться.

— Ты ошибаешься! — вскричала Джоанна.

— Нет, — покачал головой Танкред. — Я докажу тебе, что я прав.

— Неужели ты думаешь, что король Генрих позволит тебе украсть корону у Констанции? — не унималась Джоанна.

— Генрих далеко. Теперь я здесь хозяин. И вообще, тебя здешние дела больше не касаются. Ты отправишься в Англию.

— Последняя воля Вильгельма для меня — закон.

— Ну и что?

— А то, что я не позволю тебе узурпировать трон.

Танкред побагровел. Он клокотал от гнева. Опять ему тычут в нос тем, что он незаконнорожденный?! Будь он законным сыном сицилийского короля, разве кто-нибудь посмел бы поставить под сомнение его право на престол? Нет, конечно! Что ж, он им покажет… Плевать ему на их обвинения! Ну и пусть он бастард! Он все равно станет королем! Великий Вильгельм Завоеватель, между прочим, тоже был незаконнорожденным.

— Интересно, как вы намерены мне помешать, миледи? — язвительно осведомился Танкред.

— Всеми доступными мне способами, — с жаром заявила Джоанна.

Танкред в бешенстве выскочил из комнаты.

— Да ничего-то она не может! — успокаивал себя он. — Кто она вообще такая? Вдова Вильгельма, которая даже здорового сына ему родить не смогла!

Но потом ему пришло в голову, что намерение вдовы выполнить последнюю волю мужа наверняка вызовет у сицилийцев горячий отклик, и народ может восстать. А этого допустить никак нельзя.

Посему вскоре после ухода Танкреда к дверям, ведущим в покои Джоанны, была приставлена стража. Всю зиму несчастная вдова просидела под арестом. Из окон своей тюрьмы она наблюдала, как в Палермо пришла весна. А потом и лето…

Казалось, так будет продолжаться целую вечность. Но в конце лета к ней вдруг прибежала взволнованная служанка.

— Хорошие вести, госпожа! — выпалила она. — Говорят, английский король скоро выступит в поход. Вместе с королем Франции они отправятся освобождать святую землю. Их флот прибудет в Мессину, а оттуда поплывет в Аккру.

— И ты полагаешь, мой брат заглянет на Сицилию?

— А вы так не думаете? Неужели Ричард, король Англии, позволит вам оставаться пленницей Танкреда?

— Нет! — радостно воскликнула Джоанна. — Нет, конечно!

— Грядут великие события, моя госпожа, — торжественно провозгласила служанка.

Джоанна задумчиво кивнула. Да, и впрямь, похоже, грядет что-то необычайное…

Подготовка к отъезду шла намного медленней, чем предполагал Ричард. Он позаботился о том, чтобы надежно укрепить свое королевство на случай, если кому-нибудь вздумается напасть на него в отсутствие законного правителя. Ричард не слушал тех, кто пытался отговорить его от участия в походе, поскольку, по их словам, было неблагоразумно покидать трон, едва успев на него взойти. Однако протестующих голосов было мало. Почти никто не отваживался перечить королю. Тем более что, выступая против крестового похода, можно было прогневить не только Ричарда, но и небеса. И от обоих получить на орехи.

И все-таки критиканы находились. Так, Фулк Невилль, в целом одобрявший идею похода, сомневался, что во главе его следует становиться Ричарду. Да, Ричард — великий полководец, он прославлен на всю Европу, но ведь эта война священная. А разве Ричард — праведник? О нем ходят такие грязные сплетни! Люди до сих пор припоминают ему страстную дружбу с королем Франции. И вот теперь Ричард и Филипп намерены возглавить войско крестоносцев! Нет, он, Фулк, конечно, знает: в Европе принято, чтобы крестовые походы возглавляли короли, но все-таки… Прежде чем это делать, неплохо бы поднабраться святости!

Фулк держал свою дерзкую речь в присутствии Ричарда и в конце бесстрашно воскликнул:

— Ваше величество! Три порочные дщери приведут вас на край гибели!

— Что ты несешь, глупый ханжа? — возмутился король. — У меня нет дочерей.

— Я говорю правду, — возразил Фулк. — Их имена — Гордыня, Алчность и Сладострастие.

Тогда король воздел руки к небу и вскричал, обращаясь к собравшимся баронам:

— Ах, вот как? В таком случае я уступаю Гордыню тамплиерам и госпитальерам, Алчность отдаю цистерианцам, а Сладострастие — нашим прелатам.

Люди одобрительно зашушукались. Правду говорит король! Кто больше всех обуреваем грехом гордыни? Конечно же, тамплиеры! А цистерианцы славятся своей жадностью. Ну а уж о распутстве попов и говорить нечего! Раздались веселые смешки, друзья Ричарда радостно захлопали… На сей раз Фулк был посрамлен.

Идея крестового похода приобрела большую популярность в народе. Когда Ричард собрался в Нормандию, толпы людей пришли с ним попрощаться. А многие пополнили его войско. Никто и мысли не допускал, что святой град останется в руках неверных. И все истово верили, что его освободители заслужат вечную жизнь.

Однако в Турсе случилась неприятность. Благословляя крестоносцев, епископ вручил Ричарду посох и суму, с какими ходили в то время пилигримы. Ричард имел неосторожность опереться на посох, и тот под его весом сломался.

Толпа испуганно ахнула.

— Какое дурное предзнаменование! — зашушукались люди. — Видать, ничего хорошего из этой затеи не выйдет.

Ричард нахмурился, поспешно соображая, как бы поступил в подобном случае его великий предшественник. И вспомнил, что когда Вильгельм Завоеватель высадился в Англии, то поскользнулся и упал, но, сохраняя присутствие духа, схватил горсть песка и во всеуслышание заявил: «Отныне эта земля моя!»

Непринужденно рассмеявшись, Ричард отбросил сломанный посох в сторону и сказал, что это свидетельство его великой мощи. Пусть враги знают: его ничто не остановит, он все сокрушит на своем пути!

«Я должен победить! — думал Ричард. — Нельзя допустить, чтобы все мои старания пошли прахом. Конечно, султан Саладдин — достойный противник. Он взял приступом Иерусалим и удерживает его вот уже несколько лет. Все в один голос называют его великим воином. Но ничего! Я его одолею! Клянусь!»

Ему не терпелось сойтись с Саладдином лицом к лицу, однако торопиться с отъездом не следовало. В войсках крестоносцев нередко хромала дисциплина, и Ричард не хотел, чтобы его поход из-за этого провалился. Многими людьми, которые присоединялись к войску, владели не религиозные чувства, а примитивная жажда наживы. Они мечтали разбогатеть и насытить свою кровожадность. Слаще всего им было грабить города, бесчестить женщин, терзать детей. Но наивысшей их целью были трофеи. Естественно, что такие вояки считали великой удачей возможность вволю потешить свои низменные чувства, прикрываясь религиозными соображениями. Мусульмане же отстаивали в войне с христианами принципы, которые искренне считали правильными, и это давало им большие преимущества. Многие защищали свой родной дом, а вера их была не менее крепкой, чем у христиан. Поэтому Ричард понимал, что победить мусульман нелегко. Для победы нужно мощное, сплоченное войско, а без дисциплины этого не добиться.

Ричард обсудил свои планы с Филиппом, обвинив его в том, что Филипп попустительствует разгильдяйству в армии. Филипп возразил, что солдаты должны не бояться, а любить своего командира.

Однако Ричард гнул свою линию.

«В моих войсках разброда быть не должно», — решил он.

И обнародовал новые законы, заявив, что будет лично следить за их неукоснительным исполнением. По этим законам крестоносец, убивший своего товарища в драке, приговаривался к смертной казни. Если драка произошла на борту корабля, оставшегося в живых привязывали к трупу и сбрасывали обоих в море; если же крестоносцы схватились на суше, их тоже связывали и закапывали в землю. Тому, кто кинется на противника с ножом и тем более ранит его, полагалось отрубить руку. Когда драка кончалась кровопролитием, обидчика бросали в море. А ежели он спасался, казнь повторялась еще дважды. И только выплывшего в третий раз считали поплатившимся за свое преступление и оставляли в покое. За сквернословие крестоносец должен был выложить унцию серебра. Воров брили наголо, обмазывали дегтем и вываливали в перьях, затем выливали им на голову кипящую смолу, высыпали пух из подушки и при первом же удобном случае высаживали провинившихся на берег.

Причем каждый знал, что наказание за проступок последует неотвратимо, ибо Ричард никому не давал спуску. В результате к тому моменту, как крестоносцы добрались до Марселя, дисциплина в их рядах установилась железная.

В Марселе Ричарда постигло глубокое разочарование: корабли, которые должны были поджидать его в порту, еще не появились. Неделю он протомился, сгорая от нетерпения. Филипп же предпочел путешествовать по суше и, судя по всему, поступил более мудро. Англичане, как водится, презрительно фыркали и говорили, что французы просто боятся моря. Может, так оно и было, но зато Филипп не подвергал своих людей опасности погибнуть в коварной морской пучине. А Ричард мучительно гадал, что стряслось с его флотом. В отчаянии он нанял двадцать галер, на которых поместилась часть его войска, а остальных бросил на берегу, наказав им дождаться кораблей и следовать за ним.

Достигнув Генуи, Ричард узнал, что Филипп тоже здесь. В пути он подхватил лихорадку и не смог двигаться дальше.

Поспешив к другу, который остановился в одном из генуэзских дворцов, Ричард обнаружил, что тот еще не совсем оправился от болезни. Французский король был неимоверно бледен, но при виде Ричарда его изможденное лицо озарилось радостью.

— А я думал, ты уже в Мессине, — сказал Ричард.

— Нет, — вздохнул Филипп. — Меня подкосила эта проклятая лихорадка.

— А я целую неделю потерял в Марселе, поджидая корабли.

— Надеюсь, с ними ничего не случилось? — участливо спросил Филипп, но глаза его предательски сверкнули, выдавая затаенные мечты.

Филипп спал и видел, чтобы флот Ричарда попал в какую-нибудь передрягу. Тогда бы он, французский король, пришел к английскому на выручку и снова возвысился бы над ним, как в те времена, когда Ричард был заложником в его лагере и взирал на Филиппа с безграничным обожанием. Ричард, конечно, и сейчас по-своему любил Филиппа, но тому этого было явно недостаточно.

Странные у них сложились отношения.

Ричард твердо сказал:

— Я уверен, что мой флот на пути в Мессину. А где, кстати, твое войско, мой дорогой друг? Надеюсь, крестоносцы не пали духом, услышав, что их предводитель серьезно занемог?

— Нет, они же знают, что я поправлюсь. Я ведь еще не стар. На десять лет моложе тебя, не забывай!

— А я и не забываю, — огрызнулся Ричард.

— Когда мы с тобой познакомились, — как ни в чем не бывало продолжал Филипп, — ты мне показался стариком. Зеленым юнцам мужчина, который на десять лет их старше, всегда кажется стариком.

— Главное не возраст, а здоровье. Человеку столько лет, на сколько он себя чувствует.

— Что верно — то верно. На сей раз я чувствую себя немощным старцем, а ты молод и полон сил. Помнится, у тебя тоже бывали приступы лихорадки, Ричард?

— Да, но в последнее время она меня не тревожит. Сейчас меня беспокоит только наша вынужденная задержка.

— Ты слишком нетерпелив, дружок.

— А ты разве нет?

Филипп замялся.

Ричард перешел в атаку:

— Сдается мне, твой боевой пыл несколько поостыл.

— Неправда!

— Во всяком случае, ты уже не так жаждешь ринуться в бой.

— Обстоятельства изменились. Ты же знаешь, как для меня было важно оставить королевство в надежных руках. Я очень полагался в этом деле на королеву, Ричард. Никто лучше ее не справился бы с управлением государством. Да и о моем маленьком сыне Людовике кто позаботится? Он еще совсем крошка, ему так нужна родительская опека. Смерть королевы меня очень опечалила. Мыслями я все время во Франции.

— Но ты же назначил регента!

— Да. Мои мать и дядя, кардинал Шампани, прекрасно справятся с этими обязанностями. Но я все равно горюю по Изабелле. Нашему сыну будет недоставать ее заботы.

— Ты просто ослаб и пал духом. Погоди, скоро ты поправишься, и тебе некогда будет думать о таких пустяках. Бери пример с меня. Я не волнуюсь за королевство. Для меня нет ничего важнее, чем вернуть святой град христианам. Я всем на свете готов ради этого пожертвовать!

— Ты, — пожал плечами Филипп, — фанатик. А я обыкновенный король.

— Интересно, кто из нас первым прибудет в Мессину? — словно не слыша его последних слов, спросил Ричард.

— Теперь преимущество на твоей стороне.

— А, впрочем, какая разница. Главное, что мы там встретимся и обсудим дальнейшие планы. Мы ведь поплывем в Аккру вместе, не правда ли?

Филипп посмотрел Ричарду в глаза и заявил без обиняков:

— Я был рад с тобой повидаться. Ты принес мне больше облегчения, чем все лекари, вместе взятые, ибо с новой силой разжег во мне желание добраться до Мессины прежде тебя.

На прощание короли обменялись нежным поцелуем. Таких людей в шутку называют «заклятыми друзьями».

Прибыв в Неаполь, английский король сошел на берег, чтобы немного передохнуть. Он дожидался известий о прибытии своего флота в Марсель. Ричард оставил в Марселе приказ капитанам плыть прямиком в Мессину: ему было важно, чтобы корабли подоспели туда вовремя, он не хотел появляться там всего с несколькими жалкими суденышками.

В Неаполе Ричард чуть было не поплатился жизнью за свое безрассудство. Произошло это так. Он отправился на прогулку в сопровождении оруженосца и, проходя по какой-то деревушке, увидел крестьянина, который стоял на пороге своей хижины, держа на руке прекрасного сокола. Страстный охотник, Ричард сразу же обратил внимание на птицу и захотел ею завладеть. Будь рядом свита, король велел бы кому-нибудь из своих приближенных забрать сокола, щедро одарив крестьянина деньгами. Но поскольку никого рядом не было, Ричард решил вести переговоры сам.

Подойдя к крестьянину, он взял у него сокола и сказал, обращаясь к своему спутнику:

— Погляди, какой красавец! Любопытно будет проверить его в деле.

Крестьянин, не догадавшись, кто перед ним, закричал, что его грабят. На крик сбежались соседи, и в мгновение ока Ричард и его оруженосец оказались окружены разъяренной толпой.

Ричард вынул из ножен меч. Крестьяне, вооруженные кольями, кинулись на него в драку. Затем один из них достал нож и норовил пырнуть Ричарда в самое сердце.

Будучи искусным воином, Ричард мог без особого труда порубить всю чернь в мелкие кусочки, но он и не помышлял об этом. Поначалу он пытался заверить крестьян, что щедро вознаградит хозяина сокола, но быстро убедился в бессмысленности подобных попыток. Поэтому король приказал оруженосцу бить мечом плашмя, прорываясь сквозь толпу.

Ричард разрубил пополам нож, с которым лез на него злобный крестьянин, и нападавшие поняли, что перед ними рыцарь, владеющий самыми разными приемами военного искусства. Но даже столь искусному рыцарю, как Ричард, пришлось призвать на помощь все свое умение, чтобы избежать праведного гнева толпы.

Наконец Ричарду и оруженосцу удалось скрыться. Естественно, без сокола.

— Глупцы! — сердито воскликнул Ричард. — Да я бы заплатил им за эту птицу вдвойне или даже втройне!

— Они бы никогда вам не поверили, милорд, — возразил оруженосец.

— Проклятье! Значит, я так и не смогу проверить, стоящий это сокол или нет?! — продолжал возмущаться король.

Но оруженосец думал совсем о другом.

— Как я вам благодарен, сир, что вы вызволили нас из этой истории! — проникновенно произнес он.

— А ты, я вижу, струхнул, дружок! — засмеялся король. — Зря ты волновался. Если бы с твоей головы упал хоть волос, я бы заколол их всех до единого!

По дороге к кораблям Ричард размышлял о том, что сказал бы Филипп, узнай он о случившемся. Наверняка французский король заклеймил бы его позором за то, что он устанавливает для своих людей строгие законы, а сам их не соблюдает. Филипп не преминул бы затеять спор. Он был заядлым спорщиком и всегда оказывался победителем.

«Но я же не украл сокола, — мысленно оправдывался Ричард. — Я готов был заплатить его хозяину. Щедро заплатить! В жадности меня никак не обвинишь».

«Дело не в этом…» — голос Филиппа звучал так отчетливо, словно друг и вправду был сейчас рядом.

Надо выбросить из головы мысли о Филиппе! Лучше думать о невесте, ведь мать, наверное, уже привезла Беренгарию, и они обе ждут, когда он расторгнет помолвку с Алисией и, ко всеобщему удовольствию, возьмет в жены дочь наваррского короля.