Шелуха/Husk

Глава 2

Стайлз обожает Питера, потому что Питер остаётся единственным, кто не изменяет своих ехидных взглядов в его сторону.

Всё, что он говорит во время одной из ежедневных тренировок Стаи, это: «Не перегрейся на солнышке, кнопка, неохота потом тебя откачивать».

И добавляет с самой своей радушной улыбкой: «Печеньку?»

Дерек, который в этот момент как раз блокирует удар Эрики, бросает на дядю недовольный взгляд, перехватывая руку девушки и отшвыривая от себя футов на двадцать. Стайлз зарывается рукой в полную миску свежего печенья и засовывает одно в рот, безбожно кроша на футболку.

— Кнопка? Серьёзно, Питер? Хотя, это не худшее, что ты мог придумать.

Печенье вкусное, с изюмом, но Стайлзу оно почему-то кажется слишком сладким.

С его вкусовыми рецепторами в последние несколько дней творится какая-то стрёмная херня. Но это не удивительно. Он жрёт столько таблеток каждое утро и каждый вечер, что любые рецепторы отказали бы к чёртовой заднице.

Питер жмёт плечами и устраивается на ступеньке веранды между ним и потным Бойдом, внимательно наблюдающим за боем и обтирающим влажное лицо полотенцем. Сегодня воскресенье, в хорошую погоду Стая устраивает тренировки не в лофте, а посреди леса. Как раз около дома Хейлов.

Стайлз жуёт печенье и считает удары, которые пропускает Эрика.

Он качает головой на предложенный Скоттом лимонад, стараясь не раздражаться.

Это никак не связано с тем, что в его голове теперь растёт что-то стрёмное. Скорее с тем, что за взгляды бросает на него МакКолл. От них хочется спрятаться, игнорировать, злиться, орать, что он остался тем же, что он хочет верить, что с ним всё по-прежнему в порядке, что всё пройдёт, что это грипп, ангина, ОРЗ, любая излечимая херня.

Стайлз верит в это, и таблетки помогают ему, вселяя в грудную клетку фальшивую уверенность в собственном бессмертии.

Антидепрессанты. Антидепрессанты. Антидепрессанты.

Эрика пропускает удар в плечо и шипит, вскидывая яростный взгляд на Хейла, который продолжает бой. Питер делает ленивые замечания, откинувшись на заднюю ступеньку и поставив миску с печеньем на свой живот.

Пока нет симптомов — нет болезни.

У Стайлза просто болит голова. С каждым днём всё меньше — то ли из-за таблеток, то ли он просто привык к этой тупой боли.

Он старается выкинуть из головы сказанные Дональдом-Мы-Справимся-С-Этим слова. Он сказал их отцу, но не нужно было быть большого ума, чтобы подслушать. «Полгода. Возможно, немного больше. Мы начнём химиотерапии со следующего месяца, а пока подготовим его организм препаратами и подберём схему лечения. Нам нужен чёткий режим процедур. Стайлз молодец, и вы тоже, Джон. Это нелегко».

Полгода. Возможно, немного больше.

Наверное, самая жуткая фраза, которую может услышать человек. По крайней мере, теперь Стайлз думает именно так.

— Бойд, давай ты, — запыхавшаяся Эрика шагает к ступенькам и выхватывает из тазика с тёплой водой чистое полотенце, обдавая Питера и Стилински веером брызг. Её собранные в хвост волосы слегка растрепались, но выглядит она так, словно только что получила свой лучший подарок на Рождество. Стайлз думает, что похвала от Дерека возымела на неё магическое действие.

Бойд согласно пыхтит, поднимаясь, и даёт ей звонкую «пять».

— Молодец. Удар левой хорошо получается.

Они команда.

— Ты как? — девушка падает на место Вернона, опираясь на колени Питера и улыбаясь, игнорируя недовольное выражение лица хрустящего печеньем Хейла.

— Как человек, которого облили с ног до головы, — Стайлз тут же ловит на себе быстрый и какой-то нежный взгляд Рейес. Край полотенца ударяет его по руке.

— Ну прости, кнопка.

— Да вы прикалываетесь, что ли?

— Чужой пример заразителен, милая, — обращается Питер к девушке и мягко стряхивает её с колен. Усмехается углами губ.

Он отвратительно доволен жизнью, и теперь Стайлзу становится горько.

Он это не контролирует. Просто дожёвывает последнее печенье и поднимается на ноги, отряхивая рубашку. Больше всего хочется свалить куда-нибудь в тёмное местечко, обхватить себя руками и посидеть, закрыв глаза. Представить, что всё это не с ним. Но он просто поворачивает голову и, игнорируя приковавшиеся к нему взгляды, делает несколько шагов к припаркованным на поляне машинам.

Обращается к Дереку, который уже отражает первый удар Бойда.

— Я посижу в «Камаро»?

Ему действительно жарко. Хочется просто передохнуть.

Дерек в один прыжок обходит здорового Вернона и бьёт его по боку, отчего тот на секунду сгибается пополам. Быстрый взгляд достаётся Питеру.

— Дай ему ключи.

И ещё один удар, за которым идёт следующий — уже Бойда. Но Хейл снова уворачивается и сгруппировывается перед атакой. За тренировками Стаи можно наблюдать очень долго, и теперь он понимает Скотта и Питера, которые стараются не пропускать ни одной.

Это как кино в 3D.

Брелок летит от старшего Хейла прямо в ладонь, и Стайлз ловит его, слегка махнув рукой.

— Спасибо.

— Можешь угнать её, — позволяет Питер, слегка жмурясь от солнца. — Продашь. Купишь мороженого.

— Солью бабки на наркотики, — кисло шутит Стилински.

В нагретом салоне за несколько минут — спасибо кондиционеру — становится прохладно, и тиски, стянувшие было голову, медленно отпускают. Стайлз смотрит в зеркало заднего вида на две крепкие сцепившиеся фигуры и массирует виски.

Он не хочет думать о том, что будет. Он не хочет думать о том, что дальше, скорее всего, не будет ничего. Он не хочет впускать в голову страх, но его всё равно колотит каждую ночь, когда он старается уснуть. До трёх. Четырёх. Пяти часов утра.

Ему страшно до усрачки.

Ему хочется содрать с себя кожу и приклеить новую. Новое лицо, новое тело. Чтобы убедиться в том, что он больше не Стайлз.

Потому что сейчас ему кажется это возможным.

Нет симптомов — нет болезни. Эта новая мантра постепенно усыпляет его, и он засыпает.

Ему снятся врачи в клетчатых рубашках и футболках с эмблемами супергероев.

Открыть глаза и окунуться в закатное солнце, заливающее салон через лобовое стекло — вот что неожиданно.

Стайлз поднимает голову и шарит сонным взглядом вокруг. Всё ещё в «Шевроле».

У него слегка болит голова, затекла шея, и гудит в ушах. Состояние напоминает опьянение, потому что перед глазами плывёт — всё нечётко разлазится в мареве бордового света, и Стайлзу приходится несколько раз моргнуть, чтобы восстановить чёткость зрения.

Взгляд практически сразу натыкается на спину сидящего на капоте Дерека.

Перед ним раскинулись залитые солнцем холмы Мохаве, и от этого зрелища невольно захватывает дыхание. Хейл бросил куртку рядом с собой. На неё — пачку сигарет. Сам остался в белой спортивной майке, открывающей широкие лопатки и края крученого трикселиона.

Дерек всегда неизменен.

Он — якорь. Самый стабильный на свете парень.

Прежде чем вылезти из машины, Стайзл проверяет мобильный. Ни одного пропущенного от отца. Странно, уже ведь вечер, а шериф трясётся за своим сыном, как за восьмым чудом света.

Дверца хлопает негромко — Дерек не шевелится. Только лениво подносит к губам своё курево, глядя на пыльную пустошь.

Через два шага Стилински замечает около слегка запыленных ботинок оборотня россыпь бычков. Судя по количеству выкуренных сигарет, они здесь уже час, как минимум.

— У меня дежавю, чувак, — Стайлз невольно ёжится со сна, обхватывая себя руками.

Хейл ловит этот жест взглядом, но ничего не говорит. Снова затягивается, а затем медленно отводит руку и забирает куртку, закидывая её себе на плечо, подцепив пальцами свободной руки за петлю. Пачка «Мальборо» кочует в карман джинс.

Несколько секунд Стилински смотрит на освободившееся место, будто взвешивая все «за» и «против». А потом со вздохом садится, уткнувшись пятками в передний спойлер, а локтями — в разведённые колени. Он долго рассматривает какое-то сухое дерево на горизонте, больше похожее на вывернутый корень с пучками колючек на ветках.

Здесь красиво. И воздух немного рябит от нагретой за день земли.

Стайлз не против просидеть здесь ещё один сеанс успокоительной терапии в тишине от Дерека Хейла, но зачем-то говорит какую-то чушь. Просто чтобы сказать.

— Надеюсь, ты не наврал Скотту, что повёз меня домой, потому что в этом случае ситуация попахивает похищением.

Он уверен, что ответа не получит. Судя по всему, зря.

— Я ничего ему не говорил.

— Хм. Тогда это точно статья, чувак.

— У меня есть ещё два дня, пока ты не начал числиться официально пропавшим без вести, — мрачно говорит Дерек, и Стайлз знает, что уголки губ Хейла не дрогнули даже в подобии на улыбку.

Такой у него юмор.

Стилински кивает и невольно думает о том, что скоро он и без похищения пропадёт без вести. Эта мысль отдаёт ноем в груди, а сердце тут же сжимается. Страх тяжело контролировать.

Дерек поворачивает голову, и Стайлз понимает, что его главный эмоциональный детектор доложил Хейлу о том, что хозяин медленно падает в свою вырытую за неделю пустынную дыру где-то в районе сердца.

— Ты собираешься прекратить это?

Удивлённые глаза уставляются на Дерека.

— Что прекратить?

— Бояться.

— О, боже, чувак, — смеётся Стайлз, и этот звук больше похож на тявканье больной лисицы. — Отъебись, ладно?

— Ладно, — Дерек безразлично жмёт плечами и отбрасывает бычок, который падает на пыльную землю и медленно дотлевает, исходя тонким ручейком дыма. Стайлз следит за ним, и сам чувствует, насколько больной у него взгляд.

Не бояться. Как прекратить бояться?

Как будто Хейл понимает что-то в этом. Как будто он имеет право говорить это таким спокойным тоном, как будто он, к чёртовой матери, уже умирал.

Стайлз умирал. Он помнит, каково это. Он помнит лёд в своём теле и помнит, как медленно останавливается сердце. Это не может быть не страшно. Это ощущение, будто смерть вот-вот снова придёт за ним.

Темнота в сердце, которая расползается иногда по всему сознанию настолько, что реального мира просто не видно сквозь эту завесу. И те образы, что живут в ней. Это и есть причина, по которой умирать настолько страшно. То, что живёт там. А Стайлз уверен, что в эти моменты видит чистилище, если не сам ад.

Он не замечает, что сжимает кулаки, пока короткие ногти не впиваются в ладони.

— Я не боюсь, — глухо говорит он, сверля взглядом сухую траву под своими зависшими в воздухе носками кроссовок.

— Нет смысла мне врать, Стайлз.

На долгий взгляд Дерек не отвечает.

Они сидят в тишине ещё примерно две выкуренных сигареты, а как только солнце садится — возвращаются домой.

Магнитола молчит.

— Хочешь чаю, милый?

Ну, вот. Как обычно.

Психологи считают, что стабильность — это лучшая успокоительная пилюля для смертельно больных пациентов.

Именно поэтому уже вторая суббота Стайлза начинается с чашки несладкой фруктовой бурды. Довольно вкусной, зато сама чашка — натуральный кошмар. Витая, тонкая, на изящной подножке, с изогнутой ручкой.

Он чувствует себя долбаной королевой Великобритании, когда пьёт из неё. К концу беседы даже почти начинает по-гейски (или по-королевски) оттопыривать палец. Да потому что оба пальца банально не влазят в крошечное ушко.

Раньше Стайлз любил пить чаи из огромной зелёной чашки, размером с три кулака — её подарил Скотт на какой-то из праздников. Пока Стайлз доносил этот таз до дивана в гостиной, на паркете за ним оставался мокрый след перелившегося через край напитка. Джон сначала ругался, а потом тоже начал наливать себе воды «с горкой».

— Если не хотите, чтобы я обблевал вам кабинет — лучше не стоит, — Стилински вежливо улыбается одними губами и падает в удобное кресло напротив своего психолога. Он напрягает зрение, чтобы увидеть имя на её бейджике, которое забывает уже во второй раз, и понимает, что не может его рассмотреть.

Зато на него смотрят спокойные голубые глаза сквозь стёкла очков, и ему становится почти стыдно за свой выпад. Эта женщина явно не виновата в том, что сегодня ему особенно хреново.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично, — Стайлз складывает руки на груди и закидывает лодыжку на колено. Рассматривает свой белый «Найк» с нездоровым интересом, делая вид, что небольшая клякса влажной земли на заднике — это единственное, что беспокоит его на сегодняшний момент.

— Тебя начало тошнить?

— Не настолько, чтобы испортить вам аппетит прямо сейчас.

У него нет настроения говорить. Ему хочется домой. Голова болит просто нещадно, ещё и утренние хлопья норовят вот-вот покинуть желудок.

— Хорошо. В таком случае, расскажи мне, как прошла твоя неделя с нашей последней встречи?

И она улыбается.

Спокойно и довольно широко, слегка наклоняя голову, а Стайлз думает только о том, что она здорова. Она может позволить себе улыбаться вот так. Что это не ей сообщили диагноз, от которого хочется лезть на стену и выть, чтобы кто-нибудь забрал его. Чтобы не нужно было ждать чего-то.

Чего-то страшного, ведь рак — это очень, очень страшно. Это смерть, только не ради кого-то, как раньше. Это смерть ради смерти.

И Стайлзу страшно.

— Ну, эм-м… — длинно протягивает он, облизывая губы. Затем выставляет руки вперёд, уперев локти в подлокотники, и начинает загибать пальцы: — Я ел таблетки, спал, просыпался, любовался на порцию жалостливых взглядов от своих друзей, потом ел таблетки, снова спал, потом ездил с отцом на повторный анализ крови, затем ел таблетки… Вам действительно это интересно?

— Да, мне было бы интересно узнать немного о том, как ты проводишь свободное время. У тебя же сейчас летние каникулы?

— Ага.

— Ты играл в школьной команде?

— Да, и мы до сих пор проводим тренировки раз в три дня. Те, кто остался в Бейкон-Хиллз. Я не брошу это, — добавляет он напряжённо, когда замечает поджавшиеся губы и быстрый взгляд в медицинскую карту.

— Конечно же нет, — и она начинает кивать. Размеренно, как слон. — Думаю, тебе не нужно напоминать о том, чтобы ты соблюдал осторожность?

— Я помню. Хиккен сказал мне, чтобы я предупредил, если вдруг во время игры почувствую желание упасть прямо посреди поля в припадке эпилепсии или дикой головной боли.

Пациент — от слова «терпение».

Стайлз думает, что Мисс-Забавные-Очки повторяет это про себя, как молитву, несколько раз в минуту во время бесед с ним.

— Доктор Хиккен — прекрасный специалист. Мы поможем тебе, Стайлз. А теперь расскажи мне, как ты проводишь время со своими друзьями?

— О… хах, — Стилински откидывает голову на подголовник и несколько минут рассматривает ровный белоснежный потолок. Он ненавидит белоснежные потолки в больницах. — Это сложный вопрос.

Мы с ними уже пережили столько дерьма, что страшно подумать, как мы отдыхаем.

Незнающий человек мог бы предположить, что за отдых сойдут ритуальные убийства девственников или продажа души дьяволу. Как жаль — это уже пройденный этап.

Стайлзу кажется, что сейчас хороший момент, чтобы сказать о том, что его друзья — это стая оборотней, его лучший друг — альфа, а девушка, в которую он был влюблён практически всю жизнь — банши.

Хорошо, что Лидия уехала в Лос-Анджелес сразу после экзаменов. Ей бы беспрерывно воняло смертью в течение этого полугода.

Мисс-Фруктовый-Чай принимает последующее молчание за нежелание отвечать.

Она поправляет очки и медленно поднимается из-за своего места, беря со стола твёрдую папку и прижимая её к груди. Доброжелательная улыбка и голубые глаза — такие же голубые, как и странный цветок возле её компьютера.

Это подкупает. Наверное, психологи набивают подобную улыбку годами, потому что она действует — на подсознательном уровне, пока её обладательница обходит стол и осторожно присаживается на самый край, глядя на Стайлза.

Теперь он видит, что её зовут «Дж. Остин». О, боже. У кого-то хорошее чувство юмора.

Доктор Остин доверительно наклоняется вперёд.

— Я знаю, что твои друзья — это тема очень личная…

— Как и моя тошнота.

— …но ты можешь рассказать мне. Они ведь поддерживают тебя?

«Побоюсь разрушить чьи-либо иллюзии, Скотт, но твой друг не умрёт прямо сейчас, если ты вдруг на секунду прекратишь бегать за ним хвостом. Тем более, у него не прекратит разрываться голова от мучительной боли, если ты спросишь об этом ещё четыре раза. Зато начнёт — у меня. Так что, Ста-айлз, со всем моим искренним сочувствием и пониманием. Принеси из холодильника моего племянника бутылочку минералки, пока Скотт впитывает в себя мою правоту? Сегодня снова жарко, как в преисподней. Спасибо».

— Да. Они классные. Мои друзья.

— Расскажешь мне о них?

— Послушайте… — Стайлз глубоко вздыхает и переплетает пальцы, глядя в пол. — Я в порядке. Мне не нужно делиться ни с кем своими переживаниями, чтобы чувствовать себя комфортно.

— Но ты не чувствуешь себя комфортно.

И раздражает больше всего не правота Дж. Остин, а её тон.

Она говорит тихо и мягко, как с умалишённым. Стилински крепко закрывает глаза на несколько секунд, чтобы подавить в себе колючую яростную волну, и, когда встопорщившаяся было шерсть укладывается, он поднимает голову.

— Миссис… эм, Остин…

— Можешь звать меня Джулия, я же говорила. Мы друзья, Стайлз.

Всенепременно, как изрёк бы Питер на его месте.

— Хорошо… Джулия. Давайте я соглашусь на ваш чай, но за это остаток сеанса мы просидим в тишине. По-моему, сделка честная. Если учитывать нашу болтовню, которая уже состоялась.

На удивление, она соглашается. Сегодня чашка кажется ещё более неудобной, чем в прошлый раз.