Шелуха/Husk

Глава 4

Стайлз старается не думать о том, что было бы круто выйти из больницы и попасть под колёса какой-нибудь фуры. Полгода назад он назвал бы это «драматизировать». Сейчас он называет это «почему бы и нет».

Стилински накидывает на голову капюшон байки — с неба накрапывает что-то мерзкое, — и идёт к машине Мелиссы МакКолл. Отец остался на беседу с Хиккеном в больнице. Кажется, они неплохо понимают друг друга. Стайлз рад, что отцу есть с кем поговорить.

Автомобилей на парковке много.

Скотт, постукивающий ладонью по крыше «Део» вишнёвого цвета, замечает Стайлза сразу же. Машет рукой, улыбается, шагает навстречу.

То ли он наконец-то учится скрывать свои эмоции, то ли действительно свыкается со всем тем, что гложет его все эти полтора месяца после оглашения диагноза. Да, в постепенной смерти есть свои плюсы. Главный состоит в том, что преподносится возможность прижиться к этой мысли.

Стайлз обходит серый легковой «Фальцваген» и вспоминает серые глаза Дональда-Который-Почти-Перестал-Бесить, когда игла одним быстрым движением вошла в настрадавшуюся вену правой руки.

— Химиотерапия — это совсем не так страшно, как представляют себе пациенты, Стайлз, — говорит Хиккен, присоединяя к катетеру тонкую прозрачную трубку, пока Стайлз лежит в мягком, наполовину опущенном кресле, и старается не смотреть на руку. Он рассматривает склонившееся над ним лицо. — У многих при одном этом слове сразу же начинается определённая психологическая реакция. К примеру, страх. Тебе страшно?

— Ну, если вы не вытащите из-за спины огромный окровавленный тесак прямо сейчас, то нет, — он не сдерживается и всё же бросает взгляд на сгиб локтя. Хиккен как раз с улыбкой прилепляет иголку, торчащую из руки, небольшим кусочком пластыря к коже.

— У тебя весьма своеобразное чувство юмора, Стайлз.

— Это точно. Ну а что касается психологических реакций… у меня с этой фигнёй одна ассоциация. Лысая голова.

Дональд бросает на Стайлза быстрый взгляд. Видимо, не верит в пренебрежительный тон — он и правда немного наигранный.

— Ну, активное выпадение волос происходит только в двадцати процентах случаев из ста. Это не так уж много.

Стилински жмёт губы.

Не то, чтобы его парили собственные волосы, но лысым он будет смотреться просто жалко. Как будто дело по-настоящему движется к концу.

— Тебя успокоит мысль о том, что чаще всего пациенты сами обривают головы до химиотерапии, потому что это один из симптомов болезни? Если твои всё ещё на месте, значит, процент лишения их минимальный. Разве что, они могут немного истончиться.

Он говорит слишком серьёзно, поэтому это успокаивает. Важная мелочь, от которой приходит небольшая доля облегчения.

— Очень жаль. Я хотел сняться в рекламе шампуня.

— Ну, у тебя хорошие волосы. — Хиккен либо не слышит иронии, либо подыгрывает.

— Наследственное.

Они недолго молчат, пока доктор проверяет капельницу и шнурок, по которому уже бежит прозрачная жидкость.

— Ничего не чувствуешь?

— Эм-м, — длинно тянет тот. — Кажется, у меня чешется кончик носа?

— Головокружение, тошнота, сухость во рту?

Стилински сглатывает. Слегка морщится, удивлённо поднимает брови.

— Кажется… такое чувство, что я только что выплюнул жвачку. Это… эм…

— Всё в порядке. — Хиккен открывает блокнот, который до этого лежал на небольшом столике около кресла, и снимает с верхнего кармашка халата ручку, что-то записывая. — Мятный привкус на языке — это нормальная реакция. Она немного усилится со временем и пройдёт примерно через пару часов.

— Фу. Это была очень говёная жвачка, — Стайлз высовывает язык и кривится, отворачиваясь.

Этот небольшой процедурный кабинет не особенно отличается от тех, где он уже бывал: сдавал кровь или проходил сеанс облучения. Здесь белые подоконники и белые потолки. Стерильная убраность, почти пустота, и в то же время нагромождение полок и шкафов со склянками, в углу — несколько стоек для капельниц, и ещё одно кресло чуть поодаль. Около двери — какое-то слегка подвявшее растение в крупном горшке.

— Вам нравятся искусственные цветы?

— А-а. Заметил фикус у меня в кабинете? Похож на настоящий, правда?

— Ни капли. Зачем он вам?

— Ну, — Дональд прячет блокнот в широкий карман врачебного халата. — Он не завянет.

Наверное, повисшее молчание слишком многозначительное, потому что он тут же с улыбкой добавляет:

— И за ним не нужно ухаживать. Здесь нет моей тёти Марлы, у которой целых две теплицы цветов в Висконсине. И она, знаешь, не собирается останавливаться на этом.

— Я не был в Висконсине, — негромко говорит Стайлз, а потом встречается со спокойной улыбкой Дональда.

— Ты ничего не пропустил.

Он дёргает углами губ и кивает. Ему никогда не хотелось в Висконсин.

— Отлично. А теперь взгляните — мои волосы ещё не начали истончаться?..

Грязноватый привкус мяты всё ещё колет язык, когда МакКолл наконец-то сгребает Стилински в медвежьи объятья и хлопает по плечу так, будто они не виделись как минимум пару недель, но так же быстро отпускает.

— Порядок? Закончил на сегодня?

— Похоже на то. Меня истыкали иглами и поселили во рту вкус жёванного «Дирола» четырёхлетней давности.

— Звучит действительно отвратительно.

— Так и есть, — Стайлз поглубже натягивает капюшон, пока они идут к «Део» и Скотт садится за руль. На его вьющихся волосах блестят дождевые капли.

— Хэй, чувак.

МакКолл заводит машину и вопросительно мычит, глядя, как перед ним выворачивает с парковочного места «Хонда». Он пристраивается за ней в очередь на выезд и поворачивается к Стилински.

— Чего?

— Ты бы обрил голову?

Несколько секунд взгляд Скотта непонимающий, а затем в один момент становится серьёзным, как если бы кто-то за спиной Стилински вдруг поднял табличку с надписью «У этого парня рак».

Он пытается разбавить свою сосредоточенность улыбкой.

— Ну, это должно быть стильно.

Стайлз усмехается и стягивает с головы капюшон.

Ловит облегчённый взгляд друга на своих волосах, как будто тот боялся, что их уже нет. Куда бы они за день делись.

Хочется представить, что всё это просто ролевая игра, но что-то мешает. Кажется, Стайлз уже начал вживаться в свою роль.

— Эй, — его слегка толкают в плечо, и теперь улыбка МакКолла настоящая. Широкая и искренняя. — Я тоже обреюсь, если тебе придётся, идёт?

— Иди ты, — сухо посмеивается Стайлз, отмахиваясь, но Скотт снова толкает его.

— Я не шучу!

Стилински в шутку пихает смеющееся лицо ладонью, невольно представляя себе лысую черепушку и слегка искривлённую влево челюсть друга.

— Будем, как два уёбка.

— Да пофигу.

Им сигналят сзади, и оказывается, что «Хонда» уже выехала на шоссе.

В лофте пицца, «Форсаж-3» по телеку и Питер.

Как раз то, что нужно. Стайлз заходит как к себе домой и закрывает тяжёлую дверь. Спускается по нескольким ступенькам, направляется к излюбленному креслу.

Хейл устроился на диване, закинув ноги на чайный столик и отгородившись от «Форсажа» крышкой ноутбука, время от времени поднимая слабо заинтересованный взгляд на экран. Он неторопливо пережёвывает пиццу. Тарелка с надкусанным куском стоит около него на подушке.

— Какими судьбами, кнопка? — не отрываясь от ноутбука, интересуется он.

Питер — сволочь. Но ему это можно простить.

— Я сам пока не понял. Просто поговорить, кажется.

Взгляд Хейла — что старшего, что младшего, — никогда не бывает просто взглядом.

Когда смотрит Дерек — это чаще всего раздражённое пожелание набраться мозгов или фирменное «ты меня бесишь». Питер — это насмешливая констатация. Типа «да-да, конечно я тебе нужен, пробуй начать вещать, а там посмотрим».

— Чем могу помочь?

Слова тут же исчезают с языка, потому что Стайлз понятия не имеет, чем Питер, снова вгрызающийся в пиццу, может ему помочь. Он просто пришёл потому, что…

— Ну, слушай, вопрос не из лёгких, дядя альфа. Ничего особенного, просто… ты и Дерек…

Возникает заминка.

— Я и мой племянник? — подсказывает Хейл, приподнимая брови и тщательно пережёвывая пепперони.

— Вы не относитесь ко всему, что имеет отношение к новообразовавшемуся кружку «Пожалейте Стайлза Стилински».

Оборотень понимающе усмехается и снова утыкается в ноутбук, облизывая подушечку большого пальца.

— Ты пришёл завербовать меня? Ох, прости, Стайлз, но я не смогу удариться в эту веру. Я искренне предан богу порока.

— Я хотел поговорить. — У Стилински кружится голова, как и обещал Хиккен. Он посильнее впивается пальцами в подлокотники. — Ты же помнишь, каково это, Питер.

— Каково — что?

— Умирать.

Голубые глаза снова поднимаются. Смотрят из-за крышки ноутбука, слегка прищурившись. Теперь он похож на навострившего уши волка.

— Помню.

— Я тоже помню, — тут же отзывается Стайлз. — Скажи мне, что ты видел?

— Зависит от того, что видел ты.

Если бы он знал. Если бы мог объяснить хотя бы частично. Отрывочно.

Стайлз постукивает носком кроссовка по полу и опускает взгляд.

— Темнота. Она возвращается иногда. Я помню, что там было очень темно и… какие-то фигуры. Я не совсем уверен. Но иногда я вижу её, — он смотрит на витые ножки столика и чувствует, как от воспоминания об этом учащается сердцебиение. — Дитон предупреждал, что это может возвращаться.

— Ах, вот о чём ты говоришь, — Хейл приподнимает уголки губ в усмешке и наклоняет голову, глядя на бледного мальчишку перед собой.

Боится. Вон как пальцы сжимают обивку кресла. Напряжены добела.

— То, что помнишь ты — не смерть. Человеку смерть запомнить невозможно. Это грозит сумасшествием, знаешь ли, и не нужно так вытаращиваться на меня.

— Тогда что это было?!

— Ритуал, который провёл Дитон? Это было забвение. Что-то, похожее на смерть, но не она. Фальшивое сопутствие.

— Ну, а как же остановка сердца? Мы не дышали шестнадцать часов, это не может быть просто забвением, блин.

— Знаешь ли ты, сколько времени может провести человек в ледяной воде? Без воздуха и не подавая никаких признаков жизни? — Питер подаётся вперёд, щуря глаза. — А теперь умножь это на прибаутки Алана и тёмную магию — поверь, результат удивительный.

В лофте тихо, только в «Форсаже» играет какая-то раздражающе долбящая музыка. Это мешает сосредоточиться.

— Питер… — Стайлз трёт глаза. — Я нихера не понимаю. Я не понимаю, чего мне ждать.

Хейл закрывает ноутбук и откладывает его на диван. Тянется за пультом. Выключает телевизор.

Становится совсем тихо. Так легче.

— Решил лишить себя такой интриги?

То, как фыркает Стайлз, похоже на горький сахар.

— Я здесь вообще ничего не решал.

— Как это справедливо, что мы практически бессильны перед собственным организмом, не так ли?

Этот тон — настоящая провокация.

Справедливо — самое верное слово, которое можно подобрать. Если бы человек мог контролировать себя целиком, он бы, наверное, почти перестал верить в судьбу.

— Ты прав.

— Разумеется, — сладко протягивает Хейл, переводя взгляд за огромное окно, по которому лупит дождь.

Стайлз рассматривает профиль оборотня и думает о том, что сегодня была его первая химиотерапия. О том, что Скотт, возможно, обреется налысо. О том, побывают ли они с Дереком в Мохаве снова. И о том, что он может действительно научиться не бояться.

Он не боялся, когда рядом был Дерек.

Он чувствовал себя увереннее, когда слышал привычную насмешку Питера.

Стабильность. Это действительно важно, когда ты подвешен, как марионетка, а какой-то обозлённый кукловод методично обрубает самые главные лески.

— Знаешь, что самое страшное во всём этом? — лениво тянет Хейл, закидывая руку на спинку дивана и не отрывая глаз от окна. — Ничего.

— Наверное, — Стайлз жмёт плечами и осторожно проводит ладонями по мягким подлокотникам кресла, немного расслабляясь. — Но мне всё равно хочется попасть под машину. Или под пулю. Так быстрее.

Он кисло усмехается, как бы показывая, что это шутка.

— Умерь свою вредоносность, дитя глупых рефлексов. Пуля многое меняет. Особенно, когда попадает в голову.

И Питер в точности копирует эту усмешку. Как бы показывая, какой же Стайлз безмозглый дурак.

Как будто он сам этого не знает. Он знает. И молчит, зарываясь пальцами в волосы. Ему хочется вскочить на ноги и исходить весь лофт вдоль и поперёк, но он боится даже лишний раз податься вперёд.

— Знаешь, как Кинг писал? «Если бы у нас были хвосты, большинство людей проводили бы время в попытках схватить себя за хвост и укусить». Так вот тебя, Стайлз, не смущает отсутствие хвоста. Ты пытаешься побольнее грызануть за зад себя и окружающих — просто так, заодно.

Стайлзу становится смешно. Он прячет улыбку и жмёт плечами.

— Это весело.

— Мой мальчик, — ехидно протягивает Хейл. — Скажем так, я бы советовал тебе наконец-то прекратить рыть землю, как разозлённый терьер. Лови момент. Живи достойно, а потом так же уходи из жизни. Это норма. Это цепь питания. Считай, что тебя съели — это не всегда плохо.

Ну, да.

Сказал волк ягнёнку.

Стайлз кивает, поджимая губы. Питер — мировой мужик, но ему не мешало бы быть немного тактичнее. И немного менее экспрессивным.

Когда Стилински поднимается со своего места, комната снова шатается перед глазами. Приходится немного прийти в себя, придерживаясь за ручку кресла. Хиккен сказал медленно считать от одного до пяти в таких случаях.

Чем это помогает — неясно. Но на счёте «пять» всё практически прекращается.

Замечать на себе внимательный взгляд старшего Хейла непривычно. Поэтому Стилински просто ещё раз кивает:

— Ладно, я пойду. Меня Скотт ждёт внизу.

Дождь не прекращается — это делает просторное помещение уютнее.

— Смерть — это не тьма, кнопка.

Фраза догоняет у самой двери.

Стайлз оборачивается. Питер опирается ладонью о спинку дивана и смотрит на него, широко усмехаясь краем губ. Его волчья улыбка сейчас даже почти кажется успокаивающей.

— Тогда что это?

Тихий вопрос повисает в лофте.

Хейл отвечает так, словно это самый глупый и лёгкий вопрос на свете.

— Свет, конечно. Смерть — это свет. И только так.

Что-то внутри сжимается на секунду, а затем отпускает. Так быстро, словно судорога, которая не успела разорваться болью.

Стайлз смотрит на дядюшку Хейла, и ему кажется, что на миг видит в холодных глазах понимание.

— Надеюсь, я этот свет увижу.

— Разумеется. Это не конец, Стайлз. Давай назовём происходящее «началом», так, между нами. Тело — всего лишь шелуха. Мне пришлось умереть, чтобы понять это.

Он легонько касается указательным пальцем своего виска.

И да. Он прав. Бесконечная правота — тоже пожизненный диагноз.

— Спасибо, дядюшка альфа.

— Проваливай уже. — И Питер отворачивается, снова закидывая ноги на чайный столик.

Если хорошенько присмотреться, можно заметить, что он жутко тащится от самого себя каждую секунду своей жизни.

И, наверное, это тоже правильно.

Волосы всё ещё не выпадают. Так начинается сентябрь.