Шелуха/Husk

Глава 7

Нет смысла обижаться на Дерека за то, что они практически не виделись столько грёбаных дней. Просто — нет смысла. Пусть даже Стайлзу и обидно так, что хочется разныться.

Он сказал тогда: «Я просто хочу чувствовать себя защищённым». И был уверен, что Хейл его услышал. Но, по ходу, ни черта он не услышал.

Нет смысла обижаться, но ему чертовски обидно, даже когда «Камаро» ни с того ни с сего вдруг останавливается напротив подъездной дорожки. Когда Дерек выходит и облокачивается о дверцу, подкуривая сигарету. Когда он снимает очки, встречаясь взглядом прямо со Стайлзом, который в этот момент как раз чуть ли не давится двумя розовыми таблетками из категории «антидепрессанты», глядя в кухонное окно.

Стайлз злится, и он ещё не понял — то ли это очередной гормональные выебон, то ли он действительно на полном серьёзе считал дни, пока не видел Дерека. Едва ли не начал отмечать их в своём особенном календаре, где до сегодняшнего дня были отметки только с ухудшением самочувствия, химиотерапиями, галлюцинациями и прочей белибердой.

Они с Хейлом виделись на тренировках Стаи — это было почти забавно: видеть, как он игнорирует Стилински. Как обычно, собственно, но Стайлзу казалось, что это не по-настоящему, поэтому он настолько упорно пытался поймать взгляд Дерека, что иногда ловил озадаченный взгляд МакКолла.

И теперь, когда Хейл наконец-то приехал на своей этой крутой тачке, стоит и курит в своей этой расслабленной позе, Стайлз мысленно закипает. Он отставляет стакан с водой, который громко цокает по столу, вытирает руки, отшвыривая полотенце на стул, и, сцепив зубы, шагает в прихожую, где сталкивается с отцом.

— Ого, куда это ты?

— Дерек приехал, — наверное, не очень хорошо получается проконтролировать свой тон, потому что брови Джона удивлённо поднимаются.

— Уж не знаю, радует меня или пугает это твоё выражение лица.

— Я и сам пока не понял, — Стайлз натягивает на губы улыбку, и отец тоже усмехается.

— Осторожнее там. Ты выпил таблетки?

— Нашпигован ими, как…

— Я помню. Рождественская индейка. Ты говоришь это каждый день.

— Только когда ты спрашиваешь об этом каждый день, — Стайлз почти незаметно подмигивает отцу и успевает заметить, как тот закатывает глаза прежде, чем он выходит из дома.

Так, ладно. Главное — не сорваться. Он не позволит себе.

Просто хмурит брови и одёргивает на себе синюю худи, прежде чем решительным шагом зашагать к Дереку. Он не здоровается и почти не смотрит на него — обходит «Камаро» спереди и сильно хлопает дверцей, когда садится в машину.

Пока Хейл спокойно докуривает сигарету, Стайлзу кажется что из него сейчас полезут яростные шипы. Превратят салон камаро в нашинкованную кожу и Дерека вместе с ним.

— Всё нормально? — без особого интереса спрашивает Хейл через пару минут.

— Да, отлично.

Стайлз смотрит в лобовое стекло. Несколько секунд ему кажется, что они вечно будут стоять здесь, но наконец-то мотор «Камаро» оживает.

— Ну а ты? Выдался свободный денёк для старины Стайлза?

Дерек молчит. Машина трогается с места, и Стилински чувствует, что внутри всё холодеет от осознания: кажется, Дерек и сегодня не хотел приезжать. И что, кажется, больше они не поедут в Мохаве. Стайлз не знает, откуда он взял эту уверенность.

Но так и будет.

Грёбаная магнитола молчит.

Стайлз долго не выходит из машины.

Так он выражает свой протест. Кому? Для чего? Все эти вопросы глухие и неважные, он просто сидит, стараясь пустить в мягкое сидение корни, чтобы никогда не отлипать от «Шевроле», никогда не отлипать от Дерека, который скорее ампутирует себе голову, чем согласится оставить свою «Камаро». Даже если досадная помеха справа в лице говорливого подростка никогда не покинет этого места.

Ну, как — никогда. Месяца два ещё.

Стайлз сверлит взглядом открытые закатному солнцу плечи Хейла и неизменно выглядывающий из-за белой ткани майки трискелион. Так проходит несколько минут, а потом Стилински сжимает губы и выходит из машины. Останавливается возле Дерека — тот окидывает его равнодушным «что?» стылых глаз.

— Мы же больше не вернёмся сюда, да?

— Да, — спокойно отвечает Дерек, выпуская в воздух облако сигаретного дыма. Он курит столько, что дым этот, наверное, уже стал основной составляющей его горячей крови и скверного характера.

— Я заебал тебя, да?

Молчание.

— Слушай, чувак, я не просил тебя носиться со всем этим дерьмом. Я вообще не хотел, чтобы что-то подобное происходило.

Дерек флегматично пожимает плечом и отводит глаза, наслаждаясь песчаным видом холмов, расположившихся где-то за спиной Стайлза.

И это фальшь.

Такая фальшь, что хочется заорать.

Потому что Хейл никогда не был флегматом. Хейл — это буря, ревущая за крепкими стеклянными стенами самоконтроля.

— Это очень хуёво, когда ты такой, серьёзно. Я хочу поговорить. Мне нужно поговорить. Потому что если мы больше не вернёмся сюда, это значит, что… Пф-ф-с.

Он взмахивает руками и смаргивает, словно пытается прогнать слёзы с глаз. Господи, эта хрень в его голове делает из Стилински настоящую бабу. Или Дерек делает, потому что даже головы не поворачивает, хоть и напрягается всем телом.

Это чувствуется.

— Это значит, что мне придётся просто сидеть дома и смотреть в стену. Или сидеть на веранде хейловой фазенды и смотреть, как ты сгоняешь семь потов с Эрики и Бойда.

— На Мохаве мир клином не сошёлся, Стайлз.

— Мне на хрен не нужен Мохаве, Дерек, ради бога, ты же не тупой, ты же всё видишь!

Наконец-то они встречаются взглядом, и оба настороженно застывают на пару секунд. Хейл слышит, как сбивается с ритма сердце Стилински, когда он поднимает руки и вдруг начинает развязывать шнурки худи. У него тонкие трясущиеся пальцы, хорошо видные аккуратные фаланги и слегка вздутые на внешней стороне вены. У него истончившиеся запястья — косточка выпирает так, что на неё можно повесить пакет с быстро утекающим спокойствием.

Дерек моргает.

— Что, по-твоему, ты делаешь, Стайлз? — это звучит слишком резко. Так, что тот вздрагивает. Его руки застывают. Сжимаются, разжимаются. Дёргают за ткань. Проводят по волосам.

Он качает головой, а затем заводит руки назад и стаскивает худи с себя, как будто ничего более нормального не может происходить в принципе.

Дерек приоткрывает рот и хмурит брови; он думает, что Стайлз ёбнулся на всю голову, потому что он, кажется, задумал что-то, после чего всё точно никогда не станет нормальным.

Что-то, что будит дремавшего доселе волка.

Зверь мягко потягивается и урчит, проскребая когтистыми лапами по нутру, когда видит, как человек снимает вслед за худи футболку с каким-то нелепым рисунком.

Запах Стилински бьёт по обонянию с тройной силой.

От него пахнет молоком, пряниками, таблетками, нервным возбуждением и навязчивой идеей, которая откровенно пугает Хейла. Из-за этого пряного амбре запах смерти перекрывается практически целиком.

Дерек выглядит ошарашенным, а Стайлз всё ещё зол. Совсем немного, потому что собственные ощущения притупили всю эту байду. Он чувствует тёплый воздух на голых руках и животе, чувствует взгляд Хейла, который изучает его, задерживаясь на костлявых плечах и торчащих ключицах.

И прежде чем Стайлза окунает с головой в жгучий стыд, он идёт к нему, оставив худи вместе с футболкой на земле.

— Давай так, волчара. Заключим сделку.

Он серьёзно?

Перед здоровенным оборотнем стоит подросток в одних джинсах, низко сидящих на бёдрах, блистает своим впалым животом, сводит волка с ума запахом хронической придури и молока, и говорит о сделке, шаря скользким взглядом по открытым хейловым плечам?

У Стайлза все признаки душевного бешенства налицо.

— Я получаю себе то, что можно будет вспоминать до того момента, пока не сдохну. Это немного, Дерек, клянусь.

Хейл дёргает бровью, сжимая губы. Он против воли слегка отстраняется назад и дышит через раз. Волк в нём исходит хищной слюной.

— Сделка подразумевает две заинтересованных стороны.

— Я знаю. Поэтому, в свою очередь, после всего этого отъебусь от тебя.

Дерек недоверчиво хмыкает, отбрасывая в сторону дотлевающую сигарету. Он смотрит так, словно ему обещают головы Цербера на блюде.

— Я серьёзно. Насовсем. — Стайлз чувствует, что Хейл не верит ему. — Что тебе стоит трахнуть меня один раз, прежде чем забыть о моём существовании, что ты, кстати, почти сделал за все эти дни? Я же не дурак, Дерек. Я мудак, но не дурак.

И неуверенные пальцы касаются бёдер Хейла, проводя подушечками вверх, до ремня, а затем вниз — до колен. Словно пробуют, пытаются прочувствовать, словно Стилински уже представлял себе, как делает это. Дерек сжимает зубы, когда руки снова ведут вверх и останавливаются на пряжке.

— Дерек, — он сглатывает, всматриваясь своими янтарными глазищами с колотящимися, как две рыбины в тесных банках, зрачками в напряжённо глядящие глаза оборотня. — Я отвалю, правда.

— Я не собираюсь трахать тебя.

— Хорошо, — шумно дышит он прямо в лицо, когда Хейл делает попытку встать. Тонкие пальцы сжимаются на ремне. — Я отсосу тебе.

— Что? — смеётся Дерек, высоко поднимая брови. — Господи, Стайлз. Возвращайся в машину.

Резкий толчок в плечо неожиданный и сильный — Стайлзу даже приходится сжать губы настолько, что слегка приподнимается кончик носа. Дерек садится обратно на капот, и на этот раз его брови действительно нахмурены.

— Прекрати это.

Стилински не двигается — слышно, как скрипят его стиснутые зубы, когда руки упрямо поднимаются, подцепляя майку Дерека, ныряют под тёплую ткань, обнажая низ живота. И замирают, словно испугавшись того, как вздрагивает кожа от прикосновения. Как будто тронули дикое животное.

Дерек щурит глаза и рычит:

— Это херовая сделка, Стайлз.

— Срать, — шепчет тот.

Ему действительно всё равно, кажется, потому что злость карих глаз затягивается тёплой поволокой, когда пальцы несмело очерчивают несколько рёбер, заставляя Хейла напрячься, опуститься взглядом по телу Стайлза, словно оценяя масштабы собственного полного провала.

Собственной болезненной катастрофы.

Питер знал, о чём говорил.

Потому что Дереку тоже становится всё равно — он чувствует запах возбуждения. Яркий и тёрпкий, какой бывает только у восемнадцатилетних подростков. Этот запах заставляет сжимать зубы, сдерживая когти, чтобы не впиться ими в подставленное тело, которое настойчиво притирается к нему — близко. Совсем близко. Непозволительно.

Впиться и отшвырнуть от себя. Или впечатать лицом в «Камаро» и всё-таки трахнуть, повестись на умоляющий взгляд.

В неугомонных пальцах Стайлза нетерпение такое жгучее, что остаётся только смотреть в горящие радужки и чувствовать, как мальчишеские ладони оглаживают, осторожно проводят по напряжённым бокам прежде чем спуститься вниз, к животу. Стилински задыхается ему в губы, не смея прикоснуться к ним без разрешения. Дерек медленно облизывает свои, когда цепкие пальцы принимаются быстро, как будто боясь передумать, расстёгивать тяжёлый ремень.

— Стайлз, — предупреждающе рычит он, в то время как волк в груди изнывает от желания подмять под себя молодое тело.

— Пожалуйста, Дерек, — тихо шепчет Стилински срывающимся голосом. Он почти теряется здесь, в безлюдной иссохшей прерии. — Я здоров сейчас, клянусь. Пожалуйста.

Говорят, что люди трусливые существа — им проще не видеть. Поэтому когда он опускает голову, Хейл плотно закрывает глаза, чувствуя как закатное солнце слепит его сквозь веки.

Сейчас Стилински здоров. Сейчас болен Дерек.

И он думает: «Плохая идея», когда понимает, что это губы Стайлза касаются его груди сквозь майку, а упругое тело втискивается ему между колен.

Он думает: «Очень, очень плохая идея», когда голый живот с силой проезжается по ширинке Дерека, пока Стилински опускается вниз и шепчет что-то о том, что у Дерека стоит.

Думает «О боже», когда торопливые пальцы цепляют края майки и тащат ткань наверх, а горячий язык и открытые губы вытворяют на его теле какой-то влажный кошмар, от которого жилы сводит.

Когда Стайлз лихорадочно прихватывает зубами пуговицу на джинсах, прежде чем расстегнуть её, у Хейла отключается крыша — Хейл приподнимает бёдра, чтобы помочь стащить с себя ткань. И это конец.

Он открывает глаза и смотрит вниз, на склонённую голову, влажные губы и ошалелый взгляд Стайлза, пока волк внутри роет Дереку могилу своими крепкими лапами. Он смотрит, как руки мальчишки судорожно стаскивают джинсы вместе с бельём, как краснеют бледные щёки, усыпанные родинками, при виде члена Хейла, который уже стоит почти болезненно сильно и наливается сильнее от жаркого сосредоточенного дыхания Стайлза.

Понятное дело, что он никогда прежде не делал ничего подобного, но когда влажные губы обхватывают головку, пробегаясь языком по самому кончику, пустыня перед глазами Дерека разрывается на песчинки.

Вкус у него немного горьковатый, мускусный.

На несколько мгновений Стайлз застывает, невесомо скользя губами по горячей коже, а затем начинает осторожно двигать головой в попытке распробовать, запомнить, уловить мельчайшие подробности. Такие как скользящие по капоту в поисках опоры руки. Шумное, немного сбитое дыхание. Вздрагивающий живот, когда Стайлзу удаётся расслабить глотку и позволить крепкому члену скользнуть в себя чуть глубже, чем до середины — больше он просто не может взять. И ещё рычание волчары сквозь зубы, почти неслышно.

И всё это — охренеть, как круто.

Сжимая одной рукой крепкое бедро, а второй — собственный стояк сквозь ткань джинс, он представляет, каково сейчас Дереку, даже если это самый нелепый минет в его жизни. Что он чувствует, когда Стайлз выпускает изо рта его член, блестящий от слюны и густой смазки, чтобы вдохнуть немного воздуха, и тут же начинает прослеживать кончиком языка пульсирующие вены у крупной головки, надавливая на них, отчего тело Дерека почти болезненно застывает. Он весь слегка сжимается и тихо шипит сквозь зубы — у Стайлза перед глазами лопаются белоснежные круги вперемежку с ярко-алыми. Но Хейл сдерживает себя — это видно в первую очередь по тому, как напряжены пальцы, которые вот-вот погнут боковое крыло капота.

В голове шумит и стучит, а яйца сжаты так, что скоро зазвенят. Стайлзу настолько кайфово, что он практически не соображает. Всё, что нужно — чтобы Дереку это понравилось так же, как и ему. И чувствовать его больше, ещё больше, чем сейчас.

Низкое утробное рычание в ответ разрывает что-то в груди Стайлза, и он едва не кончает, когда бёдра Хейла яростно толкаются вперёд. Головка проезжается по нёбу, оставляя на нём вкус, от которого пальцы на ногах Стилински тут же поджимаются, а дыхание перехватывает. Он сжимает основание члена и снимается с него, поднимая горящий взгляд на Дерека, двигая крепко сжатой рукой, ловя густые капли на полпути и размазывая их по всей длине. Как это прекрасно и нечестно, что у этого парня есть член, и что он функционирует как у всех мужчин на свете, полностью переключив управление на нижний автопилот.

У Хейла лихорадочный румянец на щеках, едва заметный из-за щетины. Тяжело приоткрытые веки и прикушенная губа. Он смотрит так, словно ничего сильнее у него ещё не было, и Стайлз не хочет — у него бы не получилось, — думать об этом прямо сейчас.

Потому что он начинает целовать каменно напряжённый низ мускулистого живота, не прекращая — обоже — дрочить Дереку Хейлу, и вылизывать паховые впадины сквозь сбивчивое бормотание — твою мать, какой же ты охуительно вкусный, — отслеживая глубокие борозды до тазовых костей. Пытаясь прикусить лёгкий след на коже от белья, но оборотень так рвано дышит, что сделать это практически невозможно.

— Прикоснись ко мне… — шепчет Стайлз, прижимаясь шеей к истекающему смазкой члену. — Я хочу… твои руки.

И Стайлз глухо стонет, когда жёсткие пальцы Хейла мимоходом обводят его щеку и скулу, а затем зарываются в волосы и ложатся на затылок, поглаживая большим пальцем небольшую выемку под ухом.

Они оба съехали с катушек.

Хейл хрипло выдыхает, когда рот Стайлза возвращается к изнывающей головке.

— Быстрее, — рычит он.

И подаётся вперёд, с силой стискивая пальцы, запрокидывая голову и сцепив зубы, слегка ощерившись, с шипением втягивая в себя воздух на рваных вдохах, когда мальчишка начинает беспрекословно сосать, послушно ускоряя движения и выскуливая что-то в пах Дерека, стирая ладонь о свою ширинку.

Стилински растворяется в этом сумасшествии и глухо стонет каждый раз, когда член вдалбливается в его горло, слегка душа, но он бы ни за что не выпустил его сейчас, потому что в живот ввинчивается раскалённая пружина, затягиваясь с такой тугой силой, что стоны начинают срываться на яростное рычание.

Оргазм переламывает его пополам.

А затем ещё и ещё, скручивая, выворачивая, вынуждая крепко зажмурить глаза и впиться пальцами в движущиеся бёдра Дерека. Член движется у него во рту, а Стайлз чувствует, как от кайфа из его глаз почти катятся слёзы, как длинные и жаркие судороги проходят по спине и затёкшим ногам, животу и загнанному сердцу. Он чувствует, стараясь оставаться в сознании, как мокрое и горячее пятно спермы растекается у него по ширинке и почти в тот же момент слышит глухой рык Дерека, который вдруг с силой надавливает на его шею и в глотку ударяет короткая струя. А затем ещё одна, и ещё.

Горько. Сладко. Невообразимо. Он жадно глотает и думает, что ничего более безумного чем сумасшедший минет в пустыне, с ним не происходило.

Мир словно только что сплясал на рогах.

Стайлз медленно выпускает член изо рта и тяжело сглатывает, утыкаясь взмокшим лбом в бедро Хейла. Закрывая глаза и чувствуя, как печёт в уголках рта. Как дрожат уставшие ноги и ноет шея, на которой всё ещё лежит тяжёлая рука Дерека. Практически тут же она исчезает, и Стайлзу кажется, что он больше никогда не вернёт её, но Хейл натягивает джинсы, застёгивая их на одну только пуговицу, и кладёт горячую ладонь обратно, осторожно соскальзывая ею по плечам на лопатки.

От острых мурашек, которые собираются в тех местах, где касается Дерек, почти больно.

Проходит несколько долгих минут, пока сердцебиение наконец-то восстанавливается, а Стайлз понимает, что ещё немного — и солнце исчезнет за неровными холмами. Мохаве словно задерживает закат, позволяя им тоже задержаться здесь. Это глупые мысли, но они приятные настолько, что хочется потереться виском о крепкое бедро, приласкаться к руке и поднять щенячий взгляд. Но последнее сделать откровенно страшно.

— Поднимешься? — голос Хейла слегка охрипший и совершенно спокойный.

Стайлз медленно кивает и морщится, когда встаёт на ноги, избегая смотреть в лицо оборотня. Он думает о том, что за сделку они заключили. О том, что теперь он не должен смотреть на Дерека, думать о Дереке, говорить с Дереком. Он должен отъебаться от Дерека.

И теперь идея — вытворить что-то похожее на грёбаный апокалипсис, который вы пережили вместе, а дальше делать вид что друг друга не знаете — кажется несколько… охуенно глупой.

— Эм-м.

Стилински снова сглатывает, когда чувствует на себе прямой взгляд. У него мелко трясутся мышцы ног. Хейл стоит близко, но не прикасается.

— Ну… ладно, — он несколько раз моргает, хмурит брови. А затем разворачивается и неожиданно, в те пару шагов, что он делает до оставленной на земле худи, приходит осознание — голова наполняется болью.

Впервые — здесь.

Это вызывает такую острую горечь, что она режет в глотке, забивая доступ к лёгким, перекрывает эйфорию, ввинчивается, вкручивается. Стайлз наклоняется за одеждой. Натягивает футболку. Отряхивает худи. Влазит головой в широкую горловину и закрывает глаза, стоя спиной к Дереку, делая вид, что завязывает шнурки капюшона и мысленно умоляет кого-то: нет, ну нет же, не сейчас, почему сейчас… А затем медленно опускается на нагретую за день землю и выдыхает, утыкаясь локтями в разведённые колени.

Одну минутку. Просто нужно минутку посидеть. Сейчас это отпустит.

Боль сильная и пульсирующая, от неё слегка кружится прерия перед глазами. От неё, именно такой, не хочется жить, потому что она даёт понять, что прямо в этот момент что-то ломается в голове.

Подобные приходы Хиккен называет «немыми приступами». Они проходят через несколько минут, но боль такая, что кажется, будто в мозг засовывают горящую головешку. Печёт, жжёт настолько, что глаза слезятся. Так, что хочется просто скрутиться на своей постели и накрыть голову подушкой, как будто её вовсе нет. Стиснуть зубами наволочку и терпеть.

Так Стайлз обычно и делал.

И, чёрт возьми, этой херни не должно быть здесь.

Он практически заставляет себя представить, что он не в Мохаве. Что он сидит дома, на кухонном полу, как позавчера, в последний раз при таком приступе — отец был в кабинете, а Стайлз не хотел лишний раз напоминать ему о том, какой дохляк его сын. Он просидел там минут десять, а потом поднялся и едва долез до своей комнаты.

Напряжённое перечисление названий всех своих лекарств заставляет мозг монотонно работать. Нужно просто отвлечься. И всё пройдёт. Когда он доходит до «Сертралина», чувствует, как за его спиной вдруг становится жарко и твёрдо. Он думает что сходит с ума, пока не открывает глаза и не видит ноги Дерека по обе стороны от себя.

— Эй… прости, Хмуроволк, — слабо говорит Стайлз, боясь повернуть голову. Стайлз боится, что она просто отвалится. — Сейчас поедем. У меня… бывает такое. Сейчас.

— Тихо, — голос Дерека негромкий, а от лёгкого дыхания шевелятся волосы на затылке. Широкая ладонь ложится на лоб и осторожно ведёт голову назад, вынуждая откинуться на широкое плечо.

Стайлз напрягается на секунду, когда Хейл удобнее устраивает руку, а потом чувствует… что боль уходит.

Выливается из него прямо в эту ладонь, целиком, вся, так, что облегчённый выдох срывается с губ, а Дерек напрягается. Сильно напрягается, даже плотнее сжимает его бёдрами, словно бы неосознанно. Словно забирая боль себе.

— Стой, — шепчет Стайлз, не открывая глаз. — Прекрати. Не нужно.

Он чувствует тяжёлое дыхание оборотня лопатками. Ещё несколько секунд Дерек за его спиной словно каменный, а затем начинает медленно расслабляться, не отрывая руки ото лба. Только слегка зарывается пальцами в его волосы, успокаивая, а у Стайлза нет сил даже чтобы поднять руку. Они так и лежат на коленях.

Мир медленно замыкается.

Стилински облизывает губы и выдыхает. Он хочет сказать Дереку «спасибо» тысячу раз, но получается выдавить это лишь единожды и почувствовать, как тот легко качает головой в ответ. Боли нет. Как прекрасно, когда боли нет.

Плохо только, что даже такая короткая вспышка высасывает все силы.

Солнце садится окончательно, и если бы не горячее тело позади, Стайлз бы, наверное, замёрз тут же. Просто от одиночества или от боли. Но сейчас всё другое. И пальцы, перебирающие его отросшие волосы, и спокойное дыхание за спиной.

— Дерек, — тихо зовёт Стайлз, чувствуя тёплые мурашки в затылке от глухого вопросительного мычания у самого уха. Он прислушивается к тихим вдохам оборотня несколько секунд, прежде чем слегка повернуть голову.

— Я не боюсь.

Хейл молчит. Ему нечего сказать, потому что сердце мальчишки, застывшего в его руках, бьётся равномерно. От этого становится жутко.

— Я знаю.

Он смотрит на шныряющие вдалеке тени койотов. Зверьё беспокойно метёт сухую землю хвостами и смотрит в сторону чужаков, навострив чуткие уши.

— Ого-о…

Стоит Дереку показаться в дверях лофта, как Питер отрывается от хмурого пролистывания «ОллАмериканс», и, вальяжно помахивая глянцевым журналом, поднимает взгляд. Ему не нужно больше пары секунд, чтобы почувствовать такую смесь запахов, что брови сами приподнимаются.

— Что ты здесь делаешь? — Дерек раздражён.

— Жду тебя, разумеется. Ты сегодня задержался, племянник. Провожал свою даму сердца до дома?

Яростный взгляд и вспыхнувшие на миг голубые радужки заставляют Питера приподнять уголки губ в ехидной улыбке.

— Я так и думал, — он отбрасывает в старое кресло журнал и поднимается, мягкой походкой скользя к застывшему в дверях Дереку. — Идём-ка, родственничек. Нам есть о чём поговорить, но не за стаканчиком того отвратительного пойла, которое называют «виски» в твоём любимом баре. Есть одно местечко, куда лучше.

…В «Бароне» виски действительно хороший и дорогой.

Старший Хейл довольно щурит глаза, насмешливо оглядывая полупустой зал. В будний день, ночью, здесь достаточно мало людей. Дерек покачивает янтарный алкоголь в своём бокале и не пускает в свою голову ни одной мысли.

Но этому предсказуемо препятствуют, лениво подбирая слова:

— Кого из вас ты пытаешься уберечь: его или себя?

— Питер…

Не трогай это.

— Не думай, что мне есть до этого дело, но хочу напомнить — от тебя пахнет смертью. А это значит, что от мальчишки ею пахнет ещё сильнее. — Он отпивает виски и переводит прищуренный взгляд на оборотня. — Время, Дерек. Это то, чем располагаешь ты и не располагает он. Не знаю, почему напоминаю тебе об этом.

Дерек махом опрокидывает в себя содержимое бокала и глотает, не моргнув. Он опускает голову, достаёт пачку сигарет. Сжимает зубами фильтр.

— Отвратительные привычки живучи, — комментирует старший Хейл, равнодушно дёргая бровью. Затем ставит стакан на барную стойку. — Думаешь, что Стайлзу легче от того, что ты каждую ночь наблюдаешь за ним с улицы? Думаешь, именно от светлых догадок об этом он чуть не застрелился той ночью?

— Я бы не позволил ему, — рычит Дерек. Щёлкает зажигалкой, и вкус виски с дымом на языке медленно успокаивает.

— Ты пропах им до костей. А сегодня к этому запаху примешивается ещё кое-что очень… интересное. Знаешь, я никогда не понимал твоей привязанности ко всему, что в будущем доставляет одни только проблемы. Неужто тебя не вдохновила прекрасная Кейт? Ах, Кейт…

— Не лезь в это.

— С удовольствием. Отключи моё обоняние. — Заполняя предсказуемое молчание ещё одним глотком обжигающего напитка, Питер наклоняется вперёд. — Знаешь, что происходит, когда надоедает есть людей? Ты ешь самого себя.

Младший Хейл мрачно фыркает. Это означает «иди ты со своими метафорами».

— Ты подавишься, Дерек. Считаю своим родственным долгом предупредить. Ты настолько непереварим, что даже самому себе не по зубам.

— Я устал.

— Тебе напомнить, почему ты устал? Потому что втянул сегодня в себя столько боли, что чуть не отключился, не так ли?

— Питер.

Я сказал не трогать это.

Хейл смотрит непривычно серьёзно. Так, что Дереку действительно кажется, что он проёбывает свой крошечный и очень короткий шанс.

— Не отвечай мне, ответь себе — почему ты сделал это?

— Он — часть Стаи, — раздражённо рычит Дерек, сжимая пальцами сигарету.

— Стая зализывает раны, а не кладёт свою голову на плаху вместо чужой. Это не волчий кодекс, ты сам знаешь об этом. Это кодекс пары.

Несколько секунд Дерек смотрит дяде в глаза, и Питеру кажется, что зрачки племянника испуганно сжимаются.

— Нет.

— Да, — тянет он, отворачиваясь и лениво наклоняя голову набок. — Но в это-то я уж точно лезть не буду, — любезно добавляет и улыбается молодому бармену краем губ. — Слишком всё нерадужно.

Питер допивает виски и лёгким кивком головы требует добавки. Дерек чувствует, как пальцы обжигает дотлевающая сигарета, и хочет таким же лёгким кивком выдернуть свою жизнь из глубокой задницы.