Шепот в ночи

Два переплетенных сердца

Гейвин и я направились в заднюю часть дворика, чтобы выяснить, кто кричал. Папа грубо вытолкнул тетю Ферн из зала и через застекленную дверь повел ее в другой дворик, в глубь.

– Джимми, мне больно запястья! – закричала она и вывернулась из его рук, чуть не потеряв равновесие и не упав. Выпрямившись, она стояла, потирая запястье и свирепо глядя на него, но даже с того места, где мы стояли, было видно, что тетю Ферн качает.

– Как ты могла так поступить? – гневно заговорил папа. – Как ты посмела попытаться испортить этот удивительный праздник? У тебя совсем не осталось совести!

– Я этого не делала! – оправдывалась тетя Ферн.

– Ты этого не делала? Да от тебя за милю пахнет, – папа с ожесточением махал перед собой рукой.

– Я выпила немного, но я не наливала виски в пунш, – возразила она. Мы с Гейвином переглянулись. Малыши тоже пили этот пунш, как и мои школьные друзья. Их родители будут в ярости и разочарованы. Какой ужас!

– Один из коридорных видел, что ты это сделала, Ферн, и я ему верю. Он очень надежный молодой человек, – сказал папа. Тетя Ферн отступила от него подальше, но ей пришлось держаться за перила, чтобы не упасть.

– Конечно, ты скорее поверишь какому-то слуге, чем собственной сестре, – всхлипнула она и отвернулась.

– У него нет репутации лжеца, а у моей сестры – есть. Мне жаль, что приходится так говорить и, кроме того, – подчеркнул папа, – уже не первый раз, Ферн, ты делаешь подобное.

– Он лжет! – прокричала она в темноту. – Я отказалась танцевать с ним, и он решил свести счеты!

– Прекрати, Ферн! Если бы это было единственное несчастье из-за тебя в этот праздничный вечер. Я не собираюсь разбираться с этим до утра, так как не хочу омрачать чем-либо этот вечер, но Дон позвонили из колледжа, и смотрительница жаловалась, что ты принесла виски в свою спальню, – разоблачил ее папа. Ферн резко повернулась к нему.

– Еще большая ложь. Она терпеть меня не может, потому что я смеялась над ней. Я не приносила виски в спальню. Это…

– Это была ты. Не отрицай! Даже не пытайся! – сказал папа. – Если верить тебе, то все жалуются на тебя из мести, и всегда ты находишь причину для этого. Ты считаешь, что на тебя всегда все сваливают.

– Да, на меня! – заорала она. – Дон, все что слышит плохое обо мне, спешит рассказать тебе.

– Глупости: Дон старается быть тебе матерью и сестрой, но ты остаешься неблагодарной к тому великодушию и заботе, которую она к тебе проявляет, и теперь ты ставишь нас в неловкое положение. Не только нас с Дон, но и папу тоже, и…

– Я ставлю в неловкое положение моего отца? – Она запрокинула голову назад и захохотала так, как будто это была самая смешная шутка на свете.

– Прекрати, – приказал папа.

– Ставлю в неловкое положение своего отца, – повторила она с ухмылкой в голосе. – Как я могу смутить бывшего каторжника? – возразила она так, будто плеснула стакан пунша в лицо папе. Гейвин, который стоял рядом со мной, с шумом втянул в себя воздух.

– Я ее ненавижу, – пробормотал он, его губы были прямо возле моего уха. – Просто ненавижу!

Я сжала его руку. Когда он посмотрел на меня, я заметила в его глазах слезы боли и гнева. Затем мы быстро повернулись к папе и тете Ферн. Папа поднял руку, намереваясь ударить Ферн. Она завизжала и съежилась в ожидании удара. Я никогда не видела раньше, чтобы он бил Ферн или кого-нибудь еще. Обычно его осуждающего взгляда или строгого слова было достаточно, даже для Джефферсона. Но он не ударил ее, а медленно опустил руку, собрав все свое хладнокровие.

– Никогда больше не говори таких вещей! Ты очень хорошо знаешь, как папа попал в тюрьму и что это была не его вина! Старуха Катлер заставила его и маму похитить ребенка – Дон, скрыв истинную причину.

– Однако он был в тюрьме, и все это знают. Не я его ставлю в неловкое положение, – настаивала она. – А он меня! Я всем в колледже говорю, что мой отец умер, как и моя мать. Я не хочу считать его своим отцом.

Как ледяной дождь обрушились ее слова на нас с Гейвином. На мгновение показалось, что наступила тишина, никто не произносил ни звука. Папа просто уставился на нее. Тетя Ферн скрестила руки на груди и смотрела вниз.

– Это самое ужасное, что ты смогла сказать, Ферн, – медленно начал папа. – Если ты не считаешь папу своим отцом, то и я тебе не брат.

Тетя Ферн медленно подняла голову. В свете фонарей я увидела, что ее рот безобразно скривился.

– Мне – наплевать, – отрезала она. – Ты мне не брат. Ты раб Дон, верящий всему, что она обо мне говорит, и делающий все, чего она пожелает. Стоит ей только щелкнуть пальцами, и ты прыгаешь как щенок на привязи.

– Достаточно! – заорал папа. – А теперь отправляйся в свою комнату и проспись. Ну! – приказал он, указывая ей на дверь.

– Иду, – сказала она. – Может, я не остановлюсь, может, я убегу прочь.

Она снова качнулась и затем, повернувшись, ушла, спотыкаясь. Папа стоял, провожая ее глазами.

– Может, что так и будет, может, она сбежит подальше отсюда, – произнес Гейвин. – А стоило дать ей пощечину за все эти ужасные слова, которые она наговорила о моем отце и Дон.

– Она пьяна, Гейвин.

– Неважно. Она бы сказала это даже, если бы была трезвой, – ответил он.

И тут мы услышали барабанную дробь из зала.

– Где именинница? – закричал в микрофон дирижер. У меня не было настроения возвращаться на вечеринку, но я должна была быть там… Папа заторопился назад.

– Тебе лучше пойти внутрь, – сказал Гейвин.

– Ты пойдешь? Я не хочу возвращаться без тебя.

– Хорошо.

Он наконец улыбнулся, видя решимость в моем лице. Когда мы вошли, дирижер объявил, что настало время для именинного пирога. Он попросил всех вернуться на свои места. Снова зазвучала барабанная дробь, и Леон выкатил пирог в центральный проход. Он и мистер Насбаум испекли невероятных размеров белый торт в форме рояля. Клавиатура была розовой, а на крышке красовались шестнадцать свечей.

Мама гордо встала рядом с тортом и улыбнулась мне. Гости утихли, а в это время Леон помог маме зажечь свечи.

– Кристи, – позвала она.

Я подошла к торту. Снова зазвучала барабанная дробь. Я закрыла глаза и страстно загадала желание, а затем подула изо всех сил, потушив сразу все шестнадцать свечей.

Как только свечи потухли, оркестр заиграл «С днем рождения!». Мама начала петь, и все гости и сотрудники отеля присоединились к ней. По моим щекам побежали слезы, и даже после той сцены на улице это были слезы счастья. Все задвигались, а малыши под предводительством Джефферсона, смеясь и повизгивая, носились вокруг, пытаясь ухватить ленты.

– С днем рождения, дорогая, – сказала мама, привлекая меня к себе и целуя.

Прежде чем я успела поблагодарить ее, папа тоже обнял меня. Затем подошли тетя Триша, дедушка Лонгчэмп, Эдвина, тетя Бет и, наконец, дядя Филип, который задержался возле меня дольше всех и поцеловал дважды. Я оглянулась в поисках Гейвина, но с ним было все в порядке, он стоял у дальней стены и улыбался. Я кивнула ему, и мой взгляд говорил: «Тебе не удастся выйти сухим из воды, Гейвин Лонгчэмп!» Он понял и засмеялся.

Полина и остальные мои школьные друзья подошли поздравить меня, а потом официанты начали разносить торт. Вечеринка несколько поутихла, и все занялись тортом. Вскоре после этого наши гости начали разъезжаться. Каждый, прежде чем уехать, подходил к нам, чтобы лично попрощаться и еще раз поздравить меня с днем рождения. Никто кроме меня и Гейвина не оказался свидетелем той безобразной сцены между папой и тетей Ферн, поэтому, по мнению остальных, вечер удался на славу.

Даже бабушке Лауре очень все понравилось, и она оставалась на вечере дольше, чем Я ожидала. Когда недавно Бронсон танцевал со мной, я заметила мягкую улыбку на лице бабушки Лауры. Тогда я поняла, почему ее считали одной из самых хорошеньких женщин в Катлерз Коув. Под толстым слоем косметики угадывалась улыбка женщины, которая снова почувствовала себя молоденькой девушкой. Ее глаза сияли, а изгиб губ был нежен и мил.

– Она хорошо выглядит, – сказал Бронсон, заметив, на кого я смотрю. – Она вспоминает свое собственное шестнадцатилетие, – с грустью добавил он.

Теперь он увозил ее вслед за остальными гостями после того, как мы с мамой поцеловали ее и пожелали ей доброй ночи. Мы стояли и смотрели, как они уезжают. Мама сжала мою руку, и я увидела, что ее глаза наполнились слезами. Но нам не дали погрустить, нас снова осыпали пожеланиями счастья, даже тетя Бет, Ричард и Мелани. Джефферсон вел себя весь вечер вполне сносно, а Ричард сообщил нам об этом. Конечно, он и себя не обидел при этом:

– Он знал, что в моем присутствии ему придется вести себя как джентльмену, – похвастался Ричард. С его сдержанной манерой поведения, поднятыми плечами и обычным серьезным выражением лица он был похож больше на маленького старикашку, чем на двенадцатилетнего мальчика. Мелани не так уж от него отличалась. Она поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, но затем она отступила назад и перевела взгляд на своего отца. Но дядя Филип смотрел на меня.

– Спокойной ночи и еще раз с днем рождения, новая принцесса Катлерз Коув, – сказал он, подходя, чтобы обнять и поцеловать меня в щеку.

– Я не принцесса, дядя Филип.

Кое-кто из моих школьных друзей, задержавшихся в зале, наверняка, будут дразнить меня после этих дядиных слов.

– Нет, принцесса. А кто еще может быть ею? – добавил он.

Я увидела, что Мелани помрачнела.

– А как насчет всех этих подарков? – спросил Джефферсон. Он весь вечер крутился возле груды подарков на столе, стремясь разорвать обертки и найти что-нибудь, с чем он мог бы поиграть.

– Их принесут в дом попозже, – объявила мама. – Иди и надень свой пиджак.

Разочарованный, он убежал. Я вгляделась в смешавшуюся толпу гостей и у дверей увидела Гейвина, болтающего с Рикки Смитом и Уорреном Станом.

– Я приду домой немного позже, мама, – сказала я. Она понимающе посмотрела на Гейвина.

– Только не поздно, дорогая. Ты устала больше, чем ты думаешь, – предупредила она.

– Хорошо, не поздно, – пообещала я и крепко обняла ее. – Спасибо за чудесный вечер.

– Ну что ты, дорогая.

Взгляд Гейвина встретился с моим, когда я приблизилась к нему. Он извинился и подошел ко мне.

– Я слишком взволнована, чтобы ложиться сейчас спать, – сказала я. – Не хочешь немного прогуляться?

– Конечно.

Мы ускользнули от задержавшихся гостей, и я повела Гейвина через дальнюю часть вестибюля к заднему выходу из отеля. Ночное небо прояснилось, и звезды казались мерцающими кончиками множества свечей из именинного пирога. Я взяла Гейвина за руку и повернула вниз к дорожке, ведущей в бельведер, но резкий взрыв смеха, донесшийся из домика возле бассейна, привлек наше внимание. Мы остановились и вгляделись. Новый взрыв смеха подтвердил наши подозрения.

– Это Ферн, – прошептал Гейвин.

Мы услышали мужской голос. Он был похож на голос одного из новых посыльных. Не в состоянии сдержать любопытство, мы пошли по направлению к бассейну и увидели тетю Ферн в шезлонге и посыльного рядом с ней. Ее и без того откровенная блузка была почти до конца расстегнута. Мы с Гейвином остановились, не говоря ни слова и едва дыша. Посыльный целовал ее плечи, спускаясь к груди. Неожиданно тетя Ферн подняла небольшую бутылку и поднесла к губам.

– Тебе достаточно на сегодня, – сказал посыльный.

– Мне никогда не бывает достаточно, – отвечала она и снова засмеялась, только теперь ее смех перешел в кашель, а потом в припадок удушья.

– Эй, – закричал ее любовник, когда ее начало тошнить. Он соскочил с шезлонга и вовремя. У тети Ферн началась рвота и такая сильная, что эти звуки разносились по всей округе. Когда все кончилось, она застонала и схватилась за живот.

– О, я, кажется, умираю, – стонала она. – И меня вырвало прямо на платье.

– Тебе нужно в ванну, – посоветовал посыльный. В ответ она только простонала. Он помог ей подняться и, поддерживая ее, повел спотыкающуюся Ферн по дорожке, ведущей в отель. Гейвин и я оставались в тени, пока они не ушли.

– Я рад, – зло проговорил Гейвин. – Она получила по заслугам.

– Я не первый раз застаю ее здесь с кем-нибудь, – сказала я. – Первый раз, когда увидела ее здесь, я была так напугана тем, что она здесь делала, что весь путь до дома бежала без оглядки.

– А в следующий раз?

– Я понаблюдала за ней немного, – призналась я.

– Ты никогда об этом мне не писала.

– Мне было стыдно.

Мы снова направились к бельведеру.

– Несмотря на нее, у тебя был великолепный праздник, – произнес Гейвин, когда мы сели.

– Я знаю. Я никогда не смогу отблагодарить родителей.

Я поежилась от налетевшего холодного бриза с океана.

– Ты замерзла? – спросил Гейвин.

– Нет, все в порядке, – ответила я, опасаясь, что он предложит вернуться в дом. Но он снял свой пиджак и накинул его мне на плечи.

– Теперь ты замерзнешь.

– Я в порядке, – храбро ответил он. – Ты сегодня танцевала почти со всеми ребятами, – ответил он, стараясь говорить небрежно.

– Но не с тобой, хотя я так этого хотела, Гейвин, – произнесла я. Он печально кивнул, а затем улыбнулся. – Ну, еще не поздно, – неожиданно решил он. Хотя все еще доносившаяся из отеля музыка была едва слышной, для нас этого было достаточно. Гейвин встал и протянул руку. – Могу я пригласить вас на танец, мадам? Или вы заняты?

– Нет, у меня есть один свободный танец, – смеясь, сказала я и встала. Он положил руку мне на талию и медленно привлек меня к себе. Сначала мы смеялись, но, танцуя и глядя друг другу в глаза, мы все ближе и ближе придвигались друг к другу, пока моя щека не коснулась его. Я была уверена, что он слышит стук моего сердца.

Внезапно, как будто мы оба одновременно почувствовали эту необходимость, я подняла голову, и мои кубы встретились с его. Сначала поцелуй был мягким и робким, полным нерешительности, а затем от охватившего нас волнения стал более уверенным и страстным, и мы оба поддались этому чувству. Я положила голову ему на плечо, и мы продолжали танцевать, боясь нарушить молчание.

– Мне бы но хотелось уезжать домой завтра, – наконец проговорил он. – Но папе необходимо вернуться назад к работе.

– Я знаю. Мне бы тоже хотелось, чтобы ты оставался здесь подольше. Ты говорил с родителями о том, чтобы этим летом работать здесь?

– Да. Они согласны.

– О, Гейвин, даже если это будет всего через несколько недель, я не могу дождаться! Нам будет так хорошо. Мы будем выходить в океан на лодке, плавать и…

– Э, я собираюсь здесь работать, а не развлекаться, – серьезно и в то же время мягко предупредил он.

– У всех бывают выходные дни, а у меня есть кое-какие связи с начальством, – игриво проговорила я, но он не улыбнулся.

– Я не могу небрежно относиться к работе, – твердо сказал Гейвин.

– О, не волнуйся, я уверена, ты работу будешь делать хорошо.

Сейчас он был похож на папу, гордый и готовый немедленно поднять свой флаг самоуважения, еще, как папа, Гейвин мог быть мягким, нежным, чувствительным и любящим.

С того места, где мы стояли, я видела маму, Джефферсона, миссис Бостон, тетю Тришу и папу, возвращающихся в дом.

– Уже поздно, – напомнила я. – Нужно вернуться домой.

– Я провожу тебя.

Он взял меня под руку, его пиджак оставался на моих плечах, пока мы не подошли к дому.

– Спасибо за пиджак, – сказала я, снимая его.

– Ты ничего не почувствовала в кармане? – спросил он, когда я вернула его.

– В кармане?

Я заметила, что он застенчиво улыбается.

– Гейвин Стивен Лонгчэмп, что там у тебя? – спросила я.

Он засмеялся и вытащил коробочку, аккуратно завернутую в подарочную бумагу.

– Папа с мамой вручили тебе подарок от всех нас, но этот только от меня. Я хотел подарить тебе лично, – сказал он, вручая его мне. – С днем рождения, Кристи!

– Гейвин!

Мое сердце забилось от радостного предчувствия, я разорвала упаковку и открыла коробочку. Там на мягкой ткани лежал прекрасный золотой браслет с выгравированным моим именем. Сверху и снизу от имени были два переплетенных сердца.

– Переверни его, – сказал он, и когда я это сделала, то смогла прочитать надпись: «С любовью, навсегда, Гейвин». У меня перехватило дыхание.

– О, Гейвин, он так прекрасен. Это лучший подарок, – проговорила я. – Но он наверняка такой дорогой.

– Мне не на что больше тратить свои деньги. Когда у меня они есть, то вот, – со смехом произнес он. – Давай я помогу тебе одеть его.

Я протянула руку, и он аккуратно застегнул замочек цепочки. Я посмотрела ему в глаза и увидела, какими они стали нежными, когда его пальцы держали мои. Затем он так по-особенному посмотрел на меня, и этот взгляд вошел глубоко в мою душу.

– Спасибо.

Я быстро поцеловала его в губы, и он уставился на меня внезапно, как бы повзрослев.

– Тебе лучше пойти в дом, пока ты снова не замерзла.

– Я не засну сегодня! – воскликнула я. – Увидимся за завтраком рано утром, отдохнувшими и веселыми.

– Я приду рано, но я не буду веселым, – прокричал он вдогонку, когда я побежала вверх по лестнице. Он стоял, провожая меня глазами и улыбаясь, пока я открывала дверь и медленно входила в дом, неохотно завершая самый удивительный вечер в моей жизни.

Я долго не могла заснуть, но когда все-таки я заснула, мне снился этот вечер. Только в моем сне был еще один гость, появившийся в самый последний момент. Мама пела «С днем рождения», и все гости вторили ей хором, как вдруг появился высокий, темноволосый, красивый мужчина. Он медленно шел по проходу от главного входа и, улыбаясь, подходил все ближе и ближе. Мама замолчала.

– Привет, Кристи, – сказал он, – с днем рождения!

У него были белоснежные зубы, такие же белые, как клавиатура рояля, а его черные глаза сияли.

– Кто вы? – спросила я, в то время как все гости вокруг продолжали петь «С днем рождения».

– Я твой настоящий отец, – он наклонился, чтобы поцеловать меня, но когда он приблизился, его лицо превратилось в лицо дяди Филипа, хитрое, улыбающееся лицо с влажными губами. Я попыталась отпрянуть, но он стиснул мои плечи и притянул меня ближе к себе, ближе и ближе, пока…

Я села на кровати, в поту и тяжело дыша. Первое мгновение я не могла понять, где я и что произошло. Мое сердце сильно билось. Я глубоко вздохнула и обхватила себя руками. Затем я почувствовала на запястье браслет, который подарил мне Гейвин. Это успокоило меня: я почти слышала, как Гейвин говорит: «Не бойся». Некоторое время я лежала с открытыми глазами, размышляя об этом сне. Наконец мои веки отяжелели, и я снова заснула.

Хотя утро было ярким и солнечным, я не проснулась раньше Джефферсона, который, как мне казалось, спит и видит, как он открывает мои подарки. Но он вломился ко мне с криком, и я застонала.

– Можно мне начать открывать их? Можно? – канючил он.

– Джефферсон!

Он решительно подергал меня за ногу.

– Хорошо, начинай, только отстань! – крикнула я.

– Ура! – завопил он и бросился прочь из моей комнаты по коридору к лестнице.

Я снова застонала и села. Когда я посмотрела на часы, то поспешила встать. Я знала, что дедушка Лонгчэмп хотел как обычно рано отправиться в аэропорт, и я боялась, что не увижу Гейвина.

Постучав в дверь, вошла мама. Она была уже одета.

– Я проспала, мама.

– Все в порядке, дорогая. Папа уже в отеле. Встретимся в столовой. Для Джефферсона миссис Бостон приготовила завтрак здесь. Он не уйдет, пока хоть один подарок останется не распечатанным.

– Скажи всем, что я сейчас спущусь, – сказала я и поспешила в ванну принять душ.

Когда я пришла в отель и вошла в столовую, все уже сидели за большим столом. Тетя Триша выглядела выспавшейся и счастливой в своей яркой ситцевой юбке и блузке. Она рассказывала разные истории, и все смеялись и улыбались. Когда я вошла в столовую, Гейвин поднял взгляд от своей тарелки и улыбнулся. Рядом с ним оставалось свободное место. Я поторопилась его занять.

– Вот и она, на день – старше, на день – серьезнее, – объявила тетя Триша. Все поздоровались, а я извинилась за опоздание.

– У тебя есть на это право, дорогая. У тебя был непростой вечер. Это была чудесная вечеринка, лучшая в моей жизни, – произнесла Эдвина. Все с ней согласились.

– Когда ты уезжаешь? – спросила я Гейвина.

– Сразу после завтрака. Ты же знаешь моего отца. Ему бы следовало быть управляющим аэропорта, обычно когда мы приезжаем туда рано, на много раньше вылета самолета, то он начинает жаловаться на это каждому, кто его будет слушать, – продолжал Гейвин, глядя на дедушку Лонгчэмпа. И хотя он жаловался на него, но я не сомневалась в том, что он всем сердцем любит своего отца.

Вскоре медленно вошла тетя Ферн. Она была бледной и уставшей, ее короткие волосы топорщились в разные стороны. На ней были темные солнцезащитные очки. Не думаю, чтобы она удосужилась причесаться хоть чуть-чуть. На ней была полинявшая водолазка, узкие джинсы и грязные теннисные туфли. Она метнула свирепый взгляд на папу, чье лицо стало серым, как только она появилась такая растрепанная и неряшливая. Мама поморщилась, а остальные уставились на нее, пока она усаживалась на свое место.

– Только кофе, – простонала она официанту.

– Ферн, в котором часу ты уезжаешь в колледж? – спросила тетя Триша.

– Как только смогу собраться с силами, – ответила она.

Потягивая черный кофе, она тяжело облокотилась на спинку стула, никого не слушая и ни с кем не разговаривая.

После завтрака Гейвин и я смогли побыть вместе в вестибюле подольше, пока его родители наверху упаковывали вещи. Тетя Триша уехала первой. Мы с мамой обняли ее на прощанье, и мама пообещала, что мы приедем в Нью-Йорк, чтобы увидеть ее в новом шоу. Она еще раз обняла и поцеловала меня, прежде чем сесть в такси.

– Это была прекрасная вечеринка, дорогая. Я так счастлива, что мне удалось попасть на нее.

Она посмотрела на Гейвина, который стоял в нескольких шагах от меня.

– Ты быстро повзрослела и стала такой красивой!

– Спасибо, тетя Триша.

Мы проводили ее в такси и вернулись в вестибюль. Я ненавидела прощаться, особенно с теми, кого любила. Во мне возникало чувство пустоты сначала где-то в животе, а потом распространялось по всему телу, словно я превращалась в собственную тень. Каждое прощание уносит кусочек меня, думала я. Эта часть уезжает вместе с человеком, которого я люблю.

И всегда возникало то жуткое чувство, что, возможно, я прощаюсь с ними навсегда, не понимая отчего это. Я боялась сказать Гейвину «до свидания», но это время подошло. Папа послал Джулиуса подогнать гостиничную машину для них. Мы все обнялись, поцеловались и обещали звонить и писать друг другу. Гейвин ждал, когда наступит последняя минута. Мы впились друг в друга глазами, и люди вокруг нас даже и не пытались приставать к нам с поцелуями.

– Я позвоню тебе сегодня вечером, – прошептал Гейвин мне в ухо.

– Обещаешь? Неважно, что поздно. – Я воспрянула духом.

– Я обещаю.

Он повернулся к моим родителям.

– До свидания, Дон. Она обняла его.

– Ну, старший брат, – сказал Гейвин папе. Они пожали друг другу руки как мужчины, а затем папа, улыбнувшись, обнял его.

– Береги себя, братишка, – сказал он, взъерошив рукой прекрасные волосы Гейвина. – Остерегайся этих безумных техасских женщин.

Гейвин метнул взгляд в мою сторону и покраснел.

– У него не будет для этого времени, – проговорил дедушка Лонгчэмп.

– Как скажешь, папа, – с улыбкой ответил Джимми. Он, мама и я махали им вслед, стоя на ступеньках. Когда машина исчезла за поворотом, мое сердце упало, и я чуть было не расплакалась. Мама заметила это выражение на моем лице и быстро обняла меня, в тот момент, когда мы повернулись, чтобы войти в отель.

– После чего-нибудь такого грандиозного, как этот праздник, всегда бывает грустно, дорогая. Но еще будут хорошие времена и не один раз.

– Я знаю, мама.

Было воскресенье, а по воскресным дням в отеле всегда проводилась большая проверка. Чтобы не сидеть без толку, я решила помочь в регистратуре. Миссис Бредли, да и все остальные говорили только о вечеринке. Они рассыпались в комплиментах по поводу моей игры и, конечно, маминого пения. Где-то сразу после полудня в вестибюле появилась тетя Ферн с чемоданом. На ней все еще были темные очки. Она остановилась у стола регистрации и закурила.

– Почему ты так много куришь, тетя Ферн? – спросила я ее.

– Это успокаивает нервы, а здесь мне это просто необходимо, – ответила она. Затем она сдвинула очки к кончику носа и посмотрела на меня поверх их. – Ты уже заглянула в «Любовника леди Чаттерли» прошлой ночью?

– Нет, – ответила я. – И вообще я не люблю прятать вещи от мамы.

– О, – простонала она. – Тебе шестнадцать лет. Как ты думаешь, чем она занималась в твоем возрасте?

– Она не делала ничего плохого, – возразила я.

– О, нет! – Она уставилась на меня на мгновение, а затем наклонилась к столу. – Спорю, что ты не знаешь об отношениях твоей мамы и Филипа в школе, не так ли? – сказала она.

Казалось, что какая-то раскаленная ладонь сжала мое сердце. Я почувствовала, что сердце забилось где-то в горле.

– Я не знаю, о чем ты.

– Я так и думала, – кивнула она. – Просто запомни это, принцесса, все здесь не такие уж белоснежно-невинные, как стараются это представить. Ты должна попросить маму рассказать тебе о том, что случилось, когда она и Джимми ездили в «Эмерсон Пибоди», в частную школу в Ричмонде.

– Я знаю, они ездили туда. Дедушка Лонгчэмп был финансовым инспектором школы и…

– Да, да, я не о том, почему или как. – Она наклонилась ближе. – Твой дядя Филип тоже поехал туда. Там твоя мама и он впервые встретились. – Она хитро улыбнулась. – Ты уже достаточно взрослая и должна понимать как это происходит. В дверях появился Джулиус. – Слава Богу, я уезжаю, – произнесла тетя Ферн. Она направилась было прочь, но остановилась и снова наклонилась ко мне. – Глава десятая, – улыбаясь сказала она. – Одна из лучших. Вон там мой чемодан, – указывая, крикнула она Джулиусу. Он поднял его и заторопился к выходу.

Через мгновение она ушла, но сказанное ею заставило мое сердце глухо забиться, и я стояла в вестибюле, уставившись ей вслед. Что означали эти улыбочки, намеки по поводу отношений моей мамы и дяди Филипа? Почему она говорит, что не все такие уж безгрешные, как я думаю? Хотела ли она просто обидеть меня? Или она обращается к тем мрачным отрывкам нашей странной фамильной истории, которая до сих пор держится в секрете?

С тревожно бьющимся сердцем я вышла из-за регистрационного стола и поспешила по коридору в мамин кабинет. У нее только что закончилась встреча с мистером Дорфманом, когда я постучала и вошла.

– Это был прекрасный вечер, – выходя, сказал он мне. Я поблагодарила его и села.

– Миссис Бостон позвонила и сообщила, что твой брат поджег старый мусор в ведре, пользуясь зеркалом, которое тебе подарили Хаммерстейны, и увеличительным стеклом из канцелярского набора, который подарила семья Мамамуд, – сообщила она, качая головой.

– Что? Каким образом?

– Пользуясь увеличительным стеклом, он направил солнечные лучи в ведро, прожег дыру в оберточной бумаге от подарков. Думаю, миссис Бостон нужно увеличить жалованье, – добавила мама, вздыхая.

– Тетя Ферн только что уехала.

– О! Это хорошо, хотя думаю, что дни ее в колледже сочтены.

– Не знаю, почему она такая несчастная и подлая, мама. Ты и папа всегда с ней добры и так много для нее делаете.

Мама выпрямилась и на мгновение задумалась. Затем мудрая улыбка засветилась в ее глазах.

– Мама Лонгчэмп любила говорить, что некоторые коровы рождаются, чтобы давать кислое молоко, несмотря даже на сладкую траву, которой они питаются.

– Наверное, так необычно, мама, иметь сразу двух матерей, как у тебя, – сказала я. Она кивнула. – Ты впервые встретилась с дядей Филипом, когда вы с папой ездили в «Эмерсон Пибоди», да? – спросила я. Ее глаза сузились.

– Да, – ответила она. – И с Клэр?

– И долго ты не знала, что он твой настоящий брат? – Она на мгновение уставилась на меня.

– Да, Кристи. Почему ты спрашиваешь? Ферн что-нибудь говорила тебе об этом? – быстро спросила она. Я кивнула. Я не могла держать от нее в секрете что-либо.

– Она бы все равно сделала это. – Мама замолчала и затем, глубоко вздохнув, сказала: – Это правда, я познакомилась с Филипом там и некоторое время мы были друзьями, но ничего ужасного не произошло, неважно, что там говорила Ферн.

– Да она на самом деле ничего такого не говорила. Она просто представила все так…

– Ферн полна ненависти, чтобы сделать ужасной жизнь всех, кто ее окружает, – сказала мама.

– Я больше не поверю ни единому ее слову, – проговорила я. Она улыбнулась и кивнула.

– Ты действительно быстро повзрослела, дорогая, и тебе следует знать все о нашей семье. Я хочу, чтобы ты кое-что знала, Кристи, – объявила она, и ее взгляд сконцентрировался на мне так решительно, что мое сердце бешено забилось. – Дядя Филип… Ну, дядя Филип так и не оправился от того открытия, кем мы на самом деле являемся по отношению друг к другу. Ты понимаешь, что я пытаюсь тебе растолковать, дорогая?

Я проглотила подступивший к горлу ком. То, что она пыталась рассказать мне, я чувствовала и видела много раз в разных ситуациях, но пока я была маленькой, я этого не понимала.

Мне вспомнились чувственные взгляды дяди Филипа в сторону мамы, взгляды, которые временами казались гипнотическими. Я вспомнила, как он всегда, казалось, кружил вблизи нее, пользуясь любой возможностью, чтобы дотронуться до нее или поцеловать.

– Но он любит тетю Бет, да? – спросила я. Как я не старалась, но меня охватил страх из-за этих откровений.

– Да, – успокаивающе сказала мама.

– Но не так, как вы с папой любите друг друга, – произнесла я.

– Нет, – мама слегка улыбнулась. – Но так поступают некоторые люди. – Она встала и, обойдя стол, подошла ко мне. – Давай не будем подробно останавливаться на этих печальных мыслях, дорогая. Тетя Ферн поступила жестоко, рассказав тебе об этом. – Мы вместе прошли к двери. – Ты скоро закончишь школу и будешь учиться дальше, чтобы стать отличной пианисткой. И твой брат скоро станет совсем послушным, – добавила она, глядя на меня широко раскрытыми глазами, полными надежды. Мы засмеялись.

– Я люблю тебя, мама, и я никогда не поверю в что-либо гадкое, сказанное о тебе, мне все равно, кто это скажет – тетя Ферн или еще кто-либо.

Мамино лицо стало серьезным, ее глаза сузились и потемнели.

– Я не такая уж безгрешная, Кристи. Таких людей нет, но я не хочу тебе врать, не было еще такого, чтобы я обманывала тех, кто меня любит. Я клянусь! – Она поцеловала меня в щеку. – А теперь сходи и посмотри, как там Джефферсон, и погуляй на свежем воздухе, сегодня такой чудесный солнечный день. Я с ужасом думаю о том, какую характеристику я получу на Джефферсона завтра, – добавила она. – Боюсь, что то место, где записывается отметка по поведению, будет исписано красными чернилами.

– А может быть, мы все будем приятно удивлены завтра, мама, – сказала я.

– Может, но я сомневаюсь, – ответила она, и ни мама, ни я даже не предполагали, насколько пророческими окажутся ее слова.

Весь остаток дня и большую часть вечера я потратила на разбор подарков. Я хотела поскорее отослать всем открытки с благодарностью. Джефферсон оказался весьма находчивым и, сидя рядом со мной на полу в гостиной, показывал мне каждый подарок и говорил от кого он. Некоторые подарки, которые я получила, стоили очень дорого. Это были одежда, украшения, парфюмерия и другие принадлежности туалета, а также кое-что для моей комнаты.

Когда мама настояла на том, чтобы Джефферсон шел спать, я прекратила разбор подарков, пообещав ему, что завтра этим займемся вместе сразу после школы. Я совершенно выбилась из сил и ушла в свою комнату, в волнении ожидая обещанного звонка от Гейвина. Мой взгляд упал на плотно завернутый подарок от тети Ферн. Это был единственный подарок, который я не хотела бы открывать в присутствии Джефферсона или кого-либо еще, а особенно папы. Но любопытство пересилило.

Я медленно развернула его и как бы невзначай полистала страницы. Почему тетя Ферн так настаивала, чтобы я прочитала это. Я вспомнила ее комментарий к десятой главе. Я просмотрела страницы и поняла – почему. Конечно, я читала, видела и более откровенные вещи, но каким-то образом, может, потому что это было подарено тетей Ферн, которая занималась всем этим, и я была тому свидетелем, все это делало эту историю еще более запретной. Но то, что говорилось когда-то о запретном плоде, оказалось правдой. Я просто глаз не могла оторвать от слов, описывающих занятие любовью. Читая, я начала представлять себя и Гейвина. Я так увлеклась чтением, что не услышала первый звонок телефона. Когда он зазвонил во второй раз, я быстро схватила трубку и захлопнула книгу.

– Привет, – сказал Гейвин. Меня охватило чувство вины, когда я услышала его голос после того, как представляла нас вместе.

– Привет! Как поездка? – быстро спросила я.

– Тоска! Нет, даже хуже, с того момента, как я уехал из Катлерз Коув.

– Да?

– А ты? Все успокоилось?

– Да. Мы с Джефферсоном просмотрели подарки. Я получила столько милых вещиц.

– Еще бы!

– Завтра последний день учебы в школе. Мама боится того, как будет выглядеть характеристика Джефферсона.

– Моя в его возрасте тоже была не слишком хорошей, – признался Гейвин. – Но я хотел сказать тебе, что мне очень понравился твой праздник, и особенно наш танец.

– Мне тоже. Еще раз спасибо за твой чудесный подарок.

Мы оба замолчали на мгновение.

– Я буду писать тебе каждый день на этой неделе, – пообещала я. Он засмеялся. – Правда.

– Здорово! Ну, наверное, пора прощаться. Не могу дождаться нашей новой встречи, Кристи. Спокойной ночи! Спи крепко, и пусть ничто и никто не потревожит твой сон!

– Спокойной ночи, Гейвин!

Еще долго после того, как он повесил трубку, я держала в руке свою. Казалось, она все еще хранила тепло голоса.

– Спокойной ночи, – снова прошептала я и повесила трубку.

Я взглянула на «Любовника леди Чаттерли» и подумала о тете Ферн. Она подарила мне это не для того, чтобы я узнала о том, что такое любовь и как она может быть прекрасна. Тетя Ферн хотела раздразнить меня, возможно, она надеялась, что я превращусь в ее подобие. Я поклялась, что никогда не буду такой, как она. Я взяла ее подарок и запихнула его в дальний угол моего комода. Когда-нибудь я, возможно, снова прочитаю это, думала я, но не как запретный плод и не как какое-либо зло от тети Ферн.

Я свернулась калачиком в кровати, закрыла глаза и мгновенно уснула с мечтой о наступающем лете и приезде Гейвина.

На следующее утро Джефферсон не рвался вскочить с постели, зная, что мы должны пойти в школу, чтобы получить аттестаты и характеристики за этот год. Маме пришлось вытряхнуть его из постели, а за завтраком он, казалось, собирается просидеть вечность. По выражению его лица я поняла, что учительница уже сообщила ему о том, что будет в его характеристике.

Пока не было проблем с прибытием или отъездом гостей, Джулиус возил нас в школу на машине, принадлежащей отелю. Он также всегда подвозил нас по дороге домой.

Ричард и Мелани, как обычно, были одеты в одежду одного цвета: он – в пиджаке, брюках и галстуке, а она – в платье. Он был единственным семиклассником, который так официально одевался в школу, но я не могла его представить в другой одежде. Сегодня, в последний учебный день, он выглядел еще более аккуратным, его волосы были аккуратно причесаны, его галстук был завязан даже туже обычного, ботинки – идеально отполированы, а кончик носового платка, торчащего из верхнего кармана пиджака, был таким острым, что, казалось, его можно использовать вместо ножа.

Сегодня, когда Джефферсон наконец уселся на заднем сиденье рядом со мной напротив Ричарда и Мелани, он показался мне каким-то необычно подавленным.

– Вы что, не можете вовремя собраться даже в последний школьный день? – сухо спросил Ричард.

– Ричард, мы никогда еще не опаздывали в школу, – так же сухо ответила я.

– Только потому, что Джулиусу приходится ехать быстрее. Школьный автобус уже проехал, – добавил он так, будто это было что-то ужасное.

– А у меня никогда не остается времени поболтать с подружками до занятий, – в свою очередь добавила Мелани, поддерживая Ричарда.

– Ну, сегодня последний день учебного года, и до следующей осени тебе не придется больше жаловаться на это, – сказала я ей.

– Джефферсона, возможно, оставят на второй год, – проговорил Ричард со злой ухмылкой.

– Нет, – отрезал Джефферсон.

Мелани улыбнулась еще шире. Джефферсон нахмурился и посмотрел на меня. Я подала знак ему, чтобы он не спорил, и он, выпрямившись, сидел всю дорогу с обиженным видом.

Все разговоры в школе были о моем дне рождении. Мои одноклассники по-настоящему хорошо повеселились. Полина, едва дождавшись меня, бросилась расспрашивать о Гейвине и сообщила, что она и большинство девочек находят его очень красивым.

У нас был сокращенный учебный день, который предназначался для дел, завершающих учебный год: сдача книг в библиотеку и ключей от шкафов, приведение в порядок парт и шкафов и других дел, а также получение предварительной информации о начале следующего учебного года.

Естественно, все только и делали, что с восторгом болтали о предстоящем лете, о том, кто куда поедет, кто чем будет заниматься. В коридорах школы разносились смех и болтовня, даже учителя были счастливы и менее строго придерживались правил.

Наконец, прозвенел последний звонок, и мы все бросились на улицу под теплые лучи весеннего солнца. Везде были слышны радостные возгласы, визги и крики прощания тех, кто расстается со своими друзьями на несколько месяцев. Я заметила Джефферсона, который медленно, опустив голову, шел из школы. Его аттестат был зажат под мышкой.

– Очень плохо? – спросила я его, когда он подошел. Я затаила дыхание, боясь ответа. Но он просто взглянул на меня и пошел в сторону машины, в которой уже ждали Ричард и Мелани.

– Дай мне посмотреть, Джефферсон, – потребовала я. Он остановился и неохотно передал мне конверт. Я вытащила его аттестат.

Он не только получил двойки по всем дисциплинарным категориям, но также и две двойки по школьным предметам. Это был его самый плохой аттестат, какой он когда-либо получал.

– О, Джефферсон! – воскликнула я. – Мама с папой будут так расстроены.

– Я знаю, – ответил он и заревел.

– Садись в машину, – строго сказала я.

– Ну? – спросил Ричард с довольной ухмылкой. – Насколько плох?

– Я не хочу об этом говорить, Ричард. Это не смешно, – резко ответила я. Джефферсон отвернулся в угол и заплакал. Когда он был в таком состоянии, все, что я могла делать, это успокаивать его, даже, если он этого не заслуживал.

– Нечего рыдать над разбитым корытом, – поучала Мелани. – Тебе следует просто исправиться.

Джефферсон вытер глаза и повернулся.

– Мелани права, Джефферсон, – согласилась я. – Тебе придется постараться и все лето вести себя хорошо, обходя за милю все шалости, даже самые незначительные. Он кивнул.

– Я буду вести себя хорошо, – пообещал Джефферсон. – Я вычищу свою одежду, сделаю уборку в комнате и никогда не буду оставлять входную дверь открытой.

– Поверить в это так же трудно, как и в существование феи! – усмехнулся Ричард.

– Фея существует, – резко сказал Джефферсон. – Она положила мне под подушку двадцать пять центов.

– Я же говорил тебе, – ответил Ричард, качая головой, – это кто-то из твоих родителей положил.

– Или они попросили это сделать миссис Бостон, – предположила Мелани.

– Нет!

– Хватит его дразнить! – воскликнула я. Близнецы посмотрели друг на друга, а затем уставились в окно.

– Эй! – неожиданно воскликнул Ричард. – Что это там?

Мы все посмотрели вперед и увидели столб черного дыма, поднимающегося над крышей главного здания отеля.