Шотландец в Америке

13.

Габриэль полюбила пса с первого взгляда. И полюбила еще сильнее, узнав скорбную повесть о его верности тому, кто лежал в могиле.

Удивив ее взглядом, в котором светились нежность и любопытство, Дрю сунул собаку ей в руки.

— Вот тебе еще одна головная боль, — сказал он подчеркнуто беспечно. — Думаю, твой фургон скоро превратится в Ноев ковчег.

Радость охватила все ее существо. Она поняла: Дрю не совсем отказался от нее! И в то же время она боялась слишком надеяться, боялась поверить в возможность его любви. И еще страшилась, что сама полюбит его слишком сильно. Впрочем, и страшиться было уже поздно. Габриэль и так любила Дрю без памяти, и, когда их глаза встретились, по ее телу пробежала жаркая дрожь.

Она прижала к груди живой комок меха и взглядом горячо поблагодарила Дрю.

— Тебе придется как-то назвать пса, — сказал он, — никто не знает его имени.

— Я назову его Верный, — сказала Габриэль, думая о преданности пса. — Да, я, наверное, так его и назову.

И с Верным у нее не возникло никаких хлопот. Он только грустил, и Габриэль проводила с ним все свободное время, рассказывая о том, что прежний хозяин ушел в чудесные края, где ему теперь очень хорошо, и что у него, Верного, теперь будет новый дом.

Все-таки пес причинил кое-какие неприятности. Она так о нем заботилась, что в тот вечер ужин запоздал, бобы превратились в месиво, а хлеб подгорел. Дэмиен ворчал, что всегда удавалось ему с большим успехом, и Керби тоже бормотал насчет того, какой он глупец и зачем позволил взять «проклятую животину». Однако он не попытался отнять у нее собаку.

На следующее утро, когда стадо перешло реку вброд и двинулось на север, Верный уже сидел на козлах. Габриэль нахлестывала мулов, чтобы не отставали от главного фургона. Из-за угрозы нападения индейцев фургоны, вопреки обычаю, не удалялись от стада. Нервы у людей были напряжены до крайности, и после того как прошлым вечером Кингсли рассказал о том, что случилось в фактории Хэйли, в лагере начались перебранки и потасовки. Провиант подходил к концу, включая запасы кофе и сахара.

Габриэль наклонилась и погладила собаку, которая сносила ее ласки без всякого ответного чувства. Пес, правда, перестал скулить и, по-видимому, немного успокоился. Она все еще держала его на привязи — боялась, что тот убежит на пепелище.

Прерия казалась бескрайней. Теперь Габриэль была единственной, кто готовил пищу, и так будет, пока Кингсли не найдет нового повара. Поэтому она составила план, как использовать свое новое положение, чтобы проникнуть в главный фургон и порыться в личных вещах Кингсли. Габриэль вряд ли ожидала, что найдет прямое доказательство вины Кингсли в убийстве ее отца. Просто это было единственное, что она могла придумать, — хотя бы узнать об этом человеке побольше.

Конечно, она была воспитана в правилах, не позволявших нарушать права личности на частную жизнь и тайны. Габриэль не могла отделаться от чувства, что предает своих родителей и собственные принципы, шпионя за Кингсли. Хотя последние слова отца постоянно звучали в ее ушах, у нее возникло невольное уважение к суровому скотоводу.

Он нанял отчаявшегося, голодного юнца, позволил взять истощенную лошадь на перегон. Он не дал убить новорожденного теленка, которого пришлось затем везти в хозяйственном фургоне. Он дал приют собаке, обреченной на смерть, которую надо было теперь кормить из их скудных запасов, и едва не плакал над могилой человека, своего наемного рабочего, которого двадцать лет называл и считал своим другом. И считал искренно — в этом Габриэль не сомневалась.

Она отчаянно хотела совместить этого Кингсли, с его добрым, внимательным отношением к людям и животным, с образом Кингсли — хладнокровного убийцы.

Именно поэтому она забыла про щепетильность и самоуважение и решила порыскать в его личных вещах. У нее для этого в запасе оставалось почти десять дней пути до ближайшего городка, где Кингсли найдет нового повара. Десять дней, чтобы узнать правду.

И десять дней полной ответственности за то, чтобы шестнадцать погонщиков были каждый день накормлены, а припасы все сокращались.

Ее раздумья прервал стук копыт, и Габриэль увидела, что к ней скачет Кингсли.

— Впереди, в миле от нас, Канадлен-Ривер! — крикнул он. — Заночуем на этом берегу. Переправимся завтра на рассвете.

Она кивнула, и он поскакал дальше, чтобы оповестить остальных. После того как Габриэль едва не утонула, переправы внушали ей страх и отвращение. И она от всей души понадеялась, что Канадлен-Ривер будет неглубока, а течение медленное.

Как бы не так! Река оказалась широкая, с сильным течением, и, хотя некоторые погонщики утверждали, что она неглубокая, утонуть в ней, как понимала Габриэль, труда не составит. Она приготовила ужин, все время бросая: невеселые взгляды на водную преграду.

Погонщики особенно умаялись и устали за день. Постоянная угроза нападения индейцев заставляла их дежурить сверхурочно. И весь вечер Габриэль смотрела, как, с покрасневшими от недосыпания веками, они подходят за кофе и едой, чтобы потом соснуть пару часов — и снова отправиться в дозор.

Кингсли вернулся из поездки на другой берег реки как раз перед рассветом. Налив себе кружку кофе, он жадно отпил глоток и одобрительно кивнул:

— Кофе что надо.

Габриэль отвела взгляд. Она была смущена и обрадована похвалой.

Кингсли положил себе в миску тушеных бобов, взял кусок свежего хлеба и присел на корточки около костра, где уже ели Джейк и Долговязый.

— Справляешься? — спросил он у Габриэль. Она кивнула.

— Большая нагрузка для такого мальца.

Девушка отвернулась.

— Сможешь продержаться еще с неделю или немного подольше?

Она снова кивнула.

— Черт побери, парень, голос у тебя есть?

Габриэль искоса глянула на него.

— Я думал, вам нужен повар, а не его голос.

Джейк и Долговязый хохотнули.

Кингсли тоже улыбнулся, и его кривая усмешка показалась Габриэль очень привлекательной.

— А ты колючий юнец, а?

Она передернула плечами.

— Нам еще предстоит месяц пути, — сказал Кингсли, — а может, и побольше. Тяжеловато тебе придется, малец.

— А старику было легче, что ли? — не подумав, огрызнулась она.

Кингсли оцепенел, лицо побледнело, и Габриэль поняла, что сболтнула лишнее. Он ведь любил Джеда. Ведь она все равно что обвинила его в убийстве старика, а это совсем не входило в ее намерения.

Кингсли молча доел бобы, допил кофе, взял свежую лошадь и поехал проверить стадо.

Джейк встал и потянулся.

— Пойду сосну чуток. У меня ночное дежурство.

Долговязый тоже встал, и они направились к своим одеялам.

Габриэль осталась одна, рядом с главным фургоном. Сердце у нее гулко застучало, и она прикинула в уме, не наступил ли подходящий момент для «обследования» вещей Кингсли. Ведь более подходящего случая может и не представиться. А если кто неожиданно нагрянет, она скажет, что поднялась в фургон за патокой для кофе. Девушка сделала глубокий вдох, оглянулась — не смотрит ли кто. Погонщики спали, и она забралась в фургон через заднюю дверцу.

У скамьи стоял большой ящик. Она уже не раз его видела, когда Джед посылал ее то за тем, то за другим. Габриэль наклонилась, чтобы получше разглядеть ящик в слабом отблеске костра. Ящик в фут длиной и дюймов шесть толщиной оказался заперт. Габриэль не знала, что хочет найти, но то, что ящик заперт, не ускользнуло от ее внимания. Наверное, в нем деньги… а может быть, Кингсли хранит здесь письма или дневник.

Габриэль боязливо потрогала замок, не желая ни ломать его, ни оставлять каких-либо признаков насильственного вскрытия. После нескольких безуспешных попыток снять замок она сдалась и положилась на случай.

Раньше или позже, но они прибудут в город или еще в какую-нибудь факторию, и Кингсли сам откроет ящик, чтобы взять деньги на провиант. И уж она тогда постарается быть рядом и ухитрится бросить взгляд на содержимое ящика. А может быть, и подсмотрит, куда он прячет ключ.

Она еще сидела около ящика, в задумчивости созерцая замок, когда услышала голос шотландца:

— Прикидываешь, как освоить ремесло взломщика?

Габриэль резко обернулась. Дрю стоял у фургона и заглядывал внутрь.

— Я искала патоку, — ответила она негодующе.

— И сейчас тоже ищешь? Я, кажется, видел ее снаружи.

— Но нам, наверное, понадобится больше патоки.

Ночь будет длинная.

— Ага, и чертовски трудно будет удержать скот на берегу. Коровы сегодня вне себя — впрочем, как и погонщики.

Благодарная шотландцу за то, что он сам переменил тему разговора, Гэйб отошла от ящика и направилась к небольшому бочонку с патокой, но остановилась, поняв, что ее не во что налить. Она вспыхнула. Надо изворачиваться.

Девушка уселась посреди фургона, окруженная бочонками и ящиками у постели Джеда, которую решила присвоить, и сказала:

— Я, кажется, забыла принести кувшин для патоки.

Габриэль сняла шляпу и посмотрела на Дрю тем особенным взглядом, которым всегда просила об одолжении.

Шотландец, однако, не проглотил наживку. Щека у него опасно дернулась, и взгляд остался холоден.

— Что ты здесь ищешь?

Габриэль решила перейти в наступление.

— А ты что здесь делаешь? Я думала, ты уехал сторожить стадо.

— Это Керби тебе сказал? Потому ты решила, что сможешь без помехи рыться в его вещах? Тебе нужны деньги? Если так — могу подкинуть.

Габриэль испытала неслыханное унижение. Дрю считал ее лгуньей, а теперь еще и воровкой. Она вряд ли могла бы отвергнуть первое обвинение, но второе ударило ее в самое сердце. Ей нестерпимо было видеть, как разочарован Дрю. Разочарован в ней.

И вдруг Габриэль осознала, что важнее Дрю Камерона в ее жизни никого и ничего нет.

— Деньги мне не нужны, — сказала она и встала, наклоняя голову, чтобы не удариться о верх фургона. Шагнув к шотландцу, она протянула руку, словно и впрямь нуждалась в помощи. Дрю подал ей свою и нежно, но крепко сжал пальцы. Габриэль вновь ощутила его силу и тепло. Так легко было бы сейчас скользнуть в его объятия… но его гневный взгляд прервал ее опасные мысли. Габриэль вздохнула и, выдернув из его ладони свою руку, сама выбралась из фургона и встала рядом с ним.

Хотя ноги у нее дрожали, она снова надела шляпу, а затем, из-под полей, внимательно всмотрелась в лицо Дрю.

Она знала, что шотландец вот-вот взорвется от ярости. То, что Габриэль пыталась открыть замок на ящике Кингсли, было последней каплей, переполнившей чашу его терпения. И сейчас она подала ему прямой повод к тому, чтобы он выдал Кингсли ее тайну. Дрю так и поступит, если она не сумеет его переубедить.

Габриэль обернулась и посмотрела на лагерь. Кофе в достатке, бобов тоже, они стоят на тлеющих углях костра и не остынут. Под деревьями растянулось несколько спящих погонщиков. Следующая смена придет с дежурства не раньше чем через час.

Повернувшись к Дрю, она сказала:

— Надо пойти прогуляться с Верным. Не хочешь пойти с нами?

Шотландец подозрительно прищурился.

— Ладно, — сказал он.

Направившись к хозяйственному фургону за Верным, она чувствовала спиной неотрывный взгляд Дрю. Собака вяло ее оглядела и уронила голову на лапы.

— Ах, Верный, — сказала Габриэль, с трудом сдержав слезы. — Как мне тебе помочь?

— Время, — отозвался сзади шотландец, — время и терпение ему помогут.

Габриэль обернулась к Дрю:

— А у тебя есть время и терпение?

— Время бежит, девушка, — ответил он, — и в твоих песочных часах песка уже не осталось.

В голосе Дрю прозвучало явное предостережение. И холодный блеск его глаз тоже не оставлял места для сомнений. В них не было ни искры нежности, которая раньше сияла во взгляде Дрю, и она усомнилась, что чистосердечное признание вернет его. Ну да делать больше нечего.

Молча она отвязала веревку, которой пес был привязан к колесу фургона. Верный с готовностью вскочил, но хвост его все еще был поджат. Она легонько дернула за веревку, и пес пошел за ней, а Сэмми жалобно мычал им вслед: зачем, мол, они оставили его в одиночестве?

Габриэль с собакой шла впереди, Дрю — за ней, и нервы обоих были натянуты до предела, того и гляди лопнут.

Из безопасного убежища, которое представлял хозяйственный фургон, Габриэль без особой охоты направилась к небольшой рощице на берегу. Прошедшие ранее этой дорогой стада почти уничтожили всю зелень и замутили воду.

Они прошли в молчании с четверть мили, подальше от любопытных ушей, оставили позади небольшой пригорок и наконец увидели укромное местечко около огромного тополя. Дерево было слишком массивное, чтобы пустить его на топливо, и лишь поэтому уцелело и стало свидетелем многих перегонов. Верный понюхал землю, задрав хвост от любопытства, которое пересиливало скорбь. Габриэль привязала его к дереву, затем села на мощный корень, выпиравший из земли.

Шотландец прислонился к тополю, очевидно, с нетерпением ожидая, как она объяснит свое поведение, а Габриэль ужасно не хотелось этого делать. При одном взгляде на Дрю у нее гулко забилось сердце. За день у него отросла щетина, делавшая его похожим на разбойника, глаза блестели зловеще, как у горной дикой кошки. Худощавое, стройное тело было налито силой, и она покраснела, вспомнив ощущение его жаркой, жизнелюбивой наготы.

— Габриэль?

Она с трудом сглотнула, все еще колеблясь, стоит ли объясняться начистоту. Она, видимо, в любом случае его потеряет, но все же, может быть, правда — ее последний шанс удержать Дрю.

Она медленно подняла глаза.

— Не знаю, с чего начать.

— Обычно начинают с начала. Габриэль — твое настоящее имя?

— Среднее. Мое полное имя — Мэрис Габриэль Паркер.

И замерла, ожидая, проявит ли Дрю какие-то признаки узнавания, но в глазах шотландца отразился только ленивый интерес и ничего больше.

— И зачем же Мэрис Габриэль Паркер вырядилась мальчиком и устроилась подручным на перегон скота?

— Я не солгала, когда сказала, что за мной охотятся.

— Но ты солгала относительно причины преследования, — закончил Дрю вместо нее.

Девушка поникла.

— Да.

— Так почему же тебя преследуют?

Дрогнув под его взглядом, Габриэль протянула руку. После минутного колебания он взял ее руку и сел рядом.

Воцарилась напряженная тишина.

— Так что же дальше, Габриэль?

— Я не знаю, могу ли довериться тебе во всем, — сказала она с отчаянием.

Опять наступило молчание, а потом шотландец насмешливо переспросил:

— Тебя беспокоит, можно ли доверять мне? Черт побери, что же я такое сделал, почему вызываю такое недоверие?

Габриэль поколебалась и медленно сказала:

— Ты друг… мистера Кингсли.

Дрю напрягся, пальцы его, сжимавшие руку девушки, словно окаменели — однако он промолчал.

— Поклянись, что ты ему ничего не расскажешь, — потребовала Габриэль тем же отчаянным тоном. — Поклянись!

— Не могу, — ответил Дрю, — пока не узнаю, почему должен поклясться.

Габриэль умоляюще поглядела на него, а потом еле слышно сказала:

— Я думаю, что Керби Кингсли — убийца моего отца.

Дрю даже рот разинул от изумления.

— Керби?

— Да, — ответила она, чувствуя себя совсем несчастной.

Дрю некоторое время в недоумении смотрел на нее, а потом резко рассмеялся.

— Ты сумасшедшая, — сказал он и разжал пальцы.

Габриэль обхватила себя руками, словно озябнув, и покачала головой:

— Нет, я не сошла с ума. Мой отец… Джеймс Паркер… был убит три месяца назад в Сан-Антонио. Я была с ним. Убийца стрелял и в меня, но папа прикрыл меня своим телом, и он промахнулся. Я плохо его разглядела, он был далеко от нас, и уже стемнело. Папа умер у меня на руках… но перед смертью сказал: «Кингсли. Это он… Опасность…»

Дрю продолжал неотрывно смотреть на нее так, словно она не в своем уме. Наконец он тряхнул головой:

— Но это же безумие! И, может быть, мы снова вернемся к началу? Что ты делала в Сан-Антонио?

Габриэль закусила губу. Очень многие считают, что актрисы и певицы — и те, что поют в салунах, и те, что выступают в концертных залах, — немногим отличаются от древнейшей в мире профессии.

— Так что же, Габриэль? — спросил он, повышая голос, и девушка, искоса глянув на него, поняла, что он ждет чистосердечного признания.

Ну что ж, она все расскажет — даже если Дрю не очень понравится правда.

— Я выступала в концертном зале Сан-Антонио. Я певица, а мой отец аккомпанировал мне.

— Певица?

— И актриса, — почти вызывающе добавила она.

И, затаив дыхание, наблюдала, как он воспринял это сообщение. Наконец Дрю как будто осознал ошеломляющую новость, и взгляд его немного прояснился.

— Так вот, значит, почему тебе это удалось, а я все удивлялся твоей развинченной походке! Так ходят мальчишки в порту Глазго.

— Я играла мальчиков на сцене, — объяснила Габриэль мрачно. На душе у нее было пакостно.

Однако следующие слова Дрю ее просто ошеломили.

— Почему же Керби?

— Но я же сказала: его имя назвал отец, умирая.

Дрю покачал головой.

— Да зачем Керби понадобилось убивать твоего отца — или стрелять в тебя?

Она медлила с ответом.

— Габриэль, ради всего святого!..

— Отец, мистер Кингсли и еще два человека совершили преступление двадцать пять лет назад.

Дрю нахмурился:

— Объясни.

Габриэль с трудом сглотнула.

— Когда папа умирал, он еще сказал: «В сундуке. Письмо. Все объясняет». Я… я нашла письмо в его сундуке, и к нему была приложена газетная статья о Керби Кингсли и о ближайшем перегоне стада. Папа прочел эту статью и написал мне письмо на тот случай, — она прерывисто вздохнула, — если с ним что-нибудь случится… чтобы я знала всю правду.

Габриэль помолчала, глянула на Дрю — но его лицо оставалось бесстрастным.

— Продолжай.

— Папа написал, что он, Кингсли и двое других ограбили банк. Во время ограбления был убит банковский клерк. А после все четверо решили, что каждый пойдет своим путем, возьмет другое имя и больше они никогда не встретятся.

Габриэль умоляюще взглянула на Дрю.

— Их же до сих пор могут повесить, понимаешь?

Дрю нахмурился еще сильнее.

— Но если они переменили имена, каким образом твой отец узнал, что Керби…

— Там, в газете, был портрет Кингсли. И папа его узнал.

Дрю с минуту пристально смотрел ей в глаза, затем перевел взгляд на реку у их ног.

Габриэль тоже посмотрела на мутную воду, блестевшую в последних лучах солнца. Она казалась себе такой же, как Верный, лежавший в нескольких шагах от них. Сердце ее разбито. В будущем для нее нет просвета, и жизнь вот-вот кончится. Грядущее обещало ей лишь горькое одиночество. Так и будет — без Дрю Камерона. Нет, он должен, он обязан ей поверить!

Наконец шотландец проговорил:

— Габриэль, ты обращалась к шерифу?

— Конечно, — едва слышно ответила она, — но он мне поверил не больше, чем веришь ты. Кингсли — слишком важная персона, и у меня нет никаких доказательств.

Дрю вздохнул.

— А что шериф сказал о письме твоего отца?

— Я его не показала, — сказала она с вызовом, — я же знала, что он бы мне не поверил, а я не хотела бросать тень на доброе имя отца, тем более что у меня не было прямых улик против Кингсли.

Тишина оглушала. Габриэль могла почти слышать вопросы, которые не задал Дрю, чувствовала его сомнения… и безнадежность затопила ее душу.

— Ты мне не веришь, — упавшим голосом сказала она.

Дрю сделал вид, что не слышал. Вместо этого он спросил каким-то странным тоном:

— Говоришь, это произошло в мае?

Девушка кивнула.

— В марте напали на Керби, — сказал он медленно, — устроили засаду.

Она резко подняла голову.

— На мистера Кингсли?

— Угу, — кивнул Дрю, — и тут наблюдается некоторое совпадение, не так ли?

— Засаду? — повторила Габриэль. — Ты уверен?

Он снова кивнул:

— Я сам там был. Я случайно подслушал разговор троих человек в салуне, которые договаривались устроить засаду. Кто-то предложил им пять тысяч долларов, чтобы они убили Кингсли. На следующее утро я поехал за ними… ну и достаточно сказать, что планы эти не удались.

Габриэль была потрясена. Она ни минуты не сомневалась в правдивости Дрю. И, разумеется, он сорвал планы заговорщиков. Но если кто-то напал и на ее отца, и на Кингсли, то кто же?..

Холодок пробежал по ее спине. И то, что Дрю добавил, лишь усилило страх.

— Четверо… — сказал он. — А кто были те двое?

— Не знаю, — выдохнула Габриэль. — Отец не назвал их в письме, но, думаю, теперь они живут под другими именами.

— По-видимому, — пробормотал Дрю. — Но, предположим, тебе удалось бы добыть некоторые доказательства. Думаешь, Керби сознался бы в своей вине?

Габриэль опустила взгляд. Ее пальцы теребили край потрепанного плаща.

— Не знаю. Но, может быть, я сумела бы заставить его сознаться. Я даже… думала, что смогу убить его…

Повисло молчание, и Габриэль постаралась взять себя в руки. Не глядя на Дрю, она продолжала:

— Когда я уезжала из Сан-Антонио, то была… я сама не знала, на что готова. Я все время видела одно и то же: отец лежит мертвый в луже крови. Мне совершенно некуда было податься. Родственников у меня нет. Я могла думать только о возмездии — возмездии любой ценой.

И она беспомощно развела руками.

— А затем, когда я попала на перегон — наверное, то было в ночь паники или тогда, когда мы… — и она молниеносно взглянула на Дрю, — в ту ночь, что мы провели у ручья, после Уиллоу-Спрингс… словом, я поняла, что не смогу его застрелить. И никого другого тоже.

И она сжала кулачки.

— Но я все равно хотела, чтобы справедливость восторжествовала. И я решила найти все же какое-нибудь доказательство, что это Кингсли убил моего отца. Вот что я делала в главном фургоне. Искала доказательство его преступления. Или хоть какое-то объяснение случившегося…

Габриэль умолкла. Сердце в ее груди стучало, точно взбесившийся молот. Опасаясь, что она сейчас может увидеть, Габриэль повернулась к Дрю. Шотландец смотрел на нее так, словно видел в первый раз.

— Ты хотела убить Керби, — медленно произнес он. — Потому решила найти доказательства его вины. Ты считала его убийцей своего отца, а также подозревала в намерении убить тебя. И все это время ты ни разу не подумала о том, что он с тобой сделает, если узнает, кто ты есть. — Дрю умолк, удивленно покачал головой, — Ты, девушка, потрясла меня до самых печенок.

— А я думала, что тебя ничто потрясти не может.

— Тебе это удалось, — ответил он. — Человек, который рискует погибнуть под копытами обезумевших коров, утонуть или попасть в лапы индейцев — и все это ради мести…

— Нет, не ради мести! — перебила она его.

— Для чего же тогда?

— Во имя справедливости.

Дрю насмешливо улыбнулся.

— Ну, это просто другое название мести.

— Дрю, я должна узнать, что случилось. Ты можешь это понять?

— Конечно, могу, — сказал он, и взгляд его смягчился. — Я даже могу понять, что тебе хотелось убить человека, которого ты считала убийцей своего отца. Но я не понимаю, чего ты хотела достичь, прошмыгнув в лагерь, вынюхивая, кто есть кто, — ведь ты рискуешь жизнью.

Задетая за живое, Габриэль возразила:

— Я не прошмыгнула и ничего не вынюхивала.

— А как называется твое поведение?

— Я хотела установить правду с твоей помощь или без тебя.

— Без меня!

— Но ведь он убил моего отца! Он пытался убить меня!

Дрю покачал головой:

— Я не представляю, что Керби Кингсли вообще способен кого-либо убить. Думаю, гораздо вероятнее другое: тот, кто дважды устроил на него засаду, и есть тот самый человек, кто убил твоего отца.

Габриэль стиснула зубы. Да, в словах Дрю есть резон. Да, это похоже на правду. Но ведь отец сказал, что это был Кингсли. Она точно помнит его предсмертные слова. И она слишком долго держалась этого убеждения, чтобы вот так, сразу от него отказаться.

— Керби твой друг, — с упреком сказала Габриэль, — вот поэтому ты и мысли не допускаешь, что он может быть убийцей.

— Это верно, — согласился Дрю.

— А что, если ты ошибаешься?

Он помолчал.

— Если он не виноват, — продолжала она, — я не сделаю ему ничего плохого тем, что буду за ним следить.

— Но если он виноват, тебя могут убить, — Ты, значит, допускаешь возможность его вины?

— Нет, — сказал он тихо, — не допускаю. Просто хочу, чтобы ты взвесила рискованность и последствия своих действий.

— Неужели?

На лице его промелькнула грусть.

— Да. Именно поэтому я не вскакиваю и не бегу прямиком к Керби. Но я сам, кстати, никогда не был образцом добродетели.

Габриэль снова вложила руку в его широкую ладонь.

— Я знаю, что я делаю, и не дам себя убить.

Немного помедлив и закусив губу, она продолжала:

— И я, наверное, должна признаться, что уроков стрельбы мне не требуется. Несколько лет назад отец научил меня стрелять, так что я сумею себя защитить. Я ненавижу оружие — особенно после того, как на моих глазах убили отца, — но я знаю, как пускать его в ход. И я не ребенок.

Дрю хотел было рассердиться за эту новую ложь — но вздохнул и сдался. И впервые за время разговора в его взгляде Габриэль увидела искорки смеха.

— Да, ты не ребенок, в этом я с тобой полностью согласен. Сколько же тебе лет?

— Двадцать три.

Шотландец снял с нее шляпу. Девушка радостно тряхнула волосами, освобожденными от тягостной обузы, — и поймала его пристальный взгляд. Пристальный, но совсем другой, чем раньше. Он видел не безмозглую красотку, нет. В его взгляде сквозило почтительное восхищение.

— Все это чертовски запутано, — наконец сказал Дрю, но его глаза говорили совсем другое.

— Ты расскажешь ему?

— Знаешь ли ты, Габриэль, о чем меня просишь? Керби мой друг, а у меня не так много друзей в этом мире, чтобы я мог швыряться ими. Ты просишь меня предать его.

— Нет, если он не виноват… но если он убийца, ты все равно хочешь быть его другом?

Дрю глубоко вздохнул, и выражение его лица резко изменилось — в нем уже не осталось ни восхищения, ни веселого любопытства, лишь угрюмая, холодная отчужденность. Осторожно подбирая слова, он сказал:

— И все это время ты вот так думала обо мне? Что я могу быть другом убийцы?

Габриэль уставилась на Дрю, поняв, что угодила в собственную ловушку. Но она не собиралась больше лгать, и ему тоже.

— Я думала… что это возможно. Я думала так потому, что вы такие близкие друзья. Он… он говорит с тобой чаще, чем с другими.

Дрю сощурился.

— Ну, продолжай. А еще о чем ты подумала, Габриэль?

Она отвела взгляд, посмотрела на Верного, все еще неподвижно лежавшего рядом, потом на берег реки.

— Ты думала, что я сговорился с Керби, чтобы убить твоего отца? — спросил он резко.

— Да, сначала я думала, что это возможно. Но не очень долго.

— Не очень долго, — повторил Дрю так же мрачно, как она. — Ну а как долго? И пока ты в ударе говорить правду, скажи… как бы это выразиться поделикатнее… Твое желание быть со мной вытекало из истинного чувства или это была наживка, чтобы поймать меня, привлечь на свою сторону?

Вскочив, шотландец смотрел на нее ледяным взглядом.

— Что тебе еще требовалось от меня, Габриэль, — после того, как ты уверилась, что я тебя не выдам?

— Но это все совсем не так, — пробормотала Габриэль, испуганная его холодной яростью. Вместо того чтобы рассеять сомнения Дрю, она только усугубила их.

— Все было не так! — взмолилась она. — Дрю, подожди! Пожалуйста! Дрю!

Но он уже повернулся к ней спиной, и девушка в отчаянии смотрела, как он уходит от нее прочь.