Шпион

Глава 7

Когда Джеймс подошел к той комнате в старом дворце, который стал тюрьмой для леди Лавинии Уинчелл, он увидел самого премьер-министра, выходившего через противоположную дверь.

– Милорд! – воскликнул Джеймс, стремительно бросившись к нему.

Невысокого худощавого премьера сопровождали двое – охранник и секретарь. Поравнявшись с ними, Джеймс встретился взглядом с лордом Ливерпулом, который смотрел на него, гневно вскинув брови.

– Не забывайте о своем достоинстве, – произнес премьер-министр с мягкой укоризной, если вообще выговор этого самого могущественного человека в Англии мог быть мягким.

Джеймс смущенно поклонился, но в его голове было слишком много вопросов, чтобы думать о внешних приличиях.

– Милорд, вы приходили, чтобы встретиться с леди Уинчелл?

Ливерпул поджал губы и дернул бровями в направлении своих сопровождающих. Затем сделал шаг в сторону, знаком приказав Джеймсу следовать за ним.

– Поскольку вы горите желанием получить ответ на свой вопрос, да, я только что разговаривал с миледи, – очень тихо произнес он.

– Узнали что-то новое?

Ливерпул ждал, пристально глядя на Джеймса. Взяв себя в руки, Джеймс опустил голову.

– Прошу меня извинить, милорд. Я лишь хотел узнать, не предоставила ли она каких-либо свидетельств, которые могут быть использованы для доказательства ее вины.

Ливерпул покачал головой:

– Едва ли стоит этого ждать. Леди Уинчелл полностью осознает грозящую ей опасность. Поэтому продолжает утверждать, что не имела намерения стрелять в меня, а хотела отомстить вам за то, что вы ее отвергли.

У Джеймса заныло раненое плечо. Ведь попавшая в него пуля была предназначена этому великому человеку.

– Мы должны уничтожить ее, милорд! Она предатель и хладнокровный убийца.

– Я в этом не сомневаюсь. Но если красивая женщина из высшего общества предстанет перед судьей и присяжными, разве смогут они оставаться безучастными, увидев ее слезы и услышав ее мольбы? Пока у нас не будет доказательств и настоящих улик, мы ничего не можем ей предъявить, кроме прелюбодеяния, а ее супруг не станет выдвигать обвинения в супружеской неверности. Лорд Уинчелл опять до безумия влюблен в свою молодую прелестную жену.

– Кроме того, он пытается сохранить лицо, – с усмешкой произнес Джеймс. – Но я могу найти доказательства. Мне известно, где их искать. Наш дешифровщик в настоящее время обрабатывает входящую и исходящую корреспонденцию леди Уинчелл, пытаясь найти ключ к коду.

Ливерпул холодно посмотрел на Джеймса.

– У вас было много времени, Каннингтон, чтобы собрать доказательства по этому делу и выдвинуть обвинение. Я больше не могу игнорировать просьбы лорда Уинчелла. Кроме того, многие члены парламента относятся к этому делу неодобрительно.

Секретарь премьера осторожно кашлянул. Ливерпул кивнул ему, потом вновь повернулся к Джеймсу.

– Не имея конкретных доказательств и свидетелей, я не могу держать леди Уинчелл под арестом.

При мысли о том, что Лавиния выйдет сухой из воды и вернется к своей беззаботной жизни и грязным делам, Джеймс стиснул зубы.

– А как же свидетельские показания моей сестры? Лавиния ей во всем призналась.

– Учитывая ее связь с «Клубом лжецов», леди Рейнз не может быть подвергнута проверке, точно так же, как и вы, Каннингтон. Вас спасло от провала то, что леди Уинчелл отказалась признать обвинения. Она не может раскрыть вас, не признавшись в собственной измене. Вам хорошо известно, что секретность «Клуба лжецов» важнее наказания одной предательницы.

– Важнее? Но погибли наши люди, сэр!

– Это так. И они предпочли бы скорее погибнуть еще раз, чем рассказать свету о деятельности клуба, не правда ли?

Ливерпул бросил на Джеймса холодный взгляд, и Джеймс понял, что премьер-министр, не колеблясь, пожертвовал бы им. Даже протеже Ливерпула – Натаниэль Стоунвелл, лорд Рирдон – был подвергнут публичному позору, чтобы скрыть опрометчивый поступок принца, и это несмотря на глубокую и искреннюю преданность лорда Рирдона, а возможно, именно по этой причине. Ведь Натаниэль Стоунвелл был членом «Королевской четверки», тайного и привилегированного союза лордов, который, по существу, являлся мозгом монархии. «Четверка», кроме того, время от времени выступала в качестве руки, направляющей тайное оружие, каковым являлся «Клуб лжецов», что также служило доказательством того, что лорд Ливерпул в случае необходимости с легкостью пожертвует таким мелким игроком, как Каннингтон. Впрочем, он не нуждался в таком доказательстве. Прежде чем Джеймс успел что-либо ответить, Ливерпул продолжил:

– Исходя из всего вышесказанного, я дал указание прекратить расследование. – Он поднял руку, отметая немедленные протесты Джеймса. – Даю вам десять дней, Каннингтон. Представьте мне доказательства. Найдите свидетеля. – Впервые во взгляде Ливерпула промелькнула искорка теплоты. – Я обязан вам жизнью, Каннингтон. Поэтому и даю вам этот срок. Поймите, месть непродуктивна. Она тянет нас назад. Необходимо двигаться вперед, иначе увязнешь в трясине прошлого.

Джеймс молча смотрел, как премьер-министр неторопливой походкой присоединился к своим спутникам. Беспомощная ярость поднималась в его душе. Десять дней. Он повернулся к двери в комнату Лавинии.

Камера Лавинии Уинчелл была самой роскошной, которую когда-либо доводилось видеть Джеймсу, об этом позаботился охваченный страстью лорд Уинчелл. Парчовая драпировка защищала массивное ложе от возможных сквозняков, а в огромном великолепном камине жарко пылал огонь. В комнате повсюду виднелись, книги, пяльцы для вышивки и многое другое, что позволяло Лавинии скрасить досуг. Прислуживала Лавинии молоденькая симпатичная горничная.

По-видимому, никто из членов палаты лордов не хотел, чтобы его обвинили, в плохом, обращении, с дамой, тем более в ее казни через повешение, даже сам принц-регент.

И Джеймс едва, ли мог винить их в этом – некогда он сам пал жертвой чар Лавинии.

Внешне Лавиния совершенно не изменилась. Когда говорят об идеальной блондинке, то имеют в виду Лавинию. Грациозная, гибкая, она несколько побледнела в своем заточении, но эта бледность лишь усиливала впечатление ангельской хрупкости.

– Джеймс! Моя любовь, ты снова вернулся ко мне!

Она грациозно вскочила и бросилась к нему, раскрыв объятия. Не шелохнувшись, Джеймс не отрывал сурового взгляда от ее огромных голубых глаз, в которых застыли невыплаканные слезы и невысказанная, мольба. Женщина остановилась.

– И все-таки вы меня не забыли.

Голова Лавинии печально поникла, и глазам Джеймса предстала ее изящно изогнута шейка.

Она была так красива, что мужские инстинкты Джеймса завибрировали, словно туго натянутые струны арфы. Но он хорошо помнил, что в совершенном теле леди Уинчелл жида черная душа ядовитой змеи.

– Можно давать занавес. – Джеймс прошел мимо женщины и опустился в кресло, стоявшее у камина. Пытаясь хоть немного отогреть свою замерзшую душу у каминного огня, он намеренно игнорировал и правила этикета, и ее позу кающейся грешницы. – Оставьте свои уловки для тех, на кого они могут произвести впечатление, Винни. Меня совершенно не интересует история безумной страсти, которую вы сочинили для судей. Мы с вами прекрасно знаем, что пуля предназначалась премьер-министру, а не мне. И лишь благодаря моей сестре я успел закрыть премьера собой.

– Агата! – В мгновение ока черты. Лавинии исказились гримасой ненависти. Она закрыла лицо руками и жалобно всхлипнула. – Твоя сестра ненавидит меня, боится, что я отниму тебя у нее!

Горничная, с жадным любопытством прислушивающаяся к разговору, решила, что настала пора удалиться. Всхлипывания Лавинии моментально прекратились. Женщина, смеясь, присела на оттоманку.

– Эта дурочка побежала докладывать тому жирному идиоту, которого вы называете принцем. У нас есть несколько минут, так что если хочешь избавиться от своей неудовлетворенности… – Лавиния лениво рассматривала свои ногти. – Я свободна.

Джеймс даже и подумать не мог о том, чтобы прикоснуться к ней. С чего она взяла, что он этого захочет? В этом случае Лавиния легко могла бы представить Джеймса негодяем, готовым опять посягнуть на матримониальную собственность лорда Уинчелла.

– Чтобы вы подняли крик и обвинили меня в изнасиловании? Бедная, сбившаяся с пути супруга, ставшая целью отмщения отвратительного соблазнителя?

Красивое лицо женщины подернулось гримаской раздражения, но, справившись с ним, она спокойно пожала плечами.

– Я просто подумала, что вам еще раз хотелось бы заняться любовью, ведь раньше вы с удовольствием предавались любовным утехам.

– У нас была связь, Лавиния. Греховное и пылкое влечение. Но потом вы организовали мое похищение. И близости больше не было. Да мне уже и не хотелось, ведь меня опаивали каким-то зельем и ежедневно пытали.

– Я к этому не имею никакого отношения.

Джеймс горько рассмеялся.

– Ну конечно, нет. Вы просто изредка, примерно раз в неделю, спотыкалась об меня на том вонючем корабле, чтобы заверить в своей любви.

– Вы никогда не видели меня там. – Холодная издевка звучала в ее голосе. – В своих показаниях вы говорили, что не помните, видели ли меня.

В душе Джеймса чувство разочарования уступило место ярости. Тогда его, по-видимому, опоили опиумом, и большую часть своего плена он провел в галлюцинациях и бреду. Он помнил какие-то странные огни и непонятные звуки и, конечно, регулярные визиты этой змеи.

– Да, я не помню вашего лица. Только ваш голос, площадную брань и ваши требования назвать имена. Ваш голос и, возможно, холод, который исходил от вашей порочной души.

Лавиния фыркнула.

– Боже! Как возвышенно, Джеймс. Раньше, когда ты умолял меня о поцелуях, ты не был столь романтичным.

Она повернулась и, призывно покачивая бедрами, двинулась к нему. Холодная расчетливость исчезла, ее сменила маска вожделения. Джеймс почувствовал, как хищная сексуальность этой женщины окутывает его. Воспоминания проносились у него в голове, заставляя сердце сжиматься.

Подняв руку, она коснулась его груди, но Каннингтон жестко перехватил ее запястье.

– Не надо, – холодно произнес он. – Я только что надел чистую рубашку.

Оскорбление достигло своей цели, и сквозь многочисленные маски на секунду открылось истинное лицо Лавинии.

Но и этой секунды хватило, чтобы наваждение исчезло, и Джеймс с легкостью оттолкнул Лавинию. Отшатнувшись, женщина ухватилась за спинку кресла. Выражение неподдельной ненависти исказило ее лицо, и вся красота исчезла.

Пальцы Лавинии с такой силой впились в плотную ткань обивки, что Джеймс услышал, как нити лопаются под ее ногтями.

– Ты еще вернешься! – прошипела она. – Ты не сможешь без меня. Во мне есть все, что тебе нужно в женщине.

Еле сдержав отвращение, Джеймс вышел из комнаты, миновав стоявшую у двери охрану.

Ужаснее всего было то, что Лавиния оказалась права. Он не мог обойтись без нее, но не в том смысле, в каком она думала.

Она одна скрывала правду, связанную с его собственным предательством «лжецов». Она одна могла помочь ему освободиться от чувства вины и боли. И пока он не докажет ее вину и не отправит на виселицу как убийцу – а в том, что она убийца, Джеймс не сомневался, – он вновь и вновь будет приходить к ней.

Остановившись на мгновение в пустом вестибюле, Джеймс глубоко вздохнул и провел рукой по волосам. Он почувствовал, что колдовские чары Лавинии Уинчелл окончательно покинули его, хотя он до сих пор ощущал запах ее кожи на своей ладони. Когда-то этот нежный мускусный запах сводил его с ума, и она хорошо это знала, окропляя духами самые интимные места, что ни одной женщине не пришло бы в голову.

Он был сыт по горло ее неистово-порочным телом. Часто, проведя несколько часов в ее постели, он возвращался домой совершенно обессиленным, но стоило лишь почувствовать на своей одежде ее запах, как желание вновь просыпалось.

Теперь от отголосков того вожделения он испытал лишь приступ тошноты. Джеймс нервно повел плечами, понимая, что испытывает отвращение не столько к самой Лавинии, сколько к собственной мужской восприимчивости.

Пора было отправляться домой.

В тот вечер Филиппа укладывала Робби спать, хотя была совершенно уверена, что это не входит в обязанности гувернера. Но если не она, то кто?

Уж конечно, не мистер Каннингтон.

– Он опять уходит. – Лицо Робби было совершенно бесстрастным. – Он всегда уходит.

Филиппа не знала, что ему на это ответить. Казалось, опекун очень любит мальчика, хотя она слишком недолго жила в этом доме, чтобы сделать окончательный вывод.

Пора сменить тему.

– А вот мы теперь не скоро отправимся куда-либо, господин Роберт, – сказала она, погрозив ему пальцем. – Ведь ты сбежал от меня сегодня.

Его лицо слегка побледнело.

– Значит, ты собираешься меня высечь?

Высечь его? За то, что он, проголодавшись, решил забежать к своему опекуну в клуб? Господи, что за мысли у этого ребенка?

Но пусть не думает, что подобные «подвиги» будут и впредь сходить ему с рук. Подбоченившись, Филиппа нахмурила брови и сказала с напускной строгостью:

– А сейчас, негодный мальчишка, ты будешь подвергнут запатентованному наказанию Уолтерсов – пытке щекоткой.

С этими словами Филиппа, словно хищная птица, растопырила пальцы.

Робби подпрыгнул, чтобы убежать, но смешок уже пробивался сквозь его притворный ужас, Филиппа схватила мальчишку, прежде чем он рванул к двери. Впрочем, по всему было видно, что он не очень старается убежать, поскольку ребенок, выросший на улице, наверняка умеет спасаться бегством.

Она подхватила Робби и, не обращая внимания на его повизгивания, отнесла на коврик перед камином, щекоча костлявые бока.

Робби хохотал, но Филиппа чувствовала, что мальчик еще зажат, и это напомнило девушке о том, какой тяжелой была раньше его короткая жизнь. У Робби практически не было детства, и может, Филиппе хоть как-то удастся расшевелить его.

Улыбаясь, она едва позволяла ему перевести дух и начинала снова.

– А, так ты Робби Мятежник? А может, ты Робби Великий Всезнайка? Но я думаю, что ты больше похож на Робби, Трясущегося-на-Коврике!

Ну, пора заканчивать. Теперь Робби вопил во всю глотку. Филиппа услышала какой-то шум, и дверь спальни распахнулась.

– Что, черт возьми, ты с ним делаешь?

Не успела Филиппа ответить, как неведомая сила схватила ее за шиворот и оттащила от Робби.

Мгновение спустя она подобно марионетке висела в сильных руках Джеймса Каннингтона. Съехавший набок галстук душил ее, врезавшись узлом в то место, где у мужчины должно быть адамово яблоко.

Ловя ртом воздух, Филиппа покорилась на Джеймса и едва не задохнулась, поскольку державший ее железной хваткой мужчина был, мягко говоря, не совсем одет. Джеймс Каннингтон ворвался в комнату почти голый, в одних подштанниках, с полотенцем на шее. Подштанники прилипли к влажному после ванны телу. Так что, возможно, и к лучшему, что проклятый галстук не позволил ей даже пискнуть.

Джеймс предстал перед Филиппой во всей своей красе. С мускулистой груди взгляд Филиппы скользнул на живот и буквально прилип к полоске темных волос, которая, расширяясь, пряталась под небольшим лоскутком тонкой ткани и не могла скрыть мускулистые бедра.

Великие греческие боги! Слабое волнующее любопытство, которое она испытывала последние пару дней, по всей видимости, было лишь прелюдией. Неожиданно Филиппу охватило такое сильное возбуждение, что во рту у нее пересохло.

Боже! Она хочет его! Неожиданное открытие прибавило девушке сил, и она снова начала вырываться.

Она хочет его, и это тогда, когда Филиппа даже наедине с собой старается забыть о том, что она женщина. Когда она в этом дурацком галстуке и чуть не падающих штанах не может позволить своему телу даже мгновения свободы.

С силой, которой она от себя не ожидала, Филиппа вывернулась и, освободившись от жесткой хватки Джеймса, отпрянула к стене.

– Фил меня щекотал, Джейми, – улыбнулся Робби. – Мы просто дурачились.

Осознав свою ошибку, Джеймс рассмеялся и, взглянув на Филиппу, виновато улыбнулся. Девушке хотелось зажмуриться, но она заставила себя рассмеяться и открыто взглянуть на хозяина.

Какая дурацкая ситуация!

Она испытывала вожделение к человеку, который был убежден в том, что она мужчина.