Сладкая горечь

Глава 19

Арман рассказал Рейн о своей встрече с англичанином, пока вез ее на машине к нему в гостиницу.

Девушка посмотрела на него удивленно и слегка встревоженно:

— Зачем ты это сделал, Арман?

— Мне просто надо было ему сказать, что ты больше не моя невеста и что он должен все хорошенько обдумать, когда вернется в Англию.

— Понятно, — тихо ответила девушка.

У нее все еще был усталый вид, и, несмотря на загар, она выглядела ре очень хорошо. У Армана заныло сердце. Он нежно попросил:

— Не надо так переживать, милая, все будет хорошо, вот увидишь.

— Ах, Арман, я очень на это надеюсь. Ты безупречно вел себя со мной, я этого вовсе не заслуживаю. Мне жаль, что все так сложилось…

Он попытался засмеяться, но смех вышел невеселым.

— Ну, дорогая, в жизни бывает всякое. В конце концов, наша помолвка длилась всего несколько часов.

— Однако мои нежность и симпатия к тебе очень глубоки.

— Все для тебя прояснится, когда ты сможешь снова… восстановить связь с… с мистером Калвером. Я так и сказал ему сегодня утром — тебе еще надо многое переосмыслить, Это нелегко, тем более что ты навоображала себе о нем всякое и даже усомнилась в его верности.

Эти слова дались Арману с большим трудом. Сидевшая рядом с ним девушка понятия не имела, какое усилие ему пришлось над собой сделать, чтобы говорить ей такие вещи. Сама она пребывала в смятении; вчера вечером она не могла думать ни о чем, кроме болезни своей несчастной бабушки. Сегодня утром герцогиня прошептала «прости меня» еще раз, и Рейн поцеловала и успокоила ее. Но даже если герцогиня поправится полностью — а доктор де Витте вполне на это рассчитывал, — все равно не избежать сложностей. Наверняка последует неприятная сцена с матерью. Разумеется, теперь обе — и бабушка, и мать — вынуждены будут выйти из борьбы, понимая, что их карта бита, но это еще не значит, что они оставят свои надежды на то, что она станет женой Армана, а Клиффорд получит отставку. «Как все запуталось, — горестно размышляла Рейн, — и как все это ужасно. Невыносимо будет увидеть сегодня мать и заявить ей, что вот, я раздумала выходить замуж за Армана, а решила ехать в Лондон и продолжать встречаться с Клиффордом».

Куда же делась та безудержная страсть, которая угрожала поглотить ее несколько месяцев назад? С какой стати она стала теперь так переживать из-за того, что подумают другие? Почему бы ей не прийти сегодня в гостиницу к Клиффорду и не сказать: «Возьми меня с собой в Лондон, ради тебя я брошу всех»?

Ответа на эти вопросы не было. Она знала только, что все еще любит Клиффорда, и была счастлива, что он на самом деле ей писал и тоже любит ее, как раньше. Однако все странным образом изменилось, и Рейн не понимала почему. Может быть, из-за Армана? Она не знала. Ей захотелось вдруг убежать от обоих мужчин и спрятаться где-нибудь.

Бледная, притихшая, Рейн сидела на террасе отеля под большим полосатым зонтиком рядом с высоким белокурым красавцем, по виду англичанином, в сером, отлично скроенном фланелевом костюме с гвоздикой в петлице. Огромный букет гвоздик, завернутых в целлофан, ждал ее на столе. Ну да, разумеется, Клиффорд же знал, что она приедет. И сегодня он был чуть тактичнее, чуть заботливее, чем обычно, — он умел играть на струнах ее сердца.

Клиффорд сказал, что пришел в отчаяние, решив, что они уже никогда не увидятся, и теперь вне себя от счастья. Он еще раз повторил все то, что говорил ей вчера вечером: мол, глубоко потрясен тем, что она не получала его писем, но еще ужаснее было узнать о ее помолвке с этим французским архитектором.

— Вообще-то де Ружман отличный парень, — на всякий случай поспешно добавил Клиффорд. — Разумеется, он поступил благородно — не стал связывать тебя обещанием, зная, что ты по-прежнему любишь меня, мое счастье.

Рейн сидела молча. Сегодня утром она была очень печальна, хотя так чудесно было слушать его приятный родной голос, смотреть в изумительные голубые глаза, которые глядели на нее с таким призывом и лаской, и на этот взгляд отзывалось все ее существо. Но почему, почему ее постоянно преследует призрак Армана? Друга, советчика, брата и несостоявшегося возлюбленного. Человека, который был рядом с ней во всех ее бедах и помог пережить долгие томительные недели в Канделле, когда она не получала писем от Клиффорда.

— О, Клифф, — наконец заговорила девушка. — Мне так плохо. Понимаешь, я ведь сильно обидела Армана.

Молодой человек нахмурился, но постарался побороть свое раздражение.

— Да, разумеется… неловко вышло. Жаль, что я не приехал на день раньше. Чертовски глупо как-то. Но он ведь знает, что ты дала мне слово прежде, чем ему, а стать его женой согласилась только под ложным впечатлением, что я для тебя потерян навсегда.

— Да, правда, — кивнула она, — но мне от этого ничуть не легче.

Он сжал ее тонкие пальцы.

— Сладкая моя, я понимаю, ты расстроена. Но ты слишком долго пробыла в этом старом мрачном монастыре наедине со своей старой бабушкой и де Ружманом. Он отличный парень и все такое, но слишком уж серьезен — у него совершенно нет чувства юмора.

— Ну, я бы этого не сказала, — бросилась на защиту друга Рейн.

Клифф подытожил:

— В общем, как бы там ни было, они все тут какие-то хмурые, а ты создана для веселья и любви. Ах, милая моя, дорогая Рейн, мне так хочется взять тебя на руки и унести подальше отсюда! Нам ведь когда-то было так хорошо вдвоем. Ты помнишь?.. — И он начал вспоминать их свидания, встречи… танцы… украдкой улученные минуты уединения… страстные поцелуи… и весь их бурный роман. Мы с тобой рождены друг для друга. Арман случайно подвернулся тебе под руку. Но ты — моя, и я единственный мужчина в мире, с кем ты будешь по-настоящему счастлива. Только я могу по-настоящему тебя понять, любимая.

Девушка слушала радостно, но одновременно и смущенно, сомневаясь, что его слова соответствуют истине. «Господи, да что со мной такое?» — в панике спрашивала она себя.

Что-то утрачено… что-то самое главное… наверное, ее прежнее абсолютное доверие к Клиффорду, а может быть, даже доверие к себе самой. Сегодня утром, как ни старалась, она не могла убедить себя, что подружилась с Арманом только потому, что была одинока и разочарована. Между ними возникло настоящее, очень нежное и прочное чувство. Он был одновременно художником и поэтом в душе… А Клиффорд этими достоинствами обделен — он любит машины, спорт и вечеринки. Ей казалось, что ради него она тоже полюбит все это, что самое главное — быть с ним рядом, а остальное как-нибудь устроится… Вдруг в ней вскипели ожившие отвращение и злость на мать и бабушку, которые разлучили их и все испортили, ее бесила собственная нерешительность. Рейн понимала, что, если сейчас ее напрямик спросят, кого из двоих она выбирает, ей нечего будет ответить. Клиффорд опять вошел в ее жизнь, и ей не хотелось терять его еще раз. Но в то же время она не могла спокойно и безжалостно повернуться спиной к Арману.

Девушка сняла солнечные очки и приложила ладонь к глазам.

— Думаю, мне действительно надо побыть одной и все обдумать.

— Дорогая, — произнес Клиффорд, наклоняясь к ней, — не говори так — я же только что снова тебя обрел, я не вынесу больше разлуки. О, милая, как я хочу, чтобы ты завтра улетела со мной в Лондон!

— Клифф, об этом не может быть и речи.

Он пожал плечами:

— Ну хорошо — тогда пусть мать поскорее привезет тебя. Мы сможем видеться каждый день, проводить вместе все свободное время и тем докажем твоей родне, что наши чувства вполне серьезны.

— Я не могу уехать из Канделлы, пока бабушка не поправится.

— Ну а ты вспомни, как она обошлась с тобой… — начал было Клиффорд, но Рейн перебила его, с белым, застывшим лицом, зло прищурив глаза:

— Она сделала это из самых лучших побуждений, и я ее очень люблю. Мне не хотелось бы, чтобы она умерла из-за меня. Ты не можешь этого от меня требовать.

Он понял, что сделал промах, и торопливо заверил ее:

— Ну разумеется, нет. Я все понимаю, дорогая. Бедная старушка! Я тоже совсем не хочу ее смерти. Но ты и меня пойми — я не могу оставить тебя в доме, где ты каждый день будешь видеться с де Ружманом.

— Уверяю тебя — это никак не повлияет на мои чувства ни к нему, ни к тебе.

— Но ты же понимаешь, что я тебя ревную! Господи боже! Ты даже не представляешь, что значишь для меня, — я так рад, что ты снова со мной. — Он говорил со страстью вполне искренней и даже сам поверил себе: если ему удастся в конце концов жениться на Рейн, он с радостью забудет и думать о Лилиас. Однако сейчас он заплыл на глубину и, если не будет крайне осторожен, может утонуть. Последнее письмо, полученное им от Лилиас, было весьма страстным. Так что с этой стороны ему тоже не хотелось никаких неприятностей. — Рейн, — продолжал он, — поклянись, что теперь ты мне веришь и не позволишь всей этой истории с перехватом писем разрушить нашу прежнюю любовь. Я же писал тебе, теперь ты это знаешь. Мне все это тоже очень нелегко, пойми…

Клиффорд был сейчас таким несчастным, полным раскаяния, что на сердце у нее сразу потеплело. В порыве прежних чувств Рейн сжала его руку. Глаза его были нежными и прекрасными. Она любовалась его золотистыми пшеничными кудрями, великолепными могучими плечами и высоким статным телом. Его взгляд остановился на ее губах — такой чувственный, почти как сам поцелуй, — и у нее сразу часто забилось сердечко. «Я все еще влюблена в него, — мелькнуло у нее в голове, — точно…»

— О, Клифф, дорогой мой… — простонала девушка.

— Так ты правда любишь меня? — воскликнул он с надеждой.

— Да!

— И вернешься ко мне в Лондон как только сможешь?

— Да.

— И выйдешь за меня замуж… ты ведь выйдешь за меня, моя единственная?

— Д-да…

Вот, она произнесла это. Когда-то, в прежние дни, Рейн часто это повторяла и ликовала, твердя о своем согласии. Однако сегодня, в это жаркое летнее утро, слово прозвучало как-то тускло. Ей казалось, что из него исчезло главное — жизненная сила, любовь. Она отдала свое сердце Клиффорду и будет ему верна, а назойливый призрак Армана де Ружмана надо отогнать от себя навсегда. Она должна хранить верность одному мужчине… или даже скорее себе самой.

«Себе будь верен до конца»… слова Шекспира. Она вдруг поняла, в первый раз в жизни, как важно сохранять верность себе. И ответила «да».

— Только дай мне время подумать… Пока я не хочу объявлять о помолвке. Просто хочу продолжать видеться с тобой. Прошу тебя, не сердись, потерпи немного, Клифф.

Он был страшно разочарован и даже зол, что не смог добиться более определенного ответа, но теперь уже никакие уговоры и убеждения ему не помогут. Опять, в бешенстве думал он, ему предстоит крутиться между двумя девицами, и все из-за проклятых денег. Впрочем, он постарался проявить к Рейн максимум сочувствия и нежности.

Дорогая, я с тобой целиком и полностью согласен, и ты увидишь, каким я могу быть терпеливым, но единственное обещание, которого я надеюсь все же добиться, — что ты не будешь больше объявлять ни о каких помолвках, пока мы с тобой не увидимся.

Она едва слышно рассмеялась, но глаза у нее были печальными и очень тревожными.

— Да, это я тебе могу обещать, Клифф, милый. Теперь мне уже не до помолвок. Все слишком запутанно и непонятно.

— На этот раз ты будешь мне писать, а я — тебе, и я буду ждать, когда ты приедешь в Лондон. Недели через две, не позже. Хорошо?

— Да.

— Ты останешься со мной пообедать?

— Не могу, дорогой, — ответила она тихо, — мне надо вернуться в Канделлу. Не могу надолго оставлять бабушку одну. Бедная моя старушка так напугана тем, что с ней случилось…

Клиффорду хотелось сказать: «Да пошла она к черту, эта твоя «бедная старушка». Однако он кивнул и пробубнил:

— Ну да, да, разумеется. Прошу тебя, передай старой герцогине мои глубочайшие соболезнования. Попроси ее, чтобы она постаралась думать обо мне как о будущем муже внучки без отвращения. Скажи, что мне все равно: пусть она даже вычеркнет тебя из завещания и ты ничего не получишь, — мне до этого нет дела, Я все равно женюсь на тебе во что бы то ни стало.

Рейн не знала, что эти слова были сказаны из чистой бравады и Клиффорд на самом деле немало огорчился бы, узнав, что у его жены совсем нет средств. Однако расстались они наилучшим образом, и в глазах девушки даже стояли слезы, когда украдкой в дальнем конце вестибюля, где в этот час никого не было, он быстро обнял и поцеловал ее на прощание. Затем со всей искренностью, на какую был способен, Клиффорд сказал:

— Я очень люблю тебя, Рейн. Возвращайся ко мне поскорее.

Она на мгновение прильнула к нему. И вдруг испытала странный пугающий холодок — обнимая его, она чувствовала обычное влечение, но никакой радости при этом не было. Хотя его руки и губы вызвали отклик ее тела, сердце никак не отзывалось.

Рейн пребывала все в том же испуганном, несчастном состоянии духа, когда бабушкин шофер вез ее обратно в Канделлу, Арман сам хотел отвезти ее, но она отказалась. Он обмолвился, что у него в Каннах есть срочная работа, и ей неловко было отрывать его от дел.

Девушка была совершенно измучена душевно и физически, когда вошла в спальню герцогини.

Сиделка встретила ее с тревожным лицом:

— Я рада, что вы вернулись, мадемуазель, — госпожа в беспокойстве, что-то говорит, но я ничего не могу понять. Думаю, она зовет вас.

Рейн уселась возле огромной великолепной кровати. Адрианна де Шаньи казалась жалкой и немощной, это была уже не та остроумная, властная, великолепная старуха. Рейн взяла в ладони сморщенную руку; она знала, что не сможет долго сердиться на бабушку, тем более ненавидеть ее. Они так похожи — горделивые, порывистые, безудержные в страстях. Девушка понимала, какие угрызения совести мучают сейчас герцогиню, не моща вынести ее страданий и, наклонившись к ней, заговорила так нежно, так ласково, словно между ними никогда не было размолвки. Она говорила по-французски, зная, что бабушка любит этот язык:

— Дорогая моя… моя самая любимая… как ты?

Темные глаза герцогини вдруг исполнились радости и покоя. Она ответила свистящим, но отчетливым шепотом:

— Лучше, Возвращается тело… уже могу пошевелить ногой… пока не умерла. Де Шаньи так легко не убьешь.

Рейн проглотила тугой комок в горле.

— Да, я знаю, бабуля. Я ведь тоже де Шаньи!

— А где… этот… Кл… Кл… — Она не смогла произнести это имя, и Рейн спокойно договорила:

— Клиффорд? Он уехал обратно в Англию. Я его отослала. Нет… не спрашивай, я сама тебе все расскажу. Он согласился, что нам нужно пока подождать и посмотреть, что будет дальше. Когда ты поправишься, я поеду с мамой домой и там мы все решим.

На лице герцогини отразилось облегчение, и Рейн подумала: «Господи, до чего же они обе его ненавидят — и мама и бабушка! Бедный мой Клифф!» Их ненависть огорчала ее, но, как это ни странно, не разжигала прежнего пламени сопротивления и возмущения. Она приподняла бабушку и подложила ей под спину подушки. Ей даже показалось — хотя она не смела еще этому верить, — что правая часть лица герцогини уже не так сильно искажена. О, слава богу, что удар оказался не таким сильным! Адрианна де Шаньи, хоть была в годах, боролась за жизнь изо всех сил; она еще не готова была встретить Ангела Смерти, который распростер свои крылья на какое-то страшное мгновение над древней Канделлой. Сегодня шелест его крыльев был уже гораздо отдаленнее. Жизнь все еще держалась в слабом старческом теле.

Несчастная снова заговорила, и Рейн наклонилась поближе, чтобы расслышать.

— Не… отзывай… объявление… из газет.

— Какое объявление? — не поняла девушка.

— О помолвке… твоей с Арманом.

Рейн затаила дыхание.

— Но, бабушка, я сейчас не хочу объявлять ни о какой помолвке с кем бы то ни было.

Лицо герцогини отчаянно задергалось.

— Рейн… деточка моя, умоляю… он мне как сын… я сделаю все, чтобы загладить вину за те письма… Но Рейн… Рейн, прошу… не разбивай ему сердце.

И тут в девушке воскресла прежняя, строптивая Рейн:

— Ну конечно, пусть лучше мое сердце будет разбито!

Однако, уже произнося эти слова, она почувствовала в себе некоторую, но очень явственную перемену. Внутри, где-то в глубине, зазвучал голос: «А ты уверена, что твое сердце не будет разбито, если ты потеряешь Армана навсегда?»