Слишком много подозреваемых

Вторник, 7 июля

– Малкольм хочет вас видеть, – невнятно пробормотала Сью в спину удаляющейся Фрэнсис, когда та, уже миновав стол секретарши, направлялась к своему кабинету.

Сью была, наверное, наихудшей секретаршей в мире и могла смело рассчитывать на первое место, если бы такой конкурс проводился. Она отвратительно печатала, говорила, проглатывая целые слова, и ей редко удавалось передать телефонные послания или записать чей-либо номер без путаницы и ошибок. Документы, попавшие ей в руки, покрывались всевозможными пятнами. Ее слабых умственных способностей хватало лишь на то, чтобы считать и пересчитывать положенные ей отгулы и отпускные дни.

Очутившись в своем кабинете, Фрэнсис избавилась от тяжелого, словно набитого камнями портфеля, водрузив его на стол, и сразу набрала номер шефа.

– Сейчас спущусь, – уведомил он ее, пренебрегая, видимо для экономии своего драгоценного времени, даже кратким приветствием.

Верный сказанному слову, Малкольм появился в дверном проеме буквально через считанные секунды, заполнив его своей могучей, излучающей энергию фигурой. Входить он не стал, а лишь прислонился плечом к притолоке. В прошлом – полузащитник университетской команды по регби, он и сейчас пробегал по шесть миль каждое утро и держал под письменным столом тридцатифунтовые гантели, чтобы регулярно упражняться, не покидая рабочего места. На бронзовом от загара лице не наблюдалось ни одной морщинки, глаза горели огнем, а седая шевелюра в свете люминесцентной лампы над его головой приобрела голубой цвет.

– Что это за история с делом Брайанта? – спросил он. Брайант? Фрэнсис вспомнила эту фамилию не сразу.

Последние семьдесят два часа ее мысли витали в совсем другой области, и она слегка подзабыла расследования, которыми занималась до драматических событий четвертого июля. Эндрю Брайант, чей особняк напротив через улицу хорошо просматривался из большинства давно не мытых окон присутственного здания, был председателем местного отделения демократической партии и поддерживал конкурента Малкольма, Джона Уэзерби, на последних выборах.

Надеясь привлечь внимание к своей персоне со стороны руководства партийной машины в национальном масштабе, Брайант делал то, что обычно делают богатые жертвователи, – переправлял деньги своему кандидату в обход установленных законом ограничений через своих близких, включая детей и слуг. Комиссия по этике штата Нью-Йорк сочла это уголовным преступлением, а прокуратура тут же откликнулась, возбудила дело и начала расследование. Малкольм с неистовой энергией продвигал это расследование, добиваясь скорейшего обвинения Брайанта в махинациях с избирательными фондами. Любой документ по этому делу, едва попав в офис, тут же оказывался под личным и неусыпным контролем окружного прокурора, чрезвычайно ревностно относившегося в данном случае к своим обязанностям.

– Знаешь, Малкольм, – заявила Фрэнсис, довольная, что хоть чем-то может отплатить ему за неприятные минуты, которые по его вине ей пришлось пережить, – Брайант совершил глупость, но он не сделал ничего такого, чего бы не делали тысячи других, включая и некоторых твоих спонсоров. Я в этом абсолютно уверена.

– Не спеши с выводами, Фрэнсис. Тебе отлично известно, что мои люди потратили уйму времени, изучая всех, кто давал деньги на мою избирательную кампанию, проверили все фамилии, все адреса. В моей кампании не было никаких нарушений, а вот Брайант их допустил, и притом кучу.

– Меньше всего я хотела тебя чем-то задеть. Просто моя точка зрения отличается от твоей. Я считаю, что мы должны предоставить возможность комиссии по этике разбираться с этим дерьмом.

Тут уж Малкольм не выдержал и переступил через порог, да еще и дверь предусмотрительно закрыл, чтобы их разговор не услышали в холле. Когда он навис над письменным столом Фрэнсис, попятившейся от него, то он показался ей настоящим великаном, гораздо выше ростом, чем был на самом деле. А когда Малкольм заговорил, его голос обрел стальную твердость:

– Я думал, что выразился совершенно ясно по поводу этого дела и дал понять, что прокуратура готова выдвинуть обвинение. Я этого хочу, и так будет. А вот будешь ты или нет представлять свидетельства и улики перед Большим жюри – решать тебе.

Фрэнсис пришлось хорошенько подумать, прежде чем дать ответ.

– Я подготовила большую часть доклада для представления жюри и перепроверила протоколы. Мы вызвали повесткой детей Брайанта, одному из которых восемь лет. Его взнос, кстати, составлял всего пятьдесят долларов в неделю. Он сказал, что отдавал свои карманные деньги потому, что любит демократов и всегда будет голосовать за них, когда подрастет, и сам хочет стать политиком. Все это очень понравится публике, а мы будем выглядеть нелепо.

– Ты убеждаешь меня, что нет никакого дела?

– Нет. Ты меня неправильно понял. Следователь Марша Кендрик доложила Большому жюри о своих беседах с кухаркой, горничной и шофером Брайанта. Все они в один голос твердили, что хозяин вручал им чек в подарок к Рождеству, а они жертвовали эти деньги в поддержку Уэзерби, потому что им так хотелось. Даже о любви к демократам никто из них не обмолвился. Кендрик спросила служанку, что она знает об Уэзерби. Та не могла сказать, чем он занимается, и правильно написать его фамилию. Вот здесь наш главный козырь. Поступки Брайанта, конечно, отвратительны, его наглость возмутительна, но пусть не прокуратура, а комиссия по этике с ним разбирается и наказывает его.

– Не в твоих полномочиях принимать подобные решения, – одернул ее Малкольм.

– Почему бы и нет?

– Я окружной прокурор. Я отвечаю за исполнение законов в границах округа, в том числе и закона о финансировании избирательных кампаний. В этом случае нарушение очевидно и налицо уголовное преступление. Я желаю, чтобы было выдвинуто обвинение.

Фрэнсис притворилась ошеломленной такой безапелляционностью и даже сделала круглые глаза, глядя на босса. Ей хотелось, чтобы они оба посмеялись над восьмилетним малышом, жертвующим свои карманные деньги на избирательную кампанию кандидата от демократов, и над безбожно врущими слугами. Для работников прокуратуры немыслимые истории, подчас сочиняемые свидетелями, всегда служили предметом шуток, но сейчас никаким юмором пронять Малкольма было невозможно. Он уперся ногой в край стола и наклонился вперед, словно собираясь перемахнуть через стол и обрушиться на Фрэнсис.

– Для таких непонятливых, как ты, постараюсь быть предельно ясным. Никаких дискуссий по этому вопросу быть не может. Решение уже принято. Дай мне знать, когда Большое жюри выдаст обвинительный акт. – Он опустил ногу и выпрямился. – Сочувствую по поводу Клио. Разделяю твое горе, но если ты собираешься и дальше оставаться в моем офисе, то сосредоточься на порученной тебе работе.

Малкольм повернулся и вышел, оставив дверь открытой. Фрэнсис следила, как он широкими шагами пересекает холл, слушала, как стучат его твердые подошвы по покрытому линолеумом полу. Она не была уязвлена его речью, она была поражена. За семь лет ее службы под руководством Малкольма в должности главного обвинителя по финансовым преступлениям он ни разу не подвергал сомнению ее решения и не вносил каких-либо серьезных исправлений в составленные ею обвинительные акты. Почему же сейчас он повел себя по-другому?

Фрэнсис обессиленно опустилась на стул и устроилась в уютном углублении в обивке, продавленном ею за многие часы сидения на нем. Еще и полдень не наступил, а она уже была измотана до предела. Машинально, повинуясь привычному ритму работы, Фрэнсис стала просматривать стопку распечатанных безграмотной Сью телефонных сообщений. Координатор «Программы помощи жертвам насилия» передал, что супруги Хортон не могут быть внесены в список претендентов на получение компенсации, так как нет признаков учиненного над ними физического насилия.

«Бюрократия во всем ее блеске», – подумала Фрэнсис. Если бы Эвери ворвался в их дом, избил и запер стариков в туалете и утащил наличность, предназначенную на покупки по хозяйству, государство согласилось бы им помочь, но когда их ограбил ловкий мошенник – не физически, а на бумаге, щелкая клавишами компьютера, – за этот ущерб компенсации им не полагалось.

Фрэнсис редко задавалась вопросом, зачем она занимается тем, чем занимается. Ей доставляло удовольствие копаться в уголовном законодательстве, решать сложные задачи, которые ставят перед обвинителем подозреваемые и их защитники. Она помнила каждый шаг на своем тернистом пути длиной в двенадцать лет, начиная с первого порученного ей дела, когда она была еще совсем зеленой выпускницей юридического факультета.

Начало было положено в районной прокуратуре Манхэттена. Она была готова выступить с обвинительной речью против всего этого района великих небоскребов и знала – так ей казалось, – в чем обвинить большинство его обитателей. Зелень поблекла, свежесть сменилась тухловатым душком, но работа Фрэнсис нравилась.

Потом, когда Фрэнсис переместилась на Лонг-Айленд, поближе к отцу, ей все чаще приходилось сталкиваться с делами, подобными афере Эвери. И возникало ощущение глухой стены, которую не пробьет даже такой мощный таран, как закон. Казалось бы, простое дело – плохой человек навязался в друзья доверчивой пожилой паре и украл их деньги. Эвери должен был бы продать свое имущество, вернуть Хортонам пятьсот семнадцать тысяч долларов и получить хотя бы минимальный тюремный срок, расплачиваясь за моральный ущерб, нанесенный двум старикам и всему обществу в целом.

Но вышло так, что Хортоны проиграли, а Эвери победил. Были ли Хортоны виновны в том, что имели глупость довериться своему внешне респектабельному собрату по церковному приходу? Судя по приговору, они превратились из потерпевших в обвиняемых.

Выполняя свой нелегкий долг, она набрала номер Хортонов.

– Это Фрэнсис из окружной прокуратуры, – представилась она в ответ на тихое приветствие Роджера.

– О! – Его восклицание таило в себе ожидания, которые ей надо было развеять.

– К сожалению, я ничем вас не порадую. Хотелось бы, чтобы все обернулось иначе, но… – Заготовленные слова улетучились из памяти, и, вспоминая их, она стала тянуть время. – Вы помните, я говорила вам о «Программе помощи жертвам насилия»?

– Да, конечно.

– Я попробовала уговорить их слегка уклониться от общепринятых правил и выплатить вам компенсацию, но мне отказали. Они помогают только жертвам физического насилия и возмещают расходы на лечение, похороны и все в таком роде.

Пауза в разговоре затягивалась.

– Что ж, нам вроде бы повезло. С нами ничего подобного не случилось.

Фрэнсис не находила слов для продолжения разговора. Ее удивляло, как стоически переносит Роджер то, что с ними обошлись так жестоко и подло.

– Я понимаю, что вам сейчас нелегко, – начала мямлить она. – Я хотела, чтобы ваше дело обернулось по-другому. Я постараюсь чем-то помочь вам в дальнейшем.

– Спасибо за все, что вы для нас сделали, и за то, что попытались сделать. Я знаю, что это было нелегко.

«Это моя работа» – можно было завершить разговор этим скромным признанием своих заслуг. Так обычно юристы откликаются на излияния благодарности со стороны клиентов.

– Я буду стараться найти вам подходящего ходатая по гражданскому иску.

– Если это вас не затруднит.

– Нет-нет. Конечно, нет. Если вы согласитесь. Это самая малость из того, что я готова для вас сделать.

– Еще раз спасибо. Ну, тогда… Мы будем рады услышать от вас, кого вы нам порекомендуете. Мы с Мэри желаем вам всего самого хорошего, мисс Пратт. И не слишком утруждайте себя.

Фрэнсис, повесив трубку, крутанула кресло на сто восемьдесят градусов и толчком вытянутой ноги распахнула створки окна. Шум уличного движения, голоса и детский смех ворвались в кабинет вместе с рокотом роликовых коньков и скейтбордов, далекой музыкой и теплым июльским ветерком. Через улицу красовался в солнечных лучах дворец Эндрю Брайанта. Красный «БМВ» проследовал по подъездной дорожке к крыльцу, и из машины вышел сам Брайант.

«Несчастный ублюдок, – подумала Фрэнсис. – Допрыгался. Уголовное дело тебе впарят, как нож в спину, и будет у тебя чесаться меж лопатками». На какое-то мгновение озлобленность ее шефа передалась и ей.

В дверь постучали.

– Меня нету, – откликнулась Фрэнсис сердито. Дверь отворилась и в проем всунулась физиономия Умника. Войдя, он тут же ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

– Ты выглядишь усталым, – заметила Фрэнсис.

– Ты бы вообще сдохла, если бы тебе постоянно дышал в затылок твой любимый Когсуэлл.

Фрэнсис заметила несколько отпечатанных листков в руке Умника и сразу ими заинтересовалась:

– Что это?

Умник помахал бумагами у нее перед лицом.

– Окончательные выводы судмедэкспертов. Причиной смерти Клио объявлено отравление. Паралич сердца вызван приемом смертельной дозы фенилзина и декседрина. Никаких сюрпризов. То же самое было и в предварительном отчете.

– А как эти яды попали в ее организм? Есть ли какие-либо предположения?

– Вероятно, она приняла декседрин вместе с напитком. Он мгновенно растворяется в воде. В лаборатории исследовали все пластиковые стаканчики, которые использовались в тот день в «Фейр-Лаун». Никаких следов не нашли. Стеклянную посуду на исследование не брали. Все стаканы и бокалы прошли через мойку, прежде чем мы спохватились. Честно говоря, я знал, что мы зря теряем время. С мойкой посуды в баре работа налажена отлично.

– Что еще?

– Кое-что есть. Эксперты подвергли анализу несколько черных волосков. Один был найден на столе, за которым Клио сидела – очень недолго, – прежде чем отправиться в дамскую комнату, а два других отыскали уже на ее трупе.

Фрэнсис озадаченно уставилась на него.

– Я употребил слово «черные», имея в виду их принадлежность чернокожему, то есть афроамериканцу. – Умник с любопытством ожидал ее реакции. – Что-то я не заметил в «Фейр-Лаун» темнокожих. Я наслышан, что условия приема в ваш клуб очень… специфические. Если там появляется афроамериканец, то про него должно быть известно всем и каждому, в том числе и тебе.

– Не имею об этом представления, – сказала Фрэнсис, прекрасно понимая, на что он намекает.

«Фейр-Лаун» был прибежищем почти исключительно белых протестантов-англосаксов из известных и богатых семей.

– Умник! Ты же не считаешь на основании нескольких найденных волосков, что Клио убил чернокожий?

Она старалась спрятать под деловым тоном свое неодобрение.

– Я лишь говорю о том, что мы должны пройтись по всем вариантам. Если кто-то необычный для этого места присутствовал там в день и час преступления, то, разумеется, на него следует обратить внимание. И я хочу знать, почему он там оказался. А ты разве не хочешь?

– Кого ты ищешь?

– Мы просмотрели список служащих клуба. На кухне работает один афроамериканец, но, по нашим сведениям, у него четвертого июля был выходной.

– Возможно, эксперт ошибся…

– Не надо, детка! Я сам знаю, что наши эксперты далеко не боги и допускают ошибки. Но уж не распознать разницу волос черного и белого их аппаратура им просто не позволит.

Фрэнсис нахмурилась.

– Могу объяснить, почему твоя версия мне неприятна. Ведь если бы обнаружились волоски платиновой блондинки, никакого разговора не возникло.

– Это никакая не версия. Скорее свободный полет мысли.

– Но ты с этими мыслями уже сходил к Когсуэллу?

– Угадала, – признался Умник. – Не утерпел, что поделаешь. И получил по зубам, фигурально выражаясь. Он сказал, что разрабатывать эту версию политически взрывоопасно, не имея определенных доказательств. Он больше заинтересован в том, как бы получше выглядеть в глазах прессы, чем искать подозреваемых. Я не устаю ему твердить, что самая малая зацепка в данных обстоятельствах – уже ценность. В туалете полно разных отпечатков, пятен, следов от косметики, использованных бумажных салфеток и миллион волосков платиновых блондинок. И ничего конкретного, чтобы навело нас на след. А волос представителя черной расы там только два.

– А как насчет Майлза? – Фрэнсис напомнила Умнику их вчерашний разговор.

– Тут все отлично. Мы имеем мотив. Только никаких материальных улик, связывающих его с местом преступления.

– Он был в клубе. Его жена сказала мне, что они там останавливались в качестве гостей моего отца и Клио. – Фрэнсис коротко пересказала Умнику содержание ее беседы с Пенни Адлер.

– А встречались ли Адлеры в тот уик-энд с твоим отцом? – поинтересовался Умник.

– Нет. Предполагалось, что они заедут на коктейль четвертого, но вместо этого они спешно умчались обратно в Манхэттен, и Майлз провел чуть ли не всю ночь у телефона, договариваясь о своей деловой поездке в Мехико.

– Интересно, – отметил Умник. – Мы пока не имели возможности до него добраться. От его секретарши я только добился ответа, что его нет в городе. Ты была права. Она непробиваема.

«Аннабель Кэбот достойна жалованья, которое получает», – подумала Фрэнсис и взглянула на часы.

– Мне пора. У меня свидание в городе.

Умник проигнорировал ее замечание, как будто не услышал его.

– А кто занимается приемом в члены клуба? Кто держит руку на пульсе? – спросил он.

– До сих пор там существовал специальный комитет… Не знаю, может, в последнее время там что-то поменялось. Папина давняя знакомая, женщина средних лет по имени Гейл Дэвис раньше вела эти дела. Думаю, что так все и осталось.

– А ты бы не могла проверить? Я был бы очень тебе благодарен.

Не дожидаясь согласия Фрэнсис, Умник уселся напротив с явным намерением не уходить, пока не получит нужных ему сведений.

Через диспетчерскую Фрэнсис наконец добилась соединения с нужным номером.

– «Дэвис дизайн», – откликнулся женский голос.

– Гейл?

– Да.

– Это Фрэнсис Пратт.

Следующую пару минут Фрэнсис под пристальным взглядом Умника выслушивала исходящие от Гейл выражения сочувствия и скорби по поводу кончины мачехи.

– Клио обожали абсолютно все, – порхал в воздухе голосок Гейл. – Такая привлекательная, добрая, великодушная… – Слова улетучивались, словно ароматный пар над чашечкой травяного чая. – У меня в голове не укладывается, кто мог поднять на нее руку.

– Я прошу тебя оказать мне любезность, – прервала ее Фрэнсис.

– Буду счастлива помочь, чем смогу. – По тону Гейл было ясно, что ничем помочь она не может, да и не испытывает желания.

– Вы еще состоите в приемной комиссии «Фейр-Лаун»?

– Да, я секретарь.

– Я пытаюсь раздобыть информацию об афроамериканцах, членах клуба.

На другом конце провода воцарилось молчание. Когда Гейл заговорила вновь, голос ее звучал как-то сдавленно.

– Это весьма странная просьба. Могу я спросить, чем вызван такой интерес?

– Мне надо знать, есть ли среди членов клуба люди с темной кожей. – Фрэнсис не намеревалась делиться с Гейл предположениями, высказанными Умником.

– Нет, – коротко и категорично ответила секретарь приемной комиссии, и в этой краткости ощущалось ее личное отношение к данному вопросу. – Это не означает, что перед ними не открыта дверь, но у нас до сих пор не было соответствующих нашим нормам соискателей с темным цветом кожи.

– Могли бы вы перепроверить ваши записи?

– Если вы хотите, я это сделаю.

– Я буду вам очень благодарна. Значит, все списки членов клуба и соискателей…

– А вам нужны еще и соискатели?

Фрэнсис уловила в голосе Гейл некоторую неуверенность и не могла понять, чем она вызвана. Решив, что углубляться в эту тему не стоит, она поспешила закончить разговор на деловой ноте:

– Да, непременно. Заранее вам благодарна.

Не дав Гейл придумать какие-нибудь отговорки, Фрэнсис тут же продиктовала ей номера своих телефонов – служебного и домашнего.

– Ну? – спросил Умник.

– Она просмотрит все списки, хотя уверена, что афроамериканцев там нет.

– Поживем – увидим, – мудро заключил Умник и удалился.

Охранник, облаченный в форму, встретил Фрэнсис на ступенях отеля «Плаза». Обежав ее только что затормозивший джип, он распахнул дверцу со стороны водителя и раскрыл над ней, выходящей из машины, зонтик.

– Вы собираетесь у нас остановиться? – поинтересовался он.

– Нет. Только ленч, – бросила в ответ она. – В «Плаза-корт».

– Вы можете сообщить мне через метрдотеля, когда вам понадобится ваш… – Тут он запнулся, не зная, как охарактеризовать ее красный джип, вклинившийся в вереницу металлических красавцев престижных марок. – Автомобиль! – нашел он нужное слово и почти выкрикнул его с радостью.

Джип действительно мог выглядеть странным чудищем для тех, кто занимается парковкой машин возле отеля «Плаза».

– Спасибо, – коротко, но с достоинством откликнулась Фрэнсис.

Он проводил ее под роскошный тент и указал дальнейший путь по устланной ковром лестнице.

– Через вращающиеся двери и прямо.

Фрэнсис не нуждалась в указаниях. «Плаза-корт» было ее самым любимым и часто посещаемым местом, как и для любого ребенка из состоятельной семьи, живущей на Манхэттене. Маленькие мраморные столики в кафе, ажурные стулья и пышные низкорослые пальмы в кадках отделялись от остального пространства огромного холла бархатным канатом, подвешенным на бронзовых столбиках. Скрипач и пианист, оба в концертных фраках, наигрывали мелодии популярных песен и мотивы из бродвейских шоу.

Но музыка и декор были лишь сопутствующими элементами главного аттракциона – парада восхитительных лакомств, подающихся на десерт. Глазированный торт, пирог с творогом и клубникой, мусс из белого шоколада, шоколадный пирог по-немецки, лимонные меренги – все эти сладости были настоящими шедеврами кулинарного искусства. Серебряные блюда, на которых они были разложены, казались взятыми из какого-нибудь королевского дворца. Хотя в кафе было обширное и разнообразное меню, десерт был главной приманкой.

Фрэнсис углядела Аннабель за столиком в углу. Волосы ее были собраны в безукоризненный пучок, бледно-розовый тонкий свитерок идеально подходил к легкому жакету из бледной, но цветастой ткани. Светло, радостно и одновременно строго. Идеальное сочетание. При приближении Фрэнсис Белл опустила кожаную папку с какими-то бумагами, которые до этого просматривала.

– Как я рада нашей встрече! – воскликнула Белл, приподнявшись со стула.

– Я тоже. Ты выглядишь великолепно. Элегантна, как всегда.

– Я уже подумала, что перепутала время. Но вот ты здесь, и все в порядке.

– Я опоздала. Прости.

Едва закончился краткий обмен любезностями, как рядом возник официант и наполнил два их бокала ледяной водой с лимоном.

– Я не была здесь уже целую вечность, – сказала Фрэнсис, озираясь. – Но ничего не поменялось. Все по-прежнему выглядит как в сказке о Щелкунчике.

Белл улыбнулась.

– Папа часто водил сюда нас с Блэр. Он угощал нас только десертом. И заказывал кофе со льдом и целый поднос разных пирожных.

Картинки из прошлого замелькали перед ее взором живо и красочно, как будто она смотрела кино.

– Как самочувствие твоего отца? – Белл вернула Фрэнсис в сегодняшний день.

– Тебе, наверное, больше про него известно, чем мне.

– Да нет. На самом деле не совсем так. Я звонила много раз, но мне отвечали, что мистер Пратт не в состоянии разговаривать по телефону, что вообще-то понятно. В понедельник я разговаривала с Блэр, но очень коротко.

– Я думаю, что отец держится из последних сил, но держится. Для него это страшный удар…

Официант вернулся к столу, чтобы принять заказ – копченый лосось с салатом для Белл и спаржу с фирменным майонезом для Фрэнсис. После его исчезновения (точнее – дематериализации) Фрэнсис приступила к беседе.

– Думаю, что часть ноши отец сбросит с плеч уже завтра, когда пройдут похороны Клио. Он очень озабочен этой процедурой. Надеюсь, что после того, как она останется позади, он начнет выходить из шока.

Белл согласно кивнула.

Фрэнсис сразу, без перехода, продолжила:

– Клио много времени проводила в офисе?

– Вы спрашиваете про миссис Пратт? Нет, совсем нет.

– Значит, она не участвовала в деятельности «Пратт Кэпитал»?

– Я бы так не сказала. – Белл вздохнула и явно показала, что с трудом находит подходящие обороты речи для дальнейшего монолога. – После удара, случившегося с твоим отцом, она потребовала, чтобы ей доставляли все отчеты о деятельности компании. В офисе она появлялась нечасто, но, я бы сказала, очень интенсивно работала на дому.

Белл явно было легче говорить о Клио, лежащей в морге, чем о живой, входящей в приемную «Пратт Кэпитал».

– А с Майлзом она ладила?

– Об этом я ничего не знаю.

– У них были столкновения?

– Месяц назад миссис Пратт пригласила в штат нового служащего, выпускника Гарварда. Он вроде бы должен был, по идее, помогать мистеру Адлеру, дублировать… впрочем, не поручусь, что это верное слово. Но он приступит к работе только в конце лета.

– А что Майлз говорил по этому поводу?

– Не знаю. Я не уверена, что мистер Адлер встречался и беседовал с этим молодым человеком. Возможно, он не испытывал необходимости в новом сотруднике.

Белл явно обрадовалась появлению официанта с заказанными блюдами и, вследствие этого, перерыву в неприятном для нее разговоре.

– Приятного аппетита! – пожелал подошедший официант, расставляя перед дамами тарелки с золотым ободком.

– Мы знакомы с тобой уже много лет, Белл, и ты хорошо знаешь, что деликатность в выражениях – не моя сильная сторона. Надеюсь, ты будешь со мной искренна, потому что это очень важно. Я хочу найти человека, который убил Клио. Мне нужно знать все о ее жизни, чтобы решить, у кого были мотивы для убийства. Про деятельность Клио в «Пратт Кэпитал» я ничего не знаю. О ее отношениях с сотрудниками и об их отношении к ней мне неизвестно. Кто-нибудь, по твоему мнению, мог быть зол на нее или должен был ей крупную сумму?..

Белл машинально стала поправлять прическу, хотя та была в полном порядке – лишь бы занять руки, которые почему-то стали подрагивать.

– Ты так давно знаешь папу, – продолжала Фрэнсис. – Может, лучше, чем все окружающие, и уж наверняка лучше, чем мы с Блэр. Пожалуйста, Белл, ради него… Если у тебя есть какая-нибудь информация – поделись ею.

– Я не хочу усугублять его горе, – произнесла Белл как-то бездушно, словно механическая кукла.

– Ты ничем ему не повредишь. В мои намерения не входит посвящать папу в детали расследования, пока оно не будет завершено и у нас не появится подозреваемый.

– Я не знаю… – Ее нервный тик усилился, передался на губы, и она моментально прикрыла рот ладошкой. – Не знаю, имеет ли это какое-то значение или нет, но обстановка в офисе стала более напряженной после постигшего мистера Пратта несчастья. Мистер Адлер и миссис Пратт редко общались, но, когда выпадал такой случай, их обоюдное поведение я бы не назвала дружеским.

На совещании месяц назад, когда миссис Пратт объявила, что нанимает дополнительного советника, это проявилось самым очевидным образом. Мистер Адлер так разволновался, что собрался покинуть комнату, швырнув на стол свой блокнот с записями. Он сказал – уже в дверях, – что положил столько сил ради процветания «Пратт Кэпитал», а в награду получил недоверие. Он обвинил миссис Пратт в том, что она наняла ему не помощника, а шпиона, который будет следить за ним, и… и что это смертельное оскорбление, последнее в цепи многих иных… Я не ручаюсь, что точно передаю им сказанное, но смысл был таков.

– А что еще произошло на этом совещании?

– Больше ничего особенного. Миссис Пратт затребовала от сотрудников полную информацию обо всех инвестиционных проектах компании. Мы решили, что документы будут доставляться постепенно, порциями ей на дом в Саутгемптон. А еще миссис Пратт намеревалась заново декорировать офис. Она обратилась к Гейл Дэвис с просьбой ознакомиться на месте с интерьером и представить проект. Мистер Вассерман выступил с предложением о введении новой системы бухгалтерского учета, а мистер Майшелс, наш адвокат, – с сообщением, что некоторые трения с законодательством по поводу выпуска акций «Пратт Кэпитал» улажены, что было неплохой новостью.

Фрэнсис слушала отчет Белл о том, что было месяц назад, и восхищалась ее цепкой памятью.

– Значит, мистер Адлер не присутствовал при дальнейшем разговоре?

– Разве я так сказала? Он собрался уйти, но не ушел, а вернулся на свое место и досидел до конца, правда, в явно плохом настроении.

– А Клио с ним больше не разговаривала?

Белл медлила с ответом. Освежая свою память, она занялась едой. Справившись с четвертью сандвича, она подняла голову и взглянула прямо в лицо Фрэнсис.

– Они говорили. К сожалению, я вынуждена об этом сказать. Я покинула офис сразу после совещания, но возвратилась, потому что забыла в столе кое-какие мелочи. Я снова поднялась наверх. Миссис Пратт находилась в кабинете мистера Адлера, и дверь была не закрыта. Они ссорились.

– О чем они говорили?

– Я очень недолго пробыла там. Взяла то, что мне было нужно, и снова спустилась.

– И все же? Что было предметом спора? Ты что-то услышала?

– Да, но ко мне заявлялись уже несколько полицейских и задавали подобный вопрос. Я им ничего не сказала. Ваш отец, миссис Пратт и мистер Адлер всегда доверяли мне, высоко ценили мои услуги, и быть неблагодарной за их доброту я не имею морального права.

– Пожалуйста, Белл… Что ты слышала?

– Ну, хорошо… – Внутренняя плотина в душе преданной секретарши сломалась. – Мистер Адлер, очевидно, желал, чтобы мистер и миссис Пратт продали ему контрольный пакет акций компании. Он считал, что это будет справедливо, так как он успешно управлял всеми делами и держал компанию на плаву после болезни, постигшей мистера Пратта. Таковы, по крайней мере, были его доводы. Миссис Пратт отказывалась. Она сказала примерно так – в точности я не помню: «Ричард сделал тебя тем, кто ты есть. Ты его должник, а мы тебе ничем не обязаны». Мистер Адлер очень рассердился. Он обозвал ее словами, которые я лучше опущу. Вот и все.

– Это уже достаточно…

– К сожалению, было еще кое-что.

Белл нагнулась за своей сумочкой и достала оттуда конверт. Положив его на стол перед Фрэнсис, она сделала глоток воды, словно оратор, готовивший речь.

– Это копия письма, которое миссис Пратт вручила мне. Оригинал хранится у меня дома.

Фрэнсис вскрыла конверт и пробежала глазами текст. Датировано письмо было тридцатым мая и адресовано Клио.

«Со дня, когда я впервые переступил порог «Пратт Кэпитал», я трудился неустанно ради ее процветания и приумножения прибыли. Конечно, заслуги Ричарда несравнимы с моими. Он основал компанию, он – ее мозг и двигатель. Однако я имею право гордиться и своим вкладом, и тем, что я на протяжении многих лет был его ближайшим помощником. Он относился ко мне прекрасно, скорее не как к соратнику, а как к… сыну, верил в мои способности, а после постигшей его болезни поощрил тем, что сделал меня своим партнером.

В обмен за это великодушное решение я удвоил свои усилия, и наиболее выгодные для компании проекты осуществились благодаря мне. Существовала договоренность, что Ричард, отойдя от дел, даст мне возможность выкупить у него всю компанию целиком. К моему удивлению, вы на пару с Ричардом решили придержать свою долю. Вы попросили меня остаться в компании на прежнем посту, и я согласился.

Я ошибся, к своему великому сожалению. Вы, миссис Пратт, сделали наше сотрудничество невозможным, а наши прежние дружеские отношения подвергли тяжкому испытанию. С вашей подачи ставилась под сомнение моя деловая репутация и рухнула важнейшая сделка с «Про-Кем». Я предупреждаю вас раз и навсегда – руки прочь от моего бизнеса!

Мы оба знаем, что высокими доходами за последний год «Пратт Кэпитал» обязана только мне. Я заработал для компании эти деньги и право стоять у руля. Я настаиваю, чтобы вы отозвали свое вето на продажу мне дополнительных восьми процентов акций. Если вы не прислушаетесь к моим предупреждениям, то пеняйте на себя. Вряд ли последующее развитие событий обрадует вас».

Подпись была разборчивой – Майлз Адлер.

– Я не могу поверить, что мистер Адлер мог покуситься на миссис Пратт. Он преклонялся перед вашим отцом, обожал его, – сказала Белл. – Решиться отнять жизнь у миссис Пратт и тем причинить ему боль – на такое он не способен.

– Когда Клио отдала тебе это письмо?

– Несколько недель назад. Она на короткое время заехала в офис без предварительного звонка и вручила его мне. Сказала, чтобы я хранила его в надежном месте.

– Ты его прочла тогда?

– Нет. Я положила его в конверт и сделала, как она велела. Только когда сообщили про убийство, я решила распечатать конверт. Мне трудно было решить, что с ним делать. Потом я вспомнила некоторые события, относящиеся к тому времени.

– Какие?

– Однажды, совершенно неожиданно, мистер Адлер попросил ключ от кабинета вашего отца. Он сказал, что хочет устроить вечеринку в честь миссис Пратт и нуждается в ее биографических данных, которые, возможно, можно найти в документах мистера Пратта. Мистер Майлз собирался сделать ей приятный сюрприз, так он сказал. Мне это показалось странным.

– Ты дала ему ключ?

– Нет. Но я уверена, что он каким-то образом завладел им. Он послал меня с поручением купить подарок для его супруги. Насколько я знаю, никакого особого повода для преподнесения подарка не было, да и мистер Адлер в отношениях с женой не такой уж романтик. Ему явно хотелось удалить меня из приемной. Когда я вернулась, кабинет мистера Пратта был по-прежнему заперт, но ключи не были на месте. То есть они были в ящике, но не с правой стороны, куда я их обычно кладу. Они были в центре.

На Фрэнсис слова Белл произвели впечатление. Сама она при свойственной ей неорганизованности и загруженности учесть подобную мелочь была бы не в силах.

– Мне надо было взять ключ с собой, но у меня не было причины что-то подозревать. И только сейчас это происшествие всплыло в моей памяти.

– Когда точно это было?

– Точно я не скажу. В конце мая, в день, когда состоялось собрание, о котором я, кажется, упомянула.

– А какого рода информация потребовалась Майлзу?

– У вашего отца имелись подробнейшие досье на всех людей, с кем он общался. В одном из ящиков он хранил, как я знаю, документы, касающиеся его сугубо личных дел. Этот ящик, естественно, не открывался после того, как он перестал бывать у себя в кабинете.

– И все-таки что там хранится?

– Я не знаю. Возможно, какие-то дневники, оплаченные счета, личные письма, рецепты… Не имею представления, что оттуда мог почерпнуть мистер Адлер.

– А Клио пользовалась этим кабинетом?

– Нет. Я не думаю, что миссис Пратт испытывала тягу копаться в делах своего супруга. Они были идеальной парой. Я ни разу не видела, чтобы она заходила туда. Возможно, поводом для ее решения перепланировать офис и послужило желание изменить свой статус.

– Сесть в кресло мужа? – спросила Фрэнсис.

– Я бы не взяла на себя смелость сказать так… Пока лишь кабинет мистера Пратта остается таким, каким он был прежде.

– А полиция туда заходила?

Белл пригубила бокал с лимонадом, вытерла рот салфеткой и вновь разложила и расправила ее у себя на коленях.

– Да. Они прямо с раннего утра явились с ордером на обыск и забрали из ящиков все папки. У меня создалось впечатление, что кто-то навел их на мысль, будто мотивы преступления надо искать среди личных семейных документов.

– Вам оставили копию ордера?

– Да.

Белл опять порылась в сумочке и достала листок, тонкий, как дешевая папиросная бумага, с невнятным машинописным текстом, подписанным Перри Когсуэллом и дежурным судьей. На нем была еще виза специального агента Роберта Берка. Умник быстро воспользовался сведениями, полученными от Фрэнсис, и принялся копать. Фрэнсис надеялась, что Умник достаточно умен, чтобы копать в нужном направлении.

– А что делает Майлз в Мехико? – спросила Фрэнсис, пряча в карман невесомый клочок бумаги с очень весомыми подписями.

– Я ничего не знала о его поездке, пока он вчера утром не позвонил мне.

– А что ты знаешь о проекте, связанном с Мехико?

– Сделка с «Про-Кем», на которую он ссылается в своем письме.

– А сделка важная?

– Насколько я знаю, это какая-то захудалая химическая фирма, но мистер Адлер верит в ее стремительный взлет. Он заинтересован во вложении больших денег в этот проект.

– А Клио была против?

– Да, насколько я могла понять из их разговоров при мне и из обмена факсами, проходящими через меня.

– Когда Майлза ждут обратно в офисе?

– Я не знаю. Он не назвал дату. – Белл опустила голову и словно бы вдруг уменьшилась в объеме. – Последние месяцы он стал сторониться меня. Он запирал кабинет, когда уходил, и не говорил, когда собирается возвратиться. Он перестал доверять мне, но и не только мне. Он нанял собственного юриста за свой счет, не через компанию. Он даже заикнулся однажды, что ему понадобится личный секретарь. Не мое дело говорить ему, что это не так уж необходимо, что я всегда справлялась с возложенной на меня работой. Как вы, наверное, догадываетесь, наша деятельность в последнее время снизила темп, заданный вашим отцом. Без него у нас стало так… тихо.

Тут у Белл опять слегка сдали нервы. Она прижала платочек к глазам.

– Вы оказали мне неоценимую помощь, – поблагодарила Фрэнсис секретаршу.

Белл не откликнулась. Слезы по-прежнему наворачивались у нее на глаза, и она старательно промокала их платочком.

Фрэнсис сделала знак официанту и настояла на том, чтобы оплатить поданный счет. Копии письма Майлза и ордера на обыск она засунула в свою и так уже битком набитую сумку. Умник рассчитывал выманить у Белл информацию, пусть и не для протокола, неофициальную. Фрэнсис решила покамест придержать эту информацию для себя.

Пробки на обратном пути из города были чудовищными. Машины еле двигались, а чаще стояли вплотную, бампер к бамперу, по всей федеральной дороге к аэропорту Кеннеди и далее через Триборо-Бридж. Только после четырех дня Фрэнсис пробилась на трассу Монтаук. Она направлялась прямо домой, не желая возвращаться в офис, где могла подвергнуться дружескому, но изматывающему душу допросу при встрече с Умником. Если ее продолжительное отсутствие на работе будет замечено, ничего страшного. Малкольм ведь во всеуслышание объявил на пресс-конференции, что ей требуется время, чтобы оплакать потерю мачехи.

Автоответчик замигал при нажатии кнопки и выдал несколько посланий. Первое было от Гейл Дэвис, полученное в два часа с минутами: «У меня есть информация, которую вы затребовали». После этого суперкраткого сообщения Гейл явно демонстративно отключилась.

Затем раздался голос Малкольма Морриса, такой громкий, режущий слух и близкий, будто прокурор находился здесь, рядом в комнате. Фрэнсис даже попятилась от аппарата. «Фанни, это я, твой босс. Вспомни, что я твой босс. Я не хочу, чтобы ты вмешивалась в это расследование. Когсуэлл ведет его и будет вести дальше. Перезвони мне».

Третьим позвонил Сэм.

«Мисс Фанни! Собак я покормил. В холодильнике порция жаркого из индейки. Я подумал, что вряд ли такой занятой человек успеет что-то купить и приготовить и в результате останется без ужина. Я взял на себя смелость выбросить из холодильника древнее молоко в пакетах. Звони, если что-нибудь понадобится. Я всегда на месте».

Невольно улыбка засветилась на лице Фрэнсис, когда она обнаружила в холодильнике кварту свежего молока, корзиночку садовой земляники и пластиковый контейнер с вкусно пахнущей стряпней Сэма. Фрэнсис включила чайник и в ожидании, когда вода закипит, принялась разбирать скопившуюся за последние дни корреспонденцию, сложенную на кухонном столе. Каталоги, счета, приглашения на банкеты, где собирались средства на благотворительность и предвыборные кампании кандидатов от демократов и республиканцев. Почему-то ее имя включалось в оба списка. В один – автоматически, как служащую ведомства районного прокурора-республиканца. Во второй… Вероятно, ее мать ненароком вписала ее, на всякий случай.

Политика нагоняла на нее тоску. Цену произносимым в речах словам она знала давно. Ей хотелось чего-то нового.

Образ жизни, который они вели совместно в Пьетро в арендуемой квартирке с одной спальней в шумном центре Нью-Йорка, настолько отличался от тихого существования в Ориент-Пойнт среди обширных полей и удаленных друг от друга скромных коттеджей, что это казалось пребыванием совсем в иной галактике. Фрэнсис постепенно стряхивала с себя, как ненужную шелуху, воспоминания о нервном ритме Манхэттена. Год за годом она все больше сроднялась с тишиной, с местом, где ребятишки могли безбоязненно гонять на велосипедах по улицам, сопровождаемые лишь лаем собак за изгородями. Никто здесь особо не интересовался статусом и доходом соседа, и Фрэнсис надеялась, что она уже принята в это молчаливое сообщество, стала тут своей.

И все же иногда она скучала по извечной нервотрепке Манхэттена. Они с Пьетро частенько проводили вечера в ближайших ресторанах, наблюдая сквозь окна движущуюся нескончаемыми потоками толпу прохожих на Коламбус-авеню. Влюбленные парочки, парочки уже с детскими колясками, парочки обнимающихся геев и лесбиянок. Все расы и все континенты были представлены здесь и шествовали будто на параде.

Убеждения Пьетро и ее слабо оформленная идеология, сталкиваясь в оживленных спорах, высекали искры, из которых потом вспыхнул костер взаимного сексуального влечения. Попыхивая сигаретой «Кэмел» без фильтра, сгорающей почти мгновенно, Пьетро твердил, что Нью-Йорк – это адское месиво, котел, в котором вываривается вся индивидуальность, вся самобытность личности, и что мегаполис выдавит из себя всех, кто не достигнет уровня богатства, обеспечивающего достойную жизнь в этих ущельях среди небоскребов. Красное сухое вино, подаваемое им на столик, не могло утолить жажду, вызываемую максимализмом обоих спорящих. Только потом, в постели, после взрыва страстей, они находили удовлетворение.

Для нежной и женственной натуры Фрэнсис, – как неожиданно она это для себя выяснила, – нужна была не бурная интеллектуальная жизнь в Нью-Йорке, а молчаливые ласки близкого мужчины, когда он гладил ее волосы, расправляя спутавшиеся пряди, и целовал мочки ее ушей. Вот таких прикосновений, таких спокойных ласк ей очень не хватало сейчас.

Чайник вскипел и засвистел – и вернул ее из прошлого в сегодняшний день.

Фрэнсис вскрыла пачку растворимого какао, насыпала порошок в чашку и залила кипятком. Затем взялась за телефон и набрала номер Гейл Дэвис.

– Я не знаю, насколько это важно… – Гейл сразу же перешла в наступление и взяла на вооружение сугубо официальный тон, – но, получив такой запрос, я была несколько удивлена и встревожена.

– Прошу меня извинить… – заикнулась было Фрэнсис.

– Извиняться не надо. Я готова сделать все, чтобы поскорее раскрылось убийство Клио. Поэтому я и звоню… Могу предоставить кое-какие сведения.

– Большое спасибо. И какие же?

– Луиза Банкрофт. Вы ее знаете, не так ли? Ее родители состоят в нашем клубе со дня его основания. Она вышла замуж, и теперь они с мужем подали заявление о приеме в клуб. К тому же у них еще две маленькие дочки.

– Конечно, я ее знаю. Мы росли вместе. Она ровесница моей младшей сестры.

– Ее муж – Генри Льюис. Он кардиохирург и практикует в Манхэттене. Кажется, весьма талантливый. Но это все не так уж важно. Я позвонила лишь потому, что он – чернокожий.

– И он стал членом клуба? – спросила Фрэнсис.

– Нет.

– А что случилось?

– Луиза до замужества являлась членом клуба по младшей секции. По достижении двадцати пяти лет она имела возможность войти в клуб в качестве полноправного члена и приглашать своего супруга и дочерей в качестве гостей. Но они захотели вступить в клуб всем семейством.

– И что?

– Генри Льюису было отказано.

– И почему же?

– Дорогая Фрэнсис, – тут голос Гейл стал медоточивым, вернее, сверхсладким, как патока, – протоколы нашей комиссии секретны. Все, что я могу раскрыть, сугубо конфиденциально, не для следствия, а только между нами…

– Не обещаю сохранить информацию в тайне, если это будет существенно для расследования.

Гейл тяжко вздохнула:

– Надеюсь, что этот факт не играет особой роли… но голосование по кандидатуре Генри Льюиса вообще не состоялось.

– Но комиссия собиралась?

– Да. Как раз незадолго до Дня поминовения.

– Кто члены комиссии? – Фрэнсис тут же схватилась за блокнот и карандаш.

– Список достаточно длинный. Я бы предпочла не тратить наше общее время на диктовку, – заявила Гейл. – Он есть в справочнике клуба.

– А Клио там числилась?

– Клио Пратт выступала от имени своего супруга, мистера Ричарда Пратта.

– Она одобрила кандидатуру Льюиса? Наступила долгая пауза.

– Это очень важно, – настаивала Фрэнсис. Гейл издала нервный смешок.

– С этого момента мой рот на замке, – неудачно пошутила она.

– Она голосовала против?

– Я уже, к сожалению, проговорилась, что голосования не было.

– А что же было?

– Была угроза выкинуть «черный шар».

– Что это значит?

– Это значит, что Генри и Луиза повторно уже не смогли бы претендовать на членство в клубе. Я очень люблю Луизу, я давно с ней дружу, как и с ее родителями, и я поддержала решение смягчить ситуацию… спустить все на тормозах.

– Кто угрожал «черным шаром»?

– Мой лимит искренности исчерпан, Фрэнсис. Желаю удачи. Адрес Льюисов, чтобы вам не искать, – 1010 по Парк-авеню. – Гейл поторопилась положить трубку.

Остудив немного вожделенное какао и отпивая по маленькому глоточку, Фрэнсис мысленно удивлялась въедливой проницательности Умника. Волосок, оставленный чернокожим человеком поблизости от места преступления, лег в основу вполне реальной версии. Но насколько реальной?

Можно ли убить женщину, вставшую тебе поперек дороги при приеме в члены клуба, пусть даже такого престижного, как «Фейр-Лаун»?

– Куда, в какую идиотскую пропасть катится мир? – произнесла Фрэнсис вслух, и собаки встрепенулись.

Но тут опять раздался звонок. Фрэнсис взглянула на часы. Время уже близилось к полуночи. Она была настроена агрессивно.

– Как вы смеете беспокоить меня так поздно? – накинулась она на неизвестного, который решился нарушить ее покой. Она собиралась излить всю накопившуюся желчь на этого опрометчивого человека.

В своей ярости она не разобрала, кто это, и ухватила смысл речи звонившего только после второй или третьей фразы.

– …я также узнал, что ты пыталась связаться с моим юристом. Не думай, что я не догадался, какой след ты вынюхиваешь. У вас в прокуратуре хватает наглости устраивать грязные танцы там, где им совсем не место, и совать нос туда, куда не следует. Учтите, мисс помощник прокурора, мой юрист не обязан давать вам какие-либо показания и вообще разговаривать с вами. Надеюсь, ты хоть изучила на своем факультете элементарные законы…

Фрэнсис поняла, что это Майлз Адлер звонит ей из Мексики.

– Мы все обсудим утром. Сейчас я уже сплю. Пожалуйста, не нарушайте моих прав на уединение, иначе я обращусь в полицию, и там засекут ваш номер.

– Не строй из себя принцессу на горошине. Ты обычная прокурорская ищейка. Я люблю твоего отца, и только господь знает, сколько я сделал, чтобы обогатить его. Прости, Фэнни, что я так сразу накинулся на тебя. Все пятнадцать месяцев его болезни я только и занимался тем, что выкладывался изо всех сил, чтобы его отсутствие не сказалось на делах компании. Неужели ты думаешь, что я убил Клио? Если так, то ты полная дура.

Шумы, сопровождавшие разговор, и его заплетающийся язык ясно говорили о том, что звонок поступил из бара, где Майлз принял не одну порцию текилы.

Фрэнсис тоже перешла на «ты» с давним знакомым, тем более что тот был подвыпившим.

– А что ты делаешь в Мехико?

В ответ последовала новая вспышка грубости:

– Не твое дело! Убери свои лапы от меня и от моей жены!

Раздался треск, и связь оборвалась. Слово «мачеха», произнесенное словно проклятие, было последним, что услышала Фрэнсис.

В каком контексте Майлз упомянул ее мачеху? Фрэнсис силилась вспомнить, но не могла. Что-то вроде: «Мачеха твоя допрыгалась и поплатилась…» Весьма неприятный намек. И еще он сказал: «Сперва Клио, теперь ты. Что вас, женщин из семейства Пратт, так тянет копаться в моих делах?»