Слишком много подозреваемых

Среда, 8 июля

Стоя на веранде клубного здания и окидывая взглядом обширные пространства травяных кортов, Фрэнсис понимала, что ей не следовало появляться здесь. Как хорошая дочь, она должна находиться сейчас в доме отца, быть рядом с ним, выполнять любые его пожелания, подбадривать и успокаивать в минуты, предшествующие началу похоронной службы.

Однако она не в силах была видеть его, наблюдать за его замедленными движениями, словно у разлаженного автомата, за жалкими попытками скрыть страдание, похожее на предсмертную агонию, под белой, как гипс, бескровной маской наполовину скованного параличом лица. Кроме того, там была Блэр. Она не отходила от отца все последние сутки, и ее энтузиазм выручал Фрэнсис, избавляя ее от угрызений совести.

В эти летние утренние часы клуб «Фейр-Лаун» был отдан на откуп детям. Шли занятия в детской теннисной школе. Велосипеды самых разных расцветок, марок и размеров, вплоть до самых крошечных, сгрудились у крыльца, у подножия веранды или просто лежали брошенными на газоне. В прозрачном воздухе перелетали с корта на корт радостные выкрики, взвизги и взрывы смеха. Два десятка, а то и больше, мальчишек и девчонок носились по площадкам с ракетками, иногда превосходящими их самих по габаритам, отбивали и перекидывали мячи через сетку, наслаждаясь моментом, когда жизнь еще в начале цветения, еще только завязывается, как бутон. Когда-то Фрэнсис была такой же и так же бегала, возбужденная и счастливая, в окружении своих сверстников.

На крыльце и веранде было безлюдно. Большинство членов клуба, как и предполагалось, готовились к церемонии похорон Клио, до начала которой оставалось уже меньше часа. Друзья и знакомые покойной – а таковых было немало – сталкивались с некоторыми проблемами при выборе траурной одежды для похорон в разгар лета. Да и уложить волосы в подобающую строгую прическу и натянуть нейлоновые чулки в июльскую жару было нелегко.

Фрэнсис приложила немало стараний, чтобы выглядеть соответственно, но с горечью убедилась, что отсутствие практики и многолетнее пренебрежение к своему внешнему виду сказывается. Она несколько раз подводила глаза, пока в отчаянии не бросила это дело и не смыла с лица всю краску. Губная помада, обнаруженная на дне шкатулки с косметикой, пахла как-то странно. Она решила не рисковать и лишь слегка смазала сухие губы бесцветной помадой. Темно-синий с белым воротником жакет из плотной ткани и синяя юбка были единственным одеянием в ее гардеробе, в которое она могла бы облачиться по такому случаю и в такую жару.

У нее, правда, имелось настоящее траурное платье, строгое, простое, без какой-либо отделки, но «молния» на нем не сходилась, и оно стало ей узко в бедрах. Платье это выбирал ей Пьетро накануне похорон Джастина. С тех пор ей не приходилось надевать его, и оно так и пролежало годы в пакете в ожидании химчистки.

Ту ночь, когда стало известно о гибели Джастина, Фрэнсис провела в углу гостиной в квартире, которую она делила с Пьетро, молча, без движения, упершись подбородком в согнутые колени и безуспешно пытаясь подавить в себе любые чувства и воспоминания. Но как только она закрывала глаза, ей представлялся ее сводный брат, борющийся за жизнь в холодной воде. И никого нет рядом, и никто не видит, что он тонет…

Несмотря на разницу в возрасте и на то, что он был сыном Клио, Фрэнсис любила его и горько оплакивала его потерю. Конечно, она сознавала, что ее горе не идет ни в какое сравнение с тем, что переживает сейчас ее отец. Ей было невыносимо думать о той боли, которая обрушилась на Ричарда после вести о смерти его единственного сына. Пьетро предлагал ей поесть или хотя бы выпить рюмку спиртного, чтобы она очнулась и обрела силы, нужные и ей самой, и ее отцу. Потерпев неудачу в своих уговорах, он стал упрашивать Фрэнсис лечь в постель и забыться сном, но она пребывала в такой прострации восемнадцать часов, даже после того, как спина и все мышцы ее тела одеревенели.

Только на следующее утро ему удалось заставить Фрэнсис одеться, выйти на улицу и подыскать в ближайших магазинах что-нибудь подходящее для похорон.

«Ты должна хорошо выглядеть даже в такой ситуации, а не пугать всех своим видом», – сказал Пьетро и повел ее, словно ребенка, за руку в кафе, где было полно мальчиков и девочек в яркой одежде, которые громко разговаривали, смеялись, курили, распивали газировку и кофе и подначивали друг друга. Жизнь шла своим чередом, а Фрэнсис хотелось криком остановить это движение. Она до крови искусала свои губы, но смолчала.

На метро они добрались до универмага «Барнис», прошли через громадные двойные стеклянные двери и поднялись по витой лестнице в секцию женской одежды.

– Могу я вам помочь? – тут же подошла к ним с вопросом блондинка с ярко накрашенными губами. Неизменно приветливая улыбка сияла на ее лице.

– Да. – Пьетро кивнул. – Нам нужно черное платье для моей спутницы. Что-нибудь простое и строгое.

Продавщица сняла с вешалки платье без рукавов.

– Я хочу с рукавами, – сказала Фрэнсис.

– Вы выбираете наряд для какого-то особого случая?

– В общем, да… Для похорон, – почему-то смутился Пьетро.

– Похорон моего брата, – добавила Фрэнсис, ощутив неожиданное желание быть откровенной. – Он утонул.

– О, я так сожалею, – в свою очередь смутилась блондинка.

Она вместе с Пьетро отобрала несколько платьев, потом подвела Фрэнсис к примерочной и легонько втолкнула ее за занавеску, словно сомневалась, что покупательница самостоятельно решится туда зайти.

– Я подожду здесь, – сказал Пьетро.

Оставшись в одиночестве в роскошной, обитой бархатом и уставленной зеркалами примерочной, Фрэнсис как-то даже растерялась. Она пыталась раздеться, но «молнию» на брюках заело, шнурки на туфлях не развязывались, пальцы ее не слушались. Из-за тщетности своих усилий ее охватило отчаяние. Она уселась на устланный ковром пол и заплакала.

– С вами все в порядке? – обеспокоилась снаружи за занавеской девушка.

– Нет, – выдавила Фрэнсис сквозь рыдания.

Последовала недолгая пауза, и в примерочной появился Пьетро. Он поднял Фрэнсис с пола, сжал в крепких объятиях и принялся ее целовать. Он ничего не произнес, ни слов утешения, ни того, что время вылечивает боль от любой потери. Она оценила его деликатность, понимание ее состояния в тот момент. Она знала, что он готов был хоть сутки напролет простоять так с ней в обнимку молча в этой примерочной кабине, среди черных платьев, в мягком обволакивающем свете, льющемся с потолка, где зеркала многократно отражали две почти неподвижные, слившиеся в одно целое фигуры мужчины и женщины. За много лет их пребывания вместе это был единственный раз, когда она не сомневалась в его любви к ней.

Прошло несколько минут, прежде чем она заговорила.

– Я не могу с этим справиться, – призналась она. – Выбери что-нибудь сам. Неважно что, мне все равно…

Пьетро скользнул взглядом по развешанным платьям, коснулся рукой одного, кивнул девушке, тут же, словно по наитию, всунувшей голову за занавеску, достал из кармана и протянул ей кредитную карточку.

Через десять лет Фрэнсис вторично столкнулась со смертью и похоронами в семье Пратт, ее семье. Темно-синее с белым одеяние, на два размера больше, чем то платье, было единственным, что из ее скудного гардероба подходило для траурной церемонии.

Фрэнсис глубоко вздохнула, и в ее легкие проник душистый воздух, в котором аромат травы смешивался с соленым запахом моря, принесенным западным ветерком, дующим с океана.

– Могу я чем-нибудь помочь вам? Фрэнсис оглянулась.

К ней подошел мускулистый загорелый блондин. На нем были белые шорты и белая рубашка-поло с зеленой полоской у горловины.

– Да, – кивнула Фрэнсис.

– Вы член клуба?

– Нет, но мой отец, Ричард Пратт, – да. Я Фрэнсис Пратт.

– Я очень сожалею по поводу кончины миссис Пратт. Он простоял несколько секунд в каком-то замешательстве, потом нагнулся и стал затягивать шнурки на своих теннисных туфлях. Когда он вновь выпрямился, Фрэнсис задала ему вопрос:

– Вы были здесь четвертого июля?

– Как и все, пожалуй. Я вел занятия с раннего утра.

– Вы преподаватель тенниса?

– Вернее сказать – тренер. – Он протянул руку, знакомясь. – Я – Пол.

Они обменялись рукопожатием.

– Вы тренировали Клио?

– Один на один – нет. Она, правда, посещала уроки для леди, где мы отрабатываем с ними отдельные приемы, но очень нерегулярно, от случая к случаю. Скорее это было для нее нечто вроде светского развлечения, предлогом для общения с приятельницами.

– Вы видели ее здесь в прошлую субботу?

– Мельком… на крыльце, но не могу утверждать с уверенностью. Тут было полно народа, как обычно в выходные. Плюс еще те, кто приехал поглазеть на турнир. Как только я начал занятия, мне некогда стало разглядывать публику. Конечно, когда объявили, что ее нашли мертвой, вся наша деятельность прекратилась.

– Я так поняла, что она в тот день сыграла партию раньше, чем вы появились на корте?

Пол пожал плечами и промолчал.

– Каким-то образом я могу выяснить, с кем она играла?

– Если она играла, то да. Мы держим это на заметке. Леди просто набирают очки в турнире, а мужчины… они выбывают. Но если заплатить дополнительно, то можно играть хоть весь день, выбирая себе соперников. У леди то же самое. Один малый так разгорячился, что уплатил за полторы недели вперед за все игры, забыв, что ему и прочим некогда будет швырять мячики, а надо будет ехать в город и зарабатывать деньги на Уолл-стрит. Рабочая неделя – она для всех рабочая, кроме таких, как я, – мы отдыхаем на работе…

Ирония была прозрачна, и Фрэнсис сделала вид, что оценила ее. И снова перешла на серьезный тон.

– А какие-нибудь сложности возникают при распределении кортов, раз нарушается расписание?

– Компьютер быстро с этим справляется, дает нам распечатки, а мы вывешиваем их здесь на доске. – Пол подвел ее к стенду, сплошь увешанному листками с цифрами и фамилиями, наколотыми на изящные гвоздики.

– А сохранилось ли расписание за субботу?

– А почему бы и нет? Если полистать, то можно добраться и до субботы. Мы убираем пачки объявлений, как только они уж очень распухнут. Не то что нам лень, а просто мы физически очень устаем и экономим энергию.

Тренер опять иронически усмехнулся и занялся снятием пачек листков со стенда. Он перелистал несколько, выискивая расписание за субботу, и, дойдя до четвертого объявления сверху, обрадованно попросил Фрэнсис подойти поближе.

– Вот, смотрите. Девять утра. Парная игра. Пратт – Хелмут. Карвер – Уинтерс.

– Беверли Уинтерс?

– А кто еще? Конечно, она. Энн Хелмут, Сьюзен Кар-вер и Бев Уинтерс.

Фрэнсис чуть ли не навалилась на него, вглядываясь в запись. И тут же он сменил страничку.

«Льюис и гость», – углядела она, и опять засекла время: «9 часов утра».

– А это кто?

– Льюис? Должно быть, Луиза Банкрофт Льюис. Кажется, она после замужества стала Льюис.

– А вы уверены, что это именно Луиза?

– Ну да. Другие Льюисы – это Моника и Реджинальд, но они уже давно не играют. Из них лишь песок сыплется на травку. Приходят, тянут коктейли, смотрят, как другие перекидываются мячиками. Половина членов клуба как раз такие. Мы их зовем «наше золотое прошлое».

– Вы можете мне сказать, кто был гостем Луизы в субботу?

– Потребуется некоторое время и усилия, – улыбнулся Пол и пригласил собеседницу пройти в вестибюль. Там на столике у входа лежала солидная регистрационная книга, переплетенная в кожу темно-зеленого цвета. Он сверился с записями. – Вот, конечно. Все отмечено. Миссис Аурелия Уотсон…

Все в той же позе, но теперь уже в одиночестве, Фрэнсис стояла на веранде, хотя время и место были другими. Теперь ее взгляд скользил не по оживленным теннисным кортам, а по обширному участку перед отцовским домом с бассейном, цветником и традиционной лужайкой. Здесь, в Саутгемптоне, сама эта земля уже стоила целое состояние. За спиной Фрэнсис происходило действо, от участия в котором она уклонилась. Из открытых настежь окон доносилось звяканье расставленной посуды и слышны голоса Лили и Блэр, отдающих распоряжения на кухне.

– Начнем с холодных закусок – цыплята и рыба в желе. Мы ожидаем не менее двухсот человек, и почти сто из них останутся на ленч. Позор, если кому-то из них не хватит прибора или достанется последний кусок с блюда. Проверьте запас салфеток и зубочисток.

Обе они были предельно воодушевлены. Поминки – извечный ритуал, сопутствующий похоронам. Близким людям покойного это дает возможность растворить в хлопотах и суете свою боль от потери, а кому-то и проявить свои командирские способности.

Глядя на лужайку, Фрэнсис вернулась в свое детство, и призраки прошлого почти зримо витали над нагретым солнцем ровным газоном. Здесь было поле ее игр, поле битвы за справедливость, которую она вела с ранних лет, догоняя младшую сестричку, изображавшую убегающего преступника, и, изловив, предавала ее «суду», а потом просила «высокий суд» о снисхождении. Еще они играли в войну, в поиски запрятанного флага, и тогда отец принимал в этом участие. Он, конечно, был быстрее дочек, но старался, чтобы они этого не заметили и игра не потеряла бы для них интереса.

Фрэнсис вспомнилось давнее Рождество, когда ей было всего десять. К тому времени их праздничное расписание было обговорено и строго соблюдалось. Канун Рождества и утро они проводили с матерью на Манхэттене, затем шофер отцовского лимузина отвозил девочек на сутки в Саутгемптон для общения с отцом. Такой странный обычай, огорчавший маленьких сестер, объяснялся взрослыми как желание устроить для них двойной праздник, дважды отметить Рождество. «Ведь два больше, чем одно», – говорила Аурелия, и Ричард точь-в-точь повторял ее слова.

«Свои подарки ищите вне дома», – сказал тогда отец, и Фрэнсис с Блэр надели теплые парки поверх своих праздничных нарядов и отправились на лужайку, на промерзлую, пожухлую траву в красненьких лакированных туфельках. Искать подарки Ричард пошел с ними, и Фрэнсис помнила тепло его большой руки, сжимавшей ее детскую ручку, и как она семенила ножками, почти бежала, чтобы не замедлить его широкий мужской шаг. По пути отец говорил о том, как он любит рождественские праздники и как рад, что они проводят их вместе, но потом, повзрослев, она поняла, что этот разговор был затеян лишь с целью оттянуть на какое-то время представление подарка. В тот раз это был тщательно скрытый под опавшими кленовыми листьями складной батут – мечта всех девочек того возраста.

«Счастливого Рождества!»

Отец мгновенно собрал батут, поднял Блэр на руки и перекинул через алюминиевое ограждение на упругую сетку. Фрэнсис без его помощи забралась туда же, и началось восхитительное движение вверх и падение вниз, и снова полет… Волосы девочек растрепались, как у маленьких ведьм, но от этого было только веселее. А глаза Ричарда светились счастьем.

– А мы все ждем, когда ты объявишься. Путешествие Фрэнсис в прошлое было резко оборвано фразой, произнесенной Джейком. Видения были столь живы в ее глазах, что ей понадобилось поморгать пару секунд, чтобы вернуться в настоящее и рассмотреть, кто к ней обратился так бесцеремонно. С последней их встречи Джейк кто-то изменился. Он явно похудел, и костюм отличного покроя теперь на нем слегка обвис.

– Ты уже приехал? Когда?

– Утром. А что?

– Да нет, так просто. Я огорчилась, услышав, что тебе не удалось разделить с нами наше семейное горе с первого момента.

Джейк почесал макушку, как бы надеясь, что оттуда поступит приемлемый ответ.

– Так получилось. Я был занят.

– На праздники?

– Тот, кто работает на себя, а не на правительство, не знает выходных. Иначе мы бы умерли с голода.

– И ты в эти дни зарабатывал себе на жизнь?

– Как ты догадалась? Разумеется. Посмотри, Фрэнсис! – почти обрадовано воскликнул он. – Кажется, Блэр и Лили усаживают твоего папашу в лимузин. Пора трогаться.

Фрэнсис, Блэр, Джейк, Ричард и медсестра хранили молчание все время, пока шофер медленно вез их в черном лимузине по шоссе, протянувшемуся вдоль побережья. Когда они обогнули обширную территорию теннисного клуба с опустевшими к этому часу кортами, Фрэнсис увидела впереди небольшую церковь из побуревшего от времени и морского воздуха кирпича.

По соседству с церковью высилось здание корпорации купальщиков, и на устремленной к небу мачте трепетал ее флаг. Там шла своя обычная жизнь независимо от того, что происходило поблизости, всего лишь в двадцати ярдах. Босоногие детишки с раскрасневшимися от хлорированной воды бассейна глазами скопились на террасе и на ступенях здания. Их родители и прочая публика терпеливо ждали, когда полиция пропустит поближе их машины.

Некоторые из самых близких друзей Ричарда и Клио образовали две цепочки от улицы до входа в храм, ограждая семью покойной от соприкосновения с толпой. Фрэнсис узнала некоторых в этом ряду скорбящих. Джек Ван Фюрст, скрестивший руки на груди и с опущенной головой. Малкольм Моррис, полный энергии и больше занятый тем, чтобы оттолкнуть тех, кто напирал сзади, чем выражением скорби. Ее мать, Аурелия, явилась на похороны в строгом черном одеянии, даже в черной шляпке с ниспадающей вуалью. Рядом с секретаршей Белл стояла Пенни Адлер и нервно теребила в руках сумочку. У бедной Пенни катились по лицу редкие, круглые, как фальшивый жемчуг, слезы, а подбородок заметно дрожал.

Лили вкатила на дорожку инвалидное кресло с Ричардом. За ней следовали Блэр и обнимающий ее за стройный стан Джейк. Фрэнсис замыкала эту скромную процессию в одиночестве. Она ощущала, что глаза любопытствующей толпы излучают некую материальную силу, которая проникает под одежду, сквозь кожу, раздражает нервы.

Лили ловко и быстро доставила кресло с Ричардом на положенное место в храме, встретившем их прохладным сумраком и тихой органной музыкой.

Атмосфера пропиталась запахом бесчисленных венков, букетов и цветов, свежесрезанных, но уже начинающих увядать. Обилие этого растительного жертвоприношения поразило Фрэнсис. Тому причиной был открытый кошелек Ричарда и щедрость друзей-соседей, ясно осознающих, что кому-то вскоре предстоит лежать здесь в гробу, что все мы смертны и проводы должны соответствовать обычаям. Самый главный интерес – хоть это было кощунственно – для Фрэнсис представлял вопрос, присутствует ли убийца на траурной церемонии.

Трудно было представить, что среди этих добропорядочных, распевающих религиозный гимн граждан есть тот, кто отправил – хладнокровно и расчетливо – Клио на тот свет. Как любому профессионалу, ей нужны были мотивы – у некоторых их было достаточно, но – опять же как профессионалу – ей казалось, что у этих подозреваемых, говоря на жаргоне, «кишка тонка», чтобы убить.

Перед ее внутренним взором развернулись, как в калейдоскопе, обрывки картинок. Как шло следствие? Что делала полиция? Проверяла бумажные стаканчики и опрашивала массу людей, тех, кто в ту субботу решил отдохнуть на кортах, лужайках и в прохладном здании «Фейр-Лаун», тех, кто имел туда доступ.

Почему у нее, у Фрэнсис, возникла уверенность, что следствие пошло по неправильному пути? У нее не было опыта расследования уголовных преступлений, тем более убийств, и ее родственная связь с покойной лишь создавала препятствия. Но однажды сказанные Умником слова: «Если кого-то не было на месте преступления, то интересно выяснить, почему его там не было?» – всплыли в ее памяти, и теперь эти мысли уже не отпускали ее с начала похоронной службы.

После окончания службы все покинули церковь, предоставляя Ричарду возможность в одиночестве проститься с покойной. Они столпились на газоне по обе стороны церковного крыльца, но, однако, ожидание слишком затянулось. Фрэнсис забеспокоилась и готова уже была вернуться за отцом, но голос, раздавшийся за спиной, буквально пригвоздил ее к месту.

– Фанни…

Он произносил ее имя со столь заметным акцентом, что не узнать его было невозможно. Она обернулась и тут же отдала себя в объятия его рук – так давно забытые теплые объятия.

– Фанни, не могу выразить, как мне сегодня грустно. Я глубоко сочувствую твоему горю, – тихо произнес он ей на ухо и добавил, осторожно разжимая объятия: – А больше всего я переживаю за твоего отца.

Пьетро выглядел таким же элегантным красавцем, как и при их последней встрече. Он был одет безукоризненно строго, в соответствии с ситуацией, а черный галстук на нем показался Фрэнсис знакомым – она сама купила ему этот галстук в памятный день накануне предыдущих похорон в семье Пратт.

– Спасибо, что ты пришел, – произнесла она и, не зная, что сказать еще, добавила: – Ты не видел маму? Она где-то здесь, в толпе… Она была бы рада повидаться с тобой.

– Мы уже разговаривали с ней до начала службы. Кстати, выглядит она превосходно.

– За исключением этой жуткой траурной шляпы, – улыбнулась Фрэнсис, и Пьетро улыбнулся ей в ответ.

– Она молодец, любит театр. Она и актриса, и режиссер в одном лице.

– А ты ее верный поклонник. – Фрэнсис, несмотря на все обстоятельства, ощутила укол ревности и постаралась убедить себя, что это смешно.

Толпа на лужайке постепенно редела, и они с Пьетро скоро оказались в одиночестве. Его руки вновь сомкнулись кольцом вокруг ее плеч.

– Ты тоже выглядишь отлично, – сказал Пьетро.

– Хоть ты и лжешь, но слышать мне это приятно, – откликнулась Фрэнсис с напускным кокетством.

Она скрестила руки на груди, как бы обороняясь от его изучающего взгляда. Как она выглядит в глазах мужчины, который когда-то любил и ласкал ее? Тридцативосьмилетней, набравшей лишний вес матроной с огрубевшими чертами лица, облаченной в соответствии с церемонией в траурный, но все же нелепый наряд?

Однажды, в момент откровения – а таких в их совместной жизни было не так и много, – он сказал ей, что она весьма привлекательна, но ее никак нельзя назвать красивой и даже хорошенькой. Потом, почувствовав, что оскорбил ее этим признанием, Пьетро много раз изворачивался, твердил, что в ней есть какая-то изюминка, но все равно его признание упало тяжелым камнем на ее сердце.

– Как дела у тебя на службе? – поинтересовался он.

– Как всегда. Много чего разного. Но убийство Клио, конечно, на первом месте.

– А что в личной жизни?

Почему он задает именно те вопросы, на которые ей не хочется отвечать?

Фрэнсис с трудом поборола желание признаться, что иногда тоскует по нему, что ей одиноко, что жизнь ее утекает бессмысленно, неизвестно куда… Но похороны ее мачехи – это не то место и не та обстановка, чтобы затевать подобный разговор.

– Жизнь течет. И сравнительно неплохо, – произнесла она бодро, сопроводив это заявление нервным смешком. – А как у тебя?

– Мы с Эммануэлой ждем второго ребенка. На этот раз мальчика. – В его глазах мелькнула искорка. – Кристине уже почти три. Правда, она не так уж горит желанием заиметь братишку.

– Поздравляю, – сухо сказала Фрэнсис.

Пьетро времени зря не теряет. Счастливый брак и уже двое детишек.

– Мы скоро уезжаем. Возвращаемся в Италию. «Сити-Банк» наконец-то принял решение отослать меня на родину. Буду тянуть лямку в Милане. Мы еще не подыскали квартиру, но я сообщу тебе адрес, как только мы там осядем. Ты обязательно должна нас навестить, посмотреть на наших малышей. Я убежден, что вы с Эммануэлой найдете общий язык. Она отличная девчонка.

– Тебе было бы лучше встретить ее до меня. Он улыбнулся:

– Знаешь… она тоже так сказала… слово в слово. Прости, что я не буду присутствовать на поминках. Дела ждут меня в городе. – Он опустил ладони на ее плечи и слегка прижался губами к ее щеке.

Фрэнсис не пошевелилась, словно окаменела.

– Береги себя, – сказал Пьетро на прощание и, спустившись с крыльца на лужайку, будто растаял в ярком солнечном свете.

– Как благородно с его стороны, что он пришел. Пойдем, Фанни. Папа хочет видеть нас, – раздался за спиной голос Блэр.

Младшая сестра обняла Фрэнсис сзади, развернула к себе. Фрэнсис опустила голову, пряча от Блэр выступившие на глазах слезы.

Стоя в толпе друзей и знакомых Клио, заполнивших отцовский дом после похоронной церемонии, выслушивая похвалы в адрес покойной мачехи, воспоминания о каких-то ярких эпизодах в ее биографии и бесконечные соболезнования, Фрэнсис испытывала мучительное чувство неловкости, не находя нужных слов, чтобы отвечать и как-то поддерживать разговор.

В конце концов она занялась тем, что стала выискивать взглядом, кого среди присутствующих нет, словно отсутствие человека на похоронах жертвы преступления могло бросить на него тень подозрения. Как будто он и есть убийца.

Она не увидела Генри и Луизы, хотя родители Луизы мелькали в толпе. Не явился и Майлз Адлер. Он еще находился в Мексике, как объяснила Пенни, и просил извиниться за него и передать свое искреннее сочувствие Ричарду Пратту и его дочерям.

Блэр шепнула на ухо сестре, что не видно Беверли Уинтерс, а вот ее дочка Дейдра прислала невероятно экстравагантный букет.

Когда Фрэнсис переместилась к временному бару, устроенному на застекленной веранде, ей попалась на глаза знакомая личность. Сэм не присутствовал на панихиде в церкви, а здесь облюбовал себе укромное местечко в углу с кружкой пива в руке. Он выглядел непривычно в белой рубашке с галстуком и синем блейзере, но строгий костюм шел ему. Пока она пробиралась к нему, его добрый приветливый взгляд не отпускал ее.

– Что ты делаешь здесь в полном одиночестве?

– Ну… – Он слегка смутился. – Я решил не толкаться среди всей этой публики, разыскивая тебя. Все равно я никого здесь не знаю. И с Клио никогда не встречался, так что мне нечего о ней сказать. Поэтому я подумал, что имеет смысл просто подождать, пока судьба не выкинет тебя на этот тихий бережок. Здесь совсем неплохо, да и пиво отличное. Таков уж миляга Сэм, умеющий извлечь для себя хоть небольшую пользу из любой ситуации.

Она улыбнулась:

– Я не ожидала, что ты придешь.

– А почему бы нет? Для чего же тогда друзья?

Фрэнсис на какой-то краткий момент пожелала, чтобы он произнес совсем другие слова, более проникновенные, может быть. Но все равно, он излучал такое искреннее тепло, такой уют и покой.

– Мне бы хотелось попросить тебя… – Она запнулась, чувствуя, что краснеет от собственной прямоты и навязчивости. – Отвези меня обратно домой. И побудь там со мной. Ты согласен?

– Никаких проблем, – невозмутимо ответил он. Недавняя сцена, когда Пьетро, повернувшись спиной, уходил от нее по солнечной лужайке к своей машине, живо всплыла в ее памяти и тут же сменилась воспоминанием об их разрыве, состоявшемся семью годами ранее.

Она сама объявила ему, что желает расторгнуть помолвку. Последний совместный ленч в ресторане и несколько произнесенных там фраз лишь утвердили ее в этом решении. У выхода Пьетро торопливо и небрежно, скорее машинально, приложился губами к ее щеке и стал удаляться по аллее в глубь Центрального парка. Тогда она вовсе не намеревалась остаться на всю жизнь в одиночестве, но так оно случилось.

И теперь Фрэнсис подумывала, что Сэм может оказаться тем мужчиной, кому она не побоится доверить себя, отдать свою противоречивую, странную, жесткую и одновременно чувствительную натуру в его крепкие руки, под его руководство. Может быть, он нежно погладит ее волосы, прижмет к своей груди заплутавшуюся в дебрях собственных неоформленных желаний взрослую девочку, нашепчет ей на ухо красивую сказку о двух одиноких душах, живущих по соседству и наконец нашедших друг друга.

Или он хотя бы начнет рассказывать о том, как провел день, а она будет слушать его спокойный убаюкивающий голос и радоваться тому, что с ней рядом мужчина.

– А ты хочешь уехать прямо сейчас? – Заданный им вопрос нарушил ее грезы.

Она печально вздохнула:

– Боюсь, что это тот самый прием, на котором мне надо пробыть до конца.

– А мне показалось, что ты не хочешь пропустить сегодняшнее бинго.

– Ты правильно подумал, но вряд ли я туда попаду. А ты езжай. И выигрывай за нас двоих.

– Это не так уж интересно в твое отсутствие. Фрэнсис выдавила усмешку:

– Мне приятно было это услышать.

– Ты позвонишь мне, если что-то понадобится? – спросил Сэм.

– Обязательно.

Он положил ее руку к себе на широкую ладонь и сверху накрыл другой ладонью.

– Спасибо, Сэм, – прошептала она.

– Кстати, на тот случай, если кто-то тебе этого еще не говорил, то я скажу… Ты выглядишь сегодня просто ошеломительно… просто потрясающе.

Фрэнсис рассмеялась.

– Я на полном серьезе. Без шуток! – И Сэм направился к дверям.

Когда масса гостей начала редеть, а для более интимного круга выставили блюда с закусками, Фрэнсис проскользнула по черной лестнице в свою прежнюю спальню. В комнате было все аккуратно прибрано, но в обстановке ничего не переменилось – две железные, окрашенные белой краской кровати с полированными шариками на спинках, покрывала в бледно-розовых цветах, разрисованный такими же цветочками шкаф, два небольших кресла в чехлах из зеленой ткани. В шкафу, в комоде, в ящики которого Фрэнсис заглянула и где хранилось раньше ее и Блэр белье, теперь было пусто, но сохранился стойкий запах лаванды.

Фрэнсис подвинула одно из кресел к окну, выходящему на парадный вход и подъездную дорожку, и стала наблюдать за извивающейся, как гигантская змея, вереницей дорогих машин, притормаживающих у крыльца и вновь продолжающих бесшумное, мягкое движение. Она видела, как уехала ее мать, до этого о чем-то оживленно беседовавшая с прокурором Моррисом. Ее черная шляпка колыхалась и подрагивала, словно шар на воде, когда она в разговоре склонялась к его плечу или, опираясь на его руку, неуверенно ковыляла на непривычных для нее слишком высоких каблуках по гравию у подножия крыльца.

Фрэнсис продолжила путешествие по дому и зашла в спальню, которую отец раньше делил с Клио и где Клио проводила ночи одна последние пятнадцать месяцев своей жизни. Громадная деревянная кровать с резными спинками, темно-вишневый восточный ковер на полу, мраморный камин, чей обширный зев был заполнен букетами сухих ароматных растений, – это все были атрибуты роскоши, которые не могли не производить впечатление.

По обе стороны кровати располагались два круглых столика с золотой каймой по краям и виньетками из настоящих золотых нитей с изображением пастушки и пастушка в средневековых французских одеяниях. Две фотографии в золотых рамках занимали место на столиках – справа Клио в подвенечном платье, слева Ричард в парадном смокинге. После ухода Клио из жизни Ричард вряд ли заглянет сюда на своем инвалидном кресле, и комната станет подобием музейного зала, наглухо закрытого для посетителей. Так подумалось Фрэнсис.

Она обнаружила то, что искала, в отделанной мрамором, прилегающей к спальне ванной комнате. Оранжевый пластиковый флакон с этикеткой «Нардил», что является аптечным названием фенилзина, и прикрепленным к нему рецептом, выданным на имя Клио, и указанной в рецепте дозой – 15 миллиграмм по три раза в день. Флакон стоял на нижней полке аптечки среди других лекарств. Рецепт был выписан доктором Прескоттом на аптеку при Колумбийском пресвитерианском госпитале – угол 168-й улицы и Бродвея. Никаких следов, ведущих к какой-либо аптеке Саутгемптона, естественно, не оказалось.

Фрэнсис возвратилась в роскошную спальню и принялась выдвигать ящики антикварного бюро. В одном хранилась почтовая бумага с монограммой, марки и ножичек для вскрытия конвертов. В другом – различные пригласительные билеты и старые письма с приглашениями, вырезка из журнала «Город и деревня», посвященная какому-то местечку во Франции близ Парижа, и настольный календарь в кожаном переплете.

Фрэнсис пробежала глазами несколько страниц, заполненных записями о предстоящих вечеринках, благотворительных акциях, встречах, напоминаниях о предстоящих покупках подарков или посылке поздравлений. Каждая среда была отмечена: 15.00 – Ф.П., каждая пятница: 10.00 – Р.Ц. – условные обозначения, понятные только самой Клио.

Очевидно, Блэр не додумалась вручить этот календарь Умнику в понедельник заодно с деловыми бумагами, а скорее всего, просто не обнаружила его сама.

Фрэнсис положила ежедневник на место и задвинула ящик. Присев на кровать и откинувшись на одну из пышных подушек с невольным и трудно объяснимым желанием примять покрывало и нарушить тем самым царящий в комнате идеальный, но безжизненный порядок, она набрала на мобильнике, лежащем на столике, информационную службу и получила домашний номер Генри Льюиса. Ей ответил женский голос.

– Луиза? Это говорит Фрэнсис Пратт. Не уверена, помнишь ли ты меня? Ведь с тех пор столько воды утекло…

– Да, помню. – Тон был явно не дружеским.

– Не могли бы мы встретиться с тобой и твоим супругом и поговорить о моей мачехе?

– Даже не знаю, что мы можем тебе рассказать.

– Послушай, я в курсе того, что произошло в связи с вашим обращением в «Фейр-Лаун» о приеме в члены клуба. Должно быть, вы очень сердиты на моего отца.

– Я – да, – откровенно призналась Луиза. – Я бы хотела найти какие-то оправдания его расовой нетерпимости, но не могу. Я не ощущаю никакого сочувствия к нему по поводу постигшей его потери… Ни я, ни мой супруг.

– Но я все-таки была бы очень благодарна вам, если бы вы согласились встретиться. Это был бы великодушный шаг с вашей стороны.

– Неужели? – Луиза с трудом придерживалась даже элементарной вежливости.

– Я займу у вас буквально пару минут.

Фрэнсис услышала какие-то невнятные возгласы в трубке, которую Луиза, видимо, зажала ладонью. Потом звук вернулся вновь к прежней четкости.

– Разве не сегодня похороны твоей мачехи?

– Поэтому я и нахожусь в Саутгемптоне.

– Когда ты хочешь встретиться?

– Хорошо было бы не откладывать. Через час вас устроит?

– Пожалуй. Мы живем на Джин-лейн, по правой стороне, примерно в миле от Бич-Клаб. Там указатель с фамилией Льюис.

К моменту, когда Фрэнсис спустилась вниз, просторная гостиная почти опустела. В дверях Блэр прощалась с Пенни Адлер. Она благодарила ее за приезд на траурную церемонию и приглашала навестить в ближайшее время галерею Девлинов.

– Мы теперь расширяемся, обретаем простор благодаря папиной поддержке. К октябрю откроем новый зал. Потрясающее помещение для выставки работ скульптора, с которым мы только что подписали договор. Ты обязательно должна их посмотреть, – настаивала Блэр.

«Благодаря папиной поддержке…» – Фрэнсис вспомнила финансовые расчеты и архитектурные планы, обнаруженные ею в машине сестры. «Когда же отец успел включиться в этот проект?»

– Мне срочно надо вернуться в город, – бросил на ходу Джейк Девлин, минуя Фрэнсис. Он был весь потный, несмотря на то, что снял пиджак, ослабил узел галстука и закатал рукава рубашки. – Хотел бы задержаться, но дела не позволяют. Душно невыносимо, – оправдался он, запечатлев на щеке Фрэнсис традиционный родственный поцелуй.

– А когда вернешься? – поинтересовалась Фрэнсис.

– Утром в субботу.

– Понятно. Дела закрутились, раз потекли денежные ручьи. Должно быть, это очень возбуждает.

Стрела, пущенная ею, попала в цель. Джейк остановился как вкопанный, уставившись взглядом в пол, и произнес, словно бы извиняясь:

– Хотелось бы, чтобы это была моя заслуга, но так вышло. Я благодарен твоему отцу…

– Это я уже слышала.

Глаза у Джейка были усталые, но все-таки в них промелькнула искорка любопытства, когда он поднял на Фрэнсис взгляд.

– Ты многое знаешь, наверное, но не думай, что мы приходили к нему за подаянием. Он проявил свойственную ему щедрость. Как и всегда.

«Как всегда, – подумала Фрэнсис, – или только сейчас, в экстренном случае? Не спросить ли у Джейка, когда именно, с какого момента стали заливать убыточную, пересохшую трясину их галереи свежие финансовые потоки?»

Но атмосфера в доме в день похорон хозяйки не располагала к разговорам на подобные темы. Их можно отложить на потом.

– Значит, в этот уик-энд мы наверняка увидимся, – заключила она бодро.

– Непременно. Мы с Блэр будем рассчитывать на то, что ты нас навестишь. – Особой радости при этих словах в его тоне не ощущалось.

Предоставив сестре почетную, но обременительную обязанность вежливо выпроваживать гостей, Фрэнсис прошлась по опустевшим комнатам и отыскала наконец отца. Он выкатил свое кресло на застекленную веранду, где приглашенные слуги заканчивали разбирать временный бар, и тупо, мертвенным взглядом, уставился в подступающий к лужайке сумрак.

– Как ты? – тихо спросила она.

– Не могу представить свою жизнь без нее, – произнес он на удивление внятно, и рот его при этом не кривился. – Я надеялся, что она будет хоронить меня…

Тут же появилась Блэр и уселась на полу, прильнув к ногам отца, прикрытым пледом. Она просунула руки под плед и стала массировать его ноги, помогая восстановить в них циркуляцию крови.

– Могу тебе сообщить, папочка, что больше двух сотен людей пришло проститься с Клио.

Ричард криво улыбнулся:

– Я благодарен вам, девочки, за ваши хлопоты. Вы очень постарались. Я даже не ожидал…

– Перестань, папа, – оборвала его Блэр. – Мы очень любим тебя. Я готова была сделать в сто раз больше… и впредь тоже…

Фрэнсис слушала сестру, наблюдала за ее массажными манипуляциями и удивлялась умению Блэр с легкостью приспосабливаться к любым обстоятельствам и облегчать этим жизнь другим. Вот и их отец – он поддается ей, понемногу расслабляется, впадает в вожделенную дрему.

– Фанни, – как бы между прочим обратилась Блэр к старшей сестре, – почему бы тебе не бросить к чертям собачьим свой «Приют пустынника», перестать жить как Робинзон и не поселиться здесь, с папой, в родительском доме?

Предложение было слишком неожиданным, и Фрэнсис удивилась, не ослышалась ли она.

– Подумай. В этом есть смысл. А как ты считаешь, папа?

– Я не знаю, не помешает ли папе присутствие двух собак вкупе со мною, – отшутилась Фрэнсис.

Ричард молчал.

– По-моему, это всем пойдет на пользу…

Мысль о Сэме вдруг мелькнула в голове Фрэнсис, о единственном мужчине, к которому тянулись ее тело и душа. И это было связано с ее уединенным домом в Ориент-Пойнт и двориком, уставленным нелепыми керосиновыми светильниками. Что-то свое, что-то особенное, далекое от особняков ценой в десятки миллионов.

Она резко встала.

– Куда ты? – Блэр сразу же обиделась.

– Извини, папа. – Игнорируя сестру, Фрэнсис обратилась к отцу: – У меня накопилось множество дел…

Избегая дальнейших вопросов и многословных прощаний, она быстро покинула дом и, нырнув в свою машину, отъехала.

До Джин-лейн она добралась за считанные минуты и сразу за указателем с фамилией Льюис увидела его самого, словно ожидающего ее появления, на крыльце своего дома. Генри быстро скрылся за дверями, а его место заняла вышедшая на крыльцо Луиза.

Десять лет минуло с тех пор, как они в последний раз играли в теннис в «Фейр-Лаун». Потом Фрэнсис уже не встречалась с Луизой, а вот Блэр продолжала с ней дружить и совместно бурно проводить время, о чем ходили сплетни, впрочем, наверняка сильно преувеличенные.

Когда же Луиза вышла замуж? О ее обручении и свадьбе Фрэнсис ничего не слышала, от сестры – самом громкоговорящем рупоре всех местных новостей – тоже никакой, как ни странно, информации не поступало.

Едва Фрэнсис взошла на крыльцо, из-за спины Луизы выскочили две девочки и прижались к матери. Их темная кожа резко контрастировала с белой тканью материнской юбки. Одетые в цветастые платьица, обе одинаково прелестные и трогательные своей беззащитностью, девчушки с тревогой уставились на гостью.

Луиза взмахом руки отправила их играть на лужайку, а затем таким же безмолвным жестом пригласила Фрэнсис войти.

В гостиной с видом на Атлантический океан Генри Льюис сидел в кресле, углубившись в чтение свежего номера медицинского журнала.

При появлении Фрэнсис он аккуратно положил его на столик рядом с кружкой охлажденного чая, встал, выпрямившись во весь свой немалый рост, и пожал руку Фрэнсис – спокойно и по-деловому.

– Вы из прокуратуры Суффолка? – спросил он.

– Да.

– Малкольм там заправляет, и, по-моему, успешно, – сказал Генри и тут же слегка поморщился, увидев, что Луиза и девочки не собираются оставить их наедине с Фрэнсис, а стоят в дверях.

Дочери, никак не отреагировав на мимику отца, занялись в углу гостиной своими куклами. Там был создан для них целый игрушечный мир с миниатюрной мебелью, где хозяйничали красавицы Барби с платиновыми волосами и их загорелые бойфренды.

– Как изменился облик Барби со времен моего детства! – сказала Фрэнсис ради того, чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу.

Никто не прореагировал на ее слова. После затянувшейся паузы Луиза произнесла:

– Я слышала, что ты работала в Нью-Йорке.

– Да, по окончании юридического факультета.

– А теперь здесь?

– Да, с девяносто второго года. И переселилась в Ориент-Пойнт.

– Почему?

– Захотелось перемен. – Фрэнсис вовсе не собиралась откровенничать перед этими людьми.

– И где тебе больше нравится? – спросила Луиза.

– Там, где более уединенно. И красивый пейзаж. Я имею в виду Ориент-Пойнт, где растут цветы и овощи, а не особняки, как в Саутгемптоне. И не так много машин на дорогах.

– В этом, конечно, большое преимущество. Даже здесь мы испытываем затруднения…

– Я не могу сказать, что очень сожалею по поводу безвременной кончины Клио, – внезапно вторгся в завязавшийся было пустой светский разговор глава семейства.

– Генри, прошу тебя… – Луиза выглядела испуганной.

– Меня удивляет, что мы вошли в двадцать первый век с такими тупыми мастодонтами, как она, сохранившими расовые предрассудки. Люди соглашаются распахнуть свою грудную клетку и доверяют дотронуться до своего сердца моим черным рукам, но брезгуют играть со мной в мячик. Это ли не парадокс?

Фрэнсис промолчала. Любой комментарий с ее стороны помешал бы развитию дальнейшей беседы.

– Я наивно размечтался, что мои девочки смогут, как и их мать, наравне с белокожими детьми махать ракетками на тех же кортах. Нет, они будут там чужими, как и их отец. Что ж, я сооружу для них свой собственный корт, и это будет расовая сегрегация наоборот. Кому это надо? Кому это выгодно? Неужто еще существуют подобные идиоты и лезут, как тараканы, из своих щелей?

Генри расхохотался, и Фрэнсис невольно тоже засмеялась. Напряжение спало.

– О чем ты хотела поговорить с нами? – спросила Луиза, протягивая Фрэнсис высокий прозрачный стакан с душистым ледяным чаем. Аромат и вкус редкого сладкого лимона, выращиваемого лишь в особых условиях и безумно дорогого, был восхитителен.

– Меня интересует, что произошло на заседании приемной комиссии.

– Мы не осведомлены о деталях. Расспросите лучше ее членов. Они все живут поблизости – рукой подать. В одном гнезде. – Генри усмехнулся.

– А все-таки что вы можете рассказать?

Генри и Луиза переглянулись, будто решая, кому заговорить первым. Начал Генри:

– Когда Луиза перешагнула рубеж в двадцать пять лет и ушла из-под кровли родительской членской карточки, она вступила в молодежную секцию клуба. В первые годы нашего брака мы и не думали о зачислении в клуб всей семьи. В редких случаях, когда я туда заглядывал, то был на правах гостя. Уж очень высокие членские взносы – я тогда зарабатывал гораздо меньше, чем сейчас, – признаюсь, отпугивали меня. Мы решили сэкономить.

Потом, в прошлом году, я приобрел этот дом. Наша старшая дочь занималась теннисом еще в городе и полюбила его. Младшая от нее не отстает, наступает на пятки. Луиза планирует проводить большую часть времени здесь, на Лонг-Айленде, чтобы не дышать вместе с дочерьми летним нью-йоркским смогом. Вот мы и подали заявление со всеми сопроводительными документами, вплоть до справки из министерства финансов об источниках моих доходов. Я считал, что прием в члены клуба будет простой формальностью. Но мне было отказано.

– По какой причине?

– Из-за переполненности кортов, баров и автостоянок. А если по правде, потому, что я черный. – Генри скорчил нарочито брезгливую гримасу. – Ведь это заметно, не правда ли? И цвет кожи моих дочерей не выдашь за чересчур сильный загар. Как я понял, Клио, используя решающий голос Ричарда Пратта, угрожала мне «черным шаром». Кто-то из членов комиссии из хитроумных политических выкладок решил спустить дело на тормозах, чтобы мне не было отказано раз и навсегда и я мог бы обратиться с заявлением повторно. Но я, конечно, этого делать не собираюсь.

– А вы уверены, что расовый фактор сыграл тут свою роль? – Фрэнсис притворилась более наивной, чем была на самом деле. Но только так можно было добиться полной ясности в этом вопросе.

– Не знаю, насколько вы разбираетесь в уставных документах «Фейр-Лаун», но мы с Луизой отвечали всем стандартам. Здесь пахнет огненным ку-клукс-клановским крестом и горелым мясом чернокожего.

Глядя на девочек, играющих с белокурыми Барби в углу гостиной, Фрэнсис не могла воспринять слова Генри так уж серьезно.

– А вы с Луизой были знакомы с Клио?

– Луиза да, а я встречал ее пару раз. Она заходила к нам на новоселье. И присутствовала с мужем на нашем бракосочетании, но там было человек пятьсот, не меньше. И, возможно, мало кто понимал, чья это свадьба. Публика в Саутгемптоне дохнет со скуки и падка на любые развлечения.

– У нас была пышная свадьба, – подтвердила Луиза, явно сглаживая ядовитый сарказм мужа. – Мои родители дружили с твоим отцом, ну и, естественно, с Клио. Папа всегда превозносил Ричарда как талантливейшего бизнесмена и переживал за его потери, включая последнюю.

– А как он отнесся к вашему казусу с угрозой «черного шара»?

– Я не осмелилась сообщить папе, что Клио была за это ответственна. Пусть лучше думает, что она нас от имени его давнего друга Ричарда поддерживала… Теперь, конечно, это не имеет никакого значения. И в «Фейр-Лаун» мы вторично не обратимся, хотя единственное препятствие в лице Клио больше не существует.

Луиза как бы читала мысли Фрэнсис и опровергала ее подозрения.

– Да, это была наша ошибка, – подтвердил Генри. – Мы живем в разных мирах, и нам надо всегда об этом помнить.

– А в прошлую субботу вы были в «Фейр-Лаун»?

– Да. Я даже сыграла партию с твоей матерью, – подтвердила Луиза спокойно.

Удивлению Фрэнсис не было предела.

– Я давным-давно дружу с Аурелией, – вмешался Генри. – И Луиза с ней неоднократно встречалась, а на корте – проигрывала. Мы заранее договорились на матч-реванш в субботу.

Луиза, как бы извиняясь, сообщила:

– Я не люблю, когда за мной остается должок. По натуре я несостоявшаяся чемпионка. И меня свербило, что Аурелия раскладывает меня как хочет, несмотря на свой возраст. Да и, по-моему, Аурелия сама первая предложила устроить так, чтобы мы сразились. Она очень добра и, вероятно, хотела потрафить моему тщеславию.

– И кто выиграл?

– Я. Надеюсь, что Аурелия мне не поддалась. Мы мирно расстались.

– А после сыгранных партий вы остались наблюдать за турниром?

– Да, хотя это и не входило в наши планы. Генри занимался дома с девочками, но тут его срочно вызвали по пейджеру. Ты помнишь, как это было, Генри?

– Конечно, – пожал плечами Генри. – В клинике возникла срочная проблема. Я был вынужден отвезти девочек в клуб и отыскать там Луизу, а уж потом мчаться в праздничный день в Нью-Йорк. В клубе я встретил Бесс, мать Луизы, и она согласилась присмотреть за девочками, пока Луиза не освободится.

– Моя игра закончилась в десять, может, чуть позже, – вставила Луиза. – Возвращаясь с корта, я увидела маму и девочек. Мама сообщила, что у Генри возникли проблемы с каким-то пациентом и его вызвали в клинику.

– И как долго вы пробыли в клубе? – опять обратилась к Генри Фрэнсис.

– Поверьте, я вообще бы там не появился, если бы не девочки. По крайней мере, я сократил свое пребывание в этом месте до минимума. Завез дочек, переговорил с тещей, передал через нее то, что хотел сказать Луизе, и уехал.

Луиза выронила стакан, и кубики льда рассыпались по полированному столу.

– Какая же я неловкая, – пробормотала она, поспешно вытирая пролившуюся влагу бумажной салфеткой. Потом встряхнула и расправила юбку. Руки ее почему-то дрожали, и Фрэнсис это заметила.

– Вы видели там Клио? – спросила она.

Ни Генри, ни Луиза ей не ответили. Фрэнсис пришлось повторить вопрос.

– Да, – сказала Луиза.

– А я видел ее только мельком, – добавил Генри.

– И как прошла ваша встреча?

– Не особенно приятно, как и следовало ожидать, – ответила Луиза. – Я старалась соблюдать приличия, но это, честно говоря, давалось мне с трудом.

– Ты не вспомнишь, о чем вы говорили с Клио в то утро?

– Мы вообще не разговаривали, – уточнила Луиза. – Она перекинулась парой фраз с моей матерью. Шла речь о разных благотворительных акциях, в которых они обе принимают участие. Я особо не вслушивалась.

Фрэнсис перевела взгляд на Генри.

– Я уже сказал, что приходил лишь за тем, чтобы оставить дочерей на попечение Луизы, – сказал он, не дожидаясь вопроса. – У меня не было повода заговаривать с Клио, напоминать ей, что мы знакомы, а тем более изображать на лице дружелюбную мину. Наоборот, я хотел поскорее оттуда убраться.

– И куда?

– Обратно домой, чтобы собрать кое-что мне необходимое. Затем я позвонил в клинику, спросил, как дела у пациента, и сообщил, что уже еду. Дежурный сказал, что состояние пациента стабилизировалось и мое присутствие вроде бы не требуется. Такова жизнь врача. Бывают моменты, когда он нужен срочно, а через минуту ему говорят, что и без него все обошлось.

– И что в результате?

– В результате я решил не мотаться обратно в клуб, а проехался по городу, завернул в «Сильвер-шоп» за свежей газетой и парочкой сигар, но там оказалось закрыто по случаю праздника. Тогда я возвратился домой.

– Кто-нибудь из знакомых попадался по пути?

– Это что, допрос? – Генри повысил голос.

– Ни в коем случае. Просто мне интересно, не болтался ли кто из «Фейр-Лаун» в праздник по Саутгемптону, вместо того чтобы бить там по мячику и нагружаться фирменными коктейлями в баре.

– Я не настолько глуп, хоть и чернокожий, чтобы не понять, что рисуется стрелка, указывающая на меня.

Фрэнсис развела руками, как бы показывая настороженным супругам, что они пусты.

– Как видите, ребята, я ничего не рисую, и, поверьте, «жучка» у меня в нижнем белье нет.

– Тогда зачем вопросы насчет моего алиби?

На Фрэнсис сошло озарение, и она расплылась в улыбке, чем повергла в изумление принявшего агрессивную позу Генри. Теперь она могла утереть нос Умнику своей проницательностью и объяснить появление волоска, принадлежащего афроамериканцу на столике, за которым Клио осушила свой последний в жизни бокал.

– Слушай, Генри, забудь, что я помощник окружного прокурора, а считай меня просто своей соседкой. И давай перейдем на «ты», как мы с Луизой. Ты оставил девочек на попечение Бесс, когда она сидела за одним столиком с Клио?

– А разве я этого не сказал? Фрэнсис обратилась к Луизе:

– И где ты их нашла?

– Там же. Аурелия и я подошли к их столику после сыгранной партии. Аурелия тут же извинилась и исчезла. Мама объяснила мне, почему девочки здесь и какие возникли проблемы у Генри.

– А Клио была там, за столиком?

– Конечно. Разве я этого не сказала? Девочки захотели пить. Я вызвалась сама пойти за напитками к стойке, но там было столпотворение. У меня не было желания стоять в очереди, и я оставила заказ бармену, чтобы он прислал официантку. Аурелия подошла ко мне и сказала, что уже уходит. Я попрощалась с ней и вернулась к дочерям. Вскоре Клио поднялась из-за стола, и больше я ее не видела. Остальное тебе известно.

– А тебе известно, когда умерла Клио?

– Да, конечно. Мы услышали вопль… с веранды бара. Я тут же схватила девочек в охапку – подумала, что начался пожар. Все куда-то побежали, моя мать с отцом в том числе… с веранды бара в здание.

– А ты не заметила, что кто-нибудь бежит в обратном направлении? – на всякий случай поинтересовалась Фрэнсис.

– В такой панике? Нет. Я запомнила только, как твоя сестра Блэр кричала, что Клио мертва. Мне было ее жаль, она так дрожала. Потом свалилась на пол, чуть ли не в припадке…

– А ты что делала?

– Честно говоря, ничего. Без меня там, в клубе, было достаточно народу, и все что-то вопили и метались без всякого толку. Чем я могла помочь? Полиция появилась достаточно быстро. Я предпочла поскорее удалиться.

– Ты говорила с полицейскими?

– Какой-то офицер задал мне несколько вопросов, записал мое имя и номер телефона… как и у всех. На этом и ограничился.

– А потом? Тебя расспрашивали подробнее?

– Ну да. Детектив Келли – так он назвался. Ему нужно было знать обо всех, кто был в то утро в клубе. Я ему рассказала то же самое, что и тебе.

– Я очень ценю ваше участие и то, что вы потратили свое время, отвечая на вопросы, – обратилась Фрэнсис к супругам, вставая со стула. – Пожалуйста, не провожайте меня…

Только усевшись в свой джип, она ощутила, каким странным и напряженным был разговор. С одной стороны, она радовалась возможности опровергнуть улику Умника насчет черного волоса, но все-таки Генри Льюис оставался главным подозреваемым, будучи опытным врачом-кардиологом и без четкого алиби, зато имея веские моральные причины для убийства.

Возвращаться в родительский дом, встречаться с сестрой, щебечущей возле убитого горем отца, ей никак не хотелось, хотя долг и призывал ее к этому. Заполнить пустоту, образовавшуюся вокруг отца, собственной пустотой – не лучшее решение проблемы. Фрэнсис была слишком плохой актрисой, чтобы сыграть роль дочери, сочувствующей его горю.

По дороге в свою «хижину» из роскошного Саутгемптона в «картофельный» Ист-Пойнт Фрэнсис вспомнила словесную трескотню Блэр о расширении галереи при расставании ее с Пенни Адлер. Что так подстегнуло ее сестрицу, вселило в нее уверенность? И где пропадал все эти дни ее озабоченный супруг?

Фрэнсис не захотелось оставаться наедине со своими мыслями, и она свернула на дорогу, ведущую к дому матери.

Еще издалека, в закатных лучах, она разглядела в маленьком садике мать, та переоделась и напялила соломенную шляпу.

Она посигналила. Аурелия подняла голову.

– Впустишь меня? И чем-нибудь накормишь?

– Разве у тебя сегодня не игра в бинго?

– К началу я уже запоздала.

Аурелия отбросила садовые инструменты, вышла навстречу дочери и, крепко обняв, поцеловала ее в лоб.

– Входи и будь как дома. И еда, конечно, найдется. Сейчас что-нибудь сообразим.

Фрэнсис прошла в кухню и уселась за стол. Аурелия сразу же извинилась:

– У меня везде пахнет краской. Этот запах не сразу выветривается.

– На похоронах Клио ты выглядела великолепно, – заметила Фрэнсис. – Я, впрочем, удивилась, увидев тебя.

– Я пришла не почтить память Клио – пусть никто не поймет это так, – но Ричард был моим мужем много лет, и он, кстати, твой отец. Вот по этой причине я была сегодня там. Что касается моего наряда, то какое еще одеяние приличествует бывшей жене, провожающей новую жену своего бывшего мужа в последний путь? Ситуация несколько скользкая – сама рассуди. Уж лучше одеться торжественнее, чем выглядеть как хиппи…

Аурелия исследовала содержимое своего холодильника и расплылась в довольной улыбке.

– Нам с тобой повезло. У меня сохранилось кое-что вкусненькое и даже есть то, чем его запить. Посиди и расслабься, а я обслужу тебя по первому разряду.

Фрэнсис с наслаждением отпила глоток холодного «Кьянти».

– Насколько хорошо ты знакома с четой Льюис? Аурелия на секунду оторвалась от приготовления салата.

– С Генри я познакомилась несколько лет назад. Он приобрел несколько образцов моей мазни на одной из первых моих выставок. Он тогда сказал, что мои пейзажи проникнуты одухотворенностью и будут хорошо влиять на больных-сердечников. Генри собирался принести их в дар своей клинике. Меня удивило, что он так щедро швыряется деньгами, но это его личное дело. Так или иначе он продолжал интересоваться моими работами. Иногда мы встречались и вели беседы, в основном об искусстве.

Конечно, то, что он женился на Луизе, явилось потрясением для всех, и для меня в том числе. Мы все давно знаем и Луизу, и ее родителей. Мир ведь тесен – во всяком случае, тот, в котором мы живем. Слава богу, у них, по-моему, сложилась счастливая семья. Прошлым летом они пригласили меня на новоселье в купленном ими доме на Джин-лейн. Клио тоже там была, я это запомнила. Потом я тоже изредка бывала у них.

– Но ты как-то не афишировала раньше ваше близкое знакомство.

– С Генри? А зачем? – Аурелия пожала плечами. – Наше знакомство не переросло в дружбу. Мы сохранили чисто приятельские отношения, но не больше. У нас одинаковые вкусы в том, что касается живописи. Это нас и объединяет. Мы чудесно проводим время за разговорами.

– Ты играла в теннис с Луизой в прошлый уик-энд, в день смерти Клио?

– Ну да. Луиза превосходно играет. Она грациозна и, что важно, терпелива и великодушна к старым развалинам вроде меня. Я восхищаюсь ею.

– Я не знала, что ты вновь занялась теннисом. Аурелия смущенно улыбнулась:

– Захотелось хоть немного восстановить форму. Я почувствовала, что совсем вяну.

– Ты виделась в тот день с Клио?

– Мельком. Я не могла поверить, что эта женщина способна сидеть за одним столиком и болтать с Маршаллом и Бесс Банкрофтами после той пакости, которую она сотворила с их дочкой. А впрочем, чему тут удивляться? У публики, нашедшей себе приют под крышей «Фейр-Лаун», теперь, вероятно, совсем иная шкала ценностей. Общаться там с кем-нибудь, а уж тем более с Клио, у меня не было никакого желания. Любезно раскланявшись, я поспешила унести оттуда ноги.

– Так ты, значит, знала, что произошло с их заявлением о приеме в клуб?

– Об этом знает весь город. Кто это сказал: «Злая сплетня обгонит любого спринтера»?

– Еще можно вспомнить сравнение с «пожаром в прериях», – согласилась Фрэнсис. – Тем сплетни и опасны – скоростью распространения.

Аурелия стала накрывать на стол – приборы, тарелки, блюдо с салатом и нарезанным сыром.

– Я считала, что твое участие в расследовании исключено, – бросила она как бы между прочим.

– А это ты откуда знаешь?

– Что-то, мне кажется, было в местной газете. Сразу после оглушительной новости, что смерть Клио – это убийство… Накладывай себе салат. Не жди, что мать будет ухаживать за тобой, как за маленькой.

Аурелия уселась за стол, аккуратно положила себе салфетку на колени и принялась за еду.

– Да, это правда. Мой коллега Перри Когсуэлл отвечает за расследование. Я, возможно, и согласна с таким решением Малкольма, но уж очень трудно совсем стоять в стороне.

– Уже есть подозреваемые?

– Куча людей имели причины недолюбливать Клио, но это еще не ставит их в положение убийц. Медицинские анализы могут что-то прояснить, появляются еще некоторые улики, но пока они не указывают ни на кого конкретно.

– А какого рода улики? – поинтересовалась Аурелия.

– Найдено несколько волосков… На месте преступления. Но куда это ведет – судить еще рано.

– Но если что-то откроется, ты будешь это знать?

– Не уверена. Я ведь официально не участвую в расследовании.

– Да, – посочувствовала Аурелия дочери. – Твоему положению не позавидуешь. Хуже всего, когда тебя держат на коротком поводке.

Ужин они завершили в молчании. Под конец Аурелия спросила:

– А что будет, если убийцу не поймают?

– Через какой-то период времени дело закроют и сдадут в архив. Тогда останется лишь одна слабая надежда, что объявится какой-то свидетель – черт знает откуда, – который прямо укажет на убийцу или предоставит неопровержимые улики.

– И такое случается?

– Редко, но бывает. Могут пройти годы, пока вдруг кого-то не арестуют за потребление наркотиков или бродяжничество, а он вдруг вспомнит, что просто ради шутки всыпал в стакан какой-то богатой дамочки случайно найденный порошок в праздничный день в элитном клубе. – Фрэнсис окончила тираду и откинулась на спинку стула. – Думаю, что это преступление никогда не будет раскрыто.

– Может, вам стоит съездить на Уолл-стрит и порасспросить местных маклеров? Когда замешаны большие деньги, то по корешкам можно определить, откуда появились такие цветочки. Я шучу, конечно. И, наверное, слишком цинична, на твой взгляд. Но у меня нет причин сожалеть о Клио.

– У меня тоже. Но мне жаль отца.

– Да, я знаю, тебе нелегко. – Аурелия протянула через стол руку и погладила запястье дочери.

– Я видела, как ты о чем-то говорила с Малкольмом.

– Ты знаешь, Фанни, он очень мил.

– Чем же он так тебе понравился? Он прожженный циничный политик. Даже на смерти Клио он зарабатывает себе дивиденды.

Аурелия убрала руку, взяла стакан, пригубила вино.

– Ты не очень-то довольна своей работой? – спросила она. – И не нашла до сих пор – ни там, нигде – своего счастья?

– Что ты имеешь в виду? Я не понимаю. Аурелия нахмурилась:

– Разве это возможно, что моя дочь – образованная и умная, не понимает, какой смысл вкладывается в слово «счастье»? Я задала тебе прямой вопрос: удовлетворяет ли тебя твоя работа и счастлива ли ты?

Фрэнсис не была расположена отвечать искренне и подробно. Слишком многое пришлось бы ей выложить матери, как на исповеди, рассказать о болезненных ранах, нанесенных ей, – таких, например, как проигранное дело об ограблении супругов-пенсионеров. Чего добивается от нее мать? Правды, понимания, близости, давно растаявшей, превратившейся лишь в привычный ритуал.

Аурелия на протяжении долгих лет подчиняла все свои поступки одному лишь поиску «счастья» – словно волшебной синей птице. Над ней частенько издевалась Клио, когда Фрэнсис и Блэр проводили летние каникулы в Саутгемптоне. Живопись Аурелии, ее странствия казались девочкам неподходящими занятиями для взрослой женщины, бездумным порханием по жизни.

Блэр, с ее способностью всем угодить, ласкалась к матери и прощала ей эгоизм, и сумасбродные выходки, и пренебрежение к дочерям, а вот Фрэнсис постепенно отчуждалась и рвала одну за другой нити, связывающие ее с женщиной, родившей ее и, вероятно, сохранившей материнскую любовь к своей суровой дочери.

– Вечер такого печального дня не очень подходит для беседы о смысле счастья, – ограничилась Фрэнсис вполне дипломатической уверткой. – Спасибо за вкусный ужин.

Осталось ощущение, что какие-то нужные слова она не сказала, а кое-что не захотела выслушивать. Их беседа оборвалась на середине.