Случайная любовь

35

«Как хорошо встречаться с не испорченными, воспитанными мальчиками, – с легкой душой идя на свидание, думала Юля, – их не нужно держать на расстоянии и быть постоянно настороже».

Теперь она не сомневалась в невинности Сережи. Ей нравилось также, что он ведет себя естественно: не пытается казаться старше, искушеннее в любви, чем есть на самом деле, и не стесняется своей невинности.

Ей и до Сережи приходилось встречаться с невинными мальчиками, но нередко они, общаясь с нею, были или закомплексованными, угловатыми, не умели поддержать непринужденную беседу, порой даже бывали неприятными в общении или просто смешными. Да и вообще, ей еще не приходилось встречаться с таким парнем, который бы так, как Сережа, думал о её чувствах.

Собираясь на свидание, она долго стояла перед зеркалом и ломала себе голову, во что же ей сегодня одеться, пока, наконец, не решила: она на голое тело (инстинктивно она чувствовала, что отсутствие лифчика Сережу возбуждает) наденет темную, чтобы не светиться в ночи, в клетку рубашку.

Ей казалось, что в рубашке она будет выглядеть как подросток: озорно, живо, привлекательно, что сочетание рубашки с обтягивающими, не из джинсовой (она считала ее для себя слишком грубой), а из мягкой, темной, бархатистой с блестками ткани, брючками придаст особый, свойственный только ей, вызывающий желание, эротический и в тоже время артистический вид.

Она была за прошлое свидание с Сережей чуточку недовольна собой. И с легкой, пробегающей по губам загадочной улыбкой, с сожалением вспоминала про тот первобытный, невольно слетевший в порыве страсти с ее губ крик. Ну разве она в этом была виновата? В тоже время она была довольна, что её крик каким-то странным образом вдруг охладил его пыл. Короче, хорошо то, что хорошо кончается.

«Сегодня я буду более благоразумной», – решила она, хотя предчувствовала, что и на этот раз, стоит только ему её поцеловать, обнять, приласкать, ей устоять будет трудно. Ну а брючки на этот случай её будут предохранять. Это не сарафанчик, который можно легко закинуть на животик. К тому же Сережа такой управляемый, ласковый и послушный.

Юля опаздывала на свидание на большее время, чем обычно, но не торопилась. Он её будет ждать! И это сознание девичьей власти над парнем сегодня ей было особенно приятно.

Юля вышла из дома, когда сумерки сгустились. Никого не встретив, она улицей прошла до реки, пролезла в заборе между жердей и, всматриваясь в темноту, легкой походкой направилась знакомой почти до мелочей тропкой вдоль реки.

Она предчувствовала, что Сережа стоит на её пути за одним из кустов и действительно, скоро она увидела покачнувшуюся тень. Это был он. Юля остановилась. И сразу же в обоих при виде друг друга стало раздуваться тлеющее пламя порочной любви.

Не отдавая себе в том отчета, медленно, беззвучно он двигался к ней, а она продолжала стоять неподвижно. До него только доносилось её глубокое дыхание. И в этом медленном его приближении к ней заключалась тайна пола.

Шаг за шагом он подходил к ней, а когда подошел, она покачнулась, как бы внушая ему, что он должен обвить её руками, чтобы она не упала.

Внушая, чтобы он забыл обо всем на свете и не помнил ничего, кроме ее стремящегося к нему юного тела.

Юля не спускала с Сережи глаз, а когда он приблизился к ней, в лунном отблеске его глаз ей почудилось что-то недоброе; инстинкт подсказал ей, что за эти два дня, пока они не встречались в его взгляде что-то неуловимо странно изменилось. Что-то новое, непонятное ей появилось в нем. Она и не подозревала, что взгляд может сказать так много. Но это было всего лишь мгновение, какой-то миг, вслед за которым она уже не в силах была о чем-то думать. Так сладостно было оказаться в его объятиях, ощутить всю полноту любви.

Юля продолжала горящими глазами смотреть на него, губы её приоткрылись, в глазах потемнело. И сам он, обезумев от любви, не мог вымолвить ни слова. А когда к ней прикоснулся, она не выдержала, прильнула к нему и обняла, прогнулась, словно в эротическом танце. Её тело подрагивало мелкой дрожью. Его горячие нежные руки почти сразу спустились с плеч, скользнув по телу на ягодички.

Сквозь тонкую ткань брюк прощупывались контуры узких трусиков. Ее послушное тело прижалось к нему, а её ножка оказалась между его ног. Она встала на цыпочки. Ее бедро ощутила тугую пульсирующую плоть, их губы соединились, он поцелуями осыпал ее лицо, шею, приоткрытую грудь. И, ничего не говоря друг другу, они, обнявшись, направились к стогу.

«Она уже разогрелась, каждая её клеточка хочет тебя, так пользуйся моментом, пока не поздно, будь мужчиной, она готова тебя принять!» – упорно стучало у него в голове.

И в то же время откуда-то из подсознания смутно, ненастойчиво и робко до него доносится шепот: «Твой мозг – твой враг, не слушайся его, не строй в любви планов, не загадывай, поступай только по зову сердца. Да, да. Любовь – не выращенный руками человека тепличный цветок, а свободное растение, рожденное темной ночью, мигом солнечного тепла, поднявшееся из свободного семени, брошенного возле дороги свободным ветром. Она распускается сама, хотим мы этого или не хотим, не торопи событий, не делай резких движений».

У Сережи кружилась голова от легкого запаха ее духов, от аромата ее кожи, от душистого запаха терпкого сена, от нежного послушного тела. Все, казалось, ему говорило: «Вот та роковая минута, которую ты ждал, о которой грезил! Она твоя, так люби же её!»

И он, окончательно потеряв голову, стал спешно расстегивать у Юли блузку. Оголились груди – нежные, созданные для ласки холмики, но он не стал их целовать. Руки Сережи, не задерживаясь, скользнули ниже. Он нащупал на брюках замочек молнии. Потянул вниз, их ничего не удерживало.

Юля не сопротивлялась, она замерла, еще до конца не осознавая, что же происходит, судорожно сжала ручками его плечи, но от прикосновения его рук не прогнулась, как-то неловко, чтобы брючки не скользнули вниз, выставила в сторону ножку.

Но он, не лаская, не обнимая ее, продолжал усердствовать, сам того не сознавая, что же он делает. И мозг продолжал твердить: «Ты должен… Она доступна… Когда еще будет такая минута! Будь мужчиной!» Только почему-то «дружку» в его действиях что-то очень не понравилось. Ему ведь не прикажешь. И он стал опускать головку.

Сережа вдруг почувствовал в Юле перемену, словно в ней что-то оборвалось: вся она напряглась, сухая маленькая энергичная девичья ручка сжала его руку, и глянули с безумной мольбою глаза.

Сережа с изумлением, ничего не понимая, глядел в эти молитвенно следившие за ним глаза, словно только сейчас увидел их, увидел незнакомое, так непохожее на прежнее лицо.

Поединок глаз продолжался. Сережа, не отрываясь взглядом от ее молящих, блестевших навертывающимися слезами в лунном свете глаз, вдруг почувствовал, как она притянула его руку и прижала к своей груди.

Он замер, чувствуя, что случилось, возможно, что-то непоправимое, а она не выпускала его руку из своей маленькой ручки, и вдруг обвила его шею руками, прижалась, словно боясь потерять что-то дорогое, и всхлипнула, отстранилась и опять взглянула на него.

Его губы дрожали, дрожало все тело. Он покачнулся, но удержался и пристально глянул ей в глаза. Казалось, он пытался проникнуть ей в душу… Что таится в её темных глазах, так смотревших на него? Нет, не любовь! В её выразительном взгляде было что-то такое, от чего у него защемило сердце.

У Сережи закружилась голова. Он обнял, прижался к ней, слыша, как в груди у нее часто постукивает. И вдруг жалость, ласковая нежная жалость залила его разбунтовавшуюся кровь. И за ее молодым красивым телом Сережа в очередной раз почувствовал что-то целостное, свое, которое нельзя походя перейти, что, если бы разрушил, грызло бы потом, легло тяжелым камнем на душу.

А она вдруг отстранила его от себя. Лицо у нее под шапкой темных распущенных, ниспадающих на плечи волос заострилось, побледнело, и, не сказав ни слова, она, на ходу поправляя одежду, пошла.

К его горлу подступил ком, а в глазах все еще стояли ее молитвенно смотревшие на него глаза, с чертой детской беспомощности около маленького, с чувственными нежными губами, рта.

Он застонал, широко открыл глаза, как будто хотел увидеть то, что неведомо было ему, прислушался. Ее колеблющаяся тень, шурша по траве, удалялась в ночи. Сережа пошатнулся, прислонился спиною к стогу.

Она продолжала идти, а он смотрел на нее, идущую в лунном свете. И по неуверенной походке, которая была так не свойственна ей, по опущенным плечам, по потерявшей грациозность фигурке и еще чему-то такому, чего нельзя было передать словами, инстинктивно почувствовал, что она, несмотря ни на что, готова его простить, что она не хочет его потерять. Сережа, еще не ведая, что он в дальнейшем будет делать, пошел, покачиваясь, не разбирая дороги, за ней следом.

Луна зашла за вдруг набежавшие тучи, разлилась темень. Кругом ни души, только мать-природа, спокойная, без удивления, с улыбкою наблюдала за ними. И в темной реке – темная ночь. Ни одного огонька. Где-то вдалеке на краю села заскулила бездомная собака.

Юля шла медленно, голова ее как-то странно кружилась, а в мозгу стучало только одно слово: «Все!» Все, что она перечувствовала, вылилось в одно это короткое слово.

Никогда еще в жизни, несмотря на то, что ей не раз приходилось ссориться с ухаживающими за ней парнями, она не ощущала себя такой отрешенной от всего, такой опустошенной, такой безразличной к тому, куда она идет, что сделает, что увидит.

Она не верила, что он заранее решил так грубо обойтись с ней. Ей казалось, что он уже достаточно хорошо её знал. Да и не сделала она ничего такого…

И тут нечего рассуждать, причиной всему была его мужская гордость. Ей казалось, что это конец. Только ей было не понятно, зачем же эта сила, которую люди зовут любовью, подняла её до небес, вскружила голову, а теперь швырнула наземь, опустошенную, беспомощную, оскорбленную.

Любовь или гордость – что сильнее?

Видимо, не зря сказано в писании – основной грех – это гордыня. Теперь она на своем опыте это узнала. И она поведает о своей беде только подушке.

Что победит: её любовь или его гордость? Её любовь или её собственная гордость? Конечно, победит гордость. Ну, разве это не обидно?!

Из всего, что было в этот вечер, в память ей врезалось только одно: его, с дрожащими губами, полное раскаяния лицо.

Возможно, другая бы девочка на её месте, да и она, будь на месте Сережи другой парень, убежала, но её удерживало от этого шага его, стоящее перед её глазами лицо.

«Если мы так будем идти, то встретимся у изгороди, – приходя в себя, подумал Сережа. – Но как ее утешить, сказать, как пишут в романах и твердят с «голубого экрана»: прости, дорогая, я по-прежнему тебя люблю! Но разве она, когда поцелуи не греют, поверит словам… Любовь – она в глазах, в выражении лица, в жестах, поступках, голосе…»

Конечно, он попросит у нее прощения. Ведь разве хотел он ее оскорбить?! Но поверит ли, простит ли она? А если простит, то останется ли у нее в общении с ним прежняя доверчивость, наивная ласка, оживление, в котором так мило сочетались чувственность, кокетство и ребяческая шаловливость?

«Подло и гадко, гадко и гнусно!» – испытывая чувство нравственной тошноты, думал он о своем поступке, шагая за ней.

Впереди появилась с неясными очертаниями тень. Она приблизилась, поравнялась с Юлей, затем с Сережей, и удалилась туда, откуда они пришли. Это была юная, такая же как и они, пара. Девочка была высокой и не уступала в росте широкому в плечах парнишке. И он и она были в белом. По тому как доверчиво ее головка прильнула к его плечу, а его рука обнимала ее за талию, можно было только догадываться о том, насколько далеко они зашли в любви, о серьезности их отношений. У Юли и Сережи, глядя на них, защемило сердце.

У изгороди Юля в нерешительности остановилась. Опершись одной рукой о кол, она стояла и слушала черноту ночи, ее такие знакомые, а теперь глухие звуки. Ветер прошелестел в вершине стоящей у берега ветлы, в хлеву крайнего к реке дома заблеяла овца, да далеко, непонятно и смутно, потянул гудок с проселочной дороги.

Понимала ли она Сережу? Понимала ли, почему так произошло? Да, понимала. Причиной всему был ее страстный, вырвавшийся из подсознания, первобытный крик.

А он вообразил, что она доступна, что с ней можно запросто и, потеряв голову, еще не зная чего! Неопытный, самолюбивый мальчик. Но разве виновата она, что страсть захлестнула ее, что она потеряла голову? И не он ли ее до этого довел? Разве она заслуживает, чтобы он с ней так обращался?

Сережа приблизился неуверенно, осторожно. Во всем его облике просматривалось раскаяние. Юля отвернулась, надула губки, но не уходила, ждала от него слов прощения, однако слова где-то застряли, не слетали с его губ.

Минуты бежали, а они молча продолжали стоять друг против друга. Им казалось, что молчат они уже вечность, и напряжение было такое, что в ушах стоял комариный писк. «Ну, что же ты молчишь?», – взглянув на него, подумала она.

Ей уже приходилось выслушивать от парней извинения. Раз на молодежной вечеринке она одному парню, как теперь выражаются «за надо» ударила по башке толстой книгой. Он, сразу же придя в себя, имитируя раскаяние, как сорока тараторя, стал изливать перед ней свою душу – но ее-то не проведешь!

В другой раз она повздорила с парнем из-за того, что после второй встречи он пригласил ее к себе, а она не пошла. Он понял, что поторопился и, извиняясь, не желая ее потерять, ища новой встречи, названивал в течение недели, а она, решив дать отставку, упорно не брала трубку.

А Сережа… Она чувствовала, как могут чувствовать только влюбленные, что в нем есть что-то такое, чем нельзя пренебрегать. У нее было странное ощущение, что она видит его насквозь, со всеми его несовершенствами и чем-то таким, что искупает его проступок и позволяет его любить. А что это такое – для нее необъяснимая загадка.

Сережа стоял и продолжал молчать. До встречи с Юлей он не предполагал, что может испытывать к девочке что-нибудь кроме мимолетного влечения. И вообще, его отношение до сих пор к девочкам было скептическим. Ему казалось, что он надежно защищен броней скептицизма, но вот оказалось, что и у него нашлось уязвимое место.

Как ни странно, их сблизило то, что, на первый взгляд, должно было бы оттолкнуть друг от друга.

Не выдержав, Юля повернулась к нему, взглянула – точно два огонька обожгли его сердце. Сережа увидел эти глаза – темные, блеснувшие навернувшимися слезами и молодостью. От резкой досады у него стало горько во рту.

А в следующий момент словно что-то прорвалось. Он прильнул губами к ее руке. По ее телу прошла дрожь, но она не отстранилась, ее пальчики участливо пошевелились, а затем она почувствовала легкое прикосновение его губ к щеке. Это были поцелуи очищающие, поцелуи примирения. Как ждала она их, чтобы не осталось горечи в сердце!

А он все целовал и целовал, и вновь становилось послушным ее тело, только слезинки словно застыли у нее на глазах. И так они стояли, прижавшись, ничего не замечая, поглощенные друг другом.

Он ее обнимал, продолжал ласкать. Юля дышала прерывисто и глубоко, точно запыхавшись после быстрого бега. Ему казалось, что от нее идет сегодня особый аромат, как идет аромат от распустившегося цветка.

Вновь стала просыпаться чувственность. Его руки все крепче и крепче прижимали и ласкали ее тело. Смахнув поцелуями слезинки, он целовал глаза, маленькие аккуратные ушки, прильнул губами к ее губам.

– Давай где-нибудь посидим, – тихо сказала она.

Сережа оторвал ее от себя. Их пальцы сплелись, они повернулись и пошли по тропке туда, откуда пришли. Посидеть на берегу (у них и в мыслях не было вновь идти к стогу) можно было только там, где Мамон ловил сазанов.

Облака натекли на все небо. Стало темно, так темно, что им почти ощупью приходилось добираться до места. Только у самой реки темнота была менее густой. В темени, посматривая на Юлю, Сережа пытался и не мог уловить выражение ее лица. Видно было только, как блестят глаза.

Первой села Юля. Сидение Мамона было узким, и чтобы уместиться, им пришлось прижаться друг к другу.

– Ты не куришь? – тихо спросила она, видимо только для того, чтобы занять губы. Судя по всему, она уже успокоилась.

– Нет, а что?

– Просто так. Я давно хотела тебя спросить, не люблю, когда пахнет табачищем. И не пьешь?

– Если судить по общим меркам.

– Я так и знала.

– А зачем же спросила?

– Было интересно, что ответишь. И даже ни разу не был пьяным?

– Раза три.

– Были причины?

– Скорее по глупости.

Юля почему-то вздохнула и замолчала. После того, что произошло, молчание было более содержательным и сближало их.

Он еще ближе придвинулся к ней, чувствуя плечом ее плечо. Рукой обнял ее за талию, в другой руке была ее рука.

– Вы спите. Я вас буду оберегать, – сказал он.

– Да-а…

Через несколько минут ее голова легла на его плечо, и ему показалось, что исходивший от нее легкий аромат, напоминающий благоухание соснового леса в солнечный день, стал сильнее.

Неужели это правда, что они помирились и она вновь сидит рядом с ним? Сережа вздрогнул. Как она тиха и проста. Теперь в ней не было никаких признаков страсти или волнения.

Было ясно, что между ними в эту ночь ничего не произойдет, но он будет помнить, что бы потом с ним ни случилось, что все же он провел с ней целую ночь. Они сидели тихо. Ее голова отяжелела, а его чувство к ней становилось все глубже и глубже, превращаясь в желание служить ей.

Осторожно повернув голову, Сережа на нее посмотрел. Она ему показалась спящей. Ее веки сомкнулись, губы приоткрылись. На мгновенье луна выглянула из-за туч и мягкий лунный свет, упавший ей на лицо, волосы и шею, подчеркнул ее небрежную прелесть.

Локон упал ей на лоб, на полуоткрытых губах то появлялась, то исчезала улыбка; ресницы – они были у нее куда темнее волос – дрожали на нежных щеках; нос чуть вздрагивал, словно его забавляло, что он немного вздернут. Казалось, одно легкое движение руки – и эту склонившуюся на его плечо головку можно сорвать со светло-коричневого от загара стебля шеи.

Когда его плечо онемело, Юля бессознательно почувствовала это и приподняла голову. Он быстро потер плечо, и ее голова опять опустилась. Сережа осторожно коснулся губами ее волос, затем стал прислушиваться к ее ровному дыханию.