Снова в школу (ЛП)

Глава четвертая Гарретт

— Ты хороший ребенок, Гарретт.

Мишель МакКарти. Она была сумасшедшей штучкой, когда я учился в Лейксайде, а теперь она мой босс. Я сижу напротив нее, в ее кабинете, за полчаса до того, как мне нужно будет выйти на футбольное поле, чтобы начать последнюю неделю августовских тренировок.

— Ты всегда был таким. Ты мне нравишься.

Она лжет. Я не был таким уж хорошим ребёнком, и я ей не нравлюсь. Мисс МакКарти никто не нравится. Она как Дарт Вейдер. Если бы Дарт Вейдер был директором средней школы, то ее ненависть придает ей силы.

— Спасибо, мисс МакКарти.

Хотя я уже взрослый человек, я не могу заставить себя называть ее по имени. Так было со всеми взрослыми, с которыми я рос в городе — это все равно, что называть мою маму Ирен.

Мишель… нет… слишком странно.

Тот факт, что она выглядит почти так же, как и тогда, когда я впервые ее встретил, только усугубляет ситуацию. У нее одно из тех нестареющих лиц — упругие, круглые щеки, ореховые глаза, копна рыжевато-коричневых волос — тип женщины, которая выглядит лучше с небольшим лишним весом, и которая выглядела бы как дряблый, сдувшийся воздушный шар, если бы была слишком худой.

Мисс Маккарти достает из верхнего ящика стола синюю пластиковую баночку Тамс от изжоги, откидывает голову назад и высыпает немного в рот.

— Ты лидер в этой школе, — говорит она мне, хрустя мелкими таблетками. — Другие учителя равняются на тебя.

Не каждый учитель держит свое дерьмо в узде, как я. На самом деле, большинство из них — это пугающе беспорядочные люди. Неразбериха в личной жизни, проблемы в отношениях со своими детьми, неуравновешенные личности, которые с трудом могут сохранять стабильность в течение семи часов в день, но время от времени появляются трещины в их облике. Об этих трещинах вы и читаете в газетах — когда учитель, наконец, сходит с ума от злости на ученика всезнайку или бросает стул в окно класса, потому что один ребенок пришел на урок без карандаша.

Именно так в прошлом году ушел наш бывший заместитель директора, Тодд Мелонс.

И именно поэтому я знаю, что Маккарти собирается сказать дальше.

— Именно поэтому я хочу повысить тебя до заместителя директора.

Она наклоняется вперед, смотрит мне в глаза, как стрелок с Дикого Запада на пыльной, заросшей травой главной улице в полдень, и ждет, когда я достану свой пистолет, чтобы выбить его у меня из рук.

Но у меня нет пистолета — или, в данном случае, отговорки. Слишком сложно — я хочу быть прямым стрелком.

— Я не хочу быть заместителем директора, мисс МакКарти.

— Ты амбициозен, Дэниелс. Позиция заместителя директора — это еще один шаг к тому, чтобы стать здесь главным. Ты можешь начать настоящие перемены.

Перемены переоценены. Если что-то не сломано, не надо это исправлять — и с моей точки зрения, в средней школе Лейксайд нет ничего сломанного.

Мне нравится быть главным, и нравится принимать решения. Но я не долбаный идиот.

Быть заместителем директора — отстой. Слишком много головной боли, мало плюсов. И дети тебя ненавидят, потому что ты — дисциплинарный работник, отвечающий за задержания, отстранения от занятий и соблюдение дресс-кода. По определению, работа заместителя директора заключается в том, чтобы высасывать все веселье из средней школы, и, хотя старшеклассники могут быть абсолютно эгоистичными, дерьмовыми, маленькими панками, иногда они могут быть очень смешными.

В прошлом году, второклассник принес петуха в школу в первый день. Он выпустил его в коридоре, а тот везде гадил и кукарекал. Уборщики были в ужасе. А я думал, что это было уморительно.

Но Тодд Мелонс не считал это уморительным. Он не мог — он должен был жестко наказать парня, сделать из него пример и нянчиться с ним в течение шести недель субботнего заключения. Если бы он этого не сделал, то каждый день в году по школьным коридорам бродили бы гребаные сельскохозяйственные животные.

Учителя, не являющиеся администраторами, все еще могут наслаждаться весельем. А в некоторые дни веселье — это единственное, что помогает нам пережить день.

Маккарти поднимает руки, жестом указывая на тесные стены бежевого цвета.

— И однажды, когда я выйду на пенсию, все это может стать твоим.

Она никогда не выйдет на пенсию. Она одинока, у нее нет детей, она не путешествует. Она умрет за этим столом, сжимая в руках баночку Тамс, вероятно, от обширного сердечного приступа, вызванного стрессом, к которому привели глупость моих коллег и дряхлость ее многолетней секретарши — милой миссис Кокаберроу.

Нет, спасибо.

— Я не хочу быть директором, мисс Маккарти, — я качаю головой, — никогда.

МакКарти хмурится, показывая мне раздраженное лицо директора, которое я помню со времен моей юности. Это заставляет меня снова почувствовать себя семнадцатилетним только что пойманным и получившим удовольствие в чулане уборщицы.

— Ученики уважают тебя. Они слушаются тебя.

— Мои игроки уважают меня, — поправляю я ее, — потому что знают, что я могу заставить их бегать до тех пор, пока их не стошнит. Ученики считают меня молодым и крутым, но это изменится, если я перейду в кабинет заместителя директора. Тогда они просто будут думать, что я придурок. Я не хочу быть придурком, мисс Маккарти.

Ее глаза сузились, а симпатичное пухлое лицо исказилось.

— Значит, нет?

Я киваю.

— Категоричное "нет".

И бам… вылетает огненно-красный световой меч.

— Ты наглый, маленький говнюк, Дэниелс. Ты всегда был таким. Ты мне никогда не нравился. Однажды тебе понадобится что-то от меня, и я рассмеюсь в твое самодовольное, красивое, мальчишеское лицо.

Я не обиделся. Простите, но мне не жаль.

— Я рискну.

Она отодвигает свой стул от стола.

— Кокаберроу! Принеси мне эти чертовы резюме.

Миссис Кокаберроу вбегает в кабинет, как Игорь из "Доктора Франкенштейна".

Затем МакКарти отмахивается от меня рукой.

— Убирайся к черту из моего офиса. Иди и подготовь команду, чтобы она выиграла несколько футбольных матчей.

— Это я могу сделать для Вас, мисс Маккарти, — я постукиваю по дверному косяку, проходя через него, — это я могу сделать.

~ ~ ~

— Отличная работа, Мартинез! Донбровски, я сказал налево! Ты идешь налево! Господи, тебя что, не было в тот день, когда все учили лево и право в гребаном детском саду?!

Времена изменились с тех пор, как я был футболистом на этом поле. Изменились и вещи, которые тренер может говорить и не может говорить. Например, мой тренер Лео Сейбер любил говорить нам, что он сломает нам ноги, если мы облажаемся. А если мы действительно облажаемся, он оторвет нам головы и помочится нам на шеи.

Сегодня это не одобряется.

В наши дни мы не можем назвать их тупицами, но мы можем сказать им, чтобы они перестали вести себя как тупицы. Это небольшая разница, но я и мой тренерский штаб обязаны ее соблюдать. Некоторые изменения были хорошими, важными, жизненно необходимыми. В те времена тренеры не были так осведомлены о проблемах со здоровьем, например, о многочисленных сотрясениях мозга. Не важно, было ли тебе больно, а нам всегда было больно, важно было, если ты был травмирован.

Я никогда не забуду день, когда летом перед моим выпускным курсом у Билли Голлинга случился приступ в середине игры. Тепловой удар.

Этого никогда не случится ни с одним из моих игроков. Я не допущу этого.

Но основы этой игры не изменились. Это братство, наставничество, поклонение героям, это грязь и трава, уверенность и боль. Это трудно… это требует настоящей самоотдачи и настоящего пота. Лучшие вещи в жизни всегда такие.

Мы проводим тренировки, ломая их, как в армии, а затем воспитываем из них чемпионов, которыми они могут стать. И детям это нравится. Они хотят, чтобы мы кричали на них, направляли их, тренировали их, черт возьми. Потому что в глубине души они знают, что если бы нам было все равно, если бы мы не видели их потенциал, мы бы не стали кричать на них.

Мы обращаемся с ними как с воинами, и тогда на поле они играют как короли.

Вот как это работало со мной, вот как это работает сейчас.

— Нет, нет, нет, черт возьми, О'Райли! Если ты еще раз уронишь мяч, я заставлю тебя заниматься самоистязанием, пока ты не перестанешь видеть!

Дин Уокер — мой тренер по нападению. Он также мой лучший друг на втором месте после Снупи. Он был моим основным приемником в старшей школе, и вместе мы были непобедимой комбинацией. В отличие от меня, он не играл в футбол в колледже, он специализировался на математике и сейчас является учителем математики в Лейксайде.

Дин — настоящий Кларк Кент, в зависимости от времени года. Он барабанщик в группе, и благодаря летнему отпуску он может гастролировать по всем местным заведениям вдоль и поперек побережья Джерси. Но с конца августа по июнь он кладет барабанные палочки, надевает очки и принимает образ мистера Уокера, учителя математики и выдающегося учителя.

Он хватает маску О'Райли.

— Ты сильно притягиваешь его, Ленни! Хватит сжимать этого щенка до смерти!

Некоторые игроки задыхаются — они замирают, когда наступает ответственный момент. Другие, как наш второкурсник Ник О'Райли, — те, кого я называю "сжимателями". Они слишком нетерпеливы, слишком грубы, слишком сильно сжимают мяч, что делает их легкой добычей в тот момент, когда другой игрок их коснется.

— Я не знаю, что это значит, тренер Уокер, — ворчит О'Райли в свой загубник.

— Ленни — это "О мышах и людях", читай хоть иногда чертовы книги, — кричит в ответ Дин. — Ты держишь мяч слишком крепко. Что будет, если слишком сильно сжать яйцо?

— Оно треснет, тренер.

— Вот именно. Держи мяч как яйцо, — Дин демонстрирует с мячом в руках. — Крепко и надежно — но не души ублюдка.

У меня есть идея получше.

— Снупи, иди сюда!

Снупи обожает футбольные тренировки. Он бегает по полю и пасет игроков, как овчарка. Белым пушистым пятном он бежит и прыгает ко мне на руки.

Потом я кладу его на руки О'Райли.

— Снупи — это твой футбольный мяч. Если будешь держать его слишком крепко или уронишь, он укусит тебя за задницу, — я указываю на поле. — А теперь беги.

На другом конце поля мой тренер по защите кричит на мою стартовую линию.

— Что это было, черт возьми?

Джерри Дорфман — бывший защитник всех штатов и награжденный морской пехотинец.

— Я мочусь сильнее, чем вы бьете! Шевелитесь! Хватит вести себя как киски!

Он также единственный в Лейксайде консультант по профориентации и наш психотерапевт по управлению эмоциями.

Так что… да.

~ ~ ~

Несколько часов спустя, когда воздух стал прохладнее, а солнце пошло на спад, команда пьет воду, а на поле стало тише, я смотрю, как мой квотербек Липински отдает длинные пасы моему ресиверу Ди Джею Кингу. Я проверяю их ноги, их осанку, каждое их движение — ищу слабости или ошибки и не нахожу их.

Наблюдение за ними напоминает мне о том, почему я люблю эту игру. Почему я всегда любил ее.

Это те секунды идеальной ясности, когда время замирает и даже сердцебиение останавливается. Единственный звук — это ваше собственное дыхание, отдающееся эхом в шлеме, а на поле только два человека — вы и ваш ресивер. Ваше зрение становится сфокусированным, и все встает на свои места. И вы знаете, чувствуете это в своих костях, что сейчас, сейчас самое время. Неистовая энергия, сила поднимается по позвоночнику, и вы делаете шаг назад, разворачиваете руку и бросаете.

И мяч летит, красиво вращаясь, не бросая вызов гравитации, а подчиняясь ей, приземляясь именно там, куда вы ему приказали. Как будто вы мастер, Бог воздуха и неба.

И все в этом идеально.

Идеальный бросок, идеальный хореографический танец, идеальная игра.

Я хлопаю в ладоши и похлопываю Ди Джея по спине, когда они подходят.

— Отлично! — я касаюсь шлема Липински. — Прекрасно! Вот как это делается.

А Липински закатывает глаза.

Это быстро и скрыто его шлемом, но я улавливаю это. И я делаю паузу, открываю рот, чтобы обозвать маленького засранца, а потом закрываю его. Поскольку Липински старшеклассник, он чувствует свое самоуверенное, подпитанное адреналином превосходство, которое приходит, когда ты лучший и знаешь это. Это не обязательно плохо. Я сам был высокомерным маленьким придурком, и это пошло мне на пользу.

Ребенок не может расти, если он круглосуточно ходит с ногой тренера на шее. Вы должны дать поводку немного ослабнуть, прежде чем сможете защелкнуть его обратно, когда это необходимо.

Мои игроки собираются вокруг меня и встают на колени.

— Хорошая тренировка сегодня, ребята. Завтра мы сделаем то же самое. Идите домой, поешьте, примите душ, поспите, — они коллективно стонут, потому что это последняя неделя лета, — не гуляйте с подружками, не пейте, черт возьми, не засиживайтесь до двух часов ночи, играя в Xbox со своими друзьями-идиотами с другого конца города, — некоторые из них виновато хихикают, — поешьте, примите душ, поспите — я буду знать, если вы этого не сделаете, и я сделаю так, что завтра будет больно, — я сканирую их лица. — А теперь дайте мне послушать.

Липински объявляет:

— Кто мы?

Команда отвечает в один голос:

— Львы!

— Кто мы?!

— Львы!

— Нас не победить!

— Не победить! Невозможно победить! Львы, львы, львы!

И это правда — особенно в этом году. Мы сделали из них хорошо отлаженную машину. Дисциплинированные, сильные, сплоченные — да, черт возьми.

~ ~ ~

Прежде чем отправиться домой, я посадил Снупи в джип и пошел в свой класс, где буду преподавать историю США через несколько дней. У меня хороший состав — особенно на третьем уроке — хорошая смесь умных, хорошо воспитанных детей и сообразительных, болтливых, чтобы не было слишком скучно. Они первокурсники, что является хорошим возрастом — они знают распорядок дня, знают, что делать, но все еще достаточно заботятся о своих оценках, чтобы не сказать мне и моим заданиям "идите в задницу". Это обычно происходит в выпускном классе.

Я кладу стопку перевязанных резинкой индексных карточек в верхний ящик стола. Это для задания, которое я всегда даю в первый день: я включаю песню "Мы не разжигали огонь" Билли Джоэла и развешиваю тексты песен по классу. Затем они выбирают по две карточки и на следующий день должны сделать устный доклад о двух людях или событиях, которых они выбрали. Это делает историю более актуальной для них и интересной, что очень важно для поколения детей, которые, по сути, являются наркоманами немедленного удовлетворения потребностей.

Детские психологи скажут вам, что человеческий мозг полностью развивается только к двадцати пяти годам, но не хочу вас обидеть, я думаю, что душа перестает расти в конце средней школы, и кем вы будете после окончания школы, тем вы и останетесь. Я видел это в действии: если ты стал мудаком в восемнадцать лет, то, скорее всего, останешься им на всю жизнь.

Это еще одна причина, по которой мне нравится эта работа, потому что у этих детей еще есть надежда. Неважно, откуда они родом, кто их родители, кто их друзья-дураки, мы заставляем их находиться в этом здании по семь часов в день. Поэтому, если мы будем делать то, что должны, подавать пример, слушать, учить правильным вещам, и да, образно говоря, время от времени бить их по голове, мы можем помочь сформировать их души. Изменить их — сделать их лучшими людьми, чем они были бы без нас.

Такова моя теория, во всяком случае.

Это будет отличный год.

Не все они отличные — некоторые годы просто отстой. Мои лучшие игроки выпускаются, и это год перестройки, что означает много неудач, или же иногда вы просто получаете дерьмовый набор учеников. Но этот год будет потрясающим — я чувствую это.

И тут что-то бросается мне в глаза за окном на парковке. Кто-то.

И мое душевное равновесие летит к чертям.

Я взмахиваю руками, как птица, зависаю в воздухе на полсекунды, а потом падаю назад. Не самое гладкое движение.

Но сейчас это не имеет значения.

Я поднимаюсь на ноги, перешагиваю через стул и иду к окну, все время глядя на блондинку в темно-синей юбке-карандаше, идущую через парковку.

И на задницу, которую, даже с такого расстояния, я узнаю где угодно.

Каллауэй Карпентер. Святое дерьмо.

Она выглядит потрясающе, даже красивее, чем в последний раз, когда я ее видел, чем в первый раз, когда я ее увидел. Ты никогда не забываешь свою первую. Разве не так говорят? Кэлли была моей первой, и долгое время я думал, что она будет моей единственной.

Когда я впервые взглянул на нее, это было похоже на удар трехсотфунтового лайнсмена с топором. Она выглядела как ангел. Золотистые волосы обрамляли мелкие, тонкие черты — лицо в форме сердца, изящная челюсть, милый носик и эти большие, круглые, немигающие зеленые глаза, в которых хотелось утонуть.

Подождите… вернемся назад… это неправда. Это ложь.

Мне было пятнадцать, когда я встретил Кэлли, а пятнадцатилетние мальчики — отъявленные извращенцы, поэтому первое, что я заметил в ней, было не ее лицо. Это были ее сиськи — они были полные, круглые и абсолютно идеальные.

Второе, что я заметил, это ее рот — блестящий и розовый, с пухлой нижней губой. В мгновение ока в моей голове пронеслись сотни фантазий о том, что она может сделать этим ртом, что я могу показать ей, как это сделать.

Потом я увидел ее ангельское лицо. Вот как это случилось.

И вот так я пропал.

Мы были "той самой" парой в школе — Бренда и Эдди из песни Билли Джоэла. Звездный защитник и королева театра.

Она была любовью всей моей жизни, еще до того, как я понял, что такое любовь… и потом, даже после того, как понял.

Мы расстались, когда она уехала в колледж, а я остался здесь, в Джерси и не смог выдержать расстояния. Это был тихий конец, когда я поехал навестить ее в Калифорнию, без драмы и истерик. Просто жестокая правда, слезы, последняя ночь вместе в кровати в ее комнате в общежитии и утро прощания.

После этого она больше никогда не возвращалась домой. По крайней мере, не настолько долго, чтобы мы могли столкнуться друг с другом. Я не видел ее несколько лет, целую жизнь.

Но сейчас она здесь.

В моей школе.

И можешь не сомневаться, Кэлли, я выясню почему.