Снова в школу (ЛП)

Глава шестая Кэлли

Проходят дни, а я не могу написать Гарретту, чтобы наверстать упущенное. Потому что время действительно летит, когда у тебя десять тысяч дел: бумажная работа, снятие отпечатков пальцев, проверка биографии — все для того, чтобы я могла получить срочную сертификацию для преподавания в Нью-Джерси. Нужно было позвонить в отдел кадров, чтобы оформить срочный отпуск по семейным обстоятельствам, а также Шерил и Брюсу, которые доказывают свою ценность как лучших друзей, собирая весь мой гардероб и другие необходимые вещи и отправляя все это мне.

Возвращение моих родителей домой из больницы — это само по себе фиаско. Между сбором медицинского оборудования — подходящих инвалидных колясок и костылей — и стрессом от заказа и установки двуспальной больничной кровати посреди гостиной — мы с Коллин пропиваем половину ее "запасов" в течение первой недели.

Затем, прежде чем успеваю понять, что я даже близко не готова или не организована, наступает день перед первым учебным днем, и я должна явиться в среднюю школу ровно в 8 утра на собрание по повышению квалификации персонала.

Вхожу в боковую дверь актового зала на несколько минут раньше. Ряды темных кресел, тонкий черный ковер под ногами, тусклое освещение и тихая, пустая сцена, скрытая за драпировкой красного бархатного занавеса… все это возвращает меня на двадцать лет назад.

Как будто это просто ждало меня здесь, застыв во времени.

Я создала много воспоминаний в этом зале — на этой сцене, в тайных чердаках и подвалах за ней — и среди них нет ни одного плохого.

Тяжелая металлическая дверь с гулким лязгом захлопывается за моей спиной, поворачивая все головы на всех сиденьях в мою сторону.

Конечно.

Большинство лиц новые, но некоторые я узнаю — Келли Симмонс, которая была главной чирлидершей и главной злюкой нашего выпускного класса. Ее глаза пробегают по моему телу вверх-вниз, прежде чем она одаривает меня натянутой, недружелюбной улыбкой, а затем шепчет двум таким же блондинкам с длинными, накрашенными акриловым лаком ногтями по обе стороны от нее. Элисон Беллинджер поправляет очки в желтой оправе и энергично машет мне открытой ладонью. Она была президентом студенческого совета на класс старше меня, и, судя по ее непокорным каштановым вьющимся волосам, оживленному выражению лица и яркой толстовке "Лейксайд", она такая же буйная, как и тогда. И посмотрите-ка — мистер Ройдчестер, мой старый учитель биологии, все еще жив. Мы думали, что ему тогда было около ста лет, но его седая морщинистая фигура все еще бодра.

Очевидно, это вуду.

Сзади я замечаю темные волосы и красивое лицо Гарретта. Он поднимает подбородок в знак приветствия, затем наклоняет голову к свободному месту рядом с ним. Я улыбаюсь, испытывая облегчение, и направляюсь прямо к нему, как будто он — моя собственная горячая, персональная шлюпка в море с неспокойной водой.

Что-то, за что я могу держаться.

Прежде чем я дохожу до него, Дин Уокер встает с места позади Гарретта и встречает меня в проходе. В отношениях группы друзей обычно смешиваются, сливаются воедино. Когда мы были молоды, Гарретт знал гораздо больше людей, чем я — друзья его братьев, футболисты и их подружки, они были командой, стаей. За те годы, что мы встречались, мои старые друзья стали знакомыми, людьми, с которыми я общалась в школе и отмечала праздники на вечеринках после осенней драмы и весеннего мюзикла, но не общалась с ними в остальное время. Меня втянули в группу Гарретта, и его друзья стали моими.

— Привет, сладенькая, — мурлычет Дин, обнимая меня и поднимая в воздух. — Взрослая жизнь тебе очень идет.

— Спасибо, Дин. Рада тебя видеть.

Он совсем не изменился — все такой же высокий, светловолосый, в очках "горячий ботан", с развязностью в походке и озорной ухмылкой на губах. Дин был игроком с большой буквы И. Каждые несколько недель у него была другая девушка, и ни одной из них он не был верен — хотя это никогда не останавливало следующую девушку от желания приручить его. Но он был хорошим, верным другом для Гарретта — для нас обоих.

— И я тебя, Кэлли, девочка. Добро пожаловать домой, — он раскинул руки, жестом указывая на здание вокруг нас. — И добро пожаловать в джунгли, детка. Только ты думаешь, что выбралась… как минет твоих родителей втягивает тебя обратно, верно?

Мои глаза закатываются.

— Это никогда не закончится, да?

— Никогда. Это официально легенда Лейксайда — я так считаю.

— Прекрасно.

Дин садится на свое место, а я пересаживаюсь на место рядом с Гарреттом. Наши локти разделяют подлокотник, и наши бицепсы прижимаются друг к другу, посылая танцующие, смехотворно возбуждающие искры по моему телу.

— Как дела? — мягко спрашивает он.

Я вздыхаю.

— Все идет нормально.

— Как твои родители?

— Они дома, поправляются, но уже начинают действовать друг другу на нервы. Они торчат в постели рядом друг с другом практически каждый час каждого дня. Один из них может не выбраться живым.

Губы Гарретта растянулись в ухмылке.

— Ставлю на твою маму. Я могу представить ее в роли "Исчезнувшей".

Я смеюсь над этой мыслью, а затем спрашиваю:

— Почему Келли Симмонс и "Пластик" смотрели на меня так, будто они меня ненавидят?

— Потому что они ненавидят тебя. Разве ты не помнишь, каково быть новичком в школе?

— Но мы же учителя. Мы больше не дети.

Гарретт поднял палец.

— У Коннора есть теория на этот счет. Однажды он сказал мне, что учителя, живущие по школьному календарю — зимние каникулы, весенние каникулы, летние каникулы — никогда по-настоящему не покидали среднюю школу. Добавь к этому тот факт, что мы заперты в этом здании с тысячей подростков, и мы впитываем их энергию и черты характера — он считает, что наш мозг все еще частично застрял в подростковом возрасте. Что все мы по-прежнему подростки, просто ходим во взрослых телах, — Гарретт пожимает плечами, — что-то вроде "Похитителей тел", — он осматривает комнату, бросая взгляд на Келли и нескольких других учителей, — это многое бы объяснило.

Подождите. Подождите… на что, черт возьми, я подписалась?

Прежде чем я успеваю оспорить его теорию, мисс Маккарти идет по главному проходу, хлопая в ладоши.

— Давайте начнем, народ. Все садитесь.

Раздается шарканье и приглушенный шепот, затем все рассаживаются и обращают свое внимание на мисс МакКарти, стоящую перед сценой, а миссис Кокаберроу склоняет голову позади нее, как боязливая тень.

— С возвращением. Надеюсь, у вас у всех было приятное лето, — говорит она таким тоном, который показывает, что ей совершенно безразлично, было ли наше лето приятным или нет.

— Я бы хотела поприветствовать Кэлли Карпентер в Лейксайде — она берет на себя ведение театральных классов вместо Джули Шрайвер.

Мисс Маккарти просит меня встать, и я встаю, выпрямляюсь и улыбаюсь, чувствуя на себе тяжесть пятидесяти оценивающих взглядов.

— Привет, Кэлли, — бормочут в унисон некоторые в толпе, звучащей как группа без энтузиазма на собрании анонимных алкоголиков.

Кокаберроу передает МакКарти папку, и она протягивает ее мне.

— Кэлли, вот списки твоих классов на этот год, — она обращается к остальным в комнате: — Остальные должны были получить свои списки на прошлой неделе. Проверьте свою электронную почту.

Я подхожу и беру папку, затем возвращаюсь на свое место, пока мисс МакКарти рассказывает об изменениях в правилах парковки.

Гарретт опирается на мое плечо, а Дин прижимается ко мне сзади.

— Кого ты получила, кого ты получила?

И у меня дежавю — образ наших пятнадцатилетних "я", сравнивающих расписания второго курса. Прямо в этой комнате.

Гарретт смотрит на список и гримасничает.

— Тяжелый случай.

Дин качает головой.

— О, девочка.

Я смотрю туда-сюда между ними.

— Что? Что не так?

— Это Т и П на все сто, — говорит Дин.

— Т и П?

— Тупые и плохие, — объясняет Гарретт. — Видишь ли, некоторые дети тупые, а не умные, что бы ты ни делал.

— Господи, Гарретт, ты же учитель.

— Я честен. И не имею в виду, что это дерьмово. Мой отец не ходил в колледж — он был электриком. Миру нужны электрики, трубоукладчики, мусорщики и копатели канав. Ничего плохого в этом нет.

— Ладно, это Т. А что насчет П?

— Некоторые дети плохие. Они могут быть умными, у них может быть потенциал, но они все равно плохие. Им нравится быть плохими. Большая заноза в заднице, и не в веселом смысле.

— Эй! Вы трое сзади! — кричит МакКарти. — Мне нужно вас разделить?

И дежавю повторяется.

Я качаю головой.

— Нет, — говорит Гарретт.

— Извините, мисс Маккарти, — говорит Дин, откидываясь на спинку кресла. — Мы будем вести себя хорошо. Пожалуйста, продолжайте.

МакКарти сужает глаза до щелок и указывает на них двумя пальцами, а затем направляет те же пальцы обратно на нас.

И, Господи, если я не чувствую, что она может назначить нам наказание.

Настоящее веселье начинается, когда мисс Маккарти начинает говорить о дресс-коде для учеников. И рыжеволосая женщина поднимает руку к потолку.

— Это Меркл, — шепчет Гарретт мне на ухо, от чего у меня по коже бегут восхитительные мурашки, — учительница рисования.

— Мисс Меркл? — спрашивает МакКарти.

— Будем ли мы добавлять предметы с символикой ВАБВ (Вернём Америке былое величие) к запрещенной одежде в этом году?

Прежде чем Маккарти успевает ответить, квадратноголовый, глубокоголосый мужчина в бейсбольной кепке США спрашивает:

— Зачем нам запрещать одежду ВАБВ?

— Джерри Дорфман, — снова шепчет Гарретт. И я почти чувствую его губы напротив моего уха. Автоматически моя шея выгибается ближе к нему. — Советник по профориентации и помощник футбольного тренера.

Меркл смотрит через проход на Дорфмана.

— Потому что это оскорбительно.

Дорфман насмехается.

— В футболке ВАБВ нет ничего откровенно оскорбительного.

— В белом капюшоне тоже нет ничего откровенно оскорбительного, но все равно было бы плохой идеей позволять ученикам ходить в нем, — парирует Меркл.

— Кто-нибудь говорил тебе, что ты бредишь?

— Засунь это себе в задницу, Джерри.

— Хватит, вы двое! — Маккарти движется по проходу между ними. — Никаких разговоров о засовывании чего бы то ни было в задницы! Не как в прошлом году.

Мисс МакКарти делает глубокий, успокаивающий вдох. И мне кажется, что она считает до десяти.

— Одежда ВАБВ не будет запрещена — это банка с червями, которую я не хочу открывать.

Меркл показывает Джерри палец за спиной Маккарти. Затем он отвечает ей тем же.

И я чувствую, что нахожусь в сумеречной зоне.

— Кстати, об одежде, — с британским акцентом обращается к нам более молодой светловолосый мужчина в сером костюме-тройке, — не мог бы кто-нибудь посоветовать этим парням подтянуть брюки? Если я мельком увижу еще одни трусы от Кельвина Кляйна, мне станет плохо.

— Питер Дювейл, претенциозный засранец. Преподает английский, — говорит Гарретт, и я чувствую его дыхание на своей шее. Восхитительное тепло разворачивается низко и глубоко в моем животе.

— Господи Иисусе, Дювейл, у меня слишком сильное похмелье, чтобы слушать сегодня твой дерьмовый британский акцент. Пожалуйста, заткнись к черту.

— Марк Адамс, — тихо шепчет Гарретт, — физрук, только что из колледжа. Только не называй его физруком — он оскорбится. Теперь они учителя физического воспитания.

Я сглатываю, мою кожу покалывает от звука голоса Гарретта так близко.

Еще один мужчина поднимает руку. Этот — средних лет, с темными, густыми волосами, торчащими вверх под всеми возможными углами.

— Кстати, о дресс-коде, мы можем убедиться, что грудь Кристины Абернати в этом году прикрыта? В прошлом году были видны соски. Не то чтобы я смотрел — я не смотрел. Но если бы я смотрел, то увидел бы ареолы.

— Эван Фишлер — учитель естественных наук, — тихо говорит мне Гарретт, и я ерзаю на своем месте, потирая бедра друг о друга, — он проводит лето в Египте, исследуя пирамиды. Считает, что в детстве его похитили инопланетяне, — улыбка просачивается в тон Гарретта. — Он будет рассказывать тебе об этом часами и часами…..и часами.

Я поворачиваю голову, и Гарретт Дэниелс оказывается совсем близко. Так близко, что наши носы почти соприкасаются. И вот оно, знакомое, волнующее ощущение падения, жесткого и быстрого. Нет ни одной клетки в моем теле, которая бы не помнила, что чувствовала подобное, когда он был рядом.

— Спасибо.

Он смотрит на меня, его взгляд скользит от моей шеи к подбородку и останавливается на моих губах.

— Не за что, Кэлли.

И тут момент обрывается.

Потому что Меркл и Джерри снова приступают к делу.

— Грудь — это не сексуальный объект, Эван, — говорит Меркл.

Джерри фыркает.

— Тот факт, что ты в это веришь, как раз и является твоей проблемой.

— Ты такая свинья.

— Я лучше буду свиньей, чем жалким.

— Нет. Жалкими можно назвать женщин, которые имели несчастье встречаться с тобой.

— Не суди, пока не попробуешь, — подмигнул Джерри.

Дин застонал.

— Господи, может, вы двое избавите нас от страданий и просто трахнетесь уже?! Я слышал, что в кладовке уборщика очень мило — там, наверное, еще осталась смазка с прошлогодней вечеринки старшеклассников.

Мисс МакКарти кричит:

— В кладовке уборщика нет смазки, Дин! Это просто злобный слух!

— В кладовке уборщика точно есть смазка, — говорит кто-то, — Рэй, уборщик, торчит там слишком долго, чтобы не смазывать его.

Затем весь зал вступает в спор о том, есть ли смазка в помещении уборщика или нет. Затем разговор быстро переходит к тайне до сих пор невостребованного фаллоимитатора, который, по всей видимости, был найден в учительской после шестого урока в мае прошлого года.

Среди этого хаоса мисс Маккарти вскидывает руки и говорит себе под нос.

— Каждый год. Каждый гребаный год с этими говнюками.

Вот это да.

В пятом классе в моей школе нам провели "беседу" — о птицах и пчелах, о том, откуда берутся дети, о биологии. Моя мама уже рассказала мне об этом, так что я не удивилась — в отличие от некоторых моих бедных одноклассников, которые выглядели так, будто им на всю жизнь оставили шрам.

Удивительным было мое эпическое осознание того, что мои учителя в какой-то момент своей жизни занимались сексом. Старая миссис Манди, библиотекарь, чей муж был школьным садовником, занималась сексом. Молодой, красивый мистер Кларк, который преподавал обществознание и в которого были влюблены девочки восьмого класса и несколько мальчиков, занимался сексом. Веселая, энергичная миссис О'Грейди, у которой было семеро детей… у нее была целая куча секса.

Это взорвало мой мозг.

Потому что это был первый момент, когда я поняла, что мои учителя были людьми.

Они ели, пили, занимались сексом, ходили в туалет, ссорились, возможно, ругались — совсем как настоящие люди. Как мои родители. Как любой человек.

Учителя тоже были людьми.

И, оглядывая комнату, я чувствую, как ко мне приходит еще одно осознание. Были ли мои учителя такими же сумасшедшими? Не знаю, хочу ли я получить ответ на этот вопрос.

Поэтому вместо этого, пока продолжаются споры и оскорбления, я наклоняюсь ближе к Гарретту.

— Это всегда так?

— Нет, в этом году все гораздо спокойнее, — он смотрит на бутылку с водой в своей руке. — Интересно, МакКарти подмешала в бутылки с водой ромашку.

И снова… вау.

Гарретт смотрит на меня, ухмыляясь.

— Это похоже на собрания вашей театральной труппы?

Все, что я могу сделать, это хихикнуть.

— Ах, нет.