Соблазнительная обманщица

Глава 18

Когда Критчли добрался до своего жилища (совершенно не то, к чему он привык, зато до чего удобно иметь внизу паб!), он снова зевнул и открыл дверь. Пожалуй, можно проспать весь день. Когда станет темно, он спустится вниз, возьмет тарелку мяса и кувшин эля и засунет руку за ворот пухленькой дочки владельца паба. Отличный план, лучше не придумаешь.

— Критчли! Милый друг, как же я рад тебя видеть!

При звуках этого мягкого, дружелюбного голоса он остановился как вкопанный. Такая изысканная вежливость обязательно обещала что-то дурное. Широко открыв рот и тряся вторым подбородком, он беспомощно заикался.

— Виль… — Он бросил опасливый взгляд на камин, но тайник, который он там устроил, выглядел нетронутым, — я… я не ожидал тебя так скоро!

Проклятие! Теперь ему никак не удастся заполучить Мэдлин!

— Закрой пасть, жирный идиот!

Лорд Вильгельм Уиттакер, владелец Уиттакер-Холла и супруг невезучей леди Мэдлин, сидел на единственном стуле, имевшемся в комнате, красиво положив ногу на ногу.

Что-то блеснувшее золотом выпало из его кулака и повисло на цепочке тонкой работы. У Критчли под ложечкой возник ледяной ком. Это конец! Он нашел тот чертов медальон с шиповником! Никому не позволялось предавать этого человека.

— Вильгельм ласково улыбнулся, чуть наклоняя голову к плечу, и дружелюбно спросил:

— Ты что-то забыл мне рассказать, милый друг?

Мэдлин сидела одна в гостиной на тихом верхнем этаже клуба «Браунс». Закрыв глаза, она пыталась вспомнить лицо Вильгельма. Уродливую маску ярости восстановить в памяти было легко. А вот тот благообразный облик, который она видела вначале, уже начал забываться.

Она была юной и романтичной — и, наверное, чуть самоуверенной, поскольку ей в голову не пришло задать себе вопрос, зачем человеку с таким титулом и богатством могла понадобиться дочь обедневшего баронета. Ее воздыхатель восхищался ею и тешил ее тщеславие, и она вообразила, что он от нее без ума.

— Ты должна принадлежать только мне!

Ее отец в душе восхищался ее дерзостью и хвалил ее ум, когда мать сетовала на острый язычок непокорной дочери.

— Тебе придется нелегко в замужестве, моя девочка, — с горечью говорила она. — Ни одному мужчине не понравится, что его выставляют дураком.

Ее отец отмахивался от мрачных предсказаний своей супруги: ему было важнее, чтобы Мэдлин развлекала его своим остроумием, а ее шансы ублажить мужа его мало интересовали.

Почему бывает так неприятно признавать, что мать оказалась права? Всего через неделю после свадьбы, которая соответствовала всем ее грезам, муж рассек ей губу, отвесив пощечину.

Мэдлин уже не могла вспомнить, что именно его разгневало — наверное какой-то дерзкий ответ на выражение его недовольства. И главным потрясением для нее стал не сам удар. В конце концов, мать не раз выходила из себя, когда Мэдлин не слушалась.

Нет, дело было в том, что в этот момент Вильгельм полностью владел собой. Он совершенно не разозлился. Он просто стукнул ее, как надоедливое насекомое!

А после этого закончил свою жалобу на арендатора так, словно ничего не произошло.

Она быстро научилась держать при себе то, о чем думает.

На какое-то время Мэдлин позволила мужу убедить ее в том, что его вспышки капризного гнева — случайность. Они вызваны исключительно той пылкой страстью, которую она ему внушает.

Какое-то время она даже наивно гордилась силой этой бури, потому что это делало ее особенной.

А когда наконец поняла, что поведение Вильгельма — это проявление жестокости, свойственной ему, и что его потребность в ней распространяется исключительно на желание безраздельно ею властвовать и целиком распоряжаться ее жизнью, то ей было мучительно тяжело признать полную безвыходность своего положения.

Леди Мэдлин совершенно ничем не отличалась от жены обычной деревенщины, которая ходит с синяком под глазом и всего боится. Ее брак был насмешкой, а в ее сердце нуждались не больше, чем во вчерашних объедках. Она не была ничьей сиреной, ничьей богиней. Она была просто довольно доверчивой женщиной, совершившей роковую ошибку.

Тогда Мэдлин попыталась принять правила игры, наблюдать и преданно служить, хладнокровно предупреждая желания мужа, чтобы не становиться объектом для злобных нападок. Она старалась управлять хозяйством и прислугой так, чтобы никому не нужно было страдать вместо нее, когда он обращал свою ярость на окружающих.

Ее жизнь вскоре превратилась в длинный список услуг и уступок. Спросила ли она, как прошел его день? Если она забудет это сделать, муж будет раздосадован или даже хуже. Надела ли она то платье, которое ему нравится? Не забылась ли она, купив шляпку, которая ей самой кажется восхитительной, но которую он счел безвкусной? Она доставала из шкафа только те вещи, которые нравились ему, делала такие прически, которые он предпочитал, включала в меню только те продукты, которые он считал вкусными, — и убеждала себя в том, что все это делала бы любая хорошая жена. В браке принято идти на компромиссы. Мужчин нужно прощать: они не такие терпеливые, как женщины.

Ты хоронишь себя, уступая его капризам день за днем, и в конце концов не узнаешь саму себя в зеркале.

У нее не было подруг. Он об этом позаботился. Каждый раз, когда появлялась возможность поближе сойтись с какой-нибудь женщиной, он находил в той какие-то недостатки и запрещал дальнейшее общение. Муж зорко следил за тем, чтобы границы его сферы влияния не нарушались, так что они виделись с родственниками всего несколько раз в году. Он не любил «любопытствующих дураков», так что ей не позволялось одной принимать визиты. Ее редкие выезды за пределы поместья вскоре свелись к поездке к родителям раз в году, а когда те умерли, то и они прекратились.

Без друзей, не имея никакой реальной власти в доме (кто же будет идти наперекор хозяину, у которого рука такая тяжелая?) и даже без поддержки родителей, которые умерли в уверенности, что Вильгельм всегда все делает правильно, ее мир стал настолько Тесным, что в нем не осталось никого, кроме него.

И когда случилось немыслимое, ей не к кому было обратиться за помощью. Она оказалась в разукрашенной тюрьме, откуда не было выхода — и никто даже не замечал, что она чувствует.

Как ей объяснить Эйдану все это? Как рассказать ему все, что с ней произошло, — и умолчать о том, что она в конце концов сделала?

А ведь Мэдлин чуть было не решилась на это. Она была на грани того, чтобы целиком открыться ему, когда он сделал ей предложение, но испугалась, что он откажется ее видеть. Он не такой, как она. Он щепетильный и порядочный. Он бросит ее — и, возможно, даже сочтет необходимым сообщить властям о том, что она совершила преступление.

И в конце концов оказалось, что дело было даже не в ее желании выжить: просто она слишком сильно любила Эйдана, чтобы втянуть в свои гадкие, постыдные тайны. Она знала, что он человек чести, и знала, что ее любимый никогда не простит, если она ее запятнает.

Однако теперь ее решимость начала колебаться. Вопреки ее надеждам Эйдану не пошло на пользу то, что она дала ему свободу. Хотя теперь она уже понимала, что он неспособен на измену. Похоже было на то, что после их разрыва он моментально обратился за утешением к какой-то женщине, которая даже не сказала ему о ребенке!

Тогда Мэдлин сделала неправильный выбор. Возможно, еще не поздно все вернуть обратно?

Теперь, после того как она увидела, каким может быть супружество, она стала о нем мечтать. Когда рядом был мужчина, которого она любит, и его ребенок, она впервые поняла, что такое Нормальная жизнь. Спокойная и счастливая.

Повернувшись, Мэдлин увидела, что Мелоди дремлет на кушетке, сунув пальчик в рот. Глаза у нее были полузакрыты, и она тесно прижимала к себе Горди Еву. Она подошла, взяла девочку на руки и села на кушетку, устроив малышку у себя на коленях.

«Я могла бы стать этой крошке хорошей мамой. Стала бы любить ее и заботиться о ней — и девочка никогда не догадывалась бы, что она мне не родная».

Если бы только продолжать и дальше находиться рядом с Эйданом, чувствуя себя настоящей женщиной.

Однако если она продолжит этот обман, Мелоди лишится возможности узнать свою настоящую мать.

«Но та женщина ее бросила, правда?»

— А мне она очень нужна, — прошептала Мэдлин, прижимаясь к шелковистой головке, лежащей у нее на плече. — Без вас обоих я уже не представляю своей жизни.

Когда этим вечером в комнату подали обед, он состоял из множества блюд. Эйдан даже немного огорчился при мысли о том, что, по мнению Уилберфорса, он один способен все это съесть. Благополучно спрятав Мелоди и Мэдлин в спальне, наблюдал, как к нему доставляют вереницу подносов.

Надо надеяться, что никто из лакеев не обратил внимания на Горди Еву, но, с другой стороны, что они увидят? Просто замызганный и завязанный узлом шейный платок, брошенный на кушетку! Господи, он уже и сам стал как младенец!

К счастью, в этот момент явился Колин.

— Думаю, справиться со всем этим будет нелегко.

— Это я виноват. Сказал Уилберфорсу, что сегодня обедаю у тебя и что у меня сильно разыгрался аппетит. — Приятель с удовлетворением посмотрел на подносы с изобилием еды.

— Господи! И мы могли питаться так все это время? Пусть только Джек вернется, мы быстренько его откормим.

Джек… Точно. Эйдан вспомнил все те письма, которые он разослал в те порты, где мог оказаться его друг. Получит ли он хоть одно из них? А вдруг он уже сейчас спешит обратно, чтобы увидеть малышку, которую считает своей дочерью?

«Извини, старик. Я ошибся. Ты по-прежнему в мире один, а вот у меня появилась семья».

Эйдан посмотрел на Горди Еву — замызганный, нелепый комок тряпки, который теперь казался ему самой настоящей куклой.

«Тут все изменилось, дружище. И нам всем тоже пришлось стать другими».

Мэдлин и Мелоди, войдя в комнату, ахнули.

— Какая прелесть! — воскликнула Мэдлин, радостно глядя на Эйдана. — Я уже несколько месяцев не ела говядины!

Несмотря на то что сердце у Эйдана болело, он невольно рассмеялся при виде плотоядной улыбки, которая появилась у нее на лице, и с шутливым поклоном сказал:

— Приступайте, миледи.

Она казалась такой голодной и довольной, что он не смог таить на нее обиду. Возможно, он поторопился, слишком сильно на нее надавил. В конце концов, у него впереди долгие годы, в течение которых он будет исследовать глубочайшие тайны миссис Чандлер!

Обед прошел весело. Подносы едва поместились на небольшом круглом столе, так что Мэдлин превратила в буфет кушетку, накрыв ее простыней. Благодаря этому даже Мелоди смогла сама выбирать себе еду.

Эйдан посмотрел на груду вареных морковок на тарелке у девочки и подался в сторону, чтобы увидеть малышку.

— Если ты все это съешь, то превратишься в кролика!

Мелоди захихикала. Несколько морковок упали на ковер. Мэдлин поспешно взяла у девочки тарелку и, повязав громадную салфетку, вручила ей ложку.

— Кушай, моя пушистая.

Колин, наблюдавший за этой сценкой, только покачал головой.

— Высыпать вас в миску, перемешать хорошенько — и семейная каша готова.

А потом Колин заставил Мелоди и Мэдлин хохотать, рассказывая о мальчишеских шалостях, которые они вместе устраивали. Эйдан только улыбался, отмечая явное преобладание историй на одну тему: «Эйдан сел в лужу». Ему так приятно было видеть Мэдлин смеющейся, что он не обращал внимания на свою уязвленную гордость.

Она была так хороша в этой непринужденной обстановке! Когда они были знакомы раньше, она была откровенна и слушала внимательно, но их свидания всегда имели одну цель. Теперь он вдруг понял, что она была нужна ему только для одного — и потому он узнал только одну сторону этой сложной личности. Мэдлин, принимающая возлюбленного, была совсем не такой, как Мэдлин в кругу семьи.

Сейчас она держала Мелоди на коленях и вытирала следы моркови с детской мордашки — в том числе и с бровей! — и смеялась рассказам Колина. На ней было какое-то старое платье, пожалуй, чересчур блеклое, но ее щеки казались от этого только румянее, а волосы — темнее. Ему нравилось, когда она не делала прически, а заплетала не тугую косу, из которой выбивались прядки. Когда Мэдлин наклонилась, чтобы опустить Мелоди на пол, он вдруг заметил, что на ней нет корсета.

Ворот чуть отвис — и в вырезе видно было, как свободно колышется ее пышная грудь. Если он сейчас заключит ее в объятия, то ощутит нежное женское тело без барьера из китового уса.

Он остро ощутил желание.

Выпрямляясь, Мэдлин поймала на себе его жадный взгляд. Видимо, его мысли читались совершенно ясно, потому что ее карие глаза вдруг потемнели и широко распахнулись, а щеки заалели. Очаровательный румянец дошел до самой ее груди, а возможно, и дальше. Надо было бы проследить, где именно он заканчивается…

Она попыталась его отвлечь:

— Еще моркови, милорд? Кажется, Мелоди немного и нам оставила.

У нее из косы выбилась еще одна непослушная прядь — на этот раз такая длинная, что свилась в кольцо на ключице.

Он протянул руку и отвел локон ей за ухо, с наслаждением прикоснувшись к мягкой коже.

— Из всех Мэдлин, которые я видел, — тихо проговорил он, — эта нравится мне больше всего.

Она отвела взгляд, но он бережно взял ее за подбородок.

— Не прячь этот непослушный локон. Я только успел к нему привязаться, — прошептал он. — Мне снова станет так одиноко!

Ее губы приоткрылись — и она заглянула ему в глаза.

— Почему ты это сказал?

Он слабо улыбнулся и нежно провел подушечкой большого пальца по ее нижней губе.

— Не знаю. Возможно, у меня просто разыгралось воображение, но меня страшит будущее, в котором не окажется тебя.

Она судорожно сглотнула:

— Мне одно время казалось, что я стала тебе неприятна.

— Людям свойственно ошибаться.

Он подался к ней ближе, не отрывая от нее взгляда.

Позади них Колин громко кашлянул и сказал:

— Мы с мистрис Мелоди решили податься в бега и присоединиться к пиратам с «Бесславного грабежа».

— Как мило! — рассеянно откликнулась Мэдлин.

— А перед тем как покинуть Лондон, мы намерены сжечь дотла Вестминстерское аббатство.

— Угу! — Эйдан улыбнулся Мэдлин. — Развлекайтесь.

Колин возмущенно фыркнул.

— Пошли, Мелоди. Нечего нам оставаться там, где всем не до нас. Побежали ко мне в комнаты. Я забрал её вещи, — сообщил он. — Нас не ждите.