Соседка

Глава Двадцатая

Бернар покинул судно, едва оно пришвартовалось в Марселе. Покинул, даже не закончив практики и наскоро попрощавшись с капитаном и командой. Его не влекло уже ни море, ни карьера, ни хорошие заработки. Сев в первый же поезд, он поспешил в Париж. Он плохо представлял, что делает, и еще хуже — зачем. Теперь его влекла сила, названия которой он не знал и значения которой не взялся бы объяснить даже себе самому. Но в одном он отчет себе все-таки отдавал — он снова хотел видеть Матильду.

Париж не изменился. Наверное, он не менялся уже столетия, разве что разрастаясь вширь и обзаводясь новыми пригородами. Да еще стадами автомобилей, что, на вкус Бернара, его отнюдь не красило.

Бернар проявил истинное мужество — он выждал целых два дня. Все это время он лежал на широкой тахте в своей комнате, глядя в потолок и меланхолично насвистывая какой-то мотивчик. Иногда насвистывание обрывалось. Это означало, что Бернар тянется к телефону. Заставить себя убрать руку с аппарата удавалось только ценой неимоверных усилий.

В конце концов, доведя себя до полного нервного истощения, Бернар набрал номер Матильды. Результат оказался настолько отрицательным, что об этом не хотелось даже думать: никто не снял трубку ни сразу, ни после. Назавтра он узнал, что за то время, пока они не виделись, Матильду не только выгнали из художественного училища (что не произвело на Бернара ни малейшего впечатления), но, кроме того, она уехала из квартиры, которую снимала, и не оставила адреса ни консьержке, ни своей тетке, на помощь которой Бернар до последнего момента рассчитывал. Так Матильда исчезла для него окончательно.

Бернар бесцельно бродил по улицам, изредка натыкаясь на прохожих или, от нечего делать, посматривая на витрины магазинов. Раньше он всегда считал разглядывание витрин пустой тратой времени и делал это исключительно за компанию с Матильдой. Теперь времени вдруг стало много и девать его все равно было некуда. Учебу он совсем забросил.

Снова шел дождь. На площади Звезды человек в форме муниципального служащего сметал с тротуара опавшие листья. На углах улиц тихо сидели в павильончиках продавщицы фиалок. Вокруг площади Звезды мчались тысячи автомобилей. Иногда среди них мелькали и мотоциклисты в мокрых плащах-накидках, застегнутых у шеи и на руле. Одиноко и отрешенно высилась Триумфальная арка. На дощатом ограждении земляных работ были в ряд наклеены плакаты с портретом Че Гевары. До невозможности мужественное бородатое лицо кумира французской молодежи показалось Бернару похожим на лицо того официанта, который принес ему сигареты в кафе, где он когда-то обнаружил в очередной раз ушедшую Матильду в компании бродячего поэта. Только официант был заметно полнее (чтобы не сказать толще) и смахивал не на революционера, а на турецкого матроса. Впрочем, не исключено, что в турецкий флот и в революцию идут люди примерно одного типа. И в официанты тоже.

Он тогда принял поэта за сутенера и даже подумывал, не заехать ли ему сразу в глаз без всяких разговоров, но вовремя удержался. Поэт оказался человеком мирным, приятным в общении и ненавязчивым. Он быстро ушел, пообещав написать для Матильды стихотворение. Матильда всегда умела поддержать разговор, она умела общаться и тем привлекала к себе людей не в меньшей степени, чем красотой. Бернар всегда ей в этом немного завидовал.

Он несколько раз заходил в то кафе, подолгу сидел один за столиком и потягивал кальвадос. Он ждал. Пару раз он разговаривал с тем официантом, похожим на матроса или революционера. Тот помнил Мат, но с тех пор она здесь не появлялась. Бернар сидел, глядя в пустоту и ничего не видя перед собой. Иногда он закуривал и почти всегда забывал погасить спичку до тех пор, пока огонь не начинал жечь пальцы. К нему подсаживались женщины, и тогда он выходил из оцепенения, чтобы прогнать их ленивым жестом. Потом он уходил. Матильда так и не появилась.

У спуска в подземный переход стояла, обнявшись и покачиваясь, целующаяся парочка. Бернар миновал их, бросив на девушку внимательный взгляд, и нырнул вниз. Лампы освещали подземный переход неживым светом. На стене краской вкривь и вкось было написано: «Долой де Голля!», «Да здравствует революция!».

«Вина Кастро!» Ажан в черной накидке стыл на влажном сквозняке. Ему было скучно здесь стоять, но все-таки он был на посту и проводил Бернара недоверчивым взглядом. Бернар затылком чувствовал этот взгляд и думал, что вот так же на него смотрят те, к кому он обращался с расспросами о Матильде: ее уход не прошел даром даже для его внешности. Издерганный неврастеник не лучшая компания для красивой женщины.

С площади Этуаль Бернар отправился в направлении Эйфелевой башни. Дождь перестает, и сразу же в прозрачных лужах всплывает тихое солнце. Вдоль тротуаров текут ручейки, омывая шины отдыхающих автомобилей. Крыши машин в узорах из опавших листьев. Бернар одиноко шагает по авеню Клебер. Особняки очень богатых людей отгорожены литыми чугунными решетками. Подстриженные кусты, деревья незнакомых пород. Пусто и тихо. Воскресенье. Бернару совсем не весело, одиночество, которое всегда казалось ему естественным состоянием, теперь превратилось в тысячетонную глыбу, безжалостно давящую на него. Бернар в очередной раз сворачивает куда-то в сторону, и перед ним снова встают витрины магазинов. Вместе они часто их рассматривали. Ему кажется, что если сейчас делать то же самое, Матильда каким-нибудь необъяснимым образом окажется рядом…

Женское белье повсюду в Париже. Оно мирно уживается с бородатым Че Геварой. Только белье в витринах, а Че на заборах. Кроме того, повсюду в Париже и сами женщины. И не только живые, но и на плакатах, рекламе, этикетках. Роскошная блондинка в почти полном отсутствии одежды украшает широкий бок городского автобуса. Туннели метро украшены девушками в очень коротких голубых рубашках. Смысл рекламы — в рубашках, девушки же прилагаются для убедительности. В вагоне трамвая над указателем остановок — две ножки в соблазнительных чулках. Ножки тоже соблазнительны, на что и рассчитано. То дикие, то покорные, то ласковые, то таинственные женские глаза смотрят с витрин, со стен домов, с консервных банок, этикеток, со страниц журналов и газет. И Бернар одиноко бредет под этими синтетическими взглядами, глубоко засунув руки в карманы и опустив голову. Иногда он словно просыпается и начинает вглядываться в лица прохожих. Его интересуют не все. На мужчин он вообще не обращает внимания. Взгляд скользит лишь по женским фигурам, на миг задерживаясь на девушках, хоть чем-то похожих на Матильду.

Без цели, не оглядываясь на время и никуда не спеша, кружил он по узким улицам. Улица Иены, улица Кеплера, улица Бодлера… Какой-то бульвар, превращенный в рынок, в бесконечный натюрморт. Краски и запахи бьют в глаза, в нос, шум и крики торговцев отдаются гулом под прозрачной крышей.

Апельсины, ананасы, яблоки, ракушки, розовые куры с синими этикетками, огурцы, лук, спаржа, разделанные зайцы и кролики, гирлянды из меховых лапок вокруг продавцов, бананы, странные рыбы, орехи, пестрые банки соков, любое мясо на выбор, горы гвоздик до самой крыши, килограммы роз, центнеры махровых ромашек, фонтаны канн, опять устрицы, морские ежи, креветки, лангусты, ослепительные передники и колпаки — и всему этому конца не видно.

Серая, осенняя вода в водоворотах у мостов. Затопленная под берегом лодка. Тихо, безлюдно и как-то заброшенно и очень грустно. Почему? Что любимая женщина ушла окончательно? Так ведь сам бросил. Кого винить? Обидно за свою бестолково, лениво проживаемую жизнь, за несбывшиеся мечты и неосуществленные надежды? Но ведь еще не все потеряно, еще можно наверстать.

И вдруг Бернар понял, что все это время прощался с Парижем. Вовсе даже не собираясь никуда уезжать, он тем не менее чувствовал, что время пришло, и ему пора. Пора покидать этот город, пора с ним расставаться так же, как он расстался с Матильдой. И это неизбежно, это рок, это то, что записано в книге судеб. И горе тому, кто восстанет против уготовленного судьбой жребия.

Его ждет совсем другая жизнь, ведь подсознательно он уже не единожды чувствовал себя добропорядочным буржуа, владельцем маленького домика и скромного, но достаточно округлого счета в банке и мужем тихой и домовитой супруги, а не вечно бунтующим искателем приключений и другом темпераментной и доброй, но взрывной и непредсказуемой Матильды.

Бернар спустился к самой воде. Под опорой моста горит печурка, трое рабочих-ремонтников жарят креветки и от печурки тянет запахом рыбы и смолистым дымком. Выше по течению стоит чистенький, свежевыкрашенный прогулочный катер. Девушка в зеленой куртке идет навстречу, поднимается по сходням на борт катера, открывает дверь надстройки и оттуда сразу выпрыгивает огромный пес и, сбежав на берег, обнюхивает Бернара. Девушка что-то говорит, наверное, успокаивает пса, но Бернар не слышит и только на всякий случай улыбается. Он присаживается на борт катера, и пес дружелюбно тычется носом ему в колени. Должно быть ждет, когда почешут за ухом. Бернар рассеянно треплет его по загривку. На тупой корме катера написано, что катер принадлежит лицею Эспадок. Это название ничего не говорит Бернару.

Воды Сены движутся огромным серым массивом перед глазами Бернара, и так же, медленно, но неумолимо, течет время. Ушла девушка в зеленой куртке, захватив с собой пса, рабочие доели креветки и собирают под мостом строительные леса, к вечеру похолодало и пора идти тоже.

Когда не везет, можно или принять все как есть и смириться, или бунтовать. Сначала Бернар бунтовал. Он пытался обмануть судьбу, пытался на забитых народом парижских улицах отыскать потерянное счастье, как ищут в траве или в щелях мостовой оброненную монетку. Ему было плохо и стыдно. Без дрожи он и вспомнить не мог, как бросил Мат тогда в лозаннском отеле или о других, более ранних случаях, когда он бывал с ней несправедлив и откровенно жесток, когда ревновал ее к каждому встречному и устраивал поистине безобразные (даже на свободный столичный парижский вкус) сцены. Боже, какой он был идиот! Один раз он заехал в ухо молодому человеку, которого застал в обществе Матильды за столиком в бистро. Его немедленно оттащили, и пришлось давать объяснения в участке. При этом выяснилось, что пострадавший юноша — кузен Матильды, буквально на днях прибывший в Париж из Бордо.

Ужасно, что даже подобное происшествие его не остановило, и периоды гармоничной любви с достойной лучшего применения периодичностью сменялись полосами бурных сцен, швыряния предметов домашнего обихода и громоподобным хлопаньем дверей. Воспоминания об этом теперь причиняли Бернару душевные муки.

Однако всему на свете бывает предел. В конце концов Бернар остыл и перестал, по крайней мере, хватать на улицах за плечи незнакомых девушек с криком: «Матильда!», после чего приходилось каждый раз долго извиняться. Бернар остыл и смирился. Он даже попытался поправить свои дела в мореходном училище, но здесь все оказалось несколько сложнее… Короче говоря, с карьерой капитана пришлось проститься, и Бернар не очень об этом сожалел. Теперь он искал покоя.

Так бывает иной раз с разочарованными юношами, которые вдруг вобьют в голову, что жизнь кончена, и год или два потом, пока не надоест или пока само естественное течение жизни не опровергнет их пессимистических настроений, являют собой воплощенное разочарование.

Потом и это прошло. И Бернар стал наконец тем, кем и был изначально — добрым малым, честным, старательным и работящим человеком. Однако сердечная рана затягивалась с трудом, и для поправки расстроенных нервов доктор рекомендовал ему морское путешествие.

Через месяц, на палубе пассажирского теплохода он повстречал Арлетт. Безусловно, это была судьба. Бернар сразу почувствовал и решил — эта девушка станет его женой. Как ни странно, их желания совпали.

Вскоре они действительно поженились, а потом покинули Париж. Они перебрались в Гренобль, где Бернар получил хорошую работу, и купили там дом на тихой улице и в то время без соседей.