Сошествие в Аид

Когда вижу, кто стоит у доски объявлений у входа, на секунду хочу развернуться и уйти. Вдыхаю и подхожу ближе, стараясь не шуметь. Срываю лист своего клуба — список вышел за все отведённые строки, — и начинаю читать.

Большинство имён мне ни о чём не говорят. А те, что знакомы, вызывают лишь жалость.

И вдруг взгляд цепляется за две строчки.

— Этого не может быть, — шиплю я.

Хейвен Коэн.

Боги. Когда я сказал ей найти себе клуб, чтобы занять время, я точно не имел в виду мой. Почему именно театр? Каковы были шансы, что она выберет именно его?

Сжимаю бумагу так, что она оказывается смята в кулак.

Вторая фигура у доски наклоняется ко мне.

— Всё нормально?

Только этого идиота не хватало.

— Да, — выдавливаю.

— Не похоже, — не отстаёт Лиам, этот «друг» Хейвен.

Смотрю на него.

— Ты уже год пишешь моей сестре стишки, рифмуешь «сливу» с «отливу» и «колокол» с «щупальцем». Так кто из нас двоих не в порядке?

Ясно вижу, как у него дёргается кадык. Он оглядывается, будто ищет путь к бегству.

— Нет, ты прав, это я не в порядке. Очень. А у тебя всё отлично. Лучше я пойду.

— Постой, — останавливаю.

Но он уже отошёл на несколько метров.

— Что изучает Хейвен? — спрашиваю. Разжимаю ладонь и пытаюсь расправить помятый лист. — И главное: где у неё сейчас занятие?

Он чешет затылок.

— Юриспруденцию. Сейчас у неё административное право.

Я криво усмехаюсь. Знал же.

Административное право — курс первого года юрфака, ведёт профессор Олейн. Всегда в одной и той же аудитории, одной из крупнейших в юридическом корпусе.

Может, стоит подождать, пока закончится лекция, и встретить её снаружи. Было бы хорошим знаком терпения; хоть раз Хейвен не пришлось бы видеть перед собой Лиама.

Я не должен знать, что этот идиот повсюду её сопровождает. Но знаю. Часто вижу, как они проходят мимо лестницы западного крыла — того самого места, где мы встретились впервые. Хейвен никогда не смотрит в мою сторону, но она знает, что я там. Каждый её жест, каждое движение тела выдаёт это. Так же ясно, как и то, что она хочет повернуть голову и убедиться.

Я не верю в любовь с первого взгляда, не верю в молнию-удар и уж точно — в людей, которые влюбляются сразу. Но вот в влечение с первого взгляда — верю. Или, как я предпочитаю это называть поэтичнее: «хочу переспать с тобой с первого взгляда».

Уверен, именно это между мной и Хейвен, как бы она ни старалась отрицать это во время игр. Я знаю, Афина спросила её прямо, легла бы она со мной в постель, и ответ прозвучал: «Нет». Так же как я знаю, что наши пульсометры не подделаны. Но она соврала. Говорю же: соврала. Не может быть, чтобы она предпочла моего брата. Никто не выбирает Гермеса и Аполлона вместо меня.

Погружённый в свои безумные мысли, я открываю дверь в аудиторию профессора Олейна и замираю на пороге. Он останавливается у мультимедийной доски и кивает мне. Должен бы выгнать, но я всегда был его лучшим студентом.

Я ищу Хейвен по залу — и нахожу мгновенно. Да и как не найти, если она единственная смотрит прямо на меня. Её лицо такое ошарашенное, что мне хочется расхохотаться. Единственное, что меня сдерживает, — непонятно, удивлена она или возмущена.

Я поднимаю палец, показываю: иди ко мне, выйдем. Она хмурится и качает головой.

Что?

Может, не поняла.

Показываю на дверь. Потом на неё. Потом на себя. И снова на дверь.

Хейвен опускает взгляд, быстро что-то пишет в тетради. Поднимает и показывает мне страницу в клеточку:

«НЕ ВЫЙДУ. ПОШЁЛ НА ХУЙ.»

Закатываю глаза и рычу сквозь зубы. Поднимаюсь по боковой лестнице, дохожу до третьего ряда. Поднимаю пятерых студентов и сажусь рядом с ней.

Она напрягается всем телом.

— Ты что, с ума сошёл? — шипит.

Бросаю на парту смятый лист с записью в клуб.

— А ты? Ты, блядь, зачем записалась в мой клуб? — выделяю притяжательное и сам же чувствую себя детсадовцем.

Она пожимает плечами, глядит на доску и продолжает конспектировать.

— Чего лыбишься, как идиот? — спрашивает.

Я и правда не заметил, что улыбаюсь. Стираю выражение, натягиваю нейтральную маску.

— Серьёзно, Хейвен, чего ты хочешь? Ошиблась клубом? Пришла меня достать? Увлекаешься театром?

— От тебя… — бормочет она, задумчиво. — … может, номер твоего брата. Остальное — однозначно «нет», «да» и «да».

Сжимаю кулак и отвожу взгляд. Девчонка на первой парте оборачивается, но едва наши глаза встречаются, она дёргается и поворачивается обратно.

Нудные тут люди.

Что снова возвращает меня к единственной, кто меня пока не утомляет. К Хейвен.

— Имей в виду, я не приму тебя в клуб, — предупреждаю.

Она таращит глаза — нарочито, наигранно.

— Как же я теперь жить-то буду, Хайдес?

Я изучаю её. Длинные рыжие волосы заколоты затупленным карандашом — и я невольно думаю, какая физика держит это чудо конструкции. Пряди всё равно выбиваются и падают ей на лицо. Иногда она их сдувает, но те тут же возвращаются на место. На ней ни капли макияжа: все неровности кожи и красные пятнышки видны, поры на носу расширены. Глаза обрамляют короткие каштановые ресницы. Это придаёт ей детский вид. Совсем не та девушка, что вчера расстёгивала лифчик передо мной. Перед всеми.

— Перестань пялиться.

— Почему ты используешь карандаш, чтобы заколоть волосы? У тебя нет резинки? — парирую.

Она смотрит боковым зрением. На губах — персиковая усмешка.

— У тебя когда-нибудь была резинка для волос, Хайдес?

— Нет. Зачем?

— Вот именно. Поэтому ты и не знаешь, как легко их потерять.

Я собираюсь сказать, что можно было бы держать одну на запястье и не снимать, но я пришёл сюда не за этим. Указываю снова на лист, точнее — на место, где жирно прописано её имя.

— Если тебе плевать, что я тебя не приму, зачем записалась? Просто чтобы меня бесить?

— Чтение моего имени тебя бесит? — спрашивает она и спокойно переписывает слайд, одновременно ведя со мной разговор. — Ух ты, Хайдес. Значит, или я тебе очень нравлюсь, или ты меня реально ненавидишь.

— Я тебя не ненавижу. Но ты меня заё… раздражаешь.

Она замирает на секунду, стискивает ручку сильнее.

— Отлично. — Потом выдыхает и поворачивается ко мне. — Слушай, театр мне нравится. Импровизация ещё больше. Актёрство — это тоже игра. Я не знала, что клубом руководишь ты. Хотела бы сказать: «Ладно, не страшно, вычеркни меня, удачи». Но у меня есть право быть рассмотренной. Так что смирись и дай мне спокойно слушать лекцию.

— Аполлон возглавляет кулинарный клуб, — сообщаю ей, игнорируя всё, что она только что сказала. — Теперь можешь переписать заявку.

— Я это знала. Кулинария меня не интересует.

— Даже если речь о моём братце, месившем пироги с носом в муке?

Внимательно изучаю профиль её лица. Её выдаёт мельчайшая гримаса. И я это вижу лишь потому, что Афродита учится на психфаке и имеет привычку вслух озвучивать каждую чёртову «микроэкспрессию», пока наматывает километры по коридорам.

Хейвен откидывается на спинку. Олейн делает паузу, чтобы отпить воды и переключить слайды.

— Да, вот это, пожалуй, меня интересует, — признаётся она.

Постукиваю пальцами по столешнице и думаю.

Будем честны: я ненавижу всех студентов в этом месте. Но всегда давал шанс каждому, кто хотел вступить в мой театральный клуб. Никогда не делал различий, никого не выгонял. Равные возможности, так ведь?

— Ладно, дам тебе шанс, — шиплю.

Хейвен смотрит прямо на меня. Я не отвечаю взглядом. Не хочу видеть её торжествующую физиономию. Такую же, как на открытии игр. Даже когда она снимала с себя одежду, готовая остаться обнажённой перед всеми, она улыбалась так, будто уже победила. Потому что победила.

— Ты устраиваешь пробы?

— Не совсем. — Поднимаюсь. — Но скажем так: жду тебя в театре в воскресенье в десять утра. Не опаздывай.

Ей это явно не нравится, ещё до того, как на её лице проступает недовольство.

— Воскрес…

Поднимаю палец — и она замолкает.

— Опоздаешь хоть на минуту — вылетишь.

Она поджимает губы. Хочет огрызнуться. Сдерживается.

— А если приду раньше? — шепчет, наклоняясь ко мне так, чтобы я видел её лицо целиком.

Я тоже склоняюсь, подыгрывая, и сразу выбиваю её из равновесия. Она не двигается, но я всё равно заправляю прядь её волос за ухо — только ради того, чтобы увидеть, как её передёрнет.

— Если придёшь раньше, значит, хочешь провести со мной больше времени.

Глава 8

Онерическое измерение

Рождённые Нюктой и управляемые Аидом, Ониры — трое братьев, божества низшего ранга, от которых зависят сны людей.

Они посылают их через два врата — врата истинных снов и врата обманчивых снов, что находятся в пещере неподалёку от Аида.

Сегодня пятница. Обычно это был бы самый обычный день. Ну, пятница — она и есть пятый день недели. Ничего особенного. Стоит между четвергом и субботой.

Но с тех пор как я переступила ворота Йеля, у пятницы появилось другое значение. Это день игр. А сегодня ещё и первая ночь в году, посвящённая Играм Богов. И если их будет вести Афина, то, скорее всего, приглашение получу я.

Я должна бы волноваться. На деле — меня это заводит.

Открываю дверь нашей с Джек комнаты. Всего семь утра, и в коридоре никого. Джек сопит в подушку, вытянув из-под одеяла одну ногу, а копна её кудрей закрывает пол-лица.

Делаю два глубоких вдоха — и смотрю вниз.

Пусто.

Особенно — нет шахматной фигуры. Меня не пригласили.

Варианта два: либо Афина больше не злится на меня (в чём я сильно сомневаюсь), либо игры сегодня ведёт не она. Второе куда вероятнее.

Но тогда кто из Лайвли — ведущий на этот раз?

Не знаю, зачем я это делаю, но уже подправляю лямку рюкзака и почти бегом иду по коридору. До входа в Йель добираюсь, почти никого не встретив. Двигаюсь в западное крыло — без колебаний.

Но у мраморной лестницы никого. Хайдеса нет. Не стоит, как обычно, привалившись к стене, с видом человека, которому в жизни делать нечего.

Жду пару минут, потом понимаю: в этом нет никакого смысла. С чего бы ему здесь торчать?

Второй раз за утро тело само решает за мозг. Йель оживает, коридоры заполняются студентами, и я ускоряю шаг, пока не дохожу до их общежития.

Сориентироваться у меня получается плохо, но комнаты Лайвли я запомнила. Встаю между двумя дверями напротив друг друга. Нужно угадать: где парни, а где девушки? Наверное, ввалиться к Афине с утра — не лучшая идея.

Выругавшись себе под нос, стучу в правую. Переступаю с ноги на ногу в ожидании.

Дверь резко распахивается. И я одновременно и рада, и жалею. Передо мной Гермес. Полностью голый, с кофейником в руке. Сканирует меня взглядом с ног до головы, будто я призрак.

— И ты чего здесь?

— Ищу Хайдеса. Или Аполлона.

Едва произношу имена братьев, как его губы растягиваются в хитрой улыбке. Он отходит в сторону, вытянув руку с кофейником на манер приглашения.

— Прошу, проходи.

Стоило бы отказаться. Но я иду внутрь, не дожидаясь повторного приглашения.

— И где они?

Гермес падает на диван, закидывает ногу на ногу.

— Один в ванной, другой в спальне. Любопытно, к кому тебя приведёт судьба.

Я таращусь на него. Это шутка? Что за подсказки? У них что, вся жизнь — игра?

Видя моё бездействие, он чуть встряхивает кофейник.

— Ой, прости. Кофе хочешь?

— Угадай. Ты ведь не предложишь чашку, да?

Он мотает головой. Правая нога у него болтается в воздухе, ногти выкрашены жёлтым, на пальцах два кольца. Всё так же смотрит прямо на меня, с кофейником в руке и покачивающейся ногой.

Я раздражённо цокаю и двигаюсь к трём дверям. Сразу ясно, где ванная: изнутри шумит вода.

Можно кинуть жребий. Можно ткнуть наугад — и не доставить Гермесу удовольствия. Всего две двери. Логичнее идти к тому, кто не в ванной.

Стучу.

Ручка сама опускается, и я воспринимаю это как приглашение войти. Но сто́ит переступить порог — жалею об этом.

Комната погружена во тьму; ни одной лампы, и единственный свет пробивается сквозь окно, но небо затянуто тяжёлыми серыми тучами. Хайдес стоит у кровати и натягивает чёрные боксёры. Когда наши взгляды встречаются, он не сразу понимает, что это я. Приходится посмотреть на меня раза три, прежде чем он срывается:

— Какого хрена ты здесь делаешь?

Я прикрываю глаза ладонями, хотя, если честно, меня его нагота не особо смущает.

— Это ты открыл дверь, не спросив, кто там!

— Верно! — взрывается он ещё злее, и у меня вырывается смешок. — Вон отсюда.

Я понемногу опускаю руки и убираю их совсем только тогда, когда убеждаюсь, что на нём хотя бы бельё.

— С какой стати? Ты прикрыт. Не скажешь же, что стесняешься показать свои тощие ножки.

Он хлопает ртом.

— Мои ноги мускулистые.

Я изучаю их критическим взглядом. Да, мышцы есть, но куда забавнее сделать вид, что я этого не вижу. Морщу нос.

— Не сказала бы, Хайдес.

— Не знаю, что тебе нужно, но иди и жди меня у входа, — переводит тему, поворачиваясь ко мне спиной.

— У тебя брат сидит на диване голый, пьёт прямо из кофейника, — поясняю я. — Может, лучше поговорим здесь?

Он не отвечает. Возможно, даже не слушает. Я же продолжаю наблюдать и, стараясь не шуметь, делаю пару шагов ближе. Его движения слишком быстрые для человека, который всего лишь надевает джинсы и водолазку. Быстрые и нервные. Он даже ругается, когда нога никак не пролезает в штанину, будто от этого зависит его жизнь.

Любопытство толкает меня подойти ближе и встать так, чтобы редкий свет из окна освещал его фигуру.

И тогда я понимаю, почему он не хочет, чтобы его видели голым. Шрам, рассекающий его лицо, тянется ниже шеи и уходит по всему торсу. Пересекает бока, и я почти уверена, что уходит до самых ног, теперь уже скрытых джинсами.

Я в шоке не только от того, какие они глубокие, но и от того, что в ту ночь, когда он раздевался на открытии игр, этих следов не было видно. Значит, он их прятал. Значит, стыдится.

Словно почувствовав мой взгляд, он резко поворачивает голову.

— Хейвен, — шипит, растягивая моё имя, — выйди вон.

Тысячи вариантов слов роятся в голове. Но вылетает лишь одно.

— Твой шрам, — шепчу. — Он проходит через всё тело.

Хайдес закатывает глаза.

— Вот это новость. А я-то и не заметил. Спасибо, что просветила, — бурчит он и натягивает чёрный гольф.

— Что с тобой случилось? — вырывается у меня.

Он застывает, глядя прямо. На его месте и я бы так отреагировала, услышав подобный вопрос от чужой девчонки. Второй раз.

— Пошли отсюда.

— Чтобы ты мне ра…

— Нет. Не для того, чтобы рассказать, откуда у меня этот шрам.

Я скрещиваю руки на груди.

— Тогда я не выйду.

Он склоняет голову и тихо усмехается — не весело, а презрительно. Через секунду подходит вплотную и легко подхватывает меня на руки, закидывает через плечо, как мешок, удерживая за колени. Я повисаю вниз головой.

Я не сопротивляюсь, хотя должна бы. Это ничего не изменит. В конце концов, сама напросилась. Он захлопывает дверь пинком и тащит меня к входу, где Гермес всё так же сидит голый с кофейником.

Мы встречаемся взглядами.

— Привет ещё раз, — киваю я.

Он улыбается:

— Здорово. Ну как там, мир вверх ногами?

— Наоборот, — отвечаю.

Он указывает на меня пальцем.

— Лаконично. Банально. Но мне нравится.

Хайдес ставит меня на пол одним резким движением. Проверяет, что я уверенно стою, и отпускает.

— Всё, хватит. Хейвен, какого чёрта тебе от меня нужно в семь утра?

Моя прическа окончательно растрепалась. Я вытаскиваю карандаш из волос, снова скручиваю локоны и закрепляю их. Хайдес следит за каждым движением с комично-сосредоточенным видом.

Между его ног внезапно появляется лицо Гермеса.

— Как ты делаешь этот трюк с карандашом? — пищит он.

— Я тоже хотел спросить, — добавляет Хайдес.

— Повернись к нам и повтори, только медленнее, ладно? — продолжает Гермес.

Когда Ньют и остальные пугали меня «загадочными» и «ужасающими» Лайвли, я им не верила. Да, с виду эта компания вовсе не дружелюбная и уж точно не простая. Но они меня не пугают.

А уж вид Гермеса и Хайдеса, которые спорят о том, как я завязываю волосы карандашом, вообще перечёркивает все страшилки Ньюта.

— Кто ведёт игры сегодня? — резко обрываю их болтовню.

Две пары глаз устремляются на меня.

— Я, — заявляет Гермес.

— Не Афина? —

— Он только что сказал тебе, что организует их сам, — встревает Хайдес. — Тебе рисунок нужен?

Я машу рукой в его сторону, даже не глядя:

— Заткнись, ладно?

— Хейвен… — начинает он.

Я прохожу мимо и добиваюсь, чтобы он замолчал. Встаю прямо перед Гермесом. Он сначала широко раздвигает ноги, потом снова закидывает одну на другую.

— Если ты здесь только потому, что умираешь от желания сыграть в наши игры, расслабься: как только дойдёт очередь до Афины, у своей двери ты точно обнаружишь шахматную королеву.

Мне нечего ответить. Теперь я уверена: Афина всё ещё злится на меня.

— Тогда пригласи меня в свои игры, — прошу я.

Гермес хмурит лоб и обменивается взглядом с братом у меня за спиной.

— Зачем тебе это? Зачем вообще хотеть играть?

Я пожимаю плечами:

— А почему нет?

Он смотрит на меня долго. Так долго, что я уже думаю: разговор окончен, а я просто выгляжу полной идиоткой. Но вдруг он встаёт со всего своего диванного царства в обнажённом величии и проходит мимо.

— Приглашения уже разосланы. Исключений не бывает.

Хайдес стоит, облокотившись о дверь, руки скрещены на груди, лицо — как у человека, которому я смертельно надоела. Он наклоняет голову вбок — намёк, что пора убираться, раз я получила свои ответы.

— А можно прийти хотя бы как зритель? — не сдаюсь я.

— Хейвен, — предупреждающе произносит Хайдес.

Зато Гермес явно польщён:

— Маленький рай, знаешь, ты можешь быть права.

— Нет! — взрывается Хайдес.

— Да! — выкрикиваю я одновременно с ним.

— Увидимся на крыше, сегодня в десять вечера, — заключает Гермес.

Я уже оборачиваюсь к Хайдесу, чтобы показать ему победоносную ухмылку, но меня отвлекает звук открывающейся двери. Из ванной выходит Аполлон — волосы ещё мокрые, на бёдрах болтается коротенькое полотенце. Завидев меня, он отшатывается назад, будто я застала его голым.

Я поднимаю руку:

— Привет.

Он распахивает глаза, руками тщетно пытаясь прикрыться. Татуировки покрывают не только его торс, но и руки.

— Не переживай, — улыбаюсь я, — я уже видела и Гермеса, и Хайдеса голыми.

***

У каждого бывают повторяющиеся сны. Из всего бесконечного множества ночных образов некоторые застревают в голове и возвращаются снова и снова.

Например, моему брату Ньюту снится таинственный мужчина в красном плаще, который гонится за ним по улице. И сколько бы быстро он ни бежал, в конце концов незнакомец всегда его настигает и преграждает путь. Тогда они оказываются лицом к лицу — и под капюшоном оказывается… Джордж Клуни.

Мы так и не поняли смысла этого сна, хотя Ньют даже зарегистрировался на каком-то форуме, где магичка под ником OriettaOnirica2000 предлагала трактовать сновидения. Он отдал пять долларов за консультацию и ещё один за анимированный аватар. Потом забросил аккаунт и смирился с тем, что Клуни иногда бегает за ним во сне.

У меня тоже есть повторяющийся сон. Я стою на крыше здания и должна перебраться на другое по узкой плите. Нужно торопиться: я в опасности, хотя не знаю — из-за чего или кого. Я боюсь высоты, у меня кружится голова, но всё равно держу равновесие над пропастью.

Сейчас я чувствую себя точно так же. И то, что я поднимаюсь по лестнице на крышу Йеля, никак не помогает.

Гермес остановил меня прямо перед тем, как я вошла в кафетерий в обед, и сообщил детали: игры пройдут на крыше западного крыла. Похоже, у Лайвли есть особая привязанность к этой части кампуса. Почему — без понятия.

Я выхожу через распахнутую дверь и замираю, пытаясь рассмотреть пространство вокруг. В нескольких шагах от карниза стоят четверо. А один — прямо на краю. С поднятой ногой и раскинутыми к небу руками, он поёт во всю глотку.

Тревога сжимает грудь, и я бросаюсь вперёд, к тому, кто явно испытывает судьбу. Но прежде чем добежать, понимаю: это Гермес. И тут две руки обхватывают меня за талию, удерживая.

— Не надо, — шепчет Хайдес у самого уха.

Сердце бешено колотится. Я не понимаю, как он может быть таким спокойным. Да, у него имя бога, но он человек. Смертный.

— Он может упасть и разбиться насмерть!

Женский смешок отвлекает меня от Гермеса. Афродита стоит чуть позади Хайдеса в длинном белом пальто.

— Он это с детства делает. Не бойся за него.

Гермес уже полностью вышел на карниз. Делает пару шагов — его высокий худощавый силуэт колышется, словно травинка на ветру. И только тут я замечаю бутылку алкоголя в его правой руке.

— Так он ещё и пьян? — выдыхаю я.

— Конечно, — отвечает Афродита. — У него и трезвого баланс идеальный. А какой смысл испытывать себя, если не в изменённом состоянии?

Я таращусь на неё так, что её это смешит. Не понимаю, что шокирует меня больше — Гермес или лёгкость Афродиты.

Афина стоит поодаль, руки скрещены, взгляд уткнулся куда-то в темноту. Она делает вид, что меня не существует, или уже придумывает, как вцепиться мне в глотку, когда я меньше всего этого жду?

— Одного не поняла, — нарушаю тишину, пока Гермес во всё горло горланит что-то на испанском. — Это и есть его игры? И почему здесь только вы?

— Можешь замолчать? — Афина резко поворачивается ко мне, и её голос хлещет, как удар плетью. — Если продолжишь болтать, ты его отвлечёшь. И тогда он действительно сорвётся вниз.

— Если ты так переживаешь за брата, почему не стащишь его и не запретишь шататься пьяным по крыше?

Сказать это я не должна была. Знала ещё до того, как открыла рот. Но кто пустил бы родного брата на такое?

Афина делает шаг ко мне:

— Кто, чёрт возьми, тебя вообще позвал?

Я уже собираюсь ответить, но чья-то ладонь ложится мне на плечо. Хайдес смотрит сверху вниз, качает головой:

— Ты не права.

— Я? Неправа?

Он кивает и лёгким нажимом разворачивает меня, уводя прочь от остальных, к противоположному краю крыши:

— Пошли. И, прошу, без сопротивления.

Я молчу и позволяю вести себя куда угодно. Голос Гермеса всё глуше, пока не превращается в далёкий гул.

Хайдес садится прямо на карниз, и сердце у меня подпрыгивает к горлу. Я сглатываю, с трудом проглатывая ком.

— Почему вы живёте так, словно есть воскресение? — показываю на него. — Вы же не Иисус Христос.

Он фыркает:

— Ты закончила истерить?

— Я не истерю. Я переживаю.

Он постукивает ладонью по свободному месту рядом:

— Давай.

Я смотрю то на него, то на карниз.

— Ты вообще слышал хоть слово из того, что я сказала?

— Что-то пропустил, признаюсь честно, — отзывается он, глядя в небо. — Ловлю ключевые слова и пытаюсь сложить общий смысл.

Нет и никогда не будет вселенной, где я сяду на карниз крыши. Тем более в реальности.

Хайдес замечает, что я не двигаюсь, и сверлит меня взглядом:

— Только не говори, что боишься высоты.

— А что тут странного?

— Ты рвёшься в игры, а на карниз усесться не можешь? И что бы ты делала, если бы согласилась участвовать в играх Гермеса?

Плохое предчувствие становится ещё реальнее.

— Так это его игры? Шататься пьяным по крышам?

Он кривится, подставляя лицо с шрамом под лунный свет. Белёсая полоска на щеке сияет почти эфемерно. И часть меня — та, которой я упорно затыкаю рот, — думает, что он невероятно красив. И что по этой полоске так и тянет провести пальцами.

— Равновесие, — шепчет наконец. — Участники встают на карниз выбранной Гермесом высоты. Дальше — серия загадок. Отгадал — получаешь очко и трезвость. Ошибся — пьёшь шот. В конце тот, у кого меньше всего очков, идёт по карнизу.

Я не даю ему договорить:

— Это ужасно! Чудовищная игра!

Он не обращает внимания:

— И это ещё не всё. Даже среди проигравших есть своя иерархия. Те, у кого побольше очков, просто идут. Те, у кого меньше, обязаны каждые три шага поднимать одну ногу и стоять так пять секунд.

Руки у меня дрожат от злости.

— Вы не имеете права устраивать такое! Вы можете убить человека. Вы вообще понимаете, насколько это серьёзно?

Хайдес смотрит устало и кивает за плечо:

— Хейвен, сколько людей ты видишь на крыше?

— Троих. Твоих братьев.

— И сколько из них, пьяные, сейчас поют Daddy Yankee, стоя на карнизе?

— Одного.

— Ну вот, считай сама, умница, — бурчит он, убирая волосы с лица порывом ветра.

— Четыре. И что?

Он явно хочет показаться раздражённым, но не справляется и кривит губы в улыбке:

— Никто и никогда не принимает приглашение Гермеса. Никто. Ни разу. Он играет один.

Ах вот оно что.

Я могла бы догадаться сама. Это не убирает тревогу от вида Гермеса на краю, но хоть чуть-чуть успокаивает.

— Но если никто не соглашается, значит, слухи пошли. Кто-то всё-таки играл и потом рассказал остальным.

Хайдес качает головой:

— Не так. Когда мы приглашаем кого-то, оставляем у двери шахматную фигуру. Но стоит человеку появиться у нашего порога — у него есть шанс отказаться. Перед тем как войти, ему дают подписать соглашение о неразглашении: клянётся, что игры останутся между нами. И его предупреждают: если, например, в случае с Гермесом, у него слабая физика или есть боязнь высоты — лучше уходить.

Я задумываюсь. Получается, они честно предупреждают, во что человек ввяжется, но не раскрывают суть. На удивление щедрый компромисс.

— Значит, можно отказаться ещё до входа. Но если уже пришёл на место и подписал бумагу — пути назад нет?

— Именно. Обычно тот, кто поднимается к Гермесу, видит карниз и моего брата и тут же сбегает. — Он вздыхает. — Как я и сказал: никто никогда не играет с ним.

Аполлон говорил, что игры Гермеса — для тех, у кого есть печень. Теперь я поняла смысл. И «печень», чтобы выдержать алкоголь, и «смелость», чтобы решиться.

— Тебе полегчало? — снова заговорил Хайдес. — Теперь спать будешь спокойно?

Мне остаётся сказать только одно:

— Вы сумасшедшие.

Он подаётся вперёд. Я инстинктивно хочу отступить, но ноги будто приросли к крыше. А когда наши взгляды встречаются, вырваться из его притяжения невозможно.

— Ответь на один вопрос, Хейвен.

— Нет, — выпаливаю сразу.

Хайдес раздражённо приподнимает бровь.

— Если бы он пригласил тебя… ты бы играла?

Делаю вид, что думаю. Не обязательно ему знать, сколько во мне самой проблем.

— Да.

Уголок его губ дёргается, а потом он расплывается в улыбке во весь рот, белые зубы сверкают в темноте.

— Как я и думал. И всё же ты боишься высоты. Так что, Хейвен, ты невероятно глупая или невероятно смелая?

Первое, без сомнений.

Гермес спрыгивает с карниза, кувыркаясь на землю. Ложится на спину, раскинув руки и ноги, и радостно орёт. Его братья хлопают в ладоши. Все. Даже Афина. Даже Аполлон, который вроде бы осуждает игры.

— Я сама не уверена, что у меня действительно боязнь высоты, — шепчу. — Я часто вижу во сне, что нахожусь где-то высоко и мне страшно. Может, эти сны и навязали мне мысль, будто в жизни я тоже боюсь.

Хайдес обдумывает мои слова. Я и не ожидала, что его это хоть как-то заинтересует. Но смотрит он так, будто я открыла ему какой-то секрет.

— Любопытно, — говорит наконец. — Ты ведь знаешь, что у каждого сна есть значение? Даже у того, о котором ты только что рассказала.

Я закатываю глаза и поёживаюсь в куртке — уже холодно, одиннадцать вечера. Поводов оставаться на крыше нет: игры Гермеса оказались обычной прогулкой в одиночку по карнизу.

— Это просто сон, Хайдес.

— Сны реальны почти так же, как и сама жизнь.

Я прыскаю и получаю от него предупреждающий взгляд. Прикусываю губу, изображаю серьёзность:

— Ладно, Фрейд. Тогда что значит мой сон?

Он поднимается. Останавливается в паре сантиметров от меня.

— Зависит от деталей. Высота во сне вообще — знак человека, который стремится к большему, недоволен малым и таит в себе множество желаний. Стоять на высоте — хороший знак, предвестие успеха и удачи. Но если во сне ты наверху и испытываешь страх, это значит, что грядёт неожиданное и очень важное событие.

Вау. Сказал всё и ничего одновременно. И я-то не верю в сны. Поэтому резко меняю тему — вдруг это мой единственный шанс застать Хайдеса спокойным и готовым отвечать.

— Шрам. На игре ты раздевался, но его не было видно. Ты его скрываешь?

Он напрягается. И когда я уже думаю, что сорвалась, он шепчет:

— Да.

— Почему? Стыдишься?

Он пронзает меня взглядом:

— А ты бы не стыдилась? Следа, что прорезает всё тело?

— Нет. И тебе не стоит.

Я готовлюсь к оскорблению. К его «ты ничего не понимаешь». Он имел бы право. Но вместо этого он касается шрама на лице — будто машинально — и тут же дёргает руку, морщась. В этот миг я сама тянусь к нему, чтобы почувствовать, какой он на ощупь.

— Хайдес, — зовёт Аполлон. — Пошли. Игры закончены.

Я рывком отдёргиваю руку, краснея. С ума сошла?

Афина уже хлопнула дверью, а Афродита с Аполлоном подхватывают Гермеса под руки, едва таща его — тяжёлый, не поднимешь легко.

— Тебе тоже пора, — советует Хайдес, опять слишком близко.

— Я и не собиралась оставаться тут одна.

Он чуть улыбается. Машет рукой и направляется к брату, лежащему без сил на земле. На полпути вдруг меняет решение. Оборачивается. Его пальцы копаются в кармане куртки.

— Держи.

Я опускаю глаза. Между его большим и указательным пальцем — чёрная резинка для волос. Беру её молча, ошарашенная жестом и смущённая тем, что нас все видят.

Глава 9

Желания бабочек

Аполлон был без памяти влюблён в нимфу Дафну, но та его отвергла и убежала в лес. Она бежала, пока Аполлон не настиг её, и, изнемогая, взмолилась о помощи у своего отца, речного бога Пенея. Тогда девушка превратилась в дерево — лавр с густыми ветвями.

Аполлон сделал этот лавр вечнозелёным и священным для себя, сорвал ветвь и украсил ею голову, чтобы всегда носить её рядом.

Я пообещала себе прийти ровно в назначенное время. Не уверена, говорил ли Хайдес всерьёз, что исключит меня из клуба даже за минутное опоздание, но рисковать лучше не стоит.

Поэтому, чтобы быть на месте к десяти ровно, я выстроила каждое своё действие ещё с вечера субботы так, чтобы всё привело меня в театр точно в срок.

И вот я заперлась в одном из театральных туалетов, чтобы никто не узнал, что я пришла слишком рано, прижалась к двери и скучаю до одури.

Разблокирую телефон, проверяю время. Девять тридцать. Я же видела это всего пару секунд назад.

Бьюсь затылком о деревянную стенку кабинки и закрываю глаза. Полчаса — это не так уж много. Не так уж много. Пролетят быстро.

Я уже тянусь снова к телефону, когда кто-то стучит с другой стороны. Я каменею, словно статуя из бетона. Потом до меня доходит: я всего лишь в туалете, волноваться не о чем.

— Занято, — сиплю. Кашляю. — Занято.

— Хейвен? Ты тут? — Это Лиам. И что, чёрт возьми, ему нужно от меня?

— Это не Хейвен, — пытаюсь, нарочно понижая голос.

Пауза. — Понимаю, зачем ты пробуешь, — говорит он. — Я не самый сообразительный, но и не полный идиот. Я знаю, что это ты.

Последняя попытка:

— Нет, не Хейвен.

— Вот теперь я, пожалуй, начинаю сомневаться.

Я едва сдерживаю смешок. Времени у меня ещё полно, так что поворачиваю ключ и чуть приоткрываю дверь. Лицо Лиама почти упирается в проём.

— А, это ты. Слава богу.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю. — И как узнал, что я здесь?

Он просовывает палец в щель, пытаясь раскрыть дверь пошире:

— Ну пустишь, а?

Впустить его в женский туалет вместе со мной? Ага, щас.

— Это женский.

— Неправда.

— Посмотри на значок. Там человечек в юбке.

Лиам отходит, наверное, чтобы проверить. Морщится.

— Вводящий в заблуждение. Я иногда ношу юбки. И что мне тогда, в какой туалет?

У меня ощущение, что чем скорее я его пущу, тем скорее он выложит, зачем приперся, и отвяжется. Лиам вваливается внутрь, я снова запираю дверь. Он держит дистанцию и просто пялится на меня.

Я вздыхаю:

— Ну? Зачем ты меня преследуешь?

— Я знаю, что ты записалась в театральный клуб, — объясняет он. — И знаю, где ты была в пятницу вечером.

Мурашки по коже.

— Ну и?

— Хейвен, ответь честно: как думаешь, зачем я жду тебя после пар и сопровождаю везде?

Первая мысль — не самая добрая, так что проглатываю её.

— Потому что ты ко мне подкатываешь?

Он заметно вздрагивает.

— Нет. То есть… и да тоже. И, кстати, это работает?

— Нет, Лиам.

Он кивает, сам себе что-то обдумывая.

— Так и думал.

Молчит дальше. Минуты тянутся, пока Лиам сидит в раздумьях.

— А второй мотив какой?

Он сверлит меня взглядом и озирается, будто боится, что нас кто-то услышит.

— Нью́т попросил.

Я ошарашена. И злюсь. Почему мой брат такое допустил? Спрашиваю в лоб.

— Ты же знаешь, — отвечает Лиам. — Он беспокоится из-за твоего интереса к Лайвли. И особенно из-за интереса, который, похоже, двое из них проявляют к тебе.

Двое из них. Хайдес и Аполлон? Не думаю, что Хайдес хоть как-то во мне заинтересован. Да и Аполлон — вряд ли, к сожалению.

— Чушь, — отрезаю. — Они такие же студенты, как мы. Что они мне сделают? Кинут яблоко в голову?

Впервые вижу Лиама таким серьёзным, и это заставляет меня пересмотреть своё отношение. Может, стоит всё-таки его выслушать.

— Позволь, расскажу тебе историю об Аполлоне и Дафне.

— Миф? Я его знаю. Он её хотел, она — ни в какую. Он не умеет принять френдзону, лезет дальше, и в итоге её превращают в дерево, чтобы избавиться от его домогательств.

Лиам качает головой.

— Я говорю о Вайолет Пирс. Дафне Аполлона. Она училась на третьем курсе биологии. Привлекла его внимание, и, очевидно, он не был ей безразличен. Они часто появлялись вместе на людях. Но судьба была не на их стороне. Никто из остальных Лайвли не одобрял эти… отношения, скажем так. Аполлон, однако, потерял голову от этой девушки, это читалось прямо на лице. Он смотрел на неё так, что у меня лично мороз шел по коже.

— Лиам, ты последовал за мной до туалета. От тебя у меня мурашки не меньше.

Он меня игнорирует и продолжает:

— В общем, всё выглядело нормально. Они обедали и ужинали вместе, за тем же столом в кафетерии, потому что братья не позволяли им садиться рядом. Всё выглядело… обычно, правда?

Я проверяю время. Почти десять.

— Да, Лиам, и что дальше? Что случилось?

— Было холодное декабрьское утро. Снег ещё не ложился на землю, лениво кружил в воздухе и таял, едва касаясь асфальта. Помню крик петуха вдали — явный знак грядущего несчастья. Простыни в моей кровати пахли свежестью, но я знал, что их пора стирать…

— Лиам! — срываюсь я.

— Ладно, прости. Хотел нагнать пафоса. Хочешь короткую версию?

— Да!

Он обиженно поднимает руки.

— Ладно, ладно. Успокойся. — Откидывает прядь с лица и продолжает: — В одно декабрьское утро Вайолет исчезла.

Я моргаю. Вот что он называет «короткой версией»?

— Исчезла?

— Её больше не было в Йеле, — уточняет он. — Кровать в общежитии — пустая. Шкаф — пустой. Она ушла из университета. И никто так и не узнал, почему.

Я подхожу к раковине, открываю кран и мою руки, лишь бы выиграть время и придумать рациональное объяснение.

— По-моему, ничего странного. Люди бросают учёбу. Поверь, у меня тоже были такие мысли.

Лицо Лиама отражается в зеркале — он не отрывает от меня взгляда.

— Нет, Хейвен, ты не понимаешь. Вайолет была умной, целеустремлённой, увлечённой. Она никогда бы не бросила. Можешь спросить у любого, кто её знал. Она не могла так просто уйти. Тем более из Йеля.

Я уже открываю рот, чтобы возразить, но тут до меня доходит, к чему он клонит. Руки застывают под струёй воды, капли стекают по коже.

— Лиам, ты намекаешь…

— …что она исчезла в плохом смысле, — шепчет он.

Я думаю о лице Аполлона. О его манерах. О том, как он не выдерживает зрительного контакта дольше трёх секунд. О его спокойном, мягком голосе.

— Это невозможно. Аполлон не…

Не сделал бы такого? Я знаю его настолько, чтобы утверждать это?

— Это просто слухи, — заключаю наконец. Вытираю руки бумажным полотенцем и кидаю в урну. — Вы относитесь к Лайвли как к каким-то чудовищам. Да, их игры глупые, унизительные, а иногда и опасные, но такие теории — это уже перебор.

Пора идти. Лиам это понимает. Он несколько раз проводит ладонями по лицу, словно устал от моей упрямости, и кивает.

— Решай сама, Хейвен. Но учти: Ньют не останется в стороне. И как его друг, я тоже не позволю, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Так что тебе придётся терпеть меня, Ньюта, Джека и Перси. Ясно?

Я киваю равнодушно, хотя внутри поражена его решимостью.

— Увидимся, Лиам.

Выхожу из туалета, пока он не добавил ещё что-нибудь. Но едва делаю шаг — и натыкаюсь на пару серых глаз. Хайдес стоит всего в нескольких метрах, держа в руках стопку бумаг.

— Привет, — говорю. — Я вовремя?

Он даже не проверяет часы.

— Да.

— Отлично. Тогда что…

В этот момент Лиам вываливается из туалета, запыхавшийся. Теперь Хайдес смотрит сперва на меня, потом на него, потом на дверь, и приподнимает бровь.

— Надеюсь, не то, о чём я думаю.

Лиам не понимает, что он имеет в виду. А я понимаю.

— Уверяю тебя, скорее уж мы там труп спрятали, — отвечаю.

— Привет, Хайдес, — здоровается Лиам, изображая уверенность, которой у него нет. — Как жизнь?

В ответ получает тяжёлый взгляд.

— Настроение как всегда, — бурчит Лиам и направляется к выходу, хлопнув меня по плечу.

Когда мы остаёмся одни, Хайдес будто развеселился, но скрывает это слишком плохо. Его взгляд прикован ко мне, но не сразу ясно, на чём он остановился. На лице у него мелькает улыбка — и тут же исчезает, будто случайно.

Он идёт вдоль ряда красных кресел, к сцене театра, не добавляя ни слова.

Я колеблюсь всего миг и следую за ним.

— Ну и что мне нужно сделать, чтобы доказать, что достойна попасть в твой клуб?

В одной руке у него телефон, другой он указывает на сцену:

— Поднимайся.

Я не заставляю себя упрашивать. Выхожу в центр сцены и останавливаюсь, скрестив руки на груди. Хайдес продолжает водить пальцем по экрану, потом гасит телефон и убирает его в задний карман джинсов.

— Импровизируй.

Я хмурюсь.

— Импровизировать?

Он разводит руки с самодовольной ухмылкой:

— Театр — это игра, притворство, импровизация, обман. Так что вот тебе испытание: я буду задавать тебе личные вопросы, а ты должна отвечать и правдой, и ложью. Когда — твоё дело. А я должен угадать, врёшь ты или нет. Если сможешь трижды заставить меня принять ложь за правду — ты в клубе.

Странно. И… заводит.

— Согласна. Но при условии, что играешь и ты.

Такого он явно не ожидал. Его тело напрягается, он склоняет голову вперёд и молчит. Потом вижу, как мышцы расслабляются.

— Ладно.

Хайдес делает глоток воды из бутылки на полу. Всё это время не отводит от меня взгляда. Допивает, ловко запрыгивает на сцену и подходит ближе.

Между нами остаётся два метра.

— Начнём с простого. Как тебя зовут?

— Хейвен. А тебя?

— Хайдес.

— Ложь, — заявляю. У меня это подозрение с того самого момента, как Ньют и остальные «представили» их мне: наверняка их настоящие имена другие. Или греческое имя — это лишь второе. — Бьюсь об заклад, у тебя есть второе, более обычное. Может, ты Антонио Хайдес Лайвли.

Его губы дрогнули, почти выдав улыбку, но он сдержался.

— Ты права. У нас у всех есть второе имя, не связанное с греческими богами.

— И какое твоё?

Он качает головой.

— Это не твоё дело. — Я открываю рот, но он меня опережает: — Нет, не Антонио, если ты об этом, — бросает с усмешкой.

Поднимает палец, не давая мне продолжить.

— Самое худшее, что ты когда-либо делала. Быстро.

— Я переспала с парнем, у которого была девушка, — выпаливаю под давлением.

Хайдес усмехается — жёстко, насмешливо.

— Правда. Ты выглядишь как та, что не держит себя в руках.

— Ложь, — поправляю, торжествующе. — Я прекрасно контролирую свою вагину, и уж точно она не «подскальзывается» на занятых парнях.

Если я его удивила, он не подал виду. Его кадык заметно дёрнулся, и он кивнул, сдаваясь.

— Ладно.

— Теперь твоя очередь. Самое худшее, что сделал ты? — Я не собираюсь ломать голову над вопросами, если можно обернуть против него его же любопытство.

Он смотрит в пустоту, усмехается, будто вспоминая что-то забавное.

— Я переспал с девушкой, у которой был парень.

— Ложь.

Две серые радужки пригвоздили меня на месте.

— Правда.

Я хотела дать ему шанс. Хотела поверить, что он не окажется таким предсказуемым. Ошиблась. Не удивлюсь, если в его списке есть и замужние мамочки.

— Расскажи, что ты делала в детстве такого, что другим казалось странным.

Его голос прорывает мои размышления о предполагаемом послужном списке Хайдеса. Я переключаюсь. В голове пусто: в детстве я была «нормальной», ничего особенного. Значит, пора импровизировать.

— В пять лет у меня была одержимость бабочками. Я их почти не видела и была уверена, что они так редко показываются людям, потому что умеют забирать на себя их желания. Иногда подлетали, давали тебе шанс загадать что-то и уносили с собой. Поэтому всякий раз, когда я видела бабочку, закрывала глаза и думала о чём-то, чего хотела сильнее всего.

Он не ждёт и двух секунд, прежде чем ответить:

— Ложь. Но история красивая, кстати.

Я раскрываю рот:

— С чего ты взял?

— Есть общее мнение: врун отводит глаза, вертит ими туда-сюда. Это правда, но хороший врун смотрит прямо и держит лицо каменным. Именно это ты сейчас и сделала, — поясняет. — Что наводит меня на мысль, что ты привыкла врать, Хейвен. Так?

Я отступаю на шаг. Он прав. Но я не позволю ему повернуть разговор против меня. Его очередь.

— А теперь расскажи, что ты делал в детстве.

Он проводит языком по нижней губе. Глаза устремлены на меня, но лицо спокойное.

— Мне нравились насекомые, когда я был ребёнком. Впрочем, и сейчас. Меня бесило, как с ними обращаются люди: собакам и кошкам — забота и нежность, а паука или комара убить не жалко. У меня в саду был свой уголок — кладбище. Я хоронил там всех мёртвых насекомых, которых находил, делал им маленькие могилки, место, где они могли бы спокойно лежать навсегда. Гермес смеялся и звал меня «господином мёртвых насекомых».

— Правда, — шепчу. На самом деле не уверена, но очень хочется, чтобы это оказалось правдой. Это красиво; странно, но говорит о сердце. Чего не скажешь, глядя, как Хайдес ведёт себя в Йеле.

Он кивает, подтверждая мою догадку. Подходит ближе, нависает надо мной. Я внезапно чувствую себя маленькой и беззащитной.

— Чего ты хочешь больше всего на свете? То, чего не сказала бы никому. Даже себе боишься признаться.

Я не думаю.

— Власти, — вырывается шёпотом. — Мне не нужна «успешная карьера», мне нужна самая блестящая из всех. Хочу, чтобы меня боялись, чтобы ко мне относились с тем же уважением, что и к вам, Лайвли. Хочу быть лучшей, той, на которую указывают как на пример, но которую невозможно повторить.

Он улыбается:

— Правда.

Я отвечаю улыбкой:

— Ложь.

На его лице мелькает тень удивления. Шрам кривится вместе с ртом.

— Невозможно.

— Мне не нужна власть. И не нужно быть лучшей. Я хочу нормальной жизни, такой, где рождение второго ребёнка не становится катастрофой. — Я вдыхаю и решаюсь. — Мы с отцом и братом жили на тысячу триста долларов в месяц. Это означало самое необходимое, а порой и меньше. У нас была по одной паре обуви. И бывало, что она ломалась до зарплаты. В один месяц мы с братом порвали обувь одновременно. У отца не было денег купить две новые пары, даже самые дешёвые. Я взяла клей, кое-как подчинила свои и отдала Ньюту новые. Неделю ходила медленно, почти крадучись, лишь бы они не развалились на глазах у всех.

Хайдес слушает, будто заворожён. Его взгляд пронзает, и это должно бы раздражать, но… мне нравится.

— Вот ещё один повод хотеть власти.

— Нет. Такая жизнь учит хотеть оставаться смиренной. Никогда не забывать цену вещей.

Он собирается возразить, но сдается. Два очка у меня есть. Остался один шаг, и я в клубе. И часть меня хочет, чтобы он угадал правильно — чтобы услышать его ответы.

Хайдес начинает ходить вокруг, и я вынуждена стоять, хотя от его кругов меня почти мутит.

— Для меня всё просто. Я ничего не хочу. У меня уже есть всё.

— Кроме скромности.

Он пропускает мимо ушей.

— Ну? Правда или нет?

— Верю, что у тебя есть всё, — осторожно соглашаюсь. — Но если получаешь всё сразу, ты не умеешь по-настоящему ценить то, что имеешь.

Он резко останавливается у меня сбоку. Прищуривается, явно недовольный моей короткой, но точной оценкой. Сдёргивает худи, швыряет в кресла. Остаётся в белой футболке.

— Что ты имеешь в виду?

— Объясню метафорой. Представь, что мы собираем наклейки из альбома.

Он выгибает бровь:

— Я не люблю наклейки.

— Это гипотетика, Хайдес.

— Ладно, продолжай.

Я прикусываю щёку, чтобы не рассмеяться, и продолжаю:

— У меня один пакетик в неделю. Иногда два. Там и повторки, и ненужные картинки. Но вдруг попадается редкая, потрясающая. Я счастлива, любуюсь ею, приклеиваю и снова любуюсь. А у тебя — весь альбом сразу. Все картинки в один миг. Ты закрыл и бросил его в сторону. Никогда не задержался, чтобы оценить каждую по отдельности.

Хайдес стоит, руки на бёдрах. Если бы не видел, как его грудь поднимается и опускается, подумала бы, что он даже дышать перестал.

— Это глупость. Не хочу это обсуждать. Дальше.

— Как хочешь, — бурчу. — Но помни: мне остался всего один балл.

Он явно не думал об этом — я читаю это по его лицу. Хайдес открывает рот и тут же закрывает. У него наверняка тысяча вопросов наготове, но ни один не принесёт удовлетворения. Взгляд меняется мгновенно. Он делает шаг — и наши тела едва касаются друг друга.

— Меняем правила. Совсем чуть-чуть, — шепчет. — Хватит вопросов. Переходим к действиям.

Глаза скользят к моим губам. Фиксируются на них с такой напористостью, что я уверена: он специально хочет, чтобы я это заметила. Его рука появляется в поле зрения, ложится у основания моей шеи и скользит вверх, к затылку. По спине пробегает дрожь.

— Импровизируй. Сделай то, чего я меньше всего жду.

Я не двигаюсь. Лицо остаётся непроницаемым, но внутри начинается настоящая война.

Я могла бы его поцеловать.

Могла бы заехать кулаком по носу.

Врезать коленом между ног.

Открыть рюкзак, вытащить бутылку и вылить воду ему на голову.

Но всё это слишком просто. А он… он уверен, что держит контроль. Что может повлиять на меня. Он ещё не понял, кто я такая.

Я выскальзываю из его руки. Делаю шаг назад — ровно настолько, чтобы стянуть через голову свитер. Перед Хайдесом я остаюсь в одной майке. Он даже не удивляется.

— И что дальше? — подзадоривает.

Я хватаюсь за край майки — и скидываю и её тоже. Теперь на мне только джинсы и чёрный лифчик. Хайдес вдруг настораживается. А когда я откидываю руки за спину и расстёгиваю застёжку, его глаза расширяются.

Ткань падает к моим ногам. Хайдес не отводит взгляда вниз — он держит его прямо на моём лице. Челюсть сжата, дыхание рвётся сквозь нос.

— Собрания проходят каждую неделю здесь, в театре, — говорит ровным голосом.

— Отлично, — отвечаю. И тут вспоминаю разговор с Лиззи, когда записывалась. — Ты вообще сам-то ходишь?

— Иногда. — Он кривится. — Ладно, почти никогда.

Я уже готова уколоть его репликой, но он поворачивается ко мне спиной и спускается со сцены, ни разу не оглянувшись.

— Хотя, пожалуй, с сегодняшнего дня начну бывать чаще.

Я решаю не вцепляться в эту двусмысленную фразу.

— Хейвен? Оденься, будь добра, — бросает он раздражённо. Стоит у подножия сцены, глядя в сторону, будто даёт мне «личное пространство». Абсурд.

— Точно не хочешь? Даже не скосил глазком, — поддеваю.

Он поднимает бутылку, делает несколько долгих глотков, сминает пустую пластиковую форму в кулаке.

— Ты абсолютно безумная, Хейвен, — произносит. — Привыкай к этой мысли.

И я готова поклясться — он улыбается.

Глава 10

Копьё Афины

Имя Афины часто сопровождает эпитет «Паллада», истинное значение которого доподлинно неизвестно.

Возможно, он связан с глаголом «метать» — намёк на копьё, с которым богиню обычно изображали.

Что-то здесь не так.

Моё шестое чувство нашёптывает: «Эй, Хейвен, ты заметила, что сегодня утром все таращатся на тебя так, будто ты Бритни Спирс после того, как побрила голову налысо?»

Серьёзно. Каждый, кого я встречаю в этом чёртовом колледже, смотрит на меня странно. Кто-то откровенно, не отводя глаз, кто-то — наоборот, тут же утыкается в землю.

Не имею ни малейшего представления, какие проблемы у людей сегодня. Может, у меня паранойя. Может, я вижу то, чего нет.

И всё же, даже когда захожу в аудиторию административного права, сидящие студенты оборачиваются. Не одновременно, нет, но достаточно одному — и начинается цепная реакция. Эффект домино. Жуткий.

Я замираю в дверях, потом беру себя в руки и иду к парте. Даже сидя, чувствую на себе взгляды со спины.

Лекция только начинается, и я заставляю себя выключить ту часть мозга, что генерирует паранойю пачками. Но именно в этот момент слышу шёпот:

— Это она, да. Хейвен.

И вслед смешок:

— Интересно, она уже в курсе?

Я должна сидеть спокойно. Сосредоточиться. Но, конечно, оборачиваюсь на двух брюнеток, от которых идут голоса.

— И что же я должна знать? Что вас сегодня так смешит?

Они явно не ожидали, что я повернусь. Наверное, думали, что говорили достаточно тихо. Обе каменеют. Одна лепечет что-то невнятное:

— Газета… сегодняшняя…

— Что, прости?

Вмешивается парень с передней парты. Смотрит на меня с ехидцей:

— Ну так что, когда начнёшь раздеваться?

Ручка выскальзывает из моих пальцев. В Naked Truths я играла несколько дней назад. И явно не об этом речь: над Играми Богов никто бы не стал прикалываться.

О, Боже. Нет.

Не может быть. В театре мы были одни. И не верю, что Хайдес пошёл и разболтал налево и направо, что я осталась полуголая перед ним. Это не имело бы смысла.

Слева кто-то подсовывает мне газету — серые листы на переработанной бумаге с чёрной печатью. На первой странице — название: UnGodly News.

Прекрасно. Даже не знала, что у этого места есть собственная школьная газетёнка.

Скользю взглядом к заголовку жирными буквами:

«СВЯТАЯ ВОСКРЕСЕНЬЯ ИЛИ ГРЕШНИЦА?»

Подзаголовок мелькает моим именем, но на нём я не задерживаюсь: всё внимание забирает фото. Мы с Хайдесом на сцене театра. И всё было бы не так плохо, если бы я не была наполовину раздетая. Правда, кадр сделан со спины — видно только мою голую спину.

Листаю на третью страницу: «расследование». Ещё фото. На них — моё лицо, абсолютно узнаваемое, хоть и в одежде.

«Хейвен Коэн, студентка первого курса юридического факультета, раздевается для Хайдеса Лайвли в театре. Неудачная техника соблазнения? На фото видно, что Хайдес ею вовсе не заинтересован — едва удостаивает взглядом, а потом отворачивается и велит одеться. К кому перейдёт теперь Хейвен Коэн? Снимет ли она трусики в столовой перед Аполлоном? Есть ли риск застать её голой в каком-нибудь уголке Йеля?»

Я раскрываю рот. И — будь то от шока или от паники — начинаю смеяться.

Бегло ищу автора статьи. Ну конечно. Как будто могли быть сомнения. Афина Лайвли.

— Афина — главред газеты, — шепчет парень, что подсунул мне номер.

Я даже не смотрю на него. Молча пробормотав «спасибо», собираю вещи и, закинув рюкзак на плечо, ухожу из аудитории. Газету уношу с собой.

Я знала, что каждый из Лайвли возглавляет какой-то университетский клуб. Но никто не потрудился уточнить, что у Афины — газета Йеля.

Я не знаю, куда иду. Не знаю, где хочу оказаться. В душе у меня только одно желание: найти Афину и отхлестать так, чтобы она забыла собственное имя. Но это не лучший вариант. И я в редком порыве смирения признаю это.

Где найти Хайдеса. Или Аполлона. Любого из Лайвли, только не Афину.

Сначала иду к лестнице западного крыла — пусто. Их комнаты слишком далеко. Я даже не знаю, что они учат, кроме Хайдеса. На грани нервного срыва, брожу по Йелю, как потерянная душа, и на каждом шагу ловлю на себе косые взгляды.

Врываюсь в столовую: основной свет выключен, кто-то возится за стойкой, и кроме меня здесь всего один человек. Щурюсь, пока не понимаю: в углу за отдельным столиком сидит Гермес.

Подхожу быстрым шагом. Он даже не поднимает головы, пока я не встаю прямо перед ним. Я кашляю.

Два лазурных глаза пронзают меня насквозь. Улыбка растягивает его ангельское лицо:

— О, Хейвен. Ты пришла снять лифчик и передо мной тоже?

Я закатываю глаза.

— Где Хайдес?

— А не хочешь узнать, где Афина? — парирует он.

Хочу. Но импульсивность всегда берёт верх — и это не лучшее качество в такой ситуации.

— Где Хайдес? — повторяю сквозь зубы.

Гермес кривится от моей неразговорчивости, вытаскивает из кармана жёлтой сатиновой рубашки тюбик блеска для губ и проводит по губам. Только потом отвечает:

— Может, в саду. Хороший сегодня денёк. Представляешь его, лежащего на травке под солнышком?

— Нет. — Хайдес больше похож на того, кто бы пристрелил солнце за то, что оно слишком ярко.

— Вот и я не вижу. Так что там его точно нет. — Он сцепляет губы, растирая блеск. — Знаешь, где ещё может быть? На лекции.

— Гермес.

Он многозначительно играет бровями:

— Или можешь поискать в подвале, там спортзалы для студентов-атлетов.

Я замираю. Хайдес? И спорт?

Гермес хихикает, заметив моё выражение, и взмахивает рукой с белым маникюром:

— Я знаю, он слишком «дива», чтобы мараться потом, но что-то — или кто-то — заставило его захотеть нарастить мускулы… — Он подмигивает.

— Ты уверен, что он там? Я не собираюсь обшаривать весь Йель… — бурчу я.

Его взгляд скользит за мою спину. Точнее — на кого-то. Справа возникает золотая волна волос. Афродита.

— Что тут у нас? — спрашивает она и смотрит на меня с весёлым прищуром. — Привет. Тоже пришла раздеться для нас?

Я должна бы разозлиться. Или хотя бы обидеться. Это ведь нормальная реакция, да? Но, наоборот, меня это смешит. Потому что все остальные студенты пялятся на меня, как на убийцу невинного ягнёнка, с завистливым сарказмом. А Лайвли реагируют иначе. Они смотрят так, будто… гордятся мной. Даже звучит безумно, но они будто одобряют мой поступок. То же самое выражение я заметила на их лицах во время Naked Truths.

— Нет. Но если приведёшь сюда Аполлона, я, может, и передумаю.

Афродита прыскает и усаживается напротив Гермеса, который тоже скрывает улыбку.

— Чтобы закончить нашу милую беседу, Хейвен: да. Найдёшь его в тренажёрке, в подвале.

— Я бы поклялась, что ты пойдёшь прямиком к Афине, — замечает Афродита, открывая бутылку сока и делая глоток.

— Поверь, у меня припасено и для неё, — шиплю я.

Не дожидаясь их ответа, резко разворачиваюсь и выхожу из столовой. Гермес отвлёк меня на пару минут, но злость накатывает с новой силой.

Я и не подозревала, что здесь есть подвал, но указатели к спортзалам нахожу без труда. Передо мной длинный коридор с дверями по обе стороны. Ну и куда теперь?

Я хватаюсь за каждую ручку подряд, даже не удосуживаясь стучать. Первые четыре комнаты пусты. В пятой — ещё до того, как открыть — слышу звуки. Глухие удары и прерывистое дыхание.

Я осторожно нажимаю на ручку и заглядываю внутрь. Светлая комната с прорезиненным полом и скамьями для штанг. В углу висит боксёрский мешок.

И там Хайдес. Спиной ко мне, в спортивных шортах, с голым торсом. Пот покрывает его кожу, и под лампами она будто сияет. Он снова и снова бьёт по мешку — голыми руками.

Даже я понимаю, что в боксе используют перчатки. И то, как он сдавленно стонет, подтверждает: кулаки болят. Но он не останавливается. Удар за ударом, правый, левый. Каждый раз мышцы рук напрягаются, вздуваются.

Да, ноги у него не особо прокачаны. Но пресс… компенсирует с лихвой.

Я хотела эффектно ворваться, распахнуть дверь и заорать: «Ты мне должен объяснения!» Но момент упущен: дверь уже распахнута, а он даже не заметил меня.

Хайдес замирает, стоит ко мне спиной.

— Долго ещё собираешься торчать там, пялясь на меня?

Я вздрагиваю, но тут же беру себя в руки и расправляю плечи.

— Ты должен мне объяснения.

— Не знаю, заметила ли, но я немного занят. — Он бьёт по мешку.

— Заметила. И меня это не волнует, — отвечаю, шагая к нему. — Так что оставь этот мешок в покое и дай мне ответы.

Он явно меньше всего на свете хотел сейчас этого разговора, но всё же поворачивается ко мне и остаётся стоять, тяжело дыша. Влажная грудь ходит вверх-вниз в быстром ритме, волосы растрёпаны, прядь падает на лицо. Его обычно серые глаза кажутся тёмными и мрачными.

— Чего тебе, Хейвен? — говорит он с оттенком обречённости.

Я открываю рот, но он отворачивается и берёт с лавки бутылку воды. Срывает крышку и выливает себе на голову, обдавая холодом волосы и половину торса. Чёрные пряди липнут к коже, вода струится по лицу, обрисовывая линию шрама. Он зачесывает мокрые волосы назад пальцами.

— Ну? — подгоняет, ещё раздражённее.

— Закончил шоу?

Улыбка едва трогает его губы.

— Не знаю. А ты? Пришла опять раздеваться?

Боже, они все что ли шутят одинаково?

— В прошлый раз, когда я разделась перед тобой, ты даже не смог посмотреть. Так что убери свою «крутизну».

Лицо его мрачнеет — задела по самолюбию. Он смял бутылку резким движением.

— Так чего ты хочешь?

Я снова готова выложить всё, но взгляд цепляется за его руки. Костяшки разбиты, кожа вспухла и из большинства сочится кровь.

— Руки! — вырывается у меня.

Хайдес даже не смотрит вниз. Ни звука.

Я подхожу ближе и, убедившись, что он не отдёрнет руку, беру её в свои ладони. Переворачиваю. Желудок скручивает — на раны смотреть тяжело.

— Ты с ума сошёл? Нужно надевать перчатки!

— Хейвен, я луплю мешки с пятнадцати лет. Привык.

Он пытается вырвать руку, но я только крепче сжимаю.

— Как-то не вяжется с твоей репутацией Дивы.

Прищур.

— Ты разговаривала с Гермесом?

— Это он начал звать тебя «Дивой»?

Вместо злости он только тяжело вздыхает.

— Как-то хотели поехать на мотоцикле, а шлем был один. Я настаивал, чтобы взять его себе, и когда Гермес начал дразнить, что я трус, я сказал, что просто не хочу, чтобы ветер испортил мне волосы. Волосы для меня — это важно. Я люблю за ними ухаживать и…

Я молчу, переваривая.

— Ого, Хайдес.

— Думаю, ты здесь из-за статьи, — бормочет он.

— Значит, знаешь.

Он кивает на мой живот:

— Ты её держишь в руках. Два плюс два.

Я опускаю взгляд: точно, газета Афины всё ещё в пальцах. Кладу её на лавку, рядом с его спортивной сумкой.

— Ты знал, что она там была?

Я не хотела, чтобы это прозвучало обвинительно, но он моментально вскипает:

— С чего бы мне?

— А с чего — нет?

— Может, потому что я всё это время смотрел только на тебя, — роняет он сквозь зубы.

Я отбрасываю все возможные подтексты этой фразы.

— Может, вы пришли вместе. Ты спрятал её, чтобы…

— Чтобы что? Чтобы дождаться, пока ты подкинешь трусы в воздух? — перебивает. — Из всего, что мог предположить на воскресенье, твои сиськи передо мной — точно было последним пунктом в списке.

Верно. Нечего возразить. Даже я в воскресенье утром не думала, что окажусь полуголая перед кем-то. Тем более — перед Хайдесом Лайвли.

Я сажусь на лавку, локти упираются в колени, лицо прячу в ладонях.

— Я её ненавижу. Да, она твоя сестра, но ненавижу. И хочу, чтобы она поплатилась.

— Не советую. Попробуешь её проучить — получишь настоящее приглашение на её игры.

— Мне плевать.

— А зря.

— Жаль.

— Хейвен.

— Хайдес.

Я чувствую, как что-то касается руки. Его ладони обхватывают мои запястья и мягко убирают их с лица. Хайдес стоит на коленях прямо передо мной, лицо ещё влажное от воды.

— Хейвен, буду предельно честен, — говорит он.

Я киваю, позволяя продолжить.

— Мне не так уж и важно, что с тобой. — У меня челюсть едва не падает. — Я терплю тебя только потому, что ты всегда делаешь наоборот, чем принято. И только из-за этого нюанса я ещё раз предупреждаю: оставь Афину в покое и сделай вид, что ничего не было. Но если пойдёшь у неё на поводу и примешь приглашение, я вмешиваться не стану. Всё, что могу — предупредить.

Мозг цепляется только за одну фразу. Если промолчишь, он решит, что победил, и вычеркнет тебя из памяти. Моя гордость и упрямство не вынесут этого.

— Такие уж ужасные её игры? — шепчу.

Этого хватает, чтобы Хайдес понял: его тирада прошла мимо. Он шумно выдыхает.

— Ещё какие.

— Скажи, в чём они заключаются.

— Не могу.

— Тогда узнаю, когда она пригласит меня.

Шрам на его лице дёргается вместе с кривой гримасой.

— Начинаю думать, что ты очень глупая.

Я резко вскакиваю. Его застигает врасплох моя внезапность — он даже теряет равновесие и качается назад, но опирается руками и выпрямляется. Я указываю на газету.

— А что для тебя вообще «глупость», Хайдес? Потому что куда тупее — позволить избалованной девчонке щёлкнуть тебя без рубашки и повесить фото на первую страницу университетской газетки.

— Там видно только твою спину.

Я смеюсь — истерично, не весело.

— Если бы там было видно хоть что-то ещё, твоя сестра уже ходила бы с отпечатком моего кулака на лице и с повесткой в суд. Уверяю.

Он качает головой, усмехаясь, будто я наивная.

— Никто не подаёт в суд на Лайвли.

— И никто им не перечит, так? — уточняю. Он кивает. — Как и никто не смеет победить их. Или хоть как-то задеть Афину Лайвли. Ну так вот, Хайдес: с этого момента я не дам вам покоя. Буду бить вас в каждой игре и заставлю Афину понять, что она всего лишь мясо и кости, как все мы.

Теперь это не вопрос любопытства. Не просто желание проверить, смогу ли я урвать деньги. Теперь я хочу отомстить Афине. Скольким ещё студентам она устроила подобное? И не только она — все её братья тоже.

Хайдес молчит. Долго смотрит на меня. Его кадык дёргается раз за разом — я насчитала минимум пять — прежде чем он всё же открывает рот:

— Хейвен.

Я склоняю голову набок. Будто слова застряли у него в горле.

— Прошу, — добавляет он шёпотом, едва слышно.

Я отшатываюсь, будто он и правда ударил меня, как до этого мешок.

— Ты умоляешь меня оставить Афину в покое?

Он кивает.

До секунды назад я разрывалась от любопытства к её играм. А теперь думаю: может, стоит насторожиться? Что может быть настолько ужасным? Хуже даже, чем идти по краю крыши, пьяной в дым?

— Где твоя сестра?

Хайдес вздрагивает.

— Ты уверена, что…

— Где она?

Он раздражён, но остановить меня не может. Да он и не знает, что я собираюсь сделать. Впрочем, я и сама не знаю. Импровизирую. Только на этот раз с одеждой на мне, на всякий случай.

— Подожди, я с тобой, — бурчит он. Берёт полотенце из сумки и начинает вытирать пот с тела. Я невольно слежу за движением чёрной ткани, скользящей по его прессу, затем по рукам.

Он замечает мой взгляд и останавливается, отвечая тем же.

— Хочешь сама протереть мне спину?

— У тебя руки короткие, да? Не достают?

Он рычит и делает это сам. Я подхватываю «UnGodly News» и направляюсь к двери. На ходу оглядываюсь: он уже натягивает футболку и хватает сумку, чтобы догнать меня.

Всю дорогу молчим. Я не знаю, злится ли он из-за того, что я не послушала его предупреждение, или потому что какая-то часть его совести всё же хотела меня уберечь.

Я даже не замечаю, что мы вышли в университетский сад, пока солнце не ослепляет глаза, а воздух не становится мягче и теплее.

— Быстрый вопрос, — бросаю.

Он мычит в ответ.

— Ты бы лёг тут, на траву, позагорать?

Он косится на меня, недоумение написано на лице.

— Я не люблю солнце.

— Странное заявление.

— Оно жаркое и слепит. Раздражает.

Он ускоряет шаг, чтобы сбросить меня с вопросами, и я замолкаю. Бесполезно вытаскивать из Хайдеса его мнения.

Но потом я её вижу. И весь мой мир сужается только до неё. Афина. Она лежит на траве, под ней пастельно-голубой плед. Нога вытянута вверх, а в руках — книга толщиной с энциклопедию. Рядом — Гермес, с закрытыми глазами.

В двух метрах — Афродита и Аполлон. Сидят на другом пледе и играют в карты.

Сначала они замечают Хайдеса. Потом меня. Аполлон смотрит на газету в моей руке, как раз на полосу с моей полуголой фотографией. Его лицо каменеет, и он отворачивается.

— Афина, — зову я, раньше чем Хайдес успевает вмешаться. Мне не нужны его представления. Сама справлюсь. Наверное.

Она закрывает книгу и поворачивается. Ни капли удивления при виде меня. Смотрит с тем же презрительным превосходством. Лёгкий кивок — как будто даёт слово.

Я швыряю в неё газету. Гермес подскакивает, поражённый, а Афина тут же встаёт, глаза вспыхивают гневом.

— Повтори, если хватит смелости.

— Дай ещё один экземпляр — и я с радостью.

Хайдес пытается встать, между нами, но я отталкиваю его за руку.

— Чего тебе, Хейвен? Меня не интересует видеть тебя голой, так что, если ты за этим — можешь разворачиваться.

Гермес хлопает сестру по плечу:

— Эй, я сегодня тоже пошутил так же.

Да уж. Ещё Афродита. И Хайдес. Остался только Аполлон. Скукотища.

— Убери этот номер, — приказываю я. — И останови печать новых. Ты не имеешь права распространять мои фотографии.

— А вот и имею. Что, неприятно? Боишься, что Аполлон не захочет тебя, раз уж ты кинулась в объятия Хайдеса? — она делает вид, будто раздумывает всерьёз. — Поверь, он бы не захотел тебя и так.

— Мне плевать, — срываюсь. — Убери копии. И извинись.

Последняя фраза звенит между нами, будто я выкрикнула её в микрофон. От неё замирает Хайдес — он всё ещё под моей рукой, — а зелёные глаза Афины сверлят меня. Гермес, напротив, совсем не обеспокоен: смотрит на меня и даже кивает, с усмешкой.

Афина подходит вплотную. Я чуть выше её ростом.

— А если нет? Что ты сделаешь?

— Не знаю, — отвечаю на импульсе. — Честно, не знаю. Я ведь не просила ничего невозможного. Всё равно все уже прочли статью, да? Прояви хоть каплю приличия и убери её.

На Афину мои слова не производят ни малейшего впечатления, и я не могу её за это винить.

Но прежде чем она успевает что-то сказать, вмешивается тот, кого я меньше всего ожидала. Хайдес вырывает руку из моей хватки.

— Убирай. Ты и так повеселилась, Афина. Хватит.

Я уже не раз доводила эту девушку до бешенства. Я видела, как в ней загорается желание вцепиться мне в горло и придушить. Но взгляд, которым она смотрит сейчас… Вот он и вправду заставляет меня чуть поёжиться.

— Ты это серьёзно сказал?

Хайдес кивает.

— Посмотри на неё, — показывает на меня. — Она уже достаточно опозорилась. Сделай одолжение. Ты же выше этого, не так ли?

Афина больше не удостаивает меня взглядом. Даже книгу не поднимает. Просто проходит мимо, грубо задевая плечом, и уходит вглубь Йеля. Афродита следует за ней — видно, что ей не впервой пытаться гасить сестринский гнев.

Я уже собираюсь попрощаться с Аполлоном, когда Хайдес хватает меня за локоть и силой отводит в сторону от своей семьи. Мы останавливаемся под сенью дерева, на приличном расстоянии.

— Зачем ты это сделал?

— Потому что устал от ваших перепалок. Закрыли тему — может, теперь ты оставишь нас в покое.

Ни тени доброты на его лице, скорее раздражение.

— Она уберёт? Это вообще сработает, твоя выходка?

Он кивает, стиснув челюсти, взгляд устремлён куда-то поверх моей головы.

— Почему? С чего бы ей слушаться именно тебя? — спрашиваю я.

Вопрос ему явно не по душе.

— Это не твоё дело. Семейные вопросы. — Он поднимает палец, пресекает любые новые слова.

Мне остаётся только кивнуть.

— Спасибо, — шепчу, чувствуя облегчение. Да, я говорила, что хочу сама за себя постоять. Но иногда помощь не помешает.

— А теперь убирайся, — отрезает он. Разворачивается и быстрым шагом возвращается обратно.

Глава 11

Искусство обнимать раны

Амброзия — это ферментированный напиток с древнейшей историей, который многие народы считали священным, «нектаром богов».

Его изготавливали из мёда: эта связь с пчелиным трудом, цветами и пыльцой символизировала вечное возрождение.

— Значит, ты пригрозила Афине? — спрашивает Джек.

— Да.

— Прямо перед всеми Лайвли? — продолжает Перси.

— Да. У меня была неплохая публика.

— И UnGodly News отозвали, хотя статью всё равно успели прочитать, — подытоживает Ньют.

— Да. Благодаря Хайдесу.

Лиам поднимает палец.

— Ты правда сняла бюстгальтер прямо перед Хайдесом?

Все одновременно уставились на него. Мы сидим на полу вокруг низкого прямоугольного стола из тёмного дерева. Время ужина, заказали еду навынос — сегодня точно не стоило показываться в кафетерии. Хотя я бы пошла: не из-за какой-то дурацкой статьи в студенческой газетёнке мне оставаться голодной. Но брат, в своей вечной тревожности, уговорил, что хотя бы сегодня лучше пересидеть в тишине.

Я швыряю корочку от куска пиццы в коробку. Ньют тут же хватает её и откусывает — половины не стало. Полный стакан или пустой — как обычно.

— Могло быть хуже, — бормочу, опустив голову.

— Что, прости? — вскидывается Ньют. Его глаза сверкают злостью. — Хейвен, что у тебя в голове? Ты понимаешь вообще, что сделала?

Я пожимаю плечами.

— Это была игра на импровизацию. Я импровизировала, сделав последнее, чего кто-то мог ожидать.

— Запустила в воздух бюстгальтер? — уточняет Джек, приподняв бровь. В её голосе нет осуждения — одно лишь любопытство. — Довольно радикальный выбор.

— Хейвен — королева радикальных выборов, — вставляет Ньют. — В покере может поставить всё, даже если у неё на руках нет и пары.

— Это называется ещё умением хорошо врать, — констатирует Лиам с набитым ртом. Из уголка губ свисает тонкая нить моцареллы и колышется под подбородком.

Ньют, к моему облегчению, отвлекается от мысли отругать меня. Он скрещивает руки на груди, демонстративно обиженный.

— Так та радужная кепка всё же была уродской? Ты мне врала?

Боже, эта кепка…

— Ага.

Джек хлопает его по плечу, но ладонь задерживается и начинает скользить уже слишком явно.

— По-моему, она была не такой уж ужасной. С характером.

Они встречаются взглядами, и Ньют улыбается.

— Спасибо, Джей Джей.

Перси бросает на меня выразительный взгляд. Похоже, я не единственная заметила, что они нравятся друг другу, но боятся признаться.

— А давайте сыграем? — предлагает Лиам. В этот момент кусочек моцареллы падает ему на ворот футболки. Он замечает и ловко подцепляет его пальцем, чтобы сунуть обратно в рот.

Ни одна фраза не будит во мне интерес так, как: «Давайте сыграем». Я наклоняюсь к Лиаму.

— Я за. Во что?

— Я задам тебе вопрос, и ты должна ответить. А мы по очереди будем говорить, врёшь ты или нет, — поясняет он. — Например: я тебе нравлюсь?

— Нет, — отрезаю.

Лиам прищуривается.

— Ложь, без сомнений.

— Правда.

— Невозможно.

Я отмахиваюсь, раздражённая.

— Давай дальше. Следующий вопрос?

— Ты когда-нибудь думала, каково было бы меня поцеловать?

Ньют закатывает глаза и мягко отталкивает меня назад. Сначала он смотрит на Лиама:

— Ты, прекрати.

Потом — на меня:

— А ты: я с тобой ещё не закончил.

— А вот и закончил. Ты старше меня всего на год, Ньют. Я же не нюхала кокаин в туалетной кабинке. Хватит вести себя так, будто мне пять.

Он теряется, приоткрывает рот в удивлённую «О». Кажется, я только усугубила ситуацию. А так как спорить с братом не в моём списке желаний, я встаю, намереваясь выйти и пройтись.

— Это были всего лишь сиськи, — бросаю им через плечо. — Они есть и у Джека. И у Афины, и у Афродиты. И у женщины, что когда-то кормила Хайдеса грудью. У нас у всех одно и то же тело, какой тут может быть табу?

Ньют издаёт язвительный смешок.

— Ну конечно, Хейвен. Тогда давай вообще откажемся от одежды. Ходим голыми по улицам, свергнем власть тряпок! Отличная идея.

— Я такого не говорила, Ньют. Ты перегибаешь, — шиплю.

Но он вскакивает, лицо вспыхивает багровым. Резкое движение пугает даже Лиама и Перси. Джек же явно тревожится.

— Перегибаю? Мы потеряли маму, когда нам было семь и восемь лет. Папа вынужден был брать двойные смены, чтобы прокормить нас, его почти не было. И с самого начала я взвалил на себя задачу защищать тебя и удерживать от ошибок. Всегда. Ты это прекрасно знаешь. И я предупреждал тебя насчёт Лайвли. Но всё впустую. Почему ты меня не слушаешь, Хейвен?

Я с трудом сглатываю. Втягивать маму в разговор нечестно. Особенно при остальных, которые сидят, смущённо отводя глаза.

Лиам откашливается.

— Возвращаясь к игре: у тебя когда-нибудь были сексуальные фантазии про меня?

Перси щёлкает Лиама по затылку.

— Придурок, — одёргивает его Джек.

Ни я, ни Ньют не обращаем внимания. Я хватаюсь за дверную ручку и нажимаю вниз.

— Прости, — шепчу. И больше не знаю, что сказать.

Я импульсивная? Да. Безрассудная? Да. Без тормозов? Наверное. Иногда я их всё же использую. Но вовсе не факт, что всё время тормозить — лучший выбор. Если уж говорить метафорами: невозможно прожить жизнь, всё время давя на тормоз. Иногда надо нажать на газ. Иногда это обернётся ошибкой, иногда — будет правильным решением. И я не знаю, в какой категории окажется моя история с Лайвли, но часть меня безнадёжно тянется к тому, чтобы идти к ним, без тормозов.

И к последнему месту на земле, куда мне следовало бы идти. Я осознаю это только тогда, когда открываю двери кафетерия и меня накрывает запах еды.

К счастью, здесь не людно. Почти все столики пусты, и немногие присутствующие не сразу замечают моё появление. Я пользуюсь моментом: заказываю чашку ромашкового чая и иду к самому укромному месту.

Я чувствую взгляд, устремлённый на меня, но стараюсь не реагировать. Кручу пакетик в кипятке, пока движение не прерывает человек, садящийся напротив.

Я поднимаю глаза, готовая возмутиться, но слова застревают в горле.

— Ты что здесь делаешь?

Гермес улыбается своей привычной улыбкой, предназначенной исключительно для меня: чистое развлечение.

— Привет, Хейвен.

— Привет.

Он поворачивает голову, и я следую за его движением. Я даже не заметила, что за другим столом тоже сидят Лайвли. Их тарелки пусты, только Гермес притащил с собой кусок шоколадного торта. Афина оживлённо говорит, жестикулируя с напором. Аполлон смотрит прямо на неё, но готова поклясться — слышит лишь половину сказанного. Хайдес сидит во главе стола, даже не пытаясь изобразить интерес: уставился в носки своих ботинок, развалился, будто вот-вот уснёт и грохнется на пол.

И вдруг, словно ведомый каким-то инстинктом, он поворачивает голову в мою сторону. Наши глаза встречаются. Его лицо остаётся непроницаемым, но когда он переводит взгляд на Гермеса, на лбу проступает складка.

— Хочешь кусочек торта? — спрашивает Гермес с набитым ртом. Крошки разлетаются в воздухе.

Я показываю на свою кружку:

— Нет, спасибо.

Он наклоняется понюхать и морщится.

— Ромашка? Бесполезная трата воды. Ты хоть «исправила» её чем-нибудь?

— Исправила чем? — дую и делаю глоток.

Гермес шарит в заднем кармане своих клёшевых брюк и вытаскивает маленький чёрный флакончик. Встряхивает.

— Нектар богов. Мёдовый мёд. Знаешь, что это? Алкогольный напиток из ферментированного мёда.

— Водка уже вышла из моды?

Он лишь усмехается, откупоривает флакончик и хочет плеснуть в мою кружку. Я тут же отодвигаю её.

— Да ну, Хейвен, — уговаривает он. — Всего капельку. Вкусный же. Мы все пьём.

— Да, мы видели, какие вы «нормальные и уравновешенные», — бурчу я.

Не переживаю, что задела его — знаю: Гермес не из обидчивых. И точно, он смеётся.

— А ты — сама трезвость и благоразумие, да?

Я отпиваю ещё ромашки и поднимаю бровь:

— Намекаешь, что я могла бы пройти кастинг в семью Лайвли?

Он пожимает плечами, поливает остаток торта мёдовухой и отправляет его в рот, довольно застонув.

— Не знаю, Хейвен. Но если бы ты стала частью семьи, не смогла бы переспать с Хайдесом.

Я уже открываю рот, чтобы поправить его на «Аполлон».

Он поднимает ладонь, останавливая меня.

— Нет, не говори «Аполлон». Очевидно же, что он тебе нравится. Посмотри на него: эти ямочки, зелёные глаза, длинные блестящие волосы, этот хрипловатый мягкий голос. И пальцы… длинные, ловкие пальцы, которые могли бы дотянуться куда угодно… — он театрально вздыхает. — Но это только отвлекающий манёвр. Чтобы не думать о том, что тебя на самом деле тянет.

— Меня не тянет к Хайдесу, — отчеканиваю я.

Он кивает.

— Да, ты права. Но заметь, дорогая моя подруга: влечение бывает разным. Это не только желание затащить кого-то в постель — наоборот, это самая простая и банальная форма. Настоящее, опасное влечение — это когда тебя тянет к человеку. Когда тебя гложет болезненное любопытство узнать его. Хочешь ещё и ещё ответов на каждую, даже самую глупую мысль о нём.

Я взвешиваю его слова с осторожностью. И не могу не согласиться.

— Ладно. Но тогда меня тянет ко всем вам.

Он щёлкает языком, указывая на меня пальцем.

— Отличный вывод. И знаешь что? Я тоже к тебе тянусь. В этом смысле. — Он понижает голос. — Хочу видеть, как ты играешь против нас, Хейвен. И, хотя мы обожаем соперничать и заставлять других проигрывать, меня заводит сама мысль увидеть, как ты победишь.

Все мои мышцы замирают.

— Зачем?

— Потому что это будет весело. И чертовски возбуждающе.

Мы долго смотрим друг на друга. Потом я откидываюсь на спинку стула и оставляю камомиллу в покое. Гермес тут же пользуется моментом, плескает в кружку немного мёдовухи, размешивает и облизывает ложку, подмигивая.

— Гермес, идём.

Над нами возвышается Афина. За её плечом — остальные братья и сестра, и, в отличие от неё, их лица спокойные, почти приветливые.

Пока Гермес поднимается и что-то бросает сестре, я пытаюсь поймать взгляд Аполлона. Он стоит чуть в стороне, руки в карманах, прядь волос падает на лицо. Я даже улыбаюсь, надеясь, что это заставит его взглянуть на меня. Но нет.

Два пальца стучат по крышке стола, отрывая меня от тщетных попыток. Хайдес.

— Чего тебе?

Он складывает губы.

— Ничего. Разве запрещено трогать столы в кафетерии?

— Полагаю, нет.

— Отлично. — И продолжает барабанить.

Он не отрывает от меня глаз, хотя его семья уже направляется к выходу. Ему, похоже, плевать. Им — тоже.

— Игры в эту пятницу буду вести я, — произносит он.

— Значит, у меня ещё почти три дня, чтобы надоесть тебе и выбить приглашение.

— Пока что тебе далеко до того, чтобы меня раздражать, — спокойно отвечает он. — Но если ещё раз заявишь, что Аполлон красивее меня, вот тогда я и правда взбешусь.

Я закатываю глаза. Подношу кружку к губам — и только сделав глоток, вспоминаю, что Гермес подлил туда мёдовуху. Первый порыв — выплюнуть, но сладкий, мягкий вкус не даёт. Он был прав.

— Хейвен.

Я не моргаю.

— Ты ещё здесь? Думала, ты уже ушёл. Стоило бы.

Он тяжело выдыхает и опускается на колени рядом со столом, так что наши лица оказываются на одном уровне.

— Это благодаря мне Афина отозвала газету. Так с какой стати ты обращаешься со мной, будто я ничтожество? Ты должна быть благодарна.

— А потом ты сам же меня послал и выгнал, — напоминаю с уколом обиды. — Мне не нравится, когда так со мной обращаются.

Его шрам искажается — он улыбается.

— Тут мы сходимся. Думаю, нам никогда не будет легко разговаривать.

— Значит, я тоже дива? — поддеваю его.

Он делает вид, что задумался.

— Конечно, не в моей лиге.

Не понимаю, как разговор мог так быстро сменить тон на спокойный.

— Зачем ты сказал мне про свои игры? Какой в этом смысл?

И — будто по щелчку — напряжение возвращается. Он замирает, сжимает челюсть.

— Она дала мне ультиматум. Если я тебя не приглашу, это сделает она. А поверь, Хейвен, я и сам не знаю, что хуже.

— Если бы ты рассказал, что это за игры, я могла бы помочь решить.

Он коротко смеётся и выпрямляется. Его палец стучит прямо возле моего локтя на столешнице.

— Пойдём со мной кое-куда.

Сказано так тихо, что я вынуждена вглядываться в его лицо, чтобы убедиться, что услышала правильно. Он явно смущён, будто слова сами вырвались и он тут же пожалел.

— Уверена, что все истории про убийства начинаются именно с этой фразы.

Он не подыгрывает. Только наклоняет голову к выходу.

— Идёшь или нет?

Я должна сказать «нет». Должна вдавить тормоз в пол. Но вместо этого жму газ как ненормальная.

— Ладно.

Мы идём молча, в паре метров друг от друга. Его ноги слишком длинные, шаги — слишком широкие для меня. Но он всегда чуть замедляет, позволяя мне догнать. Я делаю вид, что не замечаю, хотя внутри цепляюсь за эту мелочь как за оправдание моего желания быть рядом.

Мы выходим к той самой мраморной лестнице западного крыла, и я на секунду замираю. Хайдес уже на середине пролёта.

— Давай, Хейвен, пошевели своими гномьими ножками.

Я фыркаю и иду за ним. Любопытство сильнее осторожности. Что же он хочет мне показать?

Лестница выводит нас на первый этаж, а сама продолжается дальше, поднимаясь к потолку. Хайдес ведёт меня по светлому коридору с барочными росписями на стенах. Я уже раскрываю рот, чтобы спросить, куда мы идём, но он опережает меня:

— Не задавай вопросов. Мы почти пришли.

— И как ты узнал, что я собираюсь спросить…

— Психологи утверждают: чем ближе ты к разгадке, тем больше вероятность, что начнёшь задавать вопросы, даже если осталось совсем чуть-чуть.

— Правда?

— Понятия не имею, погугли.

Я прыскаю в кулак. Он резко оборачивается — и я поспешно делаю серьёзное лицо.

Хайдес замедляет шаг и останавливается у тёмной двери. Замка нет: стоит нажать на ручку — и та поддаётся с лёгким скрипом.

Стоит переступить порог — и я жалею, что пошла за ним. Комната тёмная, так тёмна, что я даже собственных рук не вижу.

— Хайдес, — зову, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо, хотя сердце бешено колотится.

Он молчит. Удар за ударом сердце поднимается к самому горлу.

И вдруг вспыхивает свет. Нет, не лампы — целый потолок. Ночное небо, усеянное звёздами, с надписями созвездий. Каждая звезда горит собственным маленьким огоньком. Я даже не успеваю ахнуть, потому что замечаю второе.

Прямо в центре зала — планеты Солнечной системы, подвешенные в воздухе. Солнце, Луна, Меркурий, Венера, Земля, Марс, Юпитер, Сатурн, Уран и Нептун. Они не висят неподвижно — приглядевшись, я вижу лёгкое движение. Вдоль стен — мягкие кресла с телескопами, направленными на звёздное небо.

— Это планетарий, — раздаётся у меня за спиной голос Хайдеса.

Я вздрагиваю и пятюсь — прямо на него. Его руки обхватывают мою талию, мягко отодвигая меня вперёд.

— Ты часто сюда приходишь?

Он кивает и обходит круг планет. В углу нажимает что-то, и вдруг оживает вся система. Марс загорается алым пламенем, Земля светится голубовато-зелёным, кольца Сатурна отливают серебром.

Фигура Хайдеса снова в поле зрения. Свет планет ложится на его кожу пятнами, а шрам пересекает лицо красной полосой от Марса.

— Наверняка есть мифы о звёздах и планетах, связанные с греческими богами.

— Глупый вопрос, Хейвен. Придумай другой.

Меня так и тянет огрызнуться.

— Тогда расскажи. Что-нибудь.

Он ловит блеск в моих глазах и усмехается. Указывает вверх.

— Слышала о Каллисто? Она была нимфой, возлюбленной Зевса. Родила от него сына — Аркада. Чтобы защитить её от ярости Геры, Зевс вознёс Каллисто на небо, превратив в то, что мы называем Большой Медведицей.

Я задираю голову. Да, именно там — созвездие, и он показывает его точно. Он знает карту наизусть?

Хайдес медленно обходит планеты по кругу, и я сама того не желая следую за ним взглядом. Как Земля, которая тянется за Солнцем, вечно, жадно, жаждя его тепла.

— А какая планета твоя любимая?

Он останавливается, протягивает руку к Венере, но не касается.

— Венеру видно чаще всего на рассвете или закате. Сумеречная звезда, знакомая ещё шумерам. Это третий по яркости объект на небе после Солнца и Луны, — говорит он почти себе. — Разве не прекрасно, Хейвен? Третье, что видит человек, — Венера. Планета любви.

— Странно, что любимая у тебя именно она. Ты же Хайдес. Смерть, Аид, трёхголовые псы, лодочники, перевозящие души в вечные муки…

Я вырываю у него улыбку.

— Аид — не только это. Он страстный бог. Возможно, лучший любовник всего Олимпа.

— Это ты сам решил или Омеру позвонил уточнить?

Он склоняет голову и приближается, глаза искрятся.

— Проверить не хочешь?

Его запах обволакивает, и я не могу оторвать взгляда. Мы так близко, что я могла бы коснуться шрама, и он не успел бы отпрянуть. Так близко, что мне кажется: вот-вот он скажет то, чего обычно не говорит.

— В чём заключаются твои игры? — шепчу.

Он делает шаг ближе. Его нос, кажется, скользит по моей скуле. Горячее дыхание щекочет шею, потом ухо. Меня пробивает дрожь.

— Это тебе знать не позволено.

Я замираю. Он тоже.

— Аполлон красивее тебя.

Он не двигается.

— Запиши это в список бреда, что срывается с твоего языка, Хейвен.

— Раздражён?

Он качает головой — и кончиком носа задевает мою щёку.

— Знаешь, что самое мерзкое в том, когда у тебя уродство на лице, которое невозможно скрыть?

Я жду продолжения.

— Люди. Одни — делают вид, что не замечают, и изо всех сил стараются не смотреть, будто это неприлично. Другие — пялятся с жалостью. Как на поломанный предмет, который уже не починить.

— А я тут при чём?

Он отстраняется.

— В первый раз, когда мы встретились, ты не сделала ни того, ни другого. Ты просто посмотрела. Увидела шрам — и твоё лицо не изменилось. Я заметил. Я умею читать по людям. И то, что ты прямо спросила, откуда он у меня, понравилось ещё больше. Странно, да?

— Довольно сильно, — признаётся он.

Я моргаю, не понимая. — Почему?

Он пожимает плечами. — Потому что ты не заставила меня почувствовать себя чудовищем, изуродованным навсегда.

Я смачиваю губы, подбирая слова. Его серые глаза прожигают меня насквозь, и это только мешает. — Но ведь ты не чудовище. Ты не «сломанная вещь». Ты вещь, которая сломалась, но была починена. А следы… они ничего не меняют.

Он молчит несколько секунд, словно борется с самим собой.

— Знаешь японское искусство кинцуги? — шепчет.

Я киваю. — Кинцуги — это когда трещины на разбитой керамике скрепляют драгоценным металлом — золотом или серебром. В итоге предмет обретает новый облик, становится уникальным, неповторимым.

Хайдес касается шрама. Средним пальцем проводит по всей его длине, раз за разом. Мне приходится сдерживаться, чтобы не протянуть руку и не ощутить эту линию под кончиками пальцев.

— Когда ломаемся мы, как та керамика, линии трещин дают нам новую жизнь. Шрамы делают нас дороже. Это искусство — принять ущерб. Искусство не стыдиться своих ран.

Я слежу за его движением, пока он не опускает руку обратно вдоль бедра.

— Немногие способны увидеть красоту в шрамах, — произносит он наконец. — Я уважаю только таких. — Я уже открываю рот, чтобы ответить, но он перебивает: — Особенно если у них хватает смелости снять передо мной бюстгальтер, только чтобы доказать, что они умеют играть жестко. Как я.

Я улыбаюсь. И эта улыбка заражает его. Я читала об этом: существует особый вид улыбки — «эхо-улыбка», когда одна невольно вызывает другую.

— Значит, я тебе нравлюсь, — заключаю я.

Он кривится так забавно, что я едва не смеюсь. — Осторожнее со словами, Дива номер два.

— А ты не хочешь, чтобы я играла с вами, потому что это слишком опасно.

Он резко становится серьёзным. Настолько, что я замираю, не зная, не ляпнула ли лишнего.

— Если ты начнёшь играть с нами, Хейвен, — говорит он низко, — тебе будет так больно, что мой шрам, тянущийся через всё тело, покажется тебе просто шуткой по сравнению с твоими ранами.

Глава 12

Шесть секунд

Два божества отвечали за войну — Афина и Арес. Но если война Афины была стратегией и интуицией, то война Ареса — ярость и бойня.

Сегодня пятница. Пятница Игр Богов. Пятница игр Хайдеса.

И у моей двери нет никакой шахматной пешки.

Я не понимаю почему. Сам он сказал, что, выбирая между его играми и играми Афины, невозможно решить, что для меня хуже. Он уже сделал выбор? Или лучше уж пойти к сестре, которая меня ненавидит?

Я пристально смотрю в сторону сада, где сидят братья Лайвли. Скоро ужин, но сегодня ясное небо и неожиданно тёплая погода, и потому газоны Йеля полны студентов.

Гермес пригласил меня посмотреть его игры. Почему Хайдес не может сделать то же самое? Я хочу знать, в чём они заключаются. Любопытство разъедает меня изнутри — и всегда было моей слабостью. В детстве я каждый год находила заранее свой рождественский подарок в папиной комнате; разворачивала, проверяла, что внутри, а потом заворачивала обратно, идеально, так что никто ничего не замечал. И только двадцать лет спустя я призналась.

— Хейвен, ты эту яблоко есть собираешься или просто крутишь в руках? — вспыхивает мой брат. Джек сидит рядом с ним на траве, глядя в никуда с вечным видом скуки.

— Если тебе нужна мячик для игры… — начинает Лиам.

Ньют мгновенно подаётся вперёд, руки напряжены, готов поймать его за горло.

Но Лиам отшатывается, оскорблённый:

— У нас же есть мяч! Помните? Волейбольный, мы купили его ещё в начале первого курса!

Ньют расслабляется, но остаётся настороже. Перси, сидящий справа от меня, прячет улыбку.

Лиам, будто забыв о неловкости, хлопает в ладоши, требуя внимания:

— Что делаем сегодня вечером? Давайте выберемся за пределы кампуса! Может, отвезём Хейвен куда-нибудь? Что скажешь, Хейвен? Можно заодно и… — его речь льётся потоком.

Я ловлю взгляд Джек. Она без эмоций двигает губами — алфавит наоборот. Вакцина против болтовни Лиама.

— Лиам, всё ясно, — перебивает Перси. — Хватит, пожалуйста. Хейвен, что думаешь?

Я колеблюсь. Мне не хочется куда-то идти с Лиамом. Я хочу узнать, где будут игры Хайдеса, и пробраться туда.

Перед лицом щёлкают пальцами. Я моргаю и встречаю детское лицо Ньюта.

— Ты выглядишь так, будто задумала очередную дурость, — бурчит он.

— Не хочу никуда идти. Но вы идите, если хотите.

Лиам снова заводит длинную речь про то, как нам будет весело и замечательно, и я перестаю его слушать.

Мой взгляд скользит дальше, к Лайвли. Афина, Афродита и Гермес играют в карты. Аполлон и Хайдес чуть в стороне, сидят развалившись: руки за спиной, длинные ноги вытянуты. Они разговаривают, но только я, наблюдающая с неприличным вниманием, замечаю движение губ без зрительного контакта.

О чём они? Может, Хайдес просто обрушивает на мир поток проклятий, а Аполлон отвечает «М-м», «Ага», «Угу».

— Куда собралась? — спрашивает Ньют.

Я осознаю, что уже встала.

— Сейчас вернусь, — бормочу.

Иду в противоположную сторону от «братьев Яблока», чтобы сбить Ньюта с толку. Прячуcь за деревом, ловлю любопытные взгляды студентов. Жду пару секунд, потом широким кругом обхожу сад, прячась за каждую клумбу и лавку. Чувствую себя полной идиоткой.

Через пять минут «ниндзя» я оказываюсь за спинами Аполлона и Хайдеса, метрах в трёх.

Самое правильное было бы выйти, встать перед ними и сказать: «Привет». Но я поднимаю красное яблоко, прицеливаюсь… и хочу кинуть его в Хайдеса.

— Ты ошибаешься, — вдруг ясно звучит его голос.

Я замираю. Он ведь не про меня? Он меня не видел!

— Я с тобой говорю, Хейвен, — продолжает он.

Мои губы сами складываются в «О» от шока. Хайдес поворачивает голову и скользит взглядом от моего лица к яблоку. Аполлон повторяет его движение и, в отличие от брата, явно удивлён.

— Ну? — усмехается Хайдес и делает знак рукой. Я бросаю яблоко. Траектория выходит кривой, но он легко ловит его, едва шевельнувшись. Улыбается. — Красное. Думал, тебе нравятся жёлтые.

Я открываю рот для возражения.

— Для меня взяла? — спрашивает он.

Аполлон тут же понижает глаза и чешет затылок.

— Может, мне уйти и оставить вас вдвоём?

— Нет! — выкрикиваю я.

— Да, — одновременно отвечает Хайдес.

Мы смотрим друг на друга: я растерянная, он — будто чуть задетый. Наконец Хайдес встаёт и подходит. Берёт меня за руку выше запястья и уводит прочь от брата.

Солнце садится, становится прохладно. Студенты тянутся к боковым дверям Йеля. Хайдес смотрит на часы и тяжело вздыхает.

— Чего ты хочешь, Хейвен? — спрашивает он.

В последний раз мы говорили с Хайдесом в понедельник, когда он отвёл меня в планетарий. Бессмысленно скрывать: я возвращалась туда каждый вечер после ужина. И он там ни разу не появился. Так я сидела под звёздами, разглядывала созвездия и думала, кому в голову пришло назвать их «Жираф» и «Журавль».

Лицо Хайдеса склоняется ко мне.

— Этот тупой вид у тебя обычный или ты так напрягаешь мозги, чтобы связать два слова?

Я трясу головой, отбрасывая лишние мысли, хотя сгущающаяся тьма делает его ещё более притягательным.

— Пригласи меня зрительницей на свои игры.

Он смотрит на меня и медленно поднимает брови.

— Вот так? В лоб? Тебя никто не учил искусству убедительной речи?

Я закатываю глаза.

— Так пригласишь или нет?

— Нет.

Окей, этого я не ожидала. Хоть бы сделал вид, что подумал.

— Может, стоит хотя бы немного обдумать, прежде чем отвечать?

Он и глазом не моргает. Складывает руки на груди.

— Уже обдумал.

— Секундочку ещё. Ты явно потратил мало времени, — укоряю я.

Уголки его губ дрожат в насмешливой улыбке. Он делает вид, что кивает серьёзно. Проходит несколько секунд.

— Всё, на этот раз точно подумал.

— Ну? Пригласишь или нет?

— Нет.

— Уверен? Подумай ещё раз.

— Уверен.

— Но ты правда всё обдумал?

— Нет. Но даже если бы думал год, всё равно сказал бы «нет».

Вся моя уверенность рушится, оставляя лишь горечь разочарования.

— Почему? Я же только посмотреть хочу.

Хайдес засовывает руки в карманы и поворачивается боком. Его взгляд упирается в крону дерева, колышущуюся на ветру.

— В этом и проблема, Хейвен. Я не хочу, чтобы ты смотрела. И уж точно не хочу, чтобы играла. Займись своими делами.

Я понимаю: я навязчива, я должна оставить его в покое. Но сказал он это так зло, что я отшатнулась на шаг. Он замечает и раздражённо вздыхает, проводя ладонью по волосам.

— Хейвен…

— Я поняла, — бормочу с неловкостью.

Я чувствую его взгляд, но сама упрямо гляжу в небо, будто оно самое увлекательное на свете.

— Мне пора, — нарушает тишину Хайдес. — Нужно готовить… игры.

— Конечно.

— Хейвен?

Мои глаза сами натыкаются на его.

— Что?

— Ничего. Хотел, чтобы ты посмотрела на меня, — усмехается он нагло и уходит к дверям Йеля.

На улице уже холодно, но я жду, пока он совсем исчезнет из виду, и только потом иду прочь.

Хайдес вдруг останавливается, но не оборачивается.

— Ты учишь названия созвездий?

Я морщу лоб. Что за намёки?

— В смысле?

— Я видел тебя, — шепчет он, и мне приходится напрягать слух, чтобы уловить каждое слово. — В планетарии. Западное крыло. После ужина.

Честно, с чего я решила, что он не заметит? Разумеется, заметил. Скрыть от него невозможно ничего. И единственное, что я могу выдавить:

— А… Когда?

Его плечи подрагивают. Смеётся?

— Каждый вечер.

Я благодарю всех богов, что он всё ещё стоит ко мне спиной, потому что точно пылаю красным.

— И что с того? Мне просто нравится это место.

— Или ты надеялась застать там меня?

Какой же самодовольный засранец.

— Нет. Наоборот, я рада, что могла побыть там одна.

Он смеётся и уходит дальше:

— Добавь это к списку запоминающихся глупостей, которые слетают с твоих губ, Хейвен.

Я делаю пару шагов, почти бросаюсь за ним, но останавливаюсь. Пусть думает что хочет. Мне всё равно. Ладно. Не всё равно. Но почти.

Живот урчит, возвращая меня в реальность. Время ужина. Ньют, наверняка, уже ждёт меня в кафетерии. Я сяду с ними, сделаю вид, что всё в порядке, и мы уйдём вместе. Никаких игр. Никакого Хайдеса. Никаких братьев Яблок.

— Я могу провести тебя на игры Хайдеса, — раздаётся голос за спиной. Я замираю, не решаясь обернуться. — Но тебе придётся держаться в стороне и не попадаться на глаза.

***

Это неправильно? Да.

Мне не стоит этого делать? Да.

Я должна вернуться в свою комнату и заняться своими делами? Да.

А я всё равно иду шпионить за играми Хайдеса? Абсолютно.

Гермес идёт так близко, что наши руки то и дело задевают друг друга, а шаги гулко разносятся по коридорам Йеля. Кто ещё, если не он, мог уговорить меня нарушить все правила?

Я поела, чтобы не вызвать подозрений. Хотя, думаю, Ньюта, Джека и Перси я всё-таки насторожила — уж слишком внимательно я слушала весь поток слов Лиама. Даже выдала: «Отчасти понимаю, о чём ты», — когда он рассуждал, что человеку с недостающим пальцем маникюр должны делать дешевле.

Неважно. Я сделала вид, что ложусь спать, и они ушли без меня. Выждала минут двадцать и встретила Гермеса прямо у лестницы западного крыла.

— Куда мы идём? — спрашиваю через пару минут. — Это же не дорога к вашим комнатам.

— Не дорога, — подтверждает он.

— Но мне сказали, что вы всегда играете там.

— Ну, как видишь — не всегда, да? — усмехается.

На развилке его ладонь ложится мне на бок и мягко подталкивает влево. Слишком надолго задерживается на ткани джинсов.

Я уже хочу задать новый вопрос, как понимаю, куда мы направляемся. Гермес подтверждает догадку, открывая дверь в подвал — туда, где тренируются студенты-атлеты. Ничего хорошего это не сулит.

Мы останавливаемся перед приоткрытой дверью. Изнутри доносятся голоса, но я не узнаю, кому они принадлежат. Гермес указывает на вход.

— Отсюда Хайдес тебя не заметит. Кто-то из зрителей — может быть. Так что будь осторожна и не шуми. — Он не даёт мне возразить. — И не заходи. Никогда, Хейвен. Ни при каких обстоятельствах. Поняла?

Я киваю.

И Гермес исчезает за дверью.

Сердце колотится так громко, что я вынуждена дышать глубже. Глотать почти невозможно.

Я заглядываю в щель. Передо мной — ряд людей. И, кажется, они не единственные: похоже, всё помещение окружено зрителями. Я сразу узнаю Аполлона и Афродиту. Через несколько секунд появляется Гермес и встаёт рядом с сестрой-близнецом. Его взгляд на миг встречается с моим.

Я приоткрываю дверь пошире, чтобы видеть лучше, — и все мои сомнения рассеиваются.

В центре стоит ринг. Или что-то на него похожее. Без канатов, без мягкого покрытия на полу. Голубые линии очерчивают прямоугольник и делят его пополам. На моей стороне — парень. Стоит настороженно, покачиваясь.

— Добро пожаловать на Игры Богов, — голос Хайдеса раскатывается по залу, и над толпой падает мёртвая тишина. — Если вы здесь, чтобы играть, правила знаете. Но не помешает повторить, верно? Их всего два, и они просты: бейте соперника без пощады. Ни грамма жалости. Нельзя сдаться. Поединок заканчивается только тогда, когда я лично досчитаю до шести и увижу, что вы не встали с пола.

Это… неправильно. Это больно и мерзко. Зачем подстрекать студентов избивать друг друга до полусмерти? Что это за «игра»? Что он с этого имеет? И что получают участники?

— Ни жалости, — гремит Хайдес.

Толпа вторит, громче, яростнее:

— Ни жалости!

Гулкий звук гонга рассек воздух. И снова тишина.

Парень на ринге сгибается вперёд, в напряжении. Высокий, мускулистый, с бритой головой.

С кем он будет драться? Студенты против студентов? Сам Хайдес? Нет, он же судья. Но тогда…

Случается всё мгновенно. Удар ногой в лицо сбивает парня с ног. Я почти вскрикиваю — уверена, что затылок раскроится о пол. Но он в последний миг переворачивается и падает на руки.

Встать не успевает — соперник прыгает ему на спину и прижимает к земле.

Это Афина.

Афина — его противница.

Почему?

Я не успеваю додумать. Афина осыпает его лицо градом ударов. Толпа ревёт, ликует. А меня выворачивает наизнанку: я будто сама чувствую каждую боль. Она возвышается над ним, как львица над добычей, хотя парень явно крупнее её.

Она отходит. Парень не двигается. Глаза раскрыты, уставились в потолок. Кровь струится из носа по щекам.

И тут выходит Хайдес. Чёрные брюки, чёрная рубашка, кожаная куртка.

Он садится на корточки и начинает считать, отбивая ритм кулаком по полу:

— Раз… два… три… четыре… пять…

Толпа срывается в восторге. Кто-то снова орёт мантру:

— Ни жалости!

Хайдес улыбается, наслаждаясь победой сестры. А потом его взгляд находит меня. Как — не знаю. Но смотрит так, будто моё присутствие кричит на всю комнату. Наши глаза сцепляются. И ноги у меня подкашиваются. От страха.

Его волосы нарочно растрепаны — дикое, почти звериное лицо. Подводка обводит глаза: снизу чёрная линия уходит тенью на щёку, с другой стороны — повторяет изгиб его шрама.

Он ещё не сказал «шесть». Последний счёт. Я хочу хоть жестом отвлечь его, чтобы не смотрел на меня. Но не могу. И он тоже не отводит взгляда.

И вдруг — кулак обрушивается ему в челюсть. Хайдес валится назад.

Афина бросается вперёд, злится ещё больше, и добавляет удар ногой прямо в лицо. С ним всё кончено. Двое неизвестных утаскивают его в угол, куда я уже не вижу.

Афина опускается рядом, а Хайдес сидит и держится за подбородок. Я знаю: он специально не смотрит в мою сторону. Если кто-то ещё заметит, что я здесь, будет хуже.

Позади него встают Гермес, Афродита и Аполлон. Их лица напряжены. Но Хайдес поднимается и улыбается — вопреки очевидной боли.

— Продолжаем! Следующий!

Он поворачивается к трём братьям, сидящим среди зрителей, — и в этот момент Аполлон находит меня глазами. Его губы чуть приоткрываются, кулаки сжимаются вдоль бёдер. Он что-то шепчет Гермесу на ухо, но не получает ответа.

Я отступаю назад. Может, пора уйти и сделать вид, что ничего не произошло.

Аполлон быстрее. Оказывается прямо передо мной и захлопывает дверь за спиной, приглушая новые крики и очередной хор: «Без жалости!»

— Хейвен. — Его голос холодный и настороженный.

Я бормочу слова, непонятные даже мне самой. Отступаю ещё, теряю равновесие и с грохотом падаю на пол, как полная идиотка. Аполлон бросается ко мне, обхватывает за талию и мягко поднимает.

— Эй, — шепчет он нежно. — Всё в порядке?

Я качаю головой. Смотреть на него не могу.

— Пойдём отсюда.

Теперь киваю и пробую вырваться из его рук. — Да. Да. Конечно. Я ухожу. Сразу. Прямо сейчас.

Аполлон не отпускает, только сильнее сжимает меня. — Я провожу. Не убегай. Пожалуйста.

И всё же его хриплый, спокойный голос приносит странное ощущение. Спокойствие. Пусть и кажущееся, но всё же. Ноги вновь обретают твёрдость, и я позволяю ему вывести меня в коридор и довести до входа в Йель.

— Хочешь ко мне? — спрашивает он спустя минуту. — Я сделаю тебе ромашковый чай. Или что-то горячее.

Я должна бы отказаться. Но возвращаться в комнату, где Джек, и сидеть одной не хочу. Мне нужны ответы. А у Аполлона вид того, кто может их дать.

Я киваю, узнавая дорогу к общежитию. Он отпускает меня, потому что повсюду студенты, и не стоит, чтобы кто-то видел, как я цепляюсь за него с расширенными глазами.

Но всё равно держится близко. Его пальцы едва касаются моих — мимолётное прикосновение. Мы молчим. Кто-то нас замечает. Кто-то — игнорирует. Другие, наверное, уже думают, что я собираюсь раздеться перед ещё одним Лайвли. Плевать. Почти.

Он даже не успевает закрыть дверь своей комнаты — их общей с Хайдесом и Гермесом, — как я выдыхаю:

— Почему? Что это вообще за игра такая?

Он тяжело вздыхает и кивает на диван:

— Садись. И жди.

— Да, но я…

— Жди молча, — уточняет он. — Знаю, для тебя это сложно, но попробуй.

Я бросаю на него сердитый взгляд. — Конечно сложно! Я только что видела, как твоя сестра избивала незнакомца ногами и кулаками!

Он сдерживает смешок и опускает голову. — Я имел в виду, что тебе трудно сидеть молча, Хейвен.

Ах.

Он прав. И лучше не злить его — вдруг вообще ничего не расскажет. Поэтому я сижу, дёргая ногами от нервов, уставившись на их телевизор. Через пять минут Аполлон возвращается, протягивает мне чёрную дымящуюся кружку. Я благодарю.

Он садится в кресло справа и пристально на меня смотрит.

— Пей, — велит. — Горячее.

— Гермес бы плеснул туда мёдовый хмель, — пробую пошутить.

Аполлон не реагирует. — Хейвен, то, что ты сегодня увидела… забудь. Считай, что не было. И никому. Ни слова.

— Зачем они это делают? Это же жестокая, опасная игра. А если кто-то серьёзно пострадает?

Он пожимает плечами, но я вижу — он сам так думает.

— Все подписывают договор о неразглашении. В нём, среди прочего, пункт, что никто не подаст в суд, даже если получит травму.

— О, прекрасно. Теперь всё полностью оправдано и морально безупречно.

Его зелёные глаза вспыхивают. — Это не мне говори, Хейвен, — шипит. — Я к этому не имею отношения.

— Но ты можешь поговорить с братьями! Дать им понять!

— В нашей семье такого не бывает. И для нас нет игр «слишком опасных». Ты думала, уже поняла.

Теперь понимаю. И, может, не всю вину стоит вешать на него.

— Почему не Хайдес дерётся? Почему Афина?

Он откидывается в кресле, будто жалеет, что начал откровенничать. — Она его чемпион. Так было решено ещё при создании игры. Афина сама первая захотела драться.

— Это потому, что в мифах Афина — богиня войны?

С этими именами они явно перегнули. А если бы кого-то звали Дионис? Отправили бы топтать виноград ради вина? Кормить грудью младенца вином?

— Бог войны — Арес, — поправляет Аполлон. — Афина — богиня военной стратегии. Арес — чистая ярость. Афина — логика, расчёт, хитрость движений. Ты видела только её удары сегодня, но в ней куда больше. — Его глаза вспыхивают восхищением.

— Объясни.

Он указывает взглядом на кружку. — Пей.

Я делаю глоток. — Ну?

— Бой Афины — это танец. Каждый шаг просчитан наперёд, исходя из того, что, по её мнению, сделает соперник. Она никогда не ошибается. Предугадывает, уходит от удара, бьёт сама. Она редко наносит серьёзные повреждения — ей в кайф доводить соперника до отчаяния, а потом бить, когда тот уже сдался. Понимаешь?

Я думаю пару секунд. — Понимаю, но не разделяю. Это больно. И да, я знаю, что это твои брат и сестра, и глупо говорить такое при тебе, но… они чокнутые. Сумасшедшие.

Он молчит так долго, что я уже жду, что он меня выгонит или оскорбит. Но нет. Он только вытягивает ноги и опирается головой на ладонь.

— Никого не заставляют участвовать…

Я знаю. Помню. Но…

Нет никакого «но». Он прав — уже в третий раз за каких-то несколько минут. Наверное, те, кто соглашается участвовать в их играх, безумны не меньше самих Лайвли. А может, ещё хуже.

И тогда кем становлюсь я? Я, которая всё ещё надеется получить приглашение? Полной дурой, как и они? Или хуже их? Потому что те, кто соглашается играть, не знают до конца, во что ввязываются. А я уже видела — и всё равно хочу оказаться среди них.

Господи. Я сумасшедшая.

— Ты всё ещё хочешь играть с нами? — шепчет Аполлон.

Я поднимаю на него взгляд.

— Я знаю только игры Гермеса и Хайдеса. Насколько хуже могут быть твои? Или Афродиты? Или Афины?

Он кривит губы.

— Гораздо хуже, Хейвен. Настоящий вопрос в том, хочешь ли ты это узнать, участвуя, или поступишь мудрее и отступишь. Как только что.

— Отступить? — переспрашиваю я.

— Тебе стоит держаться от нас подальше. — Он подаётся вперёд, но расстояние всё ещё остаётся. Я сама наклоняюсь к нему. Горячая ромашка выплёскивается через край кружки и обжигает мне руку. — Сделай вид, будто мы тебе и не встречались. Будто ты никогда с нами не разговаривала. Продолжай жить, как жила. Учись. Заводи друзей здесь, в Йеле. Сделай одолжение своему брату. И держись от нас подальше.

Губы предательски дрожат. Аполлон это замечает — и смотрит на них слишком пристально.

— Я… — начинаю.

— Не отвечай, — перебивает он. — Не нужно объяснять. Ты мне ничего не должна. И я этого не заслуживаю. Но подумай. И сделай правильный выбор.

Я открываю рот, чтобы возразить.

Аполлон снова кивает на кружку.

— Пей.

У меня вырывается улыбка — кривая, неуместная. Я делаю ещё глоток. Половина кружки уже пуста, когда я поднимаю голову и ловлю его взгляд.

— Ты не против, если я побуду здесь ещё немного?

Я уверена, что он сейчас скажет «нет» и отправит меня обратно. Но ещё до того, как прозвучат слова, в нём что-то меняется.

— Конечно, можешь, — отвечает он. Улыбается уголком губ, и на щеках появляются ямочки. Я чувствую, как краска приливает к лицу.

Глава 13

Запах дождя

Богиня, рождённая из волн, Афродита воплощает красоту и силу любви как способность дарить новую жизнь.

Хайдес

— Пошло оно всё, — бормочу, когда звук будильника пронзает мне барабанные перепонки, возвращая в реальность.

Наугад тянусь рукой, нащупываю его и со всей силы бью. Будильник падает на пол с грохотом и мгновенно замолкает.