Сошествие в Аид

Он морщится:

— Ну что ж, Хейвен, начни составлять список своих великих косяков и добавь туда этот. Первым делом ты должна была прийти ко мне.

Я пытаюсь убрать руку с его предплечья. Он накрывает её своей и задерживает. Это не попытка «быть милым», но большой палец всё же едва-едва гладит мою кожу — слабость на мгновение.

— Если вы уже закончили нас игнорировать, у нас тоже есть что сказать, — вмешивается Гермес. — А именно: теперь это и наш вопрос. И Хайдес прав.

— Про засунуть ему… — начинает он.

— Нет. То есть и это тоже. Но сперва нам нужно его найти. Понять, кто он. А лучше — ещё и расшифровать то, что он пишет. Согласны?

Я прикусываю губу. Как это сделать? Эти фразы могут значить всё и ничего. Допустим, у них вообще есть смысл. А если это всего лишь розыгрыш? Игра?

— А если это Афина? — предполагаю. — Она меня ненавидит. Может, решила попугать.

Ни один из троих не соглашается.

— Нет, исключено, — отрезает Гермес. — Афина подошла бы и дала пощёчину. На записульки бы не распылялась.

Да, утешили — спасибо.

Хайдес кивает на чёрный конверт, всё ещё лежащий на коврике у моей двери:

— Остаётся один вопрос: что это? Не похоже на прежние записки. Обычно они без конвертов. Белые, сложенные пополам.

У Гермеса и Аполлона те же сомнения.

— Хейвен? — подталкивает Аполлон. — Открой.

Хайдес тянется меня остановить, но я сверлю его взглядом — и он отступает. Бумага шершавая, дорогая, с мелкими прожилками. Конверт запечатан золотым воском. Я ломаю печать и достаю прямоугольный лист того же цвета. Пробегаю глазами — и у меня перехватывает дыхание.

Госпоже Хейвен Коэн надлежит явиться на Олимп

на Балл Зимы.

Ночью 10 декабря в 21:00.

В надежде на Ваше участие

и в ожидании встречи,

Кронос и Рея Лайвли.

Внутри — авиабилет до Афин.

Глава 27

Тупик

Кронос был младшим из титанов, сыном Геи и Урана; власть он захватил, оскопив отца. Но оракул предсказал: когда-нибудь один из его детей низложит и его. Тогда Кронос стал пожирать новорождённых — одного за другим. Лишь Зевс уцелел благодаря хитрости Реи, жены Кроноса и матери Зевса: она тайно родила его на Крите и подсунула мужу свёрток с камнем, который он проглотил, решив, что это младенец. Повзрослев, Зевс заставил отца изрыгнуть всех проглоченных детей; вместе они выступили против Кроноса и победили его.

— Ты шутишь, да? — через пару секунд спрашивает Ньют.

— По-моему, она серьёзна, — отвечает Лиам рядом со мной. В руке у него огромный стеклянный стакан с шоколадным фраппе и жёлтой трубочкой. — Классный фраппе, ребята, вы пробовали?

Я сосредотачиваюсь на брате, который подаётся ко мне вперёд с налившимся багрянцем лицом.

— Хейвен, ты не можешь ехать в Афины на бал, который устраивает семейство Лайвли. Ты рехнулась уже от того, что вообще это рассматриваешь!

Я закатываю глаза. Лиам протягивает фраппе — мол, хочешь глоток? Я качаю головой.

— А ты рехнулся, если думаешь, что меня волнует твоё мнение.

Мы сверлим друг друга взглядами. Если он так реагирует на приглашение на бал, страшно представить, что будет, когда я скажу про бой с Хайдесом. Джек, сидящая рядом, кладёт ему ладонь на плечо:

— Оставь.

Кажется, я Джек не слишком мила. В одном я уверена: увидев меня с Хайдесом в коридоре три ночи назад, она остыла ко мне окончательно. Отводит глаза, со мной почти не говорит. Не то чтобы я страдала — уверена, ей понадобится время, чтобы выветрить из памяти мои сиськи.

Ньют ляпает ладонью по столу — Лиам вздрагивает, трубочка остаётся у него во рту.

— Полегче, дружище? — бурчит он. — По крайней мере, они оплатили ей билет.

Перси, до сих пор молчавший, поджимает губы:

— Вы оба правы, как ни странно. С одной стороны — всего лишь бал. С другой — это же Лайвли и Греция.

Ещё мне не хватало его комментариев по поводу моей жизни. Игнорирую — не хочется срываться и устраивать ссору ещё и с ним.

В кофейне этой ночью пусто. Поэтому, когда дверь распахивается, мы все поднимаем головы. Ньют с досадой цокает:

— Стоило вспомнить…

Входят Хайдес и Гермес. Нас они замечают сразу, и на лице Хайдеса проступает самодовольная ухмылка. До нашего столика добираются за секунды. Блестящие ботинки Гермеса бросаются в глаза всем.

— Добрый вечер, котики, — машет Гермес. Потом кивает на Лиама: — Шоколадный фраппе тут огонь. Отличный выбор.

Лиам счастлив, что кто-то оценил его напиток:

— Замечал, что с жёлтой трубочкой вкус ещё лучше? Говорят, я псих, но это чистая правда.

Глаза Гермеса округляются:

— Точно! Я всегда так говорил!

Хайдес наблюдает обмен репликами с выражением отвращения:

— Закончили? — Затем переводит взгляд на Перси, сидящего справа от меня. — Ты.

Перси напрягается:

— Да?

— Встань.

— С чего вдруг?

— С того, что рядом с Хейвен сяду я, — произносит так, будто это очевиднейшая вещь в мире. Жестом велит подчиниться.

Перси не двигается. Все вокруг на нас таращатся. У Гермеса — развесёлая улыбка:

— Возьми стул и пересядь куда-нибудь.

Лиам трагически втягивает воздух:

— Вот бы мне такие яйца. — Мы все разом смотрим на него. Он хлопает рукой по рту: — Не в сексуальном плане. «Яйца» как «смелость». Хайдес меня немного пугает.

Устав терять время, я сдвигаю свой стул так, чтобы Перси оказался рядом с Лиамом, а я — во главе стола. Хайдес довольно скалится Перси и придвигает стул к себе. Садится, как на царский трон.

Гермес за моей спиной начинает перебирать мои волосы:

— Ну что, Хейвен рассказала, что на неделе у неё намечается поездка?

У Ньюта злость вспыхивает с новой силой:

— Она никуда с вами не поедет. Тем более — к вашим родителям на какой-то зимний бал.

— Мы вообще-то не наркобароны-убийцы, — обижается Гермес. — Ну, то есть Аполлон в детстве случайно угрохал мышку, но это… случайность. А мы с Афродитой иногда курим травку, но не…

Хайдес поднимает ладонь:

— Хватит, Герм, мы поняли. Ты всё портишь, остановись.

Ньют, Джек, Перси и Лиам — с отвисшими челюстями. Не виню. Братья Лайвли на новичков всегда действуют именно так.

— Короче, — продолжает Хайдес. Его рука ложится на спинку моего стула за моими плечами — возможно, машинально. — С твоей драгоценной сестрёнкой ничего не случится. Обещаю.

Ньют выглядит так, словно Хайдес только что объявил, что меня повесят вниз головой над костром ради сатанинских ритуалов:

— Почему я должен тебе верить? И убери от неё руку.

— Потому что мы с ним и Аполлоном — Группа поддержки Хейвен, — встревает Гермес.

Ньют выгибает бровь:

— Чушь. — Потом смотрит на меня: — Хейвен, пожалуйста. Не делай этого. Мысль о том, что ты там, с ними, — меня передёргивает.

Если бы он знал, что мы с Хайдесом творили в библиотеке, передёргивать перестало бы. Похоже, Хайдес думает о том же — усмехается и качает головой.

— Ньютон…

— Это не моё имя.

— И мне плевать, — лезвием отвечает он. — С твоей сестрой ничего не случится, потому что я этого не допущу. Хейвен полетит в Грецию, потому что так хочет. Можешь страдать, сколько влезет, но ты её не остановишь. Выплеснись в дневник или начни писать стихи, как твой дружок Лиам — помогает.

— Или заведи блог на Tumblr, как у Хайдеса, — кидает Гермес.

Я едва сдерживаю улыбку. Высовываю руку назад вслепую — он даёт мне «пять». Брат и друзья смотрят на нас всё растеряннее.

— У Хайдеса есть Tumblr? — на секунду сбивается Ньют.

— Нет, — рычит сам объект. Тянется ударить брата, но Гермес отскакивает, визжа.

Ненадолго все умолкают. И когда мне кажется, что Ньют смирился, он вздыхает:

— Хайдес, ты мне не нравишься. И мне не нравится, как ты смотришь на мою сестру. Ты — последний человек на земле, которого я хотел бы видеть рядом с ней. Даже если речь просто об очереди в кофейне. Держись от неё подальше.

Я склоняю голову, краснея от всего, что у нас было с Хайдесом. И потому что знаю — сейчас начнётся. Рядом Хайдес наваливается вперёд и стукает локтями по столешнице:

— На минуточку: я хочу затащить твою сестру в постель. Ровно так же, как она хочет оказаться там. Я не мудак и не тот «плохой парень», за которого ты меня держишь. Так что займись, черт возьми, своими делами и дай ей жить.

Муха пролетит — услышишь. У Лиама трубочка повисает в воздухе, зажатая губами. Выскальзывает, падает ему на колени — он даже не шевелится.

Брат открывает рот — и тишина. Пытается снова — пусто. Несколько глубоких вдохов, барабанит пальцами по столу, кусает губу так, что я боюсь, он себе навредит. Мне больно, что он из-за меня так.

— Ньют, — шепчу. — Всё будет хорошо. Пожалуйста, перестань жить моими тревогами и живи своей жизнью.

Он не отвечает и даже не смотрит на меня, но я знаю — услышал. Перси гладит меня по спине и улыбается:

— Да, Ньют, доверься сестре.

— А ты доверься, что эту руку я тебе отрежу, — бурчит Хайдес так тихо, что, кажется, слышу только я. Судя по роже Гермеса — не только.

Напряжение, вроде бы, спадает. Гермес с Лиамом обсуждают фраппе и, какая трубочка к нему «лучше». Джек что-то втолковывает Ньюту своим обычным серьёзно-усталым тоном. Я молчу — слишком отчётливо чувствую руку Хайдеса за спиной и его ладонь, свисающую рядом.

И тут Ньют резко встаёт. Метает в меня взгляд, полный ненависти. За столом оседает тишина. Лиам тянет руку с фраппе к Гермесу. Стакан перекрывает мне обзор — я подхватываю его и передаю Гермесу.

— Ты дура с болезненной тягой к говёным решениям. В какие ещё передряги ты должна влезть, чтобы научиться? Газетная статья, игры Афины — и теперь поездка в Грецию? Серьёзно, Хейвен, у меня в голове не укладываетс…

— Следи за языком, — шипит Хайдес, наваливаясь на моего брата с глазами, налитыми злостью. — И сбавь тон.

От этого у Ньюта настроение не улучшается. Похоже, видеть, как Хайдес встаёт на мою защиту, — последняя капля. Он сжимает кулаки и резко выдыхает. Знаю, как ему хочется огрызнуться Хайдесу, но он заставляет себя бросить напоследок взгляд на меня:

— Иногда я жалею, что ты моя сестра. А в остальном — делай что хочешь. Только потом не приходи ко мне реветь.

Он пролетает мимо Гермеса, как ураган, и Джек сразу же устремляется следом. Я сама не понимаю, чего хочу: броситься за ним и спросить, когда это я вообще приходила к нему плакаться, или остановить её и сказать, что, если уж так хочет ему понравиться, пусть честно признается в своих чувствах. Вместо того чтобы по привычке занимать сторону против меня — лишь бы угодить.

— Позорище, — заключает Лиам.

Да, было позорно. На редкость — Лиам прав. Позорно, потому что брат обозвал меня дурой при всех, отчитал как ребёнка — и потому что… он чертовски прав. Поехать в Грецию — первая в списке самых плохих моих идей. Но как объяснить, что лечу я туда из-за Хайдеса? Из-за парня, которого он хочет держать от меня подальше, а я всеми способами стараюсь придвинуть ближе. Будто между мной и Хайдесом вообще может что-то быть.

Кто-то трогает меня пальцем за плечо.

— Пойдём отсюда, — шепчет мне в ухо Хайдес.

Знаю, он хочет, чтобы я посмотрела на него, но у меня блестят глаза, а плакать на людях я терпеть не могу.

— Нет.

— Ты в порядке?

— Да.

— Не похоже. Пойдём. Тебе надо отвлечься, — настаивает он.

Я качаю головой:

— Со мной всё отлично, отвлекаться не от чего. Наоборот, надо проверить погоду в Афинах и собирать чемодан.

— Легко: бери только купальники.

Я всё-таки оборачиваюсь:

— В декабре там жарко?

Он кривит губы, неуверенно:

— Понятия не имею, но на всякий случай хочу видеть тебя в купальнике.

Он выдавливает из меня улыбку. Видимо, улыбку печальную — потому что его лицо темнеет, и он проводит пальцами по моей щеке. Прикосновение такое мягкое и робкое, что мне сложно сопоставить его с Хайдесом.

— Хейвен, выбирай: либо поднимаешь свою прекрасную попку и идёшь сама, либо я беру тебя на руки и уношу.

Я хмурюсь. Не понимаю — он серьёзен или шутит. Но с места не двигаюсь — и сразу получаю ответ. Хайдес встаёт, обхватывает меня за талию одной рукой, а другой рукой подхватывает под колени. За миг переворачивает и закидывает на своё плечо вниз головой, прижимая мои ноги к своему прессу.

— Ты что творишь? — ошарашенно восклицает Перси.

— Хайдес, поставь меня! — велю, но даже себе не кажусь убедительной.

— Увожу её, — отвечает он Перси. — Если возражаешь — мне плевать. Всем спасибо, всем пока.

Никто не успевает вставить ни слова. Хайдес шагает быстро и широко, будто я весила как перышко. Держит надёжно, и от этого ощущения устойчивости я перестаю протестовать. Он меня не отпустит. И другой пары рук мне сейчас не надо.

Мы выходим в освещённый холл Йеля, и он негромко говорит:

— Ты бы хоть для вида подёргалась и повозмущалась. А то у меня не будет повода носить тебя на руках.

У меня срывается искренний смешок — быстро гаснет.

— Куда ты меня тащишь?

— В планетарий. Но если предпочитаешь мою кровать — просто скажи.

Краем глаза заглядываю назад. Он не врёт. Вдалеке узнаю лестницу западного крыла. Ту самую, где мы с Хайдесом встретились впервые, в день, когда я решила, что больше его не увижу и уж точно мы не заговорим. А теперь мне предстоит сойтись с ним в Греции — после того, как мы «окрестили» одно дерево на кампусе и одну полку в библиотеке.

Ноги касаются пола только у дверей планетария. Хайдес растворяется в темноте зала, и меня на секунду накрывает паника. В прошлый раз здесь какой-то аноним, шлющий мне записки, едва не придушил меня. Но когда под куполом загораются звёзды и планеты Солнечной системы, я снова обретаю покой.

Хайдес стоит у Венеры. Розоватое свечение обрисовывает его высокий, мощный силуэт. Я крадучись подхожу — почти как будто не хочу, чтобы он меня заметил. Только чтобы посмотреть на него, пока он не видит. Эго у него и так зашкаливает — не стоит давать поводов.

Делаю ещё несколько шагов, поднимаю руку, сжатую в кулак. Как он меня учил. Рывок — и… Хайдес резко разворачивается и ловит мою руку. Я застываю. Потом он притягивает меня — и я врезаюсь в его грудь. Не могу двинуться, чувствую, как его губы раздвигают мои волосы и замирают у мочки уха.

— Ты ошибаешься, Хейвен.

— В чём? — еле слышно. — Рука стояла правильно. Большой палец — снаружи. Я не издала ни звука.

— Если мы в одном помещении, даже не глядя, я ощущаю, где ты. Я знаю, где ты. — Он тщательно выговаривает каждое слово, его тёплое дыхание касается кожи на шее. — Я всегда тебя чувствую, Хейвен. Ты — моё проклятие.

Не самая приятная вещь, что можно услышать. Я уже готова огрызнуться, но меня накрывает волна его запаха. Я вдыхаю глубоко — и не прячу это. Закрываю глаза, откидываю голову, подставляя шею под его мягкие губы. Он не целует. Не целует, потому что в библиотеке я сказала: между нами, больше ничего.

— Твой брат — самоуверенный придурок, — шипит он. — Но он переживает за тебя. И именно потому, что хочет тебя защитить, я воздержусь от того, чтобы разбить ему морду. Помни: он тебя любит, но решения принимай всегда сама.

Глаза снова щиплет.

— Моя мама погибла в автокатастрофе, — вырывается у меня. Внезапно хочется поделиться этим с ним. — Она была с отцом. В них влетела фура. Мама — насмерть. Отец чудом выжил. У нас никого не было, кроме них двоих. И мы слышали, как полицейские обсуждали, что нас, возможно, отправят в приют. Мне было страшно. Стыдно признаться, но я больше боялась не того, что умрёт и папа. Я боялась, что нас с Ньютом разлучат. Я рыдала часами, прижавшись к брату — такой маленький, но достаточно сильный, он гладил меня по волосам, пока я не уснула. В ту ночь он пообещал, что никому не позволит нас разделить.

Вместо того чтобы поцеловать меня, Хайдес выпрямляет мне голову и прижимает её к своей груди. Его пальцы скользят в мои волосы, и он удерживает меня в самом странном объятии, что я когда-либо получала.

— Не позволю никому разлучить тебя с братом, Хейвен. Вот почему участие в Зимнем балу моей семьи безопасно. С тобой ничего не случится. Ты вернёшься целой и невредимой — и сможешь ткнуть этим в лицо маленькому Ньютону.

Я улыбаюсь. Высвобождаю руку из его захвата и кладу ладони ему на талию. Провожу выше, по спине, ощущая гладкую ткань рубашки. Чувствую исходящее от него тепло, слышу быстрые удары сердца. Поднимаю голову, чтобы встретить его взгляд.

— Знаю, я сказала «никаких поцелуев», но прямо сейчас хочу тебя поцеловать.

Он долго изучает меня, словно разрываясь между желанием сократить расстояние первым и упрямством дождаться, пока сделаю это я. Медленно тянется рукой, на редкость неуверенный, и обводит контур моих губ. Пальцем скользит по ним, и я судорожно вдыхаю. Когда моё дыхание задевает его палец, глаза Хайдеса резко впиваются в мои.

— Только поцеловать хочешь, Хейвен? — шепчет он.

Я с трудом сглатываю.

— Нет.

— А чего ещё, Persefòni mou? Проси — и будет дано, — произносит он почти торжественно.

Я тянусь к вороту его рубашки и начинаю расстёгивать пуговицы. Он замирает под моими пальцами. Челюсть сжимается, и красота его лица сбивает меня с мысли о всём остальном. На лоб падает прядь чёрных волос, отбрасывая тень на глаза. Я заправляю её назад, и в этот момент Хайдес целует тыльную сторону моей ладони. Его губы задерживаются дольше, чем должны, и он не отводит взгляда, пока медленно опускается к моему запястью. Слегка царапает зубами кожу, а потом вновь осыпает поцелуями. Останавливается у локтя и возвращается обратно. Но на этот раз разворачивает мою руку и целует раскрытую ладонь.

Ноги у меня такие ватные, что я готова рухнуть прямо к его ногам. Настолько слабая, что почти готова умолять его снова меня поцеловать — разъедаемая желанием ощущать его губы на каждом сантиметре своего тела.

Когда он отпускает мою руку, я сама перехватываю его ладонь и прикладываю к своей шее.

— Хочу этого, — шепчу непривычно для себя застенчиво. Веду его руку вниз — к ключицам, затем к груди. Он не двигается, позволяя мне решать, что и как он должен трогать. Я направляю его дальше, к животу, потом к джинсам. Разрешаю пальцам коснуться ширинки, и Хайдес закрывает глаза. Срывается с губ тихий стон.

— Хейвен… — умоляюще выдыхает он.

Я переплетаю пальцы с его и подношу его руку к своему лицу. Как и он раньше, целую её. Сразу же вижу, как он дышит ровнее и снова открывает глаза.

— Мне жаль, что мой брат так к тебе относится, — признаюсь. — Хотела бы, чтобы он видел тебя таким, каким вижу тебя я. Настоящим.

— А какой я для тебя?

Я колеблюсь, слишком сосредоточенная на его рубашке. Расстёгиваю последнюю пуговицу. Ткань расходится, открывая мне вид на его гладкий, натренированный торс. Провожу ладонью по линии пресса, и Хайдес вздрагивает.

— Ты самоуверенный и считаешь, что всё знаешь. Упрямый. Говоришь глупости с уверенностью, будто это истина. Совершаешь хорошие поступки и стыдишься их, потому что не знаешь, как себя вести с людьми. Иногда ведёшь себя по-детски и можешь довести человека даже простым «привет».

Хайдес хмурится.

— Не совсем то, что я хотел услышать.

Я выдыхаю и кладу ладони ему на грудь, наслаждаясь теплом его кожи.

— Но ты не плохой человек. Ты не то странное и опасное создание, каким тебя считают. Ты и твои братья устраиваете безумные игры, но никого не заставляете участвовать. Именно поэтому у тебя было полное право врезать мне, когда я согласилась играть с Афиной. Но ты этого не сделал. Лучшее в тебе, Хайдес, в том, что ты уверен — ты хуже, чем есть на самом деле. А на самом деле ты лучше, чем когда-либо поверишь. Ты говоришь, что не знаешь, что такое любовь, но я её вижу — в твоих жестах, взглядах, словах. Любой, кто способен дарить любовь, которой сам никогда не получал, не может быть плохим.

Он молчит, вглядываясь в меня так пристально, словно я только что объяснила задачу по квантовой физике, и он ищет решение. Наконец облизывает губы.

— Ты не представляешь, как сильно мне сейчас хочется тебя поцеловать.

Я улыбаюсь, и он отвечает тем же. Завожу пальцы за пояс его брюк и начинаю пятиться, заставляя его идти за мной. Он молчит, позволяя мне вести, словно просто хочет узнать, что я сделаю дальше. В конце концов, хороший игрок сначала наблюдает, а потом делает ход.

Мы упираемся в кресло. Я снимаю с него рубашку, и она мягко падает на пол.

— Нам стоит прекратить устраивать подобное в общественных местах, — бормочет он, явно не собираясь останавливаться. — У меня есть очень мягкая кровать.

— Знаю. Я же в ней спала, помнишь? — трудно разговаривать, когда передо мной он, без рубашки, словно живой греческий бог.

— Помню. Это была одна из худших ночей в моей жизни.

Я наклоняю голову, удивлённая.

— Потому что ты спал на диване?

— Потому что в моей постели завелась маленькая вредная девчонка, и я не мог лечь рядом, — поправляет он с усмешкой. И, прежде чем я успеваю обидеться, добавляет: — Вредная девчонка с самыми красивыми глазами, какие я когда-либо видел.

Он уже не раз говорил о моих гетерохромных глазах.

— Правда?

— Хейвен, скажи мне, чего ты хочешь. Определись. Скажи это вслух, чётко и уверенно. Я хочу твоего согласия, ясного и громкого, прежде чем сделаю с тобой всё, что у меня на уме, — его голос низок и хрипл, почти звериный.

Внутри меня поднимается жар. Сердце вот-вот выскочит из груди.

— Делай со мной всё, что захочешь. Сейчас.

Ему не нужно повторять дважды. Он подхватывает меня на руки и усаживается в кресло, устроив меня у себя на коленях. Ещё до поцелуя срывает с меня свитер, растрепав волосы. Замирает на секунду, разглядывая их с игривым выражением, но стоит его взгляду скользнуть ниже — и лицо становится серьёзным.

Его руки жадно обхватывают мои бока. Он поднимается ближе, совсем к губам, но целует меня в подбородок.

— Три дня назад ты сказала, что мы должны остановиться. Что изменилось?

Я расстёгиваю его джинсы и, дрожащими руками, скольжу по животу.

— К чёрту моего брата. К чёрту всё, Хайдес.

И магия рушится. Две фразы — и всё.

Он отдёргивается, убирает руки с моей талии и перехватывает мои, возвращая их на место. Я собираюсь спросить, что это значит, но он опережает меня:

— Нет. Мы ничего не будем делать.

— Что?

— Мы не будем заниматься сексом только потому, что ты злишься на брата, Хейвен, — твёрдо произносит он.

Я моргаю несколько раз.

— Но это не причина.

— Только что сама это сказала.

— Это неправда.

Он смотрит мне прямо в глаза, обхватывает ладонями моё лицо. Наши лбы соприкасаются, и он замирает на целую вечность.

— Ты хочешь этого только ради реванша над Ньютом. Чтобы доказать, что можешь делать, что вздумается, особенно то, чего он не одобряет. И я бы мог согласиться, Хейвен. Мог бы поддаться и позволить тебе. Но завтра утром ты пожалела бы. А я бы чувствовал себя ничтожеством. Поэтому — нет. Мой член и на этот раз останется в штанах, увы.

Финал его фразы заставляет меня тихо рассмеяться, хоть я и чувствую себя полной идиоткой. Он прав: отчасти я действительно хочу самоутвердиться перед Ньютом. Но это желание живёт во мне и без всякой злости — желание, что жжёт меня изнутри и заставляет дрожать руки каждый раз, когда я рядом с Хайдесом.

— Прости.

Он гладит моё лицо.

— Всё в порядке.

— Нет, не в порядке. Это несправедливо и по отношению к тебе. Никто не заслуживает быть разменной монетой в глупой ссоре между братом и сестрой, и…

— Если не замолчишь, мне придётся тебя поцеловать, чтобы заткнуть, — перебивает он.

Я опускаю голову, переполняемая стыдом. Кончиком пальца отбиваю на его боку воображаемый ритм.

— Я и правда этого хочу, — повторяю. — Хочу, чтобы ты был во мне, до последнего сантиметра. Хочу чувствовать твою кожу на своей, безо всякой одежды, между нами. Хочу всё то удовольствие, которое ты можешь мне дать, и не собираюсь этого стыдиться. Но я хочу и твоей любви. Хочу ощущать твои толчки, когда ты будешь на грани оргазма, измученный и потерянный, но всё равно найдёшь силы прошептать, что любишь меня. Ты должен сойти с ума по мне — не только физически, но и душой. — Его кадык дёргается. — Я хочу каждую твою часть, — выговариваю медленно.

Я оставляю его без слов. И, наверное, больше нечего добавить. Теперь, когда я всё испортила, могу просто вернуться в комнату и лечь спать, чтобы забыть этот день. Я уже поняла: слишком долго находиться рядом с Хайдесом губительно для нас обоих. Как можно хотеть кого-то так невыносимо сильно?

Я хочу его, но не могу получить на своих условиях. Мы зашли в тупик. Настоящий тупик: ситуация без выхода. Даже в карточных играх так бывает — например, в бридже это ход, когда предполагаешь, что нужная карта у того соперника, который уже сыграл, а не у того, кто ходит следующим.

Я только начинаю подниматься, как его руки возвращают меня обратно.

— Куда собралась? Я ведь не сказал, что не хочу тебя рядом.

Приходится сдерживать глупую улыбку, будто я какая-то дурочка. Изображаю кашель и киваю:

— Ладно.

Подбираю с пола свой свитер и натягиваю его. Когда ткань освобождает мне обзор, вижу: Хайдес смотрит на меня с мрачным видом.

— Надо было швырнуть его подальше, — бурчит он.

Я взъерошиваю ему волосы. Он отстраняется, но с широкой ухмылкой, редкой и оттого особенно дорогой. И если эта улыбка — моя заслуга, я не могу не расправить плечи от гордости, смешанной с чем-то похожим на счастье.

Он кивает куда-то за мою спину:

— Передашь мне рубашку?

Я не двигаюсь. Продолжаю рассматривать каждый сантиметр его обнажённого торса, представляя, каково это — ощущать его прижатым ко мне.

— Нет.

Он закатывает глаза.

— Ну ясно. Двойные стандарты. — Щипает меня за щёку. — Хитрюга.

Мы замолкаем. Минуты тянутся бесконечно, мы просто смотрим друг другу в глаза. Обычно такой долгий зрительный контакт заставил бы меня смутиться. Но с Хайдесом всё иначе: его глаза выдают, как трудно ему удержаться и не поцеловать меня. Напряжение между нами можно резать ножом. И тогда я задаю вопрос, который мучает меня с тех пор, как получила приглашение от его родителей:

— И что это вообще за Зимний бал? И что значит — меня пригласили на Олимп?

Он морщится:

— Олимп — это владения моей семьи. Я мог бы описывать тебе, но ты всё равно не поймёшь. Это нужно увидеть самой. А бал… бал — всего лишь повод устроить вечеринку и продемонстрировать гостям, какие Лайвли богатые и могущественные.

— Ну, в пределах нормы.

Он улыбается:

— В пределах нормы.

Я рассеянно играю пальцами на его животе.

— Полагаю, мне придётся найти себе кавалера для танца?

Его палец упирается мне под подбородок, и я встречаюсь с его серыми глазами, полными ревности.

— Можешь и поискать. Но не факт, что я позволю кому-то, кроме меня, танцевать с тобой, Persefóni mou.

Глава 28

Олимп

Мята была прекрасной нимфой, рождённой из Кокита, подземной реки, впадавшей в Ахеронт, и выросла в царстве мёртвых. Долгое время она была наложницей Аида и наслаждалась его свободной и страстной любовью. Но когда Аид похитил Персефону, чтобы сделать её своей женой и царицей, Мята ощутила себя преданной. Она наполнила подземное царство жалобами и речами о собственной красоте и любовных талантах. Гордыня и ревность нимфы довели Персефону до ярости. В разных версиях мифа её карает по-разному, но в одной из них именно Деметра, ревнивая мать Персефоны, встретив Мяту в разгар её обидных речей, растоптала её. На месте раздавленного тела выросла ароматная трава — мята, бесплодная, но с пряным запахом, и получила имя нимфы.

Престижный частный университет Йель в Коннектикуте находится в девяти часах лёта от Афин. И, как будто этого мало, мешает ещё и разница во времени: в Греции на семь часов больше. Поэтому в пятницу вечером мы вместе с братьями Яблока приезжаем в аэропорт к шести, чтобы успеть на рейс в восемь. В самый раз — прилететь и иметь несколько часов перед знаменитым Зимним Балом, который для меня до сих пор окутан тайной. Я даже спросила у Хайдеса, устраивают ли у них балы на каждое время года, но, судя по его лицу, это была глупейшая из идей.

Сегодня утром пришлось подняться в несусветную рань, чтобы закончить курсовую и собрать сумку для поездки. Братья тоже встали рано, но будто и не почувствовали — свежие, выспавшиеся, ни волоска не выбилось из прически. А я тащусь в спортивных штанах, с косо собранным хвостом, из которого торчат упрямые пряди, и чувствую себя полностью анестезированной. Сон одолевает настолько, что по очереди Гермес, Аполлон и Хайдес дежурят рядом, чтобы я не рухнула лицом вниз посреди аэропорта.

Когда моим «телохранителем» оказывается Хайдес, оставаться бодрой легче. Сегодня его тёмные волосы чуть вьются, глаза спрятаны за чёрными солнцезащитными очками. Несмотря на декабрь, он в светлой джинсовой куртке поверх белой футболки. Выглядит расслабленным, совсем не тем самодовольным парнем, который в Йеле ходит так, будто мир у его ног. Может, он счастлив вернуться домой, в Грецию. А может, я просто слишком устала и придумываю лишнее.

Я ловлю себя на том, что пялюсь на него с открытым ртом, как идиотка. Но он не издевается, а только довольно улыбается. А потом, в обычном стиле, хватает меня за локоть, чтобы я не врезалась в стену или случайного прохожего.

Афина единственная, кто решительно не разговаривает со мной и делает вид, что я воздух. Они с Афродитой сидят подальше, но всё равно в первом классе. Я бы хотела насладиться единственным в жизни перелётом среди роскоши, но стоит опустить зад на кресло — и глаза тут же захлопываются. Я погружаюсь в сон в тот самый момент, когда Хайдес занимает место рядом.

Иногда просыпаюсь. То от громогласных комментариев Гермеса к фильму, то от лёгкой тряски. А один раз меня выдрал из сна жуткий звук: Гермес блевал в пакет. Даже разозлиться не успела — воспользовалась шансом подглядеть, чем занят Хайдес.

Первый раз, проснувшись от смеха Гермеса, я заметила его: развалился на кресле, сильные руки в белой футболке подчёркивали каждую линию, а в руках у него была книга. Он читал. Внимательно скользил взглядом по страницам, проводил пальцами по бумаге, будто боялся её помять.

Мне хотелось спросить, что именно он читает, но возможность смотреть на него украдкой была слишком сладкой. Я просто любовалась им — и снова засыпала.

Последние полчаса полёта я провела, притворяясь спящей, повернувшись к нему лицом. Приоткрыла один глаз, чтобы убедиться, что он всё ещё читает… и поймала его взгляд. Он уже смотрел на меня. Без выражения. Я тут же зажмурилась и сделала глубокий вдох, имитируя спящий ритм. Он тихо усмехнулся, но промолчал. При резкой посадке он выставил руку передо мной, чтобы я не тряхнулась слишком сильно, даже при застёгнутом ремне.

Сзади раздалась цветистая ругань Гермеса.

Мы начали освобождать ряды. Хайдес взял и мой чемодан, пошёл вперёд. Я потянулась, и тут мой взгляд упал на Аполлона. Его зелёные глаза были покрасневшими, и я мгновенно поняла, каково ему девять часов провести рядом с Гермесом. Я бросила ему сочувствующую улыбку — он вспыхнул и спрятал лицо в волосы.

Гермес был белее мела, но энергии не растерял. Он потирал живот:

— Я блевал пять раз, Хейвен. Совсем вымотался. Как твой перелёт?

— Ну, я проспала весь…

— Нет, шесть! — выкрикнул он и снова уткнулся в пакет.

Я сбежала с трапа, всё ещё слыша его спазмы. Голова тяжёлая от сна, ноги сами спотыкались, но внизу меня ждал Хайдес.

— И что теперь? — спросила я. Солнце стояло высоко и обжигало. Для декабря жара была невыносимой.

— А теперь — едем на Олимп, Persefóni mou.

У выхода нас ждал чёрный внедорожник. За рулём — мужчина в костюме с ярко-розовыми волосами. Братья Лайвли приветствовали его хором, будто старого друга. Я промолчала, забралась внутрь и заняла место у окна. Гермес плюхнулся рядом, Хайдес напротив.

Они смотрели на меня так, будто я в любую секунду могла вскочить и сбежать. Но, честно говоря, я не знала, чего ожидать от Лайвли и их таинственного «Олимпа», зато была уверена, что хуже не станет.

За окнами мелькали улицы Афин. Машина неслась слишком быстро, чтобы разглядеть всё как следует, но я старалась уловить детали. В отражении стекла я заметила Хайдеса — он смотрел на меня с идиотской улыбкой.

Слева Гермес засыпал Аполлона вопросами:

— А ты когда-нибудь думал подстричься?

— Нет.

— Ты похож на Тарзана.

— Хорошо.

— А покраситься?

— Нет.

— Сделать чёлку?

— Нет.

— Побриться налысо и носить парики?

— Нет.

— У тебя секутся концы. Надо ухаживать за волосами.

— Ладно.

— А побрить только макушку и оставить по бокам, как у монаха?

Я едва не расхохоталась. Как Аполлон его терпит? По лицу Хайдеса было видно — он задаётся тем же вопросом. Его кулак уже сжался, и я боялась, что он врежет брату.

Но тут машина остановилась. Сначала я подумала — светофор. Но дверь Афины распахнулась. В животе сжалось. Значит, мы приехали.

Я вышла последней — и задержала дыхание. Лишь для того, чтобы испытать разочарование: передо мной раскинулось море и одинокая лодочка. Но Гермес обнял меня за плечи и показал вперёд. Остров.

— Олимп, — шепнул он, сияя. Потом отпрянул: — О, чёрт, меня снова тошнит.

Я позволила мужчине с розовыми волосами погрузить мой багаж на катер и, с помощью Афродиты, перебралась на борт.

Пока братья спорили о чём-то своём, я не сводила глаз с острова, который стремительно приближался. С каждым метром я всё яснее видела очертания — и с каждой секундой всё больше поражалась.

— Олимп — место особенное, — сказал Хайдес и легко коснулся моей ноги. — Это остров с нашим фамильным поместьем и всеми аттракционами, что нам принадлежат.

— Аттракционами?

Я знала, что он смотрит на меня, но сама не могла оторвать глаз от картины передо мной. Море было настолько чистым и прозрачным, что его цвет напоминал глаза Гермеса — ослепительный, нереальный голубой.

— Представь себе казино, — объясняет Хайдес. — Есть несколько зданий, каждое предназначено для своего вида игр. Вон там — главный вход, где платят за доступ к «аттракционам» и выбирают, куда идти. Мы свернём в сторону и поднимемся к нашей вилле. Уверен, ты её заметишь: она возвышается над всем остальным.

Катер делает поворот, как и сказал Хайдес. Скользит вдоль левого берега острова. Я успеваю разглядеть вход, где дежурят охранники в костюмах. Чёрные здания с геометрическими формами, подсвеченные так, будто сейчас ночь, вырастают среди мощёных улиц и изумрудных деревьев. Вижу и людей, но деталей слишком много, и мозг не успевает всё обработать.

Катер швартуется у отвесной скалы, увитой плющом. В камне вырублены мраморные ступени, ведущие прямо к самой высокой точке острова. Я двигаюсь, как в трансе, не слушая, что болтают братья Лайвли. Даже чемодан забываю взять. Следую за светлой шевелюрой Гермеса и механически переставляю ноги.

Добравшись до вершины, поворачиваю голову налево — и застываю с открытым ртом. Где-то рядом слышу приглушённые смешки, видимо из-за моей реакции.

Передо мной возвышается вилла Лайвли. Ни один талантливый писатель не смог бы подобрать слов, чтобы передать её красоту. Я никогда не видела ничего настолько огромного. И, наверное, больше не увижу.

Вся белоснежная, с множеством открытых пространств. Греческие колонны образуют у входа арку, уходящую в сад. Три этажа с балконами, украшенными капителями и теми же мраморными колоннами. К парадной лестнице ведёт сад, больше похожий на целый лес. Центральная дорожка проложена между рядами колонн, а по бокам — густые фруктовые деревья, среди которых легко заблудиться. Посередине дорожка расширяется, уступая место фонтану высотой метра три — мужчина и женщина в объятиях.

— Ты ещё ничего не видела, — шепчет Хайдес у самого уха. От его голоса по коже бегут мурашки, и я отвожу взгляд от виллы. — Повернись.

Я поворачиваюсь — и не жалею. С этой высоты открывается панорама на весь остров. Все уголки как на ладони, а маленькие движущиеся точки — это посетители. Тринадцать зданий: три в форме пирамиды, три сферических и остальные прямоугольные. Каждое окрашено в свой цвет, а неоновые вывески бросают отблески на мостовые.

— Тринадцать зданий, — объясняет Хайдес. — Для тринадцати олимпийских богов. Для их тринадцати игр.

Я поражена, хотя могла бы догадаться сама. Значит, и здесь они управляют играми? Что-то подсказывает, что в Йеле они ещё сдерживаются, а настоящая жестокость начинается на этом острове.

Блуждаю взглядом — и замираю.

— А это что?

Вопрос явно не из тех, что он хотел услышать. Плечи у Хайдеса напрягаются.

— Это Лабиринт Минотавра.

Я жду продолжения, но он молчит, подогревая моё любопытство.

— Ты же не думаешь, что мне хватит одного ответа?

— Ты знаешь миф?

Я закатываю глаза. При чём тут это? — Да. Человек-бык сидел в лабиринте. Другой парень должен был его пройти ради девушки, а она дала ему красный клубок, чтобы не заблудился.

Уголок его губ приподнимается.

— Примерно так. Ну, это наш семейный лабиринт. Самая трудная игра из всех. Участвуют единицы. И рискуют всем, как только переступают порог.

— Неужели там и правда есть бык?

Хайдес смеётся, разряжая обстановку. Но и не отрицает.

— Хайдес, что там внутри? Неужели цель только выбраться? Если это по мотивам мифа, наверняка есть подвох.

Он пожимает плечами.

— А зачем тебе знать? Всё равно ты туда не пойдёшь.

Я снова вглядываюсь в лабиринт. С высоты видна его полная схема. И ужас в том, что даже если изучать её часами, оказавшись внутри, всё равно не найти выхода. Живые стены из кустов образуют такие хитросплетения, что, кажется, даже Лайвли не смогли бы выбраться.

— Наши родители ждут нас, — вмешивается Афродита, улыбаясь безупречной улыбкой. — Готова, Хейвен?

Нет. Но как тут скажешь «до свидания» и уйдёшь? Я подхватываю чемодан, брошенный у ног Хайдеса, и иду следом за братьями. Дорожка ведёт прямо ко входу. Солнце жарит так, что я останавливаюсь и снимаю куртку. По бокам растут яблони самых разных сортов.

Пятеро Лайвли шагают впереди. Я не решаюсь идти рядом: в Йеле они кажутся обычными людьми, но здесь всё иначе. Спины прямые, шаг синхронный, походка такая, о какой любая топ-модель могла бы только мечтать. Даже со спины они безупречны — будто боги.

Когда мы минуем фонтан, понимаю, кого изображает скульптура. Женщина держит за спиной камень, пряча его от любимого, хотя и обнимает его. Это Кронос и Рея. Вполне в их духе — нарциссично до предела.

Настоящие Кронос и Рея Лайвли уже ждут у подножия лестницы. Рея — самая красивая женщина из всех, кого я видела. Золотые волосы, стройная фигура, обтянутая полупрозрачным лиловым платьем. На щеке — родинка, на губах — сияющая улыбка. Кронос — тот самый изысканный мужчина, что привлёк меня в Йеле в саду меньше месяца назад. Белая рубашка, чёрные брюки, взгляд скользит по детям, потом останавливается на мне.

Хайдес и Гермес отступают в стороны, оставляя мне дорогу. Я выхожу вперёд.

Но прежде, чем успеваю что-то сказать, пятеро Лайвли синхронно произносят:

— Kaliméra, patéra. Kaliméra, mitéra.

Вот теперь мне точно станет сниться, как их хор на греческом бормочет заклинания в моём саду.

— И вам доброе утро, дети, — отвечает Кронос. — Будем вежливы, воздержимся от греческого: наша гостья его не знает.

— Доброе утро, — говорю я, вскинув подбородок и изобразив уверенность. — Спасибо за приглашение.

Рея отходит от колонны и величаво спускается по ступеням. Под солнцем она словно сама богиня. Останавливается передо мной, нависая надо мной. Я не низкая, но рядом с ней чувствую себя карлицей. Она берёт моё лицо в ладони, заглядывает прямо в глаза. В её доброжелательности есть что-то странное.

— Добро пожаловать, Хейвен. Мы рады познакомиться и видеть тебя нашей гостьей. — Она целует меня в лоб и отступает.

Я теряюсь. Рея Лайвли только что поцеловала меня в лоб. Надеюсь, Кронос тактильной частью церемонии не вдохновится.

К счастью, он остаётся на месте. Лишь указывает рукой на дом:

— Хайдес, покажи Хейвен её комнату. Всё подготовила Рея — надеюсь, ей понравится.

Хайдес кивает и слегка подталкивает меня вперёд. Мы заходим первыми, следом остальные.

И если фасад виллы впечатлил меня, то интерьер готов добить окончательно. Деньги творят чудеса. Роскошь, доступная лишь избранным. Я даже чувствую укол зависти: у них есть всё, чего у меня никогда не будет.

Внутри — современный стиль с древними акцентами. Чёрное, белое и серое царят в мебели. Цвета разбавляют только вазы с цветами в углах. Гостиная настолько огромная, что я не вижу её конца. Плазма, белые кожаные диваны, хрустальные люстры, сияющие под потолком.

Мои кеды скользят по полу, инкрустированному узорами из чёрного, серого и золотого. Хайдес ведёт меня наверх. Лестница мраморная, белая, с прожилками тёмно-зелёного, почти чёрного цвета, ограждена позолоченным перилами с завитками. Я задираю голову и любуюсь узором ступеней, уходящих выше.

Мы поднимаемся на самый верхний этаж. Аполлон исчезает в первой справа комнате. Афродита — в соседней, слева. Гермес машет:

— Увидимся на пляже.

И скрывается за дверью. Последней уходит Афина.

Я и Хайдес доходим до конца коридора. Там две двери, одна напротив другой. Он открывает левую и жестом приглашает меня войти.

Я бросаю чемодан и обхожу комнату по кругу, не веря глазам.

— Эта спальня размером с мою старую квартиру, — шепчу.

— Тут ещё и ванная есть.

— Тогда она больше моей квартиры. — Слышу его тихий смех.

Тема та же: мрамор, прожилки, белое, чёрное и золото. В центре — огромная кровать, напротив — книжный шкаф, ломящийся от томов. Я беру один, открываю — и тут же закрываю: греческий. Две тумбочки, шкаф для одежды, дверь в ванную и выход на террасу.

Выхожу на террасу, за мной тенью — Хайдес. Невысокая белая стенка с привычными греческими колоннами, вид на кусок пляжа, всё утопает в зелени. Отсюда видно всё, а вот меня — нет. Я почти уверена.

— Начинаю волноваться, знаешь? — говорит Хайдес, снова надев чёрные очки. — Обычно тебя не заткнёшь и пистолетом у виска. А с тех пор, как мы приехали, ты подозрительно тихая.

— У меня просто нет слов. Здесь всё… так… — Хочется сказать «красиво», но в этом месте это прозвучало бы как оскорбление.

Глаза Хайдеса на мне, прищуренные, задумчивые.

— Понимаю, — кивает. — Ни одно прилагательное не справится с чем-то настолько прекрасным.

— Ага.

Он подходит вплотную, наши руки касаются. Поддевает пальцем бретельку моей белой майки и играет ею, не опуская.

— Мы с остальными — на пляж. До бала есть время. Спустишься по вон тем ступенькам и выйдешь на тропу.

Следую его взгляду: в конце балкончика проём в стенке и мраморная лесенка. Я не отвечаю — меня всё ещё штормит от увиденного.

Как будто нарочно, он прижимается ко мне корпусом, выводит прядь из-за уха, даёт ей упасть на лицо — и так на неё смотрит, что тишину прерывает хруст моего глотка. Хайдес улыбается:

— Пляж частный. Открыт только для нас, — шепчет. Потом разворачивается и уходит.

Я перевожу взгляд на тележку с неприличным количеством еды. Потом — на время в телефоне. И, наконец, на балкончик.

Я уже успела принять быстрый душ, надела купальник и накинула белую накидку. Пяточкой отбиваю ритм по полу, сомневаясь. Чем дольше я здесь, тем сильнее тянет домой. Но выбирать между одиночеством в комнате и Лайвли на пляже — выберу второе. По крайней мере, там я знаю, чего ждать.

Перед тем как выйти, ещё раз набираю Ньюта. Утром он так и не попрощался. Пожелали хорошего полёта только Лиам, Перси и Джек, которая до сих пор едва может смотреть на меня, не вспоминая мои сиськи. Три гудка — и сброс. Кладу телефон в рюкзак и уговариваю себя не принимать близко к сердцу.

Мы пережили слишком многое и переругались тысячу раз. Мы выросли вместе — не в бытовом, а в самом настоящем смысле. Мы были друг другу за родителей, пока папа пахал смена за сменой. Переживём и это.

Сейчас три часа декабрьского дня, но тепло по-летнему. Солнце ещё высоко и греет макушку, пока я пробираюсь сквозь зелень по тропе к пляжу.

Они уже там. Гермес и Афродита лежат на шезлонгах в купальниках и думают только о загаре. Афина читает у кромки воды, бледная, до прозрачности худая, в винтажном купальнике. И ещё двое играют в волейбол метрах в двадцати от неё. Хайдес и Аполлон.

Стоит мне сфокусироваться на них — сердце делает мёртвую петлю. Со стороны трудно сказать, кто красивее. Да и выбирать между ними бессмысленно. Оба в бермудах, тела рельефные, блестят от пота. Перекидывают мяч легко и точно, не давая ему упасть. У Аполлона длинные волосы распущены и, кажется, мокрые от моря — дикость в придачу. Хайдес тоже взъерошен, но двигается более изящно.

Они меня не замечают, и я дохожу до Гермеса с Афродитой. Между шезлонгами — столик и поднос со свежими нарезанными фруктами.

— Привет, Маленький рай, — кивает он.

В отличие от братьев, он совсем не накачан. Кожа розовая, из тех, что быстро горят, и небольшой животик.

Он освобождает мне место, похлопывает — садись. Я послушно устраиваюсь, повернувшись спиной к морю, чтобы не залипать на двух Лайвли.

— Тебе бы намазаться кремом, Хейвен, — оценивает он мои голые руки. — Можешь попросить Хайдеса.

— Лучше сгорю, — закатываю глаза.

Гермес откручивает крышку тюбика и начинает намазывать грудь щедрыми порциями. Особенно тщательно — соски. Ловит мой взгляд и моментально переходит в оборону:

— У меня соски нежные. Сильно обгорают.

Я переглядываюсь с Афродитой; она качает головой, смеясь. Такая красивая — с длинной косой, что хочется сбежать прятаться в комнату.

— Хайдес с радостью помог бы тебе намазаться, — добивает она.

— И Аполлон, — добавляет Гермес. К этому моменту его торс уже белый от крема. — Хотя, честно говоря, и я бы не отказался.

— Мило, конечно. Но насчёт Аполлона — сомневаюсь. Он на меня вообще не смотрит.

Афродита морщит носик и закидывает солнечные очки на затылок — на меня выстреливают два лазурных прожектора.

— В последний раз я видела, как Аполлон избегает смотреть девушке в глаза, когда он встретил Вайолет.

Гермес напрягается. Мне и самой неуютно, но его реакция даёт понять, что Афродита зря это сказала.

— Да? — тяну.

— Аполлон держится от тебя подальше, потому что уверен: у него нет шансов, — бормочет Гермес, глядя на кристальную волну. — Он держится подальше от всех после того, как первая любовь предпочла его брата. Теперь он даже не пытается.

— Ну, — вздыхает Афродита, — в этом конкретном случае он не пытается ещё и потому, что когда Хайдес и Хейвен оказываются в одной комнате, сразу видно, как вы…

Я жду продолжения, но она захлопывает рот, сжимая губы в тонкую линию.

— Как мы…? — подталкиваю, внезапно нервничая.

Она откашливается:

— Ничего. Прости, глупости сказала.

— Афродита…

— Сразу видно, как вы влюбляетесь друг в друга, — выпаливает Гермес. Он садится, лоб хмурится — то ли от тревоги, то ли от серьёзности момента.

Я открываю рот, чтобы блестяще опровергнуть — и выдаю жалкое:

— Вы преувеличиваете. — Браво, Хейвен. Прирождённый оратор. Хорошо ещё, что я изучаю право. Это же так и скажу в суде, когда моего клиента обвинят в убийстве: «Вы преувеличиваете, Ваша честь».

— Хейвен, вы, может, и не замечаете — вы такие похожие, что мне иногда страшно, — отвечает Гермес. — Упрямые, несговорчивые, обидчивые, бешеные и провокаторы. И вы влюбляетесь.

— Нет единственной «второй половинки» на всю жизнь, — добавляет Афродита. — Нам встречаются многие, кого мы способны любить. С каждым из них можно быть счастливыми. Но есть тот самый — любовь раз в жизни. Та, что делает тебя более целой, и ты не узнаешь об этом, пока не почувствуешь.

Я смотрю то на него, то на неё. Почему они говорят о влюблённости такими встревоженными голосами и с такими печальными лицами?

— Влюблённость — это не плохо. Почему вы говорите об этом так?

Афродита склоняет голову и перебирает голубую верёвочку на щиколотке с подвеской-сердцем.

— Быть влюблённым и влюбляться — разные вещи. Когда ты влюблена, связь ничто не разрушит. Когда ты только влюбляешься — миллиард причин может всё испортить.

— И что за «миллиарды причин» могут встать между мной и Хайдесом? — спрашиваю. Вся эта беседа звучит бредово.

Она смотрит прямо в глаза. У неё всегда был мягкий, ровный взгляд — единственная из братьев, кто ни разу не показал ни высокомерия, ни злости. Но сейчас за добротой прячется другое.

— Наши родители никогда не позволят такой связи. Так же как твой брат скорее согласится видеть тебя монахиней, чем рядом с Хайдесом. И есть вещи, которые больше тебя — и даже больше нас.

Я утаптываю тёплый песок пальцами ног, ошарашенная. Я понимаю, что у них, как у семьи, много тайного, но неужели между мной и Хайдесом всё настолько сложно? И главное — они правы? Мы ещё можем отступить и выйти целыми? Я правда влюбляюсь? И он — в меня?

— А вот кто с нами, — раздаётся за спиной знакомый голос. Тень закрывает мне солнце. Хайдес во всей красе смотрит на меня, хищно усмехаясь. — Ты меня ждала, чтобы намазать крем?

Хочу уже сказать ему «нет», но Гермес швыряет тюбик, и Хайдес ловит его на лету. Аполлон, шагах в нескольких, стоит как вкопанный и смотрит в никуда. Афродита подвинется на шезлонге и гладит его по щеке — от этого жеста у меня в груди всё тает.

— Давай, Хейвен, у меня не весь день, — окликает Хайдес.

Вздыхаю и поднимаюсь.

— Ладно.

Но он уже идёт к кромке воды с кремом в руке.

— Куда это ты?

— Идём — узнаешь!

Я не решаюсь смотреть на оставшихся Лайвли — и бегом догоняю Хайдеса, пока его длиннющие ноги не сделали дистанцию неприличной. Он всё идёт и идёт по линии прибоя, всё дальше от места, где Афина читает.

Оглядывается на меня и усмехается, когда видит. Сбавляет шаг, чтобы мы шли рядом и мне не приходилось надрываться.

— Спасибо, — вырывается у меня.

Он подкидывает тюбик и ловит снова.

— За что?

— Ты всегда подстраиваешь шаг, чтобы я не отставала.

Крем на этот раз кружится в воздухе и… не попадает к нему в ладонь. Плюхается к ногам.

— Ты заметила?

— Конечно.

Он идёт дальше, хмурясь, и вдруг останавливается. Его братья — уже крошечные точки вдали. Обводит меня взглядом с головы до пят и открывает флакон.

— Раздевайся, — приказывает.

Я разеваю рот.

Он фыркает:

— Платье очень милое, но, чтобы намазать тебя кремом, надо хотя бы остаться в купальнике, как считаешь?

Я не даю ему удовольствия увидеть моё смущение. Стягиваю платье, не отводя взгляда, и бросаю слева на песок. Хайдес даже не пытается скрыть: осматривает меня сантиметр за сантиметром, столько раз, что приходится щёлкнуть пальцами — алло, сюда.

Он подзывает меня пальцем и разворачивает спиной. Начинает мазать плечи — движения как у массажиста. Я закрываю глаза и изо всех сил не издаю звуков, пока его руки скользят по моей спине, будто созданы, чтобы касаться именно меня.

— Кажется, крем уже распределён более чем, — подкалываю, потому что он уже добрую вечность «застрял» у меня на спине.

Он не даёт мне договорить. Кладёт ладонь на мой бок, проводит вперёд — обнимает живот. Притягивает к себе: моя спина упирается в его пресс. Я затаиваю дыхание.

— А я вот думаю, что дальше ты справишься сама. Спереди ты вполне достанешь.

— Думаю, да, — прикусываю губу.

Его губы касаются моего уха.

— Думаешь или уверена?

— Возможно, тебе всё же стоит помочь.

— М-хм.

Подушечки его пальцев вычерчивают на моём животе воображаемые узоры. Я чувствую, как его нос прячется в ямке у шеи, и он глубоко вдыхает.

— Мне нравится запах солнца на твоей коже.

— У солнца есть запах? — подзуживаю.

— Нет. Но у кожи, поцелованной солнцем, — да, — поправляет. — И твоя сводит меня с ума.

Он переворачивает тюбик и выдавливает немного на ладонь. Начинает мазать спереди — от живота, мы всё ещё прижаты друг к другу. Скользит выше, к груди, продевает пальцы между завязок купальника и тихо смеётся, когда у меня идут мурашки. Мне требуется несколько лишних секунд, чтобы сообразить: его движения — не про сексуальность и не про «продолжение банкета». Это мой бедный сердечный мотор шалит. У Хайдеса дыхание ровное; он наносит крем внимательно, мягко, избегая самых интимных зон. Я даже рада, что он не видит моё лицо.

Он легонько подталкивает меня в локоть — я поднимаю обе руки, чтобы он покрыл каждый сантиметр. Добравшись до плеча, он щекочет меня подмышкой, и я чуть не отвешиваю ему локтем, хихикая как ребёнок.

— Хейвен? Повернись.

Я поворачиваюсь, без лишних слов. Две серые радужки пригвождают меня на месте; я уверена, что даже если бы захотела что-то сказать, не смогла бы издать ни звука. Хайдес смотрит серьёзно, и я уже переживаю, не ляпнула ли чего.

Вдруг он поднимает руку — и выдавливает мне на лицо целую гору крема. Она стекает повсюду, заливает всё. Я плотно сжимаю губы, чтобы не попало в рот, и даю ей стечь к ногам, склоняя голову.

Хайдес отходит на шаг. Серьёзность мигом сменяется улыбкой до ушей — идеальный ряд зубов напоказ. Импульс кинуться на него и обложить самыми крепкими словами испаряется. Я просто стою столбом и смотрю на эту улыбку — и уже не в силах сдержать собственную.

— Зачем ты так сделал? — выговариваю по слогам, чтобы сохранить видимость спокойствия.

Он пожимает плечами:

— Подумал, что будет смешная реакция, — говорит. — И что это отвлечёт тебя от той сексуальной напряжённости, что ты испытывала ко мне, пока я тебя мазал.

Я фыркаю и отвожу глаза. Не мог же он и правда заметить. По лицу всё ещё течёт крем. Я собираю его ладонями и делаю вид, что мне всё равно.

— Чушь.

— Тебе очень идёт этот трупно-белый, знаешь?

— Хайдес, — предупреждаю.

— Ещё немного?

— Нет.

— Не скромничай, Хейвен.

— Сейчас убью.

Он смеётся — так, что я сама поворачиваюсь на звук. Швыряет тюбик направо, в песок, и вытирает руки о чёрные бермуды. Кончик языка скользит по нижней губе медленно и нарочно. Он поднимает бровь и приглашает меня согнутым пальцем:

— Иди сюда.

Просить дважды не надо. Не из жажды мести — потому что я больше не могу держаться от него подальше. Я бросаюсь вперёд, руки вытянуты — размазать остатки крема по нему. Он срывается в бег и кружит по кругу, загоняя меня в петлю, от которой я чувствую себя курицей-идиоткой.

— Ты как курица с отрубленной головой, Хейвен! — орёт, ухохатываясь. Подпрыгивает, уворачиваясь от моего удара ногой. — Знаешь, что куры ещё несколько секунд бегают по кругу после обезглавливания? Ты прямо одна из них.

Я делаю финт, но он слишком ловкий — снова ускользает. Дистанцию так и не сокращаю.

— Прекрати! — приказываю, но звучит это как просьба. Я уже запыхалась, и пот тонкими дорожками сбегает к пупку.

Хайдес прикусывает губу, руки за спиной. Он уже стоит в воде по щиколотку, а я всё на берегу. Волнa лениво стирает следы наших ног на мокром песке.

— Иди сюда, Хейвен, — шепчет мягко.

И я таю. Полностью.

Я иду к Хайдесу — он вырисовывается, как греческий бог посреди греческого моря. Кожа у него уходит в золотистые оттенки и, вместе с каплями пота, блестит сильнее, чем я когда-либо видела. Я не отрываю взгляд от его шрама, пока нас не разделяют считанные сантиметры.

— Привет, — говорит он.

— Привет. Ты уже наигрался со мной?

Он качает головой, и глаза вспыхивают тем самым редким огоньком.

— Я только начал.

Я улыбаюсь — чтобы держать лицо. Киваю, будто в раздумье, а потом шлёпаю обеими ладонями ему по лицу. Хайдес настолько ошарашен, что даже не двигается — даёт мне стереть с себя весь крем. Когда довольна результатом, ополаскиваю руки в море. И, для полного счастья, ещё раз брызгаю ему в лицо.

— Хейвен, — роняет он сурово. — Буду великодушен, ладно? Дам тебе три секунды форы — убегай, пока я не схватил тебя. Договорились?

— Пожалуйста…

— Раз.

— Ты же не серьёзно? Ну давай! Ты делал и похуже. Ты же настоящая Дива… — возмущаюсь.

— Два, — объявляет он, тянется вперёд, подхватывает меня и перекидывает через плечо вниз головой.

— Ты говорил «на три», — протестую.

Хайдес идёт в воду, всё глубже, будто ему это ничего не стоит. Движения у него замедлены, да и я не пушинка.

— Я ещё брату говорил, что не хочу иметь с тобой ничего общего, — бросает он, — а в итоге прижимал тебя к дереву, к стеллажу и к стене коридора. Слишком уж не рассчитывай на моё слово.

Я фыркаю со смеху. Но недолго — когда понимаю, что он задумал.

— О. Нет. Хайдес…

— Задержи дыхание, хитрая-провокаторша.

Моё тело уходит в воду в быстрый бросок. Пара секунд — и я уже под водой. Ещё меньше — и я судорожно работаю руками и ногами, вырываясь на поверхность. Прилипшие волосы закрывают пол-лица.

Хайдес заливается смехом. И, будто мало было внезапного купания, швыряет мне в лицо ещё порцию брызг. Хлёстко, как пощёчина, — под его всё громче хохочущий голос.

— Боже, Хейвен, — говорит, захлёбываясь от смеха. — Ты такая смешная.

Я считаю про себя до пяти, вскакиваю и со всей силы бросаюсь на него. Поймала врасплох — он выругался и ушёл под воду вместе со мной. Наши ноги переплетаются, и всплывать только сложнее. Я пытаюсь высвободиться, но Хайдес лишь крепче сжимает, обездвиживает меня. Обхватывает за талию — и одним плавным движением вытаскивает нас обоих.

Мы выныриваем, отплёвываясь. Он всё ещё улыбается. И моё сердце раскалывается во второй раз. Потому что, если бы кто-то не отобрал у него чувство любви с рождения, всё могло бы быть иначе. Он бы знал, что то, как я сейчас ему улыбаюсь — после подначек и ныряния, — это почти что любовь. И понял бы, что то, как он держит меня, не отпуская ни на миллиметр, — тоже любовь.

— О чём думаешь? — шепчет он. С губ у него сваливается капелька воды; я провожаю её взглядом до самого подбородка, пока не исчезает.

Молюсь Богу, чтобы однажды ты стал моим. Целиком. Душой и телом. — Ни о чём.

Он не выглядит убеждённым, но не давит. Откидывает мне назад волосы и криво улыбается:

— Всё равно ты мокрая меньше, чем в библ…

Я стукаю его по руке:

— Прекрати!

Он прижимает меня ещё крепче и приподнимает так, что мне приходится склонять голову, чтобы видеть его глаза.

— Только не говори, что тебе стыдно, Хейвен, — журит. — Боги не стыдятся ничего. Им можно все.

Я молчу и смотрю на него как потерянная. Голова полна слов, которые я хотела бы выпалить, но чувства сложно объяснять такому, как Хайдес. Даже если разложу всё по пунктам — что он ответит?

— Нам пора, — разрезает тишину он, глядя куда-то за моё плечо. — Кажется, Гермес нас зовёт.

Я прячу разочарование. Мне нравится этот запах соли, нравится сидеть у него на бёдрах, пока вода лижет нас, пропитывая кожу Хайдеса морем и солнцем. Я бы склонилась и поцеловала его плечо, слизав вкус солнца и моря. Но киваю и ограничиваюсь лёгким поцелуем в шрам, что тянется у него по щеке.

Хайдес замирает — удивлён.

— Ты промахнулась. Мои губы здесь, — показывает.

Я резко выскальзываю из его рук. Он всё ещё поддевает меня шуточками, пока мы выходим на песок. Подбираем мою накидку и многострадальный тюбик, выжатый до последней капли, и идём к остальным. Афины уже след простыл. Гермес и Афродита собирают вещи, включая шезлонги.

Аполлон наблюдает, ничего не делая. Его взгляд цепляется за беззаботное выражение Хайдеса, потом — за меня. Когда опускается ниже, кадык у него резко дёргается, и он, развернувшись на каблуках, уходит. Гермес дважды окликает — потом посылает его к чёрту.

Хайдес перехватывает шезлонг у Афродиты, и мы поднимаемся по тропинке сквозь зелень. Гермес сопровождает путь своими бессмысленными монологами и прощается репликой: «Надеюсь, защита сработала и мои соски опять не сгорели, как обычно».

Афродита всё ещё хихикает, закрывая за собой дверь комнаты.

Хайдес доводит меня до моей. Я знаю, что его комната — прямо напротив, но он только прислоняется к стене в коридоре, скрестив руки на груди, и наблюдает, как я нажимаю ручку и шагаю внутрь. Кивает — мол, до встречи. Я прижимаюсь спиной к стене, сердце колотится так, будто выпрыгнет, и мне отчаянно нужна ванна — залечь в неё и уснуть.

Проходит несколько секунд — в дверь стучат. Я колеблюсь, думая, что это Хайдес что-то забыл. Но на пороге — девушка. Чёрное каре с прямой чёлкой. Ниже меня ростом. Немного похожа на эльфа — кошачьи глаза, задранный нос.

— Привет, помочь чем-то? — первой спрашиваю я.

Она долго меня изучает, потом усмехается себе под нос:

— Значит, ты Хейвен.

— А ты…?

— Минта.

Я морщу лоб, не заботясь о вежливости:

— Минта?

Минта усмехается уже в голос, хотя ничуть не выглядит развеселённой. Берёт прядь моих мокрых волос и отпускает:

— Может, ты знаешь меня как Вайолет. Теперь я Минта, так что запомни.

У меня отвисает челюсть — реакция настолько неприкрытая, что теперь она смеётся по-настоящему. Смех у неё звонкий, лёгкий.

— Вайолет? Та самая Вайолет, которая…

— …с Аполлоном? Та самая стерва, влюбившаяся в брата. Да, это я. Как там Йель? Давно не заходила. Немного скучаю.

Говорит, будто мы сто лет подруги. И есть в её взгляде что-то, отчего мне не по себе. Как будто у неё в голове шарики за ролики. Впрочем, кто ещё менял бы имя с Вайолет на Минту?

— Почему ты ушла? Что ты здесь делаешь? И зачем менять имя? — вываливаю пулемётом.

Черты её милого лица каменеют. Она отступает на шаг и смотрит куда-то в конец коридора:

— Хотела бы сказать, что вопросов слишком много и ответ на них займёт кучу времени. Но правда одна и простая: Хайдес Лайвли. Источник почти всех моих бед.

— С чего это он…

Минта перебивает:

— Ты уже была на их частном пляже с Хайдесом? Типично. Наверняка играл с тобой в воде. И намазывал крем, да? Он всегда так делает. Запоминай дальше: следующий шаг — затащит смотреть рассвет. Поверь, он попросит.

Я научилась не верить людям с порога. И, особенно, дважды думать, прежде чем обвинять Хайдеса, не выслушав его самого. Но насчёт пляжа она права. Значит, водил и её?

Минта пользуется моей паузой, подаётся ближе и встаёт на носочки к моему уху:

— Хайдес — тот тип, о котором молишь Бога, чтобы однажды был твоим. Так ведь? Конечно так. Тот, кто говорит, что не знает, что такое любовь, — и одновременно обнадёживает жестами, будто знает это чертовски хорошо. А стоит тебе довериться — его уже нет. Их имена — просто имена, Хейвен. Но быть с Хайдесом — это и правда болезненное и неизбежное сошествие в Аид.

Глава 29

Игра королевы и короля червей

Олимп — самая высокая гора Греции. Древние греки считали его обителью богов. Его вершины, высочайшая из которых — Митикас (2917 метров), часто скрывались в облаках, и люди верили, что именно они закрывают собой богов.

Я погружаюсь в ванну так глубоко, что над водой торчит только нос, когда кто-то стучит в дверь моей комнаты. Вздыхаю, пуская на поверхности мыльные пузырьки. Надеюсь, это не снова Минта, то есть Вайолет. И ещё меньше хочу видеть Хайдеса, потому что после всего, что Минта рассказала мне о нём, у меня одно желание — отвесить ему пощёчину. Нет, если честно, я не хочу причинять ему боль. Просто я ревную. Отвратительно, до тошноты. Мне не нравится быть одной из многих, а ещё меньше — когда из меня делают дуру.

Кто бы там ни был, он явно настойчив. Стук не прекращается, и я, закутавшись в мягкий белый халат, открываю дверь.

Гермес привалился к косяку. Светлые кудри идеально растрёпаны. На нём ярко-жёлтый костюм, укороченный пиджак и… без рубашки, так что узкая полоска кожи на животе остаётся открытой. Голубые глаза подчёркнуты сияющими тенями, на губах блестит прозрачный глянец.

Увидев, что под халатом у меня ничего нет, он ухмыляется:

— Добрый вечер, Маленький Рай. Какие божьи дары ты там прячешь?

— Зачем ты здесь? — обрываю я.

Не дожидаясь приглашения, он протискивается в комнату. В руках у него серебристая сумка, которую он ставит на кровать.

— Принёс тебе платье для бала. И свои таланты визажиста— накрасить тебя.

Он даже не дал мне возразить. Молнию — вниз, и из чехла выскальзывает красное, сияющее платье. Я замираю. Лиф в форме сердца, плотно сидящий, как корсет. От талии — пышная юбка, прямо царская. Это самое красивое платье, которое я когда-либо видела. Лучше даже тех, на которые в кино смотришь с мечтательными глазами.

— Оно… — заикаюсь. — Великолепно. Гермес, зачем ты это сделал?

Он пожимает плечами, будто подарил мне леденец.

— Когда ты нашла приглашение при нас, я понял: ты без понятия, в чём туда идти. Вот и купил.

Глаза предательски наполняются слезами. Я бросаюсь ему на шею — так неожиданно, что он чуть не теряет равновесие, но быстро восстанавливается. Поглаживает меня по спине и смеётся:

— Не за что, прекрасная Персефона.

Мы отстраняемся. Я стараюсь выкинуть из головы, как он меня назвал. Гермес усаживается на край кровати, закидывает ногу на ногу. Я понимаю намёк — пора примерять. Возвращаюсь в ванную и влезаю в платье. Не знаю, как он угадал размер, но сидит оно идеально. Макияжа ещё нет, волосы — кошмар, зато от отражения в зеркале невозможно оторваться.

Когда выхожу, Гермес поднимает голову. Увидев меня как следует, он таращится во весь глаз:

— Клянусь всеми изменами Зевса… Ты просто волшебна, Маленький Рай.

Я опускаю голову, пряча румянец. Гермес встаёт, поддевает мой подбородок пальцем и заставляет встретиться с его глазами:

— Никакого смущения, Хейвен, — приказывает мягко. — Ты красивее богини. Держись, как богиня. Выйди на бал с гордо поднятой головой, уверенная, что тебе всё по плечу. Поняла?

Я киваю. — Спасибо, — шепчу.

Он треплет мне волосы, как щенка, и указывает на кровать. В сумке — косметичка и плойка. Полчаса он колдует над моими волосами и лицом. Я не задаю вопросов, просто доверяюсь его вкусу… хотя этот жёлтый костюм вызывает лёгкое подозрение и головную боль.

— Готово! — объявляет он, отступая, чтобы полюбоваться. Если раньше в его взгляде было восхищение, то теперь — чистое благоговение.

Что означает одно: обычно я выгляжу так себе.

— Ну как? — спрашиваю.

Он прикусывает губу, пытаясь сдержать улыбку. — Теперь я понимаю, как тебя видит мой брат, — шепчет. — Богиней. Только он, возможно, думает так даже без платья и макияжа.

Я подскакиваю и бегу к зеркалу. Нет, это правда чудо. В отражении смотрит девушка с глазами, полными уверенности. Гермес лёгким макияжем заставил их сиять в тон блёсткам платья. Чёткая красная стрелка, губы — нежный нюд. А мои медные волосы струятся мягкими волнами по плечам и груди.

Гермес появляется за спиной, аккуратно убирает пряди назад.

— Такую спинку надо показывать. Телефон уже наготове, чтобы снять реакцию Хайдеса.

Я закатываю глаза, но улыбаюсь.

— Герм…

— Да-да, а мог бы сказать и «стояк Хайдеса».

Я всё ещё смеюсь, застёгивая золотые босоножки на гигантском каблуке. Нога уже ноет, но я решаю держать вид, будто всё отлично.

Гермес ждёт у двери, подставив руку. Я не думаю о том, что не Хайдес ведёт меня на бал. Не важно. Мне хорошо, что рядом Гермес.

Мы минуем зал и входим в длинный коридор, полный колонн и золота. В конце — огромные створки с рельефами. Два охранника кивают Гермесу и распахивают двери.

Наверху мраморной лестницы открывается зал. У меня перехватывает дыхание. Потолок расписан мягкими красками: сцены из мифов. Кронос, пожирающий детей. Рея, прячущая Зевса. Зевс, восстающий против отца и свергающий титанов. Их изгнание в Тартар. Зевс, Посейдон и Аид делят мир: небо, море и подземное царство. Афродита рождается из пены морской — дивное зрелище. И, наконец, я нахожу то, что ищу: Аид похищает Персефону, а потом — Персефона на троне, Аид склонён перед ней, в почтении. Картина так прекрасна, что я могла бы смотреть вечно.

Гермес кашляет в кулак:

— Хейвен? Нам пора.

Мы всё ещё скрыты от множества гостей, но я поднимаю голову, как он учил, и начинаю спускаться. Я уже чувствую взгляды, но не поддаюсь искушению обернуться.

Внизу — знакомые каштановые волосы. Аполлон беседует с Афродитой, бокал в руке. Первая замечает меня она: улыбается и говорит брату. На нём прозрачная чёрная рубашка, сквозь которую проступают татуировки, рукава с буфами, сзади бант.

В тот миг, как зелёные глаза Аполлона встречаются с моими, он замирает. Бокал завис на полпути к губам. И — впервые — он не прячет взгляд. Только лёгкий румянец выдаёт его.

Магию разрушает Гермес:

— Ну что, ребята, видали, какая богиня наша Хейвен сегодня?

Афродита не уступает. Хотя рядом с ней я — куриный наггетс рядом с лобстером. Её розовое атласное платье обтягивает каждую линию тела. Лёгкий макияж, цветок в волосах — и выглядит она убийственно.

— Ты прекрасна, Хейвен, — говорит она.

— Спасибо. Ты гораздо красивее.

Она закатывает глаза.

— У меня своя красота, у тебя своя. Не обесценивай. Держи голову прямо и…

— И заставь Хайдеса пожалеть, что не надел штаны пошире, — вставляет Гермес. Он выхватывает бокал из руки Аполлона, всё ещё зачарованного мной, опрокидывает в себя и возвращает.

Афродита бросает взгляд на брата — и увлекает Гермеса под руку, утаскивая Аполлона с собой, прежде чем тот успевает возразить.

— Ну… — начинаю я.

— Ты восхитительная, — вырывается у Аполлона, будто сам он этого не заметил.

Я замираю. — Что?

Он несколько раз моргает, словно возвращаясь в реальность. Оглядывается, качает головой, потом кивает на меня:

— Платье. Оно восхитительное.

Я уверена, что услышала «восхитительная» — и что комплимент был обращён ко мне, а не к ткани, но вслух это не озвучиваю. Мне и так неловко: красивейший парень не отрывает от меня взгляда, прикусывает губу и сжимает челюсть.

— Хочешь выпить? — предлагает он.

Я киваю и иду за ним, хотя внутри пульсирует один-единственный вопрос: где Хайдес? Аполлон идёт рядом, заслоняет меня от толпы гостей. И, к моему облегчению, никто особенно не интересуется мной. Я просто одна из многих. Весь их интерес достаётся исключительно ему.

Я скольжу взглядом по залу, пока Аполлон достаёт мне бокал. В углу играет оркестр, исполняя знаменитые мелодии в классической обработке. Я безошибочно узнаю «Bohemian Rhapsody» Queen. Кто-то уже танцует, но большинство гостей стоят по сторонам, щеголяя в дорогих нарядах и обсуждая своё.

И вдруг я их замечаю. Кронос и Рея. Они буквально сидят на тронах — его выше, её чуть ниже. На помосте с четырьмя ступенями, держась за руки, они наблюдают за каждым движением в зале. Взгляд Кроноса сразу же находит меня, губы изгибаются в улыбке. Он кивает, и я отвечаю тем же.

И это ощущение мне не нравится. Потому что вместо изумления я испытала лёгкую зависть. Мне самой захотелось сидеть на троне, выше всех остальных, в красоте, которую дарит власть.

Под носом возникает бокал. Я поднимаю глаза, чтобы поблагодарить Аполлона, и вижу его. Точнее — их.

Хайдес и Вайолет. Точнее Минта. Как бы она ни предпочитала себя называть.

Они стоят у края танцпола. Он облокотился о стену — его коронная поза. Пьёт, глядя прямо на неё, пока она что-то оживлённо рассказывает.

Я могла бы задержаться на её платье изумрудного цвета, но взгляд тянется к нему, как к маяку в тумане. Волосы зачёсаны назад, но две тонкие пряди выбились на лоб. Чёрная подводка подчеркивает глаза, шрам прорисован тем же цветом. На нём нет рубашки. Только чёрный пиджак, из-под которого то и дело мелькает обнажённый, рельефный торс.

Маленькая ладонь ложится ему на живот — и я так резко стискиваю зубы, что едва не хрустят. Минта приподнимается на носки, чтобы шепнуть ему что-то на ухо.

В этот момент его взгляд встречает мой. И я забываю о том, как смотрели на меня Гермес, Аполлон или Афродита. В его глазах — не просто удивление, не просто восхищение. Там чистая, абсолютная вера. Он скользит по мне взглядом сверху вниз и обратно, не останавливаясь. Губы приоткрываются, и у меня подкашиваются колени. Он не отводит глаз даже тогда, когда её ладонь скользит выше, к груди.

— Хейвен? — зовёт меня Аполлон.

Я заставляю себя взглянуть на него. Натягиваю улыбку и делаю глоток. Сладкая искристая жидкость обжигает горло и приносит такое нужное облегчение.

— Прости, я… — лепечу, пытаясь найти объяснение, лишь бы он не обернулся и не увидел, что его первая любовь снова рядом с его братом.

Аполлон не даёт мне договорить. Просто убирает с моего лица выбившийся локон и заправляет его за ухо. Улыбается. На щеках проступают ямочки.

— Сегодня ночью тебе не нужно ревновать. Не нужно сравнивать себя с другими. Выходи на танцпол так, чтобы каждый захотел быть тобой. Пусть завидуют те, кто никогда не сможет быть тобой и рядом с тобой.

Я в шоке от его слов, а ещё больше — от мягкого, низкого тона. Сегодня он явно не тот стеснительный Аполлон, к которому я привыкла.

Я сглатываю.

— И ты… завидуешь?

Что-то промелькивает в его глазах, слишком быстро, чтобы я успела ухватить.

— Я завидую тем, кто может смотреть тебе в глаза, Хейвен. Тем, кто видит твои разные радужки и не сгорает от желания обладать тобой.

Теперь я сама не выдерживаю его взгляда. Аполлон наклоняется ближе, его рука ложится мне на талию. Я вдыхаю сладкий аромат, и, хотя его внимание приятно, всё равно смотрю поверх его плеча.

Хайдес смотрит прямо на нас. Минта всё ещё говорит, но он её не слушает. В его руке бокал, пальцы сжимают его так, что костяшки белеют.

Когда она снова тянется к нему, он резко отстраняет её. Мне хочется рассмеяться.

Но он не двигается. Не подходит ко мне. Мы оба кипим от ревности, и ни один не хочет первым уступить гордость.

Я поворачиваюсь к Аполлону:

— Потанцуем?

Хайдес говорил мне в планетарии, что не позволит никому, кроме него, танцевать со мной. Пора проверить, это правда или просто слова, которые он шепчет всем.

— Хочешь, чтобы Хайдес набил мне морду? — усмехается Аполлон. Но, не дожидаясь ответа, берёт меня за руку и ведёт на танцпол. Уводит в угол, подальше от взглядов — и родительских в том числе.

Мы встаём друг напротив друга, и я сразу жалею о своей затее. Танцевать я не умею. Ну, если включить Бритни Спирс — ещё ладно. Но держать ритм под оркестр?..

Рука Аполлона едва тянется к моей талии, как внезапно тень нависает над ним и перехватывает его запястье.

— Не советую, братишка.

Хайдес стоит прямо, глаза прищурены, серый цвет почти исчезает. Он зол. Но не на Аполлона. Так же, как и я не злюсь на Минту. Мы злимся на себя и на то, что эти чувства жгут и режут изнутри.

Аполлон хмыкает, но отступает.

— Не думал, что ты настолько собственник.

— Я сказал Хейвен, что никто, кроме меня, не будет с ней танцевать, — отвечает он.

Аполлон ищет глазами моё подтверждение. Я киваю. И мне жаль, что его оттеснили так грубо. Поэтому я сама беру руку Аполлона и кладу себе на талию:

— Я хочу станцевать с Аполлоном.

От Хайдеса исходит почти ощутимая ярость. Она электризует воздух. Но он молчит. Отходит на шаг, потом ещё — и широким жестом приглашает нас танцевать.

Аполлон явно не в своей тарелке, и я его понимаю: он угодил в одну из игр между мной и Хайдесом. Я стараюсь сосредоточиться на его шагах, не выглядеть неуклюжей. Хотя именно так себя и чувствую.

Краем глаза замечаю: Минта подступает к Хайдесу, бросает на меня взгляд — смесь равнодушия и раздражения. И всё же уводит его на танцпол.

В итоге — Аполлон и Минта спиной друг к другу. А я и Хайдес — лицом к лицу. Я вцепляюсь взглядом в приветливое лицо Аполлона, но чувствую, как Хайдес смотрит. Смотрит, даже танцуя с другой. Откровенно, вызывающе. Так, будто мечтает вырвать меня из рук брата и прижать к себе. А я… я знаю, что позволила бы. Позволила бы разрушить меня до основания, лишь бы он продолжал смотреть так.

Аполлон раскручивает меня в пируэте. Я не успеваю сориентироваться и врезаюсь в грудь другого человека. В нос бьёт знакомый свежий аромат Хайдеса. За его плечом вижу, как Минта удаляется быстрыми шагами.

Его руки ловят меня и не отпускают. Вместо того чтобы вернуть на место, он прижимает сильнее. Щекой я упираюсь в его грудь и слышу сердцебиение — такое же сумасшедшее, как у меня. Его губы скользят по моим волосам, находят ухо:

— Это твоё место. Здесь. Со мной.

Воздух вырывается из лёгких.

— Ты уверен?

— Είσαι δικός μου. («Ты моя».)

Я морщу лоб, поднимаю взгляд.

— Что это значит?

Он колеблется.

— Просто сказал «да».

— Слишком длинно для простого «да».

В его глазах вспыхивает лукавый огонёк.

— Думаешь, я перевёл неправильно?

— Именно.

Он выдерживает паузу.

— Жаль, что ты не знаешь греческий. Значит, никогда не узнаешь правды. — И снова ставит меня в позицию для танца, одной рукой обхватив талию, другой сжав мою ладонь.

Решаю уступить ему — только на этот раз. И тут замечаю странность. Он общается с кем-то за нашими спинами. Кивает и чуть улыбается. И вдруг музыка меняется. Начинается новая песня. Та, которую я узнаю с первых же нот — одна из моих любимых.

— Heaven Is a Place on Earth, — бормочу себе под нос. — Обожаю её.

Тело Хайдеса ведёт меня в танце. Двигается плавно, элегантно. Никогда бы не подумала, что он умеет так танцевать.

— Это моя любимая песня. Навсегда.

— «Говорят, что в Раю любовь стоит превыше всего, — напеваю я слова припева. — Тогда мы найдём на земле место и сделаем его нашим Раем».

Хайдес улыбается. Один из его настоящих, открытых улыбок.

— «Когда я одинок, ищу тебя — и ты возвращаешь меня домой. Когда тону в море, слышу твой голос — и он выносит меня к берегу. Раньше я боялся, но теперь нет», — подхватывает он негромко.

Наши глаза встречаются, и я впервые замечаю, что мы — в центре внимания всей залы. Не понимаю, как это случилось, но Хайдес вывел меня ровно в середину танцпола. И все вокруг, как бы ни пытались делать вид, что заняты чем-то другим, смотрят на нас.

— Все пялятся, — шепчу я, в ужасе.

Его это не волнует. Он закручивает меня в пируэт и возвращает в свои руки.

— Я бы тоже смотрел, если бы ты стояла в центре зала в этом платье и с такими глазами.

Я прячу лицо, краснея как ненормальная.

— Зачем ты вытащил меня в самый центр? Может, уйдём куда-нибудь в угол, потише?

— Нет, — отрезает он. — Я хотел, чтобы все увидели богиню, которой ты являешься. Мои родители сидят на нелепых тронах, недосягаемые и могущественные, но именно ты приковываешь к себе все взгляды.

Даже если бы я хотела ответить, слова застряли бы в горле. Я позволяю его фразам укорениться в памяти навсегда. Не хочу их терять. Хочу хранить их в потайном ящике и возвращаться туда, когда захочу снова пережить этот миг: Хайдес, его голос сладкий как мёд и глаза, горящие теми же желаниями, что и мои.

— У меня ещё не было моей клишированной сцены, — говорю я. — Той, где ты улыбаешься и говоришь, что я сегодня красивая.

Он явно забавляется моей репликой — да и сама понимаю, что это прозвучало внезапно и нелепо. Его рука скользит с талии к середине спины. И прежде, чем я успеваю осознать, он резко наклоняет меня назад, следуя моему движению своим. Держит крепко — я точно не упаду. Несколько долгих секунд он смотрит прямо в глаза, превращая каскад в самый затянувшийся в истории.

Кончик его носа касается моего.

— Я не сказал тебе этого, потому что для меня ты сегодня не красивая.

Я таращу глаза.

— Отлично. Спасибо.

Он ухмыляется.

— Для меня ты всегда красивая, — поправляется. — Каждый раз, как вижу тебя, хочу сказать это. Но мы почти всегда спорим и язвим друг другу, и я замолкаю. Я подумал это ещё в первый момент, как увидел тебя. Без макияжа, с растрёпанными волосами и потерянным видом. А я нашёл тебя до безумия красивой.

Наконец он возвращает меня в исходное положение, и мы продолжаем танцевать. К сожалению, песня уже подходит к концу.

— В Йеле полно красивых девушек. Да и весь мир ломится от красивых людей.

Он кивает.

— Ты права. Но Хейвен Коэн одна. К счастью, добавил бы я.

Я ущипываю его за основание шеи, но он не реагирует.

— И пока ты хочешь быть частью моей жизни — в любом виде, — я буду видеть только тебя. Я не политеист. Я верю в одну богиню.

— Мне безумно хочется тебя поцеловать, — вырывается у меня.

Он приподнимает бровь и скользит взглядом по вырезу платья.

— А мне — сорвать с тебя это потрясающее платье.

Мы смотрим друг на друга серьёзно, а потом смеёмся в унисон. Это безумие. Всё это — чистое безумие. И если раньше я чувствовала себя не на месте, то теперь — нет. Хайдес прав: моё место здесь, рядом с ним. С ним всё обретает смысл и лёгкость. Даже танцевать я научилась. Почти уверена: если прямо сейчас выйду на парный танец с кем-то другим, снова буду выглядеть неуклюже, как прежде.

Хайдес склоняется ко мне, и я думаю, что он поцелует меня. Но он меняет траекторию. Его горячее дыхание касается моего шеи, и я замираю.

— Хочешь завтра встать пораньше и встретить рассвет на пляже?

Улыбка уже рождается на моих губах, но замирает на полпути. Слова Минты, сказанные несколько часов назад: Запиши и это — следующим шагом будет рассвет. Поверь, он обязательно позовёт. Это невозможно. Но она была права.

Я каменею и перестаю двигаться.

— Хейвен?

— Сколько ещё девушек ты водил встречать рассвет? — спрашиваю ледяным тоном, чувствуя, как сердце готово раскрошиться.

Он хмурится и тянет меня продолжить танец. Но я не поддаюсь.

— Прошу прощения?

— Сколько их было, тех, кому ты мазал крем от солнца? Сколько ты облил с ног до головы тюбиком и потом играл с ними в море? Скольких ты называл богиней или Персефоной? Через сколько времени ты устанешь от меня и перейдёшь к следующей?

Хайдес потрясён. Смотрит так, будто я превратилась в говорящую корову. Открывает рот и закрывает его снова, в поисках слов.

— Я не понимаю. Объяснись?

— Ты делал всё то же самое с Минтой! — взрываюсь я, громче, чем следовало. К счастью, музыка перекрывает мои слова. — Разве нет? Забыл ту часть треугольника с Аполлоном, где ты трахаешь Вайолет или Минту или как там её зовут. Я ошибаюсь, Хайдес? Ты её трахнул? Ты водил её на рассвет?

— Пойдём обсудим это снаружи, — он указывает на стеклянные двери балкона.

— Ты с ней спал? — повторяю я.

Мой тон не оставляет ему выхода. Ответ должен прозвучать сейчас и здесь.

— Да, — признаётся он.

Меня тошнит. Я давно ничего не ела, но готова вывернуть желудок прямо здесь, в центре танцпола. Я отстраняюсь. Хайдес тянется к моим бокам, но я ускользаю. Отворачиваюсь и иду прочь. Сквозь шум музыки и голосов слышу его шаги — тяжёлые, неотступные.

Я замечаю Аполлона и Гермеса вместе. Гермес, как всегда, засыпает его вопросами, а тот лишь кивает или отвечает односложно. На лице написано, что он предпочёл бы висеть вниз головой часами, чем провести ещё секунду рядом с Гермесом.

Первым меня замечает Аполлон. Начинает улыбаться, но, увидев Хайдеса за моей спиной, внимательнее вглядывается в моё лицо и понимает, что что-то не так.

Чья-то рука хватает меня за запястье. Я дёргаюсь и вырываюсь. Оборачиваюсь, чтобы сказать Хайдесу убраться и дать мне переварить услышанное, — и в этот момент оркестр умолкает.

Вокруг воцаряется тишина. Такая резкая, что становится страшно. Все взгляды устремлены в одну точку. Кронос и Рея. Два титана поднялись с тронов — и этого хватило, чтобы остановить танец.

— Добро пожаловать на Зимний бал, — гремит Кронос. Его голос змеится по воздуху, настолько мощный, что в микрофоне нет нужды. Никто не смеет шелохнуться или вымолвить хоть звук. — Для нас честь принимать вас, как и все прошлые годы. Мы знаем, насколько важна эта традиция — радостная и значимая, объединяющая самые престижные и могущественные семьи мира. Национальности, культуры и красоты со всего света стекаются на Олимп, чтобы пить, праздновать и наслаждаться тем, что подарила нам жизнь: властью и деньгами.

Я ищу глазами Аполлона. На лице у меня, наверное, отпечатались сотни вопросов. Он указывает на родителей — предупреждение быть осторожнее.

— И какой же Зимний бал без нашей традиционной игры? — подхватывает Рея.

По залу проносится волна радостных возгласов. А меня прошибает озноб. Как я могла не подумать, что будут Игры? Что ещё ассоциируется с семьёй Лайвли, кроме яблок, конечно?

Танцпол пустеет за секунды. Из дверей входят двое мужчин в костюмах, с бархатными мешочками в руках. Они останавливаются в центре, лицом к трону, и ждут.

— Напомним и объясним для тех, кто пришёл впервые, — Кронос тут же находит меня взглядом и подмигивает, — правила игры. Вы можете играть, а можете не играть. Игра пройдёт при выключенном свете, в полной темноте. Чтобы те, кто не участвует, не увидели, что происходит. Мы все понимаем, что иначе было бы несправедливо. Кто захочет участвовать, подойдёт к моим доверенным людям и попросит повязку. Женщины наденут её и зайдут по своему выбору в уголки танцпола — уже в темноте. Мужчины будут искать их. И узнавать. Здесь много пар, кто-то женат, кто-то нет. Сумеете ли вы узнать свою половинку только на ощупь? Разговаривать нельзя. Целоваться нельзя. Пользоваться обонянием нельзя. Нельзя прикасаться к самым интимным местам; кто ослушается — будет наказан без пощады. Женщины не будут пассивными игроками: они смогут определить, кто их трогает — знакомый ли — это мужчина. Тот, кто первым угадает пару, побеждает. Вам даётся десять минут. Для пар одного пола решаете вы сами, кто будет с повязкой, а кто нет.

После ужаса во мне просыпается неудержимое желание участвовать. Три брата Лайвли это мгновенно читают и одновременно тянутся ко мне. Я уворачиваюсь от их рук и иду к людям с повязками. На середине пути оборачиваюсь — смотрю только на Аполлона и Хайдеса. — Найдите меня. Или дайте себя найти.

И сама не знаю, зачем хочу играть. Но, судя по тому, как Кронос следит за моими движениями, он доволен. Значит, он хотел, чтобы я сыграла? С какой целью?

Отступать поздно. Мне дают чёрную атласную повязку, и я завязываю её на лбу. Танцпол наполняется женщинами и мужчинами. Кажется, все на взводе от предвкушения.

Когда последний участник получает повязку, двое незнакомцев отошли в сторону — и зал погружается в полную тьму. Вокруг шуршат ткани, слышен стук каблуков. Я тоже двигаюсь, не ведая, куда, и натыкаюсь на людей, извиняюсь — никто не отвечает.

— Ну что же, — произносит Кронос. — Да начнётся Игра Королевы и Короля Червей.

Оркестр возобновляет музыку: сначала звучит скрипка, затем подключаются остальные инструменты. В спину кто-то задевает меня плечом — я недовольно фыркнула. Кто-то уже начал: слышатся тихие смешки и шёпот Реи, успокаивающей толпу.

Я переживаю, балансируя с ноги на ногу, в ожидании, когда меня найдёт Хайдес или Аполлон. Я не думала, что придётся терпеть прикосновения шестидесятилетнего мужчины, и почти готова снять повязку и уйти. Могла бы тихо улизнуть в темноте и вернуться в комнату.

Но вдруг кончик чьей-то пальца касается моего предплечья — и это не случайность. Я напрягаюсь, настороженная. Хочется крикнуть «Хайдес!», но правила не позволяют. Как бы абсурдно ни было всё это, я хочу сыграть честно.

Две руки кладутся мне на голые плечи. Я чувствую тепло чужого тела у спины. Кто-то нависает надо мной — и мне это не по душе. Тревога разливается в желудке.

— Приятно снова увидеть тебя, Хейвен.

Это не голос Аполлона и тем более не голос Хайдеса. Я не знаю этого голоса и, по идее, не должна была бы — ведь говорить запрещено. Я собираюсь сделать замечание, но меня опережают.

— Мне очень не понравилось, что Хайдес забрал мои записки. Они были адресованы тебе. Ты ведь знаешь об этом? Он хотел тебя защитить. Полагаю.

Каждый мускул во мне замирает. Сердце стучит так сильно, что мне кажется: вот-вот случится инфаркт. Если в планетарии я испытывала страх, то сейчас это настоящий ужас — самый чистый и первичный, который мне когда-либо доводилось испытывать.

— Снова ты, — шепчу. Стараюсь звучать жёстко, но голос предательски дрожит.

Я думала, что это кто-то из студентов Йеля. Но тогда что он делает здесь, в Греции, в усадьбе Лайвли, на их Зимнем Балу? Студент, с которым я пересекалась разок-другой? Или он как-то пробрался на кампус?

Незнакомец хихикает. Он берёт прядь моих волос и крутит её, позволяя ей упасть мне на грудь.

— Наше первое знакомство было ужасным, Хейвен.

— По-моему, — рычу я, — ты почти меня задушил. Заставил меня застрять в планетарии. Дай одну причину, почему мне не закричать и не повалить тебя здесь же.

Он ходит кругами вокруг меня, так близко, что ткани наших нарядов шуршат. Кто-то рядом нарушает правила и шёпчет.

— Я дам тебе причину. Очень вескую, Хейвен. Такая, что ты начнёшь смотреть на всё иначе. — Он делает паузу, изводящую до предела. — Я не запер тебя в планетарии. Ты сама так думала. Дверь была открыта. Я тебя не душил. Я схватил первую попавшуюся вещь, чтобы тебя удержать, и это оказался капюшон. Я просил тебя подождать, не уходить. Не хотел причинять вред. Это был несчастный случай. Набор недоразумений.

Я не знаю, что сказать. Да, это звучит правдоподобно, но мне этого мало.

— А откуда мне было это понять? По записке с милой поддерживающей фразой, которую ты подложил под дверь? Или по другим запискам, всё менее загадочным и всё более «любезным»?

Он фыркает и встаёт передо мной. Снова трогает мои волосы — я отталкиваю руку и шлёпаю его по руке.

— Записки — предупреждения, и ещё эта игра для моего развлечения. Но прежде всего — предупреждения. Я не злодей, хоть и выгляжу так. И сами бумажки не те, чем кажутся.

Что это, чёрт побери, значит? Разве трудно говорить ясно?

— Слушай, — рву я, — либо говоришь прямо, либо я никогда не пойму, чего ты от меня хочешь.

— Пожалуйста, Хейвен, — хихикает он. — Ты очень умна. Ты поймёшь. Ты никогда не любила короткие пути. И я уверен, что скоро дойдёшь до того, о чём я пытаюсь сказать.

— Кто ты? — теперь я уже просто любопытна.

— Скоро узнаешь, не за горами. Я ближе, чем тебе кажется. — Он снова касается моего предплечья и скользит прочь. — Следи за позицией пешек.

Он ушёл. Я понимаю, что, если сейчас заговорю, мне никто не ответит — так и происходит: тишина.

Я остаюсь одна буквально мгновение, и тут чья-то рука сжимает мою талию и тянет к себе. В ту же секунду вспыхивают огни, и Хайдес оказывается рядом. Узнать меня ему хватило почти прикосновения — и это отвлекает меня от недавнего разговора с незнакомцем.

Кронос и Рея возобновляют речь. Гости аплодируют. Кто-то ликует, вероятно, потому что выиграл. Мне всё равно. Я всё ещё на грани сердечного приступа: ладони мокрые, внутри пустота. Даже присутствие Хайдеса не залечивает ран.

Я отрываюсь от его рук и направляюсь к дверям зала. Пусть Кронос видит — он не запретит мне уйти. Я хочу закрыться в своей комнате под ключ и ждать утра. Ньют был прав: мне вообще не следовало сюда ехать.

Что мне принесло это путешествие? Знакомство с Минтой, открытие, что у неё и Хайдеса была какая-то странная связь, и что теперь он повторяет со мной то, что делал с ней. Я даже не знаю, в курсе ли этого Аполлон. К панике добавляется тошнота.

И ещё — незнакомец с записками. Больше я его не боюсь, но боюсь того, что он хочет, чтобы я узнала. Боюсь, что попала в серьёзную проблему. То, что сначала казалось игрой, всё больше похоже на реальность.

— Хейвен! Стой! — кричит Хайдес. Его голос отзывается по всей вилле, пока я поднимаюсь по мраморной лестнице на верхний этаж.

Он рядом через несколько шагов — я медленнее и ещё на каблуках.

— Оставь меня в покое, — шиплю. — Я хочу спать.

— Ты ляжешь только после того, как мы уладим историю с Минтой.

Из груди вырывается горькая усмешка.

— Ты не будешь решать, что мне делать. Я не собираюсь тебя слушать. Я хочу свалить отсюда как можно скорее. Почему бы тебе не вернуться к Минте и опять не переспать с ней? Иди, получай удовольствие. Может, угости её чем-нибудь экзотическим, раз уж тебя гложет фантазия.

Хайдес фыркает. Он явно не принимает всё в трагизм, в его злости много веселья.

— Постой. Дай поговорить. Позволь мне объяснить.

Мы стоим посреди коридора с дверями комнат братьев. Я сталкиваюсь с ним, резко загородив путь, затем расшнуровываю туфли и скидываю их, облегчая уставшие ступни.

— Объяснить что? Мы не вместе, это я знаю. Но повторять со мной то, что ты делал с ней? Боже, противно. Ты жалок. Ты — мерзкий ублюдок!

Я не выдерживаю и швыряю в него туфли. Он ловит их на лету и роняет на пол, всё ещё ухмыляясь, как будто смотрит самый смешной фильм на свете.

— Хейвен… — говорит он.

— Боже, — вырывается у меня. — Я бы с удовольствием влепила тебе пощёчину. Без шуток. Я сейчас так взбешена, что видеть тебя не могу. Убирайся. Иди и нашёптывай свои романтические фразы по-гречески первой встречной. Давай! — срываюсь на крик. Ревность жрёт меня изнутри, как паразит, выгрызающий органы.

— Ты очень милая, когда ревнуешь, — спокойно комментирует он.

Я уставляюсь на него, ошарашенная:

— Это всё, что ты можешь сказать? Серьёзно? — выговариваю по слогу. — И я не ревную. С чего бы? Из-за тебя? Идиота, который жрёт яблоки и играет в ролевые игры со своей семейкой?

Он опускает голову, пряча беззвучный смешок. Когда вновь встречает мой взгляд — опять серьёзен:

— Ты ревнуешь до костей. Как и я тебя. И тебе не надо стыдиться, тем более — прятать это от меня. Потому что я ещё никогда так не хотел прижать тебя к стене и показать, с кем именно мне действительно хочется трахаться, как сейчас. Так что ревнуй. Ревность — тоже лицо любви, и я от тебя хочу всё, что ты готова мне дать.

Я не могу сглотнуть. Не могу вспомнить, отчего я вообще на него так разозлилась. Не могу отвести взгляд. Могу только запомнить каждое его слово.

— Я ничего не «повторял», — Хайдес возвращает разговор к сути.

— А откуда она тогда знала, что мы делали?

Он пожимает плечами:

— Она работает здесь. Логичнее всего — узнав, что я вернулся, она за нами следила. А потом устроила тебе спектакль.

Я мну губы. Этот вариант я, правда, не учла:

— А рассвет? Она сказала, что ты позовёшь меня встречать рассвет. Значит, вы это делали.

Он качает головой, криво сжав губы:

— Нет. Она просто знает, что я почти всегда встаю на рассвет. Она как раз заканчивает смену к этому времени. Так что, бывало, особенно летом, когда мы тут отдыхаем, она натыкалась на меня на пляже. Но мы никогда не встречали рассвет вместе. И я её на это никогда не звал.

У меня, наверное, самое униженное выражение лица в истории униженных выражений. Хайдес делает шаг, и я не отступаю. Он всё равно настороже — справа от меня ваза, и он явно боится, что я метну её в него.

— Но в постель ты с ней лёг. А Аполлон? Как ты мог…

Он тут же перебивает:

— Это была игра, — бормочет почти с неловкостью. — Игра, в которой участвовал и Аполлон. Прошлым летом, да. Я не хотел. Я просто следовал правилам. И это был только секс. Я её даже не поцеловал. Больше — ни разу не прикоснулся. Но она стала ещё сильнее зацикливаться на мне. Так что…

— Я ошиблась во всём, — подытоживаю. Отхожу назад, пока не упираюсь в холодную стену.

Хайдес следует за мной — всё ещё немного тревожный.

— Ты не ошиблась. Не на этот раз, — улыбается. И явно вспоминает, сколько раз раньше говорил обратное. — Минта тебя обвела вокруг пальца. И когда ты спросила, спали ли мы, наверное, мне не стоило первым словом отвечать «да».

Глаза наполняются слезами. Он не сваливает на меня вину. А ведь часть вины — на мне. Ноги подкашиваются, я сползаю вниз, но он ловко подхватывает и ставит на место. Ладонями перекрывает мне пути к бегству, упираясь в стену по обе стороны от моего лица.

— Я дала себе слово не доверять, — шепчу. — Но когда ты позвал встречать рассвет… Это было слишком. Я не выдержала. Прости.

Он склоняет голову, глаза прикованы к моим губам:

— Для такой упрямой, строптивой Дивы, как я, приятно слышать, что ты умеешь извиняться.

Я закатываю глаза, но улыбаюсь:

— Перестань пытаться мне облегчить жизнь. Я не заслужила.

— Заслужила это и больше.

По инерции я касаюсь его руки, обтянутой чёрной тканью. Скольжу к вороту пиджака и прячусь под ним, прижимая ладонь к его коже. Его дыхание тяжелеет, когда кончики моих пальцев обводят рельеф пресса. На нём без ремня — я стягиваю брюки ровно настолько, чтобы открыть «V» у паха. Провожу по ней дрожащей ладонью — и эрекция Хайдеса упирается в ткань.

Он зажмуривается, морщась от сладкой муки:

— Не делай так, Хейвен. Убери руки, пока я не сорвался.

Я не раз говорила ему, что не хочу «просто секса». Что мне нужно, чтобы он хоть как-то озвучил, что чувствует. Хоть что-то, отдалённо похожее на любовь. Я не прошу «я тебя люблю». Не прошу речей про то, какая я дивная и как ему со мной хорошо.

Мне нужно… хоть что-то. Точка, с которой начинается картина. Пятно цвета, которое разрастётся в целое полотно.

И тут я вспоминаю слова, которые только что бережно спрятала в память.

— Только что… — я прочищаю горло. — Только что ты сказал: ты ревнуешь меня.

Хайдес распахивает глаза — его зацепил мой резкий вираж.

— Да. И?

— Ты ревнуешь меня, Хайдес?

— Да, — отвечает неуверенно.

Ревность не испытывают к человеку, которого хочешь лишь утащить в постель, а потом забыть. Ревность цепляется к костям и выгрызает изнутри. Это, в своём больном и странном виде, грань любви.

— И в кафетерии ты сказал моему брату, что не позволишь, чтобы со мной что-то случилось, — добавляю.

Он всё больше сбит с толку, но подыгрывает:

— Да.

— Ты хочешь меня защищать, Хайдес?

Его челюсть каменеет:

— Я раскрошу рожу любому, кто хоть раз доставал тебя раньше. Дай список — и я пойду, Хейвен.

Я прикусываю губу, чтобы не рассмеяться. Его это бесит — теперь он понимает, как бесился я минутой раньше, а он только развлекался.

Может, он и не сказал, что я ему нравлюсь. Не говорил обо мне словами любви. Не обозначил нас парой. Он бывает груб. И будет злить меня снова и снова. Мы будем спорить и устраивать войны. Но посреди всего этого — есть любовь.

Я её вижу. Я её слышу. Он обрушивает её на меня — не словами, а силой, от которой я удивляюсь, как раньше не замечала.

Я встаю на носки и касаюсь губами его уха. Целую мочку:

— Пойдём ко мне, — шепчу.

Хайдес напрягается:

— Что?

— Пойдём ко мне. Покажи, с кем ты на самом деле хочешь заняться сексом.

Его челюсть едва не падает на пол. Я вижу миг, когда он взвешивает — и решает.

— Ты уверена, Хейвен? Ты говорила, что не хочешь, чтобы это было просто секс.

Я поднимаю ногу и обвиваю им талию, притягивая ближе. Он не возражает. Не отступает. Но и не трогает меня — ждёт подтверждения.

— Хайдес, я снова тебя обыграла. Потому что первой поняла: между нами, никогда не будет «просто секса».

Я расстёгиваю ему брюки — они всё равно держатся на бёдрах. Я уже собираюсь повторить, что хочу его, но это, похоже, не требуется. Его руки подхватывают меня, он берёт меня на руки, несёт к своей комнате и захлопывает дверь, поворачивая ключ.

Мы остаёмся у порога, дыхание сорвано, вокруг темнота. Лунный свет просачивается из-за стекла балконной двери. Хайдес зарывается лицом в вырез моего платья и осыпает поцелуями каждый сантиметр обнажённой кожи.

— Надеюсь, ты не хочешь спать, Persefóni mou, — шепчет он. — Не думай, что после того, как окажусь в тебе один раз, я смогу остановиться.

Глава 30

Восхождение в рай

Рай в греческой мифологии — это Елисейские поля, место вечного покоя и счастья для душ героев и смертных, признанных богами достойными. На Елисейских полях нет страданий и лишений — только полная и светлая жизнь.

Хайдес прижимает меня к двери, в то время как его руки возятся с корсетом моего платья, нащупывая молнию. Его лицо всё ещё утонуло в моей груди, язык оставляет дорожку бесконечных поцелуев, клеймя кожу своей слюной. Он поднимается к шее, достигает уха и прикусывает мочку, дыхание урывистое, заставляющее его останавливаться.

— Да как, чёрт возьми, это расстёгивается, — шипит он, раздражённый.

Я прыскаю со смеху:

— Думаю, его нужно снимать целиком…

Его руки покидают мои бёдра и скользят вверх по телу. Я слышу, как он ругается себе под нос, и в тот же миг — звук рвущейся ткани заполняет тёмную комнату. Мы замираем. Корсет сползает до живота, обнажая меня наполовину.

— Ты только что порвал платье? — спрашиваю, ошеломлённая.

— Да.

Я ставлю ноги на пол, помогая ему стянуть его совсем. Хайдес на секунду застывает, разглядывая моё полуголое тело; облизывает нижнюю губу и смотрит на меня, как хищник на добычу. Но сквозь пелену желания в его глазах проступает что-то человеческое. Этот его взгляд буквально вырывает у меня дыхание.

— Что ты делаешь? — шепчу дрожащим голосом. Внутри я молюсь, чтобы он продолжил.

Вместо этого он гладит моё лицо, переплетает пальцы с моими волосами. Наклоняется и касается щёки лёгким поцелуем — и от этого я дрожу сильнее, чем от любого настоящего.

— Хотел на тебя посмотреть, — признаётся. — Ты так красива, Хейвен. Такая… болезненно красивая.

— Гермес отлично поработал. Жаль только, что платью конец.

Неожиданно его большой палец скользит по моим губам, будто хочет стереть помаду. Другая рука медленно перебирает мои волосы. Меня пробивает смех.

— Что ты вытворяешь?

Он останавливается, и взгляд становится ещё более восхищённым.

— Дело не в платье и не в макияже. Ты красива сама по себе. Мой маленький уголок рая…

— На земле? — подхватываю я, цитируя песню, под которую мы танцевали.

Он качает головой:

— В Аиде. Ты — мой маленький уголок рая в аду, Хейвен. Луч света, пробивающийся сквозь заволочённое тучами небо. То ощущение, когда кажется, что вот-вот польёт дождь, но вдруг выглядывает солнце и согревает кожу.

Я больше не выдерживаю. Обвиваю руками его шею и притягиваю к себе, позволяя нашим губам встретиться снова. И пусть прошло не так уж много времени — кажется, что вечность. Всё так, как я помнила. Те же ощущения, что преследовали меня неделями перед сном. Те же эмоции, которые я безуспешно пыталась вытеснить.

Хайдес рычит в поцелуй и вторгается настойчиво, но медленно. Его язык ищет мой, смакуя каждую секунду, и дрожь пробегает вдоль позвоночника. Я стягиваю с него пиджак, обнажая тело, высеченное как у бога. Провожу руками по его коже, жадно впитывая каждый горячий сантиметр.

Я пытаюсь прижаться плотнее, но его ладонь скользит вниз, и он касается меня поверх ткани белья. Улыбается в поцелуй:

— Уже куда более влажная, чем тогда в море.

— Ну так используй это с толком, — парирую я.

Он замирает на миг, затем стягивает брюки и остаётся в боксёрах.

— А ты просто раздвинь ноги. Остальное я сделаю сам, маленькая наглая бестия.

Я тоже улыбаюсь. Его пальцы играют с краями моего белья, мучительно медля.

— Может, тебе стоит отнести меня в кровать?

Он цокает языком и отстраняется. Я не успеваю возмутиться — он уже опускается на колени. Берёт мою руку, прижимает губы к её тыльной стороне, целует, не сводя с меня глаз.

— Я не смогу сказать тебе то, что ты хочешь услышать. Но клянусь: каждый раз, когда позволишь мне быть рядом, я встану к твоим ногам и сделаю всё, что тебе нужно.

Сердце сбивается с ритма.

— Как думаешь, чего я хочу сейчас?

Он стягивает бельё вниз по моим ногам. Я поднимаю стопы по очереди, освобождаясь. Нет времени стыдиться наготы. Его руки ложатся мне на колени и скользят выше. С лёгким нажимом разводят бёдра, выставляя меня навстречу ему, беззащитную.

Я зарываюсь пальцами в его волосы и тяну к себе. Его губы осыпают поцелуями мои бёдра и двигаются к самому сокровенному. Сначала — лёгкие, невинные касания. Но стоит мне застонать, как на смену приходит язык: жадный, настойчивый. Я двигаюсь в такт, и, как бы ни нравилось видеть его голову между моих ног, глаза я закрываю.

— Хайдес… — выдыхаю я.

Его ногти вонзаются в мою кожу.

— Не заставляй меня ждать, — умоляю.

Он поднимает взгляд. Облизывает губы, втягивая мой вкус.

— Скажи. Вслух, Хейвен. Скажи, чего ты хочешь.

— Хочу чувствовать тебя внутри, — отвечаю без тени сомнений.

Он рывком поднимается, подхватывает меня на руки и бросает на кровать. Стоит сбоку, рассматривая моё обнажённое тело, распластанное на его холодных простынях. Улыбается, не сводя глаз. И вместо смущения я ловлю себя на мысли: пусть смотрит вечно.

Я тянусь к нему и, прежде чем он успевает что-то сказать, стягиваю с него последнее. Теперь уже я улыбаюсь, разглядывая каждый дюйм. Мои руки ложатся ему на бёдра и скользят к шраму. Хайдес вздрагивает. Я приближаю губы — он отстраняется.

— Хейвен… — его голос полон боли.

Я впиваюсь пальцами в его кожу и начинаю осыпать её поцелуями. Не страстными — нежными, бережными. Медленно провожу губами по шраму, и Хайдес зарывает пальцы в мои волосы. Держит меня за затылок, пока я целую каждую часть его тела, которую он считал испорченной навсегда. Потом я бросаю на него взгляд из-под ресниц, и он отвечает — робко, смущённо.

— Я всегда хотела прикоснуться к твоему шраму, — признаюсь.

— Он уродливый, — отводит он лицо.

Я поднимаюсь на колени, ловлю его голову ладонями и заставляю посмотреть в глаза.

— Он прекрасен, — поправляю твёрдо, с дрожью в голосе. — По-настоящему прекрасен.

В его глазах что-то меняется. Черты лица смягчаются, и он накрывает мои руки своими.

— Теперь, когда ты сама её поцеловала, наверное, да.

Я улыбаюсь. Он отвечает тем же. И медленно укладывает меня спиной на матрас, устраиваясь сверху. Он ничего не делает. Просто отводит волосы с моего лица и смотрит.

— Хочешь знать забавный факт? Когда у тебя есть явный физический дефект, люди думают, что должны обращаться с тобой так, будто его нет. Так делает моя семья. А я хочу, чтобы люди видели шрам, что тянется по всей левой стороне моего тела — от лица до стопы. И ты это делаешь, Хейвен. Твои глаза самые честные: ты видишь мою рану и не притворяешься, будто её нет. Ты видишь её и находишь красивой. С тобой я чувствую себя нормальным.

Я глажу его щёку, и он пьянитcя от моего прикосновения. Тихо вдыхает, и горячее дыхание касается моей кожи. Луна за нашими спинами направляет на него луч света — словно выбирает своим любимцем. И я согласна с ней.

— Можно спросить? — шепчу.

— Конечно.

— Если ты когда-нибудь влюбишься в меня… — выдыхаю, чувствуя себя глупо. — Если вдруг узнаешь, то чувство, которого никогда не знал, и это окажется ко мне… ты скажешь мне?

Его лицо становится печальным.

— Я постараюсь, Persefóni mou.

Он целует меня, не давая договорить. Его тело наваливается на моё, и я рефлекторно раздвигаю ноги, впуская его. Обхватываю его за спину как можно ниже и толкаю к себе, жадная, чтобы наши тела слились воедино. Хочу, чтобы каждый дюйм моей кожи соприкасался с ним.

Я обвиваю ногами его бёдра, и когда наши пахи сталкиваются, Хайдес стонет на моих губах. Он отрывается лишь затем, чтобы атаковать мою шею. Я запрокидываю голову, пытаясь хоть как-то дышать. Его ладонь сжимает мой ягодицу и поднимает меня навстречу. Он замирает и смотрит прямо в глаза.

— Ты уверена?

Слов ему мало. Я беру его член рукой и провожу им по своей влажности, останавливая там, где жажду больше всего. Не впускаю. Просто оставляю, глядя на него твёрдо.

— Ты когда-нибудь представлял меня голой в своей постели, с раздвинутыми для тебя ногами?

Его кадык дёргается — застала врасплох. Но он быстро берёт себя в руки.

— Больше раз, чем ты можешь вообразить. Столько, что стыдно, Хейвен.

Я целую его нижнюю губу и, когда он хочет углубить поцелуй, отстраняюсь. Двигаю бёдрами к нему, и из его груди срывается гортанный звук.

— Я тоже, — признаюсь. — Каждую ночь представляю твои руки, твои поцелуи, твоё голое тело на моём и твой хриплый выдох у уха, когда ты кончаешь. Покажи мне это. Сделай реальностью.

Хайдес ухмыляется и тянется к тумбочке. Достаёт из ящика блестящий пакетик, рвёт его одним быстрым, но уверенным движением.

Вернувшись, он целует меня в шею и прижимается к уху, в то время как кончиком скользит у входа. Я задыхаюсь, и он довольно усмехается:

— Я дам тебе лучшее, Persefóni mou.

Он толкается — и входит до конца. Полностью. Решительно. Я выгибаюсь дугой, запрокидываю голову и громко стону, захлёбываясь от наслаждения, когда чувствую его внутри.

Хайдес ругается грязно. Повторяет моё имя снова и снова, оставаясь неподвижным. Потом начинает двигаться. Я слишком ошеломлена, чтобы помочь. Остаётся лишь позволять его бёдрам входить и выходить медленно, но всё глубже. Я выдыхаю его имя и, смутившись, прикрываю рот ладонью.

Когда я начинаю двигаться ему навстречу, Хайдес рычит, как зверь. Наклоняется, не прерываясь, и вгрызается в моё плечо. Боли нет, только новая волна удовольствия. Поднимается к уху и дышит тяжело:

— Хотел бы встретиться с твоим отцом и сказать, что он должен был назвать тебя Heaven — с «е». [прим. пер.: игра слов: Haven («убежище») и Heaven («рай»)]. Быть внутри тебя, Хейвен, значит быть в раю. — Его ладонь сжимает мою грудь властным жестом. — Мой маленький уголок рая.

У меня нет дыхания. Не знаю, от слов или от его движений. Я могу только мычать в ответ, глаза закатываются при каждом его толчке.

Он тоже дышит с трудом. Его каменная грудь вздымается и опадает, но хватает сил шептать моё имя, как мантру. Только через миг я понимаю: он не произносит «Хейвен». Он шепчет:

— Моя богиня.

Когда он приподнимается, я следую за ним и оказываюсь у него на коленях. Его руки крепко держат мои бёдра, помогают двигаться. Волосы бьют по спине, лицо поднято к потолку. Хайдес осыпает меня поцелуями, застревает на груди и метит её мелкими укусами. Я вцепляюсь в его затылок, безмолвно умоляя не останавливаться.