Спасения не будет

Глава 6

— То, что вы просите — против закона!

— Думаю, столь щедрая награда сможет ослепить ваш взор на ближайшую четверть часа.

— У нее запрет на посещение. Указ от самого Совета, — мялся надзиратель, взвешивая в ладони мешочек золота, поворачивая его к свету то одним боком, то другим. — Допустим, я соглашусь… но камеру открывать не стану!

— И не нужно, — укоризненно произнес командор.

— И то правда, — выгнулся надзиратель, неуклюже пряча золотые. — Обходы узников совершаются несколько раз в день. Идемте, не будем терять времени.

Немногим ранее.

Сознание, угнетенное бесконечными копаниями в своих ошибках, взбунтовалось. Тупая боль сдавила виски. Хотелось просто взять и спрыгнуть с карусели беспорядочных мыслей, но на смену им пришли чувства, еще более ужасные и безжалостные. Укутавшись в ветхую куртку и свернувшись калачиком, я отбивала зубами рваный ритм. Морфей еще долго не желал впускать меня в свое царство. Едва мне удалось провалиться в спасительное беспамятство, как лязгнула дверь, и к мамаше в камеру поместили очередную заключенную. Жуткие, раздирающие душу крики окончательно лишили меня сна, и, услышав приближающиеся шаги, я резко вскинула голову. По ту сторону решетки стоял надзиратель, с притворной скорбью взирая на меня. Он объявил дату моей смерти и, нервно почесав вислую щеку, поспешил убраться в свою каморку до появления призраков.

Рассветные лучи беспощадно прорезали темноту, врезаясь в грешную землю. Небесная рана начала кровоточить, заливая тяжелые, придавленные к земле облака колдовской кровью. Бессильный перед мощью света мрак отступал, сея ужасные тени. Я стояла перед решетчатым оконцем, как перед иконой, и под жалобный скулеж встречала свой прощальный рассвет, ознаменовавший мой восемнадцатый день рождения.

Катарина нашла меня совсем крохой — месяц отроду. Отмотать этот месяц назад, и жители лариусских земель встретят светлый и добрый праздник Солнечной короны. Он-то и стал началом отсчета моего жизненного пути. Он же и станет его концом. Сжечь меня на площади в день моего рождения…

— Такое и врагу не пожелаешь.

Поморщившись от звука собственного голоса, я потянулась, разминая одеревеневшие мышцы. Ночной холод коснулся нежного тела. Поежившись, я затянула узлом пояс, в непонятном смятении задержав в посиневших пальцах его истертые концы. Казалось, разожми я пальцы, и мое самообладание рассыплется на осколки.

— Думай, Элин, думай! Другого случая уже не будет. Ничего уже больше не будет…

— От смерти меня избавит… только смерть! А еще счастливый случай!

Решение пришло мгновенно. Я рванула пояс из петель, куртка расползлась по полу черной лужей. Я покрутилась вокруг своей оси, внимательно осматривая место своего заточения. Взгляд зацепился за металлические прутья высокого окна, и я протянула руки к алому свету зари, вмиг подарившей мне надежду…

Гулкое эхо шагов возвестило о ступивших на этаж посетителях. Терять время было нельзя. Убедившись, что возможные свидетели моего колдовства спят, я вжалась в стену и скрыла себя за иллюзией камня. В итоге одна из стен моей камеры вышла на добрую ладонь шире, чем все остальные, что было трудно заметить в сумерках. И это позволило верить, что у меня все получится.

Надрывный крик надзирателя расколол сонную тишину:

— Адское небо, она повесилась! Закрупа живо ко мне!

Смотрители тенью метнулись к лестнице, желая убраться куда подальше от брызжущего слюной начальника, который схватился за горло, словно собирался себя душить и захрипел:

— Да как же так! С меня теперь три шкуры сдерут! Отрубят голову и посадят ее на кол, а тело сожгут! Гореть мне в аду!

Узники, разбуженные криками надзирателя, вкладывали грязные пальцы в рот и оглушительно свистели, барабанили тарелками о металлические прутья, терзая слух всех присутствующих.

Командор вгляделся в бездыханное тело. Губы адептки посинели. Руги и ноги висели плетьми, спутанная коса вместе с нежной девичьей шеей стала пленницей пояса, которого недоставало в петлях брошенной на полу куртки.

— Ты должен был это предвидеть и предотвратить! — заорал командор надзирателю. Такая нелепая кончина девицы заставила почувствовать себя обкраденным.

Надзиратель схватился за голову, продолжая стенать.

— Так меня подставить! Да я руки оторву тому, кто у нас тут такой жалостливый! Куртку ей дали… Это же прямое нарушение условий содержания заключенной! Денно и нощно муштруешь этих ослов, муштруешь, а они все равно ведутся на смазливую мордашку…

А в это время та самая смазливая мордашка упрямо ждала, что сейчас распахнут решетку и начнется суета вокруг «ее тела», которая позволит незаметно накинуть на себя личину одного из смотрителей и сделать ноги. Но надзиратель с багровым от натуги лицом, судорожно сжимая связку ключей, в ожидании Закрупа метался по коридору, и не думая входить в мою камеру.

— Прежде чем приступать к процедуре мумифицирования ее тела, нам следует удостовериться в смерти, — неожиданно тихо произнес командор. Бедолагу надзирателя перекосило.

— У нее ж на шее петля. Она того уже… на небеса ушла.

— Вам известно, какой она обладает силой?

— Да ни одна сила не вернет ее с того света! А трупу плевать минутой раньше или позже его мумифицируют.

Милостивые духи, они вообще о чем? Стоило признать, что мой план побега трещал по швам, как старая, заношенная куртка.

— Я, как и вы, поверил увиденному, — командор задумчиво потер подбородок. — Однако мы имеем дело с «иной». И лучше бы нам убедиться в ее смерти, прежде чем ваш Закруп сработает своими жуками-сверлилами. Подумайте, что будет, если жуки впрыснут мумифицирующее вещество в еще живое тело… К тому же для проверки мне всего-то и нужно шесть ведер воды.

Надзиратель растерянно оглянулся. В поле зрения никого — удрали негодяи. Однако главное сейчас сохранить голову на плечах, даже если для этого придется принять навязанную ему роль носильщика.

— Где этих охламонов нечистая носит? — выругался надзиратель и, бряцая связкой ключей, отправился на поиск смотрителей.

— В любом случае я ничего не теряю, — тихо сказал Хонор, активируя перстень и накрывая нас пологом неслышимости. — Да и выбор здесь невелик. Либо вы действительно ушли в лучший мир, а я всего лишь горем убитый отец, которого безысходность и неразумные мысли заставили выставить себя в глупом свете… Но если то, что я вижу, на самом деле не является правдой и вам каким-то образом удалось обмануть всех нас, тогда я искренне восхищен вашим мастерством. Более того, я готов приложить руку к вашему спасению. Но прежде чем я назову цену за свою помощь, я должен получить ваше согласие.

Командор замолчал в ожидании ответа.

Трупу положено было молчать.

Не знаю, какие чувства испытывал командор, когда предлагал удавленнице избежать прилюдного сожжения, я же подобное заявление сочла абсурдным. Что может заставить командора, верного долгу и кодексу чести, поступиться своими самыми строгими принципами? И ради кого? Какой-то девицы, которую он впервые видит… Это выходило за границы здравого смысла. Но, видимо, командору было важно убедительно лгать.

Когда надзиратель явился в сопровождении смотрителей, поднявших на этаж три пары ведер, то застал Хонора Ригхеста уже в компании небритого Закрупа, любовно поглаживающего закрытый черный ящичек.

— Ваши люди могут быть свободны, — объявил командор.

— Чего столпились, нерадивые? Пошли вон! — рявкнул надзиратель, нервически качая головой.

Командор неожиданно опрокинул ведро ногой, выливая колодезную воду на пол. Набежав волной на дальнюю стену, вода обожгла холодом мои ступни, отступила за решетку, и, облизав сапоги господ, утихла.

— Зачем это? — спросил надзиратель, недовольно топчась в грязной луже.

— Будьте терпеливы.

Командор поднял руку — и тысячи мутных капель взмыли в воздух. Щелкнул пальцами, и капли вытянулись, обретая форму лодочки. Резкое отбрасывающее движение рукой — водные жала отрикошетили от двух стен и, прошив иллюзию, растворились в третьей. Командор не только наглядно показал, что удавленница является пустышкой, но и доказал, что я живее всех живых. Закрыв лицо, я закричала, когда на меня обрушился водяной рой, кусая и жаля со всех сторон. Извиваясь и корчась от боли, я выпрыгнула в центр камеры. Нога проехалась по воде, и я рухнула в грязную жижу, куда надзиратель едва не уронил свою челюсть.

Горцы, припав к решетке своей камеры, дико и протяжно завыли.

— Раз в моих услугах больше нет нужды, я пойду… — Закруп перехватил поудобнее свой ящичек с загадочным содержимым и, пока не оглох на оба уха, поспешил удалиться.

Я обхватила колени дрожащими руками. Концентрация моего внимания ослабла, иллюзия удавленницы подернулась и пошла разрастающимися дырами.

— Ваше умение преображать реальность поражает! — сухо похвалил меня командор, когда от навеянной мной иллюзии ничего не осталось.

— Поражает-поражает, — передразнил надзиратель и взорвался: — Да она чуть не лишила меня разума! Да я едва не издох, пока ведра тягал! Кстати, вы почто шесть ведер просили? Использовали-то одно!

— Кто не умеет работать головой, работает руками… Выбор всегда остается за нами.

Я посчитала, что слова командора следует понимать двояко, и пока Хонор Ригхест не ушел, нервно закивала, то ли давая запоздавшее согласие, то ли сотрясаясь от холода.

Оскорбленный до глубины души надзиратель сплюнул.

Я заставила себя подняться. Мокрый подол облепил ноги, обжигая холодом. Игнорируя пристальные взгляды горцев, я рухнула на койку и закрыла глаза. Сил не осталось даже на надежду.

— Вставай, плясунья, негоже заставлять ждать свой народ, — заржал надзиратель и, не дав мне опомниться, кивнул смотрителям.

По приказу начальства меня, словно безвольную куклу, поволокли по коридорам следственного изолятора и вывели во двор, где мою скромную особу дожидался совсем нескромный эскорт.

— Впечатлена? Ничегошеньки для тебя не жалко! — слащаво-ядовитым голосом пропел надзиратель и облегченно вздыхая, от всего сердца пожелал: — Ярким пламенем гори, тварь ты этакая! Чтоб от тебя и пепла не осталось.

Внутренний двор изолятора давно не видел такого количества мастеров меча и магии, облаченных в боевые доспехи. Их мощные кони, безропотно подчиняющиеся всадникам, казались монстрами. Спокойные и выносливые, они достигали в холке двух метров, и каждый из них был способен с наскока опрокинуть десяток солдат. Всадники образовали живой коридор к черной крытой повозке, которая походила на неподъемный вычурный гроб на колесах. От днища к основанию крыши тянулись изрезанные символами рога, обрамленные дюжиной магических заклинаний. Упряжных не было видно, но я была уверена, что взнуздали выносливых меринов, чтобы безо всяких казусов доставить заключенную к месту казни. «Небось, и на их шеях болталась куча магических безделушек» — только подумала я, как меня, словно куль с мукой, впихнули внутрь повозки. Дверь захлопнулась, отрезая лучи утреннего солнца, отряд двинулся в путь.

— Трогай! — заорал лошадям возница и взметнул кнутом, обрушивая его на крупы меринов.

Слабость неподъемными цепями сковала мое тело, неподвижно лежащее на ворохе жесткой соломы. Дыхание становилось все реже и натужней. Безысходность и отчаяние, словно яд, впрыснутый в мою душу, транслировали пламя, пожирающее мое тело…

Я и не заметила, как контуры ужасных видений смягчились, пока не растворились полностью. Отступили холод и боль.

Передо мной, словно в зеркале, возникла деревенька. Лучи света ярко освещали крыши низеньких домов, и, пробиваясь сквозь кроны фруктовых деревьев, игриво скользили по земле, прогоняя тень, в которой я стояла. Я протянула руку к странному отражению и осторожно коснулась живой картинки.

Неожиданно сердце наполнилось ликованием, а душа воспряла новыми силами — стоило понять, что я стою на пороге родного дома. Я знала, что там, за дверью меня ждет мама. Я представила, как протяну ей руку и, легко шагая навстречу «уже виденному», упаду в объятия «уже пережитого». Вместе с Катариной я буду вновь изучать еще неосмысленный мой дар иллюзии, стряпать пироги и кормить наших кур. Уже сейчас я понимала, что не смогу отпустить дорогие сердцу мгновения детства: где в воздухе витает запах меда и парного молока, где под тихую песенку Катарины кружит гончарный круг, преображая ком глины в красивую узкогорлую вазу. Я смахнула слезу, представляя, как окликну маму, как брошусь ей навстречу и упаду в ее объятия, целуя родные, измазанные в глине руки. Мама тепло улыбнется в ответ и с нежностью прижмет меня к груди. И ничто на этом свете меня не вернет, никто не вырвет из лап химеры под названием Безумие! Я с упованием делаю шаг к двери, готовая ее распахнуть, как мне на плечо опускается чья-то рука. Я оборачиваюсь и…

«Выбор всегда остается за нами», — говорит командор, прожигая меня сердитым взглядом и вызывая странную оторопь. Он исчезает, не проронив больше ни слова, но унося с собой обманчиво прекрасное видение.

Я открыла глаза и нашла в себе силы перевернуться на спину. Какое-то время бесцельно смотрела в потолок, неохотно возвращаясь в реальность. Туман в голове рассеялся, во рту оставив неприятный, чуть сладковатый привкус.

Внезапно тяжелую повозку сильно тряхнуло. Раздался жуткий выламывающий звук, после чего всей своей мощью чертов гроб «носом» вбился в землю. Меня кинуло к передней стенке и на время оглушило. Лошади остервенело били копытами, терлись друг о друга взмыленными боками, издавая надсадные хрипы, но сдвинуть махину были не в силах.

Когда лошадей успокоили, я прилипла к одной из щелей. Из грязно-серого облака пыли удалось выловить крупы коней, напряженные спины всадников, обнаживших лезвия мечей, и магические пентаграммы, зависшие мерцающей паутиной в воздухе. Вскоре картина сложилась: маги окружили повозку плотным кольцом и приготовились к бою. Вот только горизонт был чист, разве что привлеченные шумом жители предместья опасливо выныривали из-за своих заборов и с любопытством разглядывали накренившуюся повозку в окружении боевых магов.

«Вот он — шанс на спасение!» — подумала я, суетливо подползая к другой стенке и нервно припадая к ничтожной полоске света.

— Да где же вы, мои спасители?

Я припала к третьей стенке, но и здесь меня ждало разочарование. Если меня кто-нибудь и собирался спасать, то делать этого почему-то не торопился…

Я отпрянула от стены и устало завалилась на солому, прислушиваясь к голосам.

— Четверть часа на устранение поломки! — скомандовал главнокомандующий.

Стражники без труда определили поломку и вскоре отчитались главному:

— Ремонт невозможен! Ось разорвало в районе шкворня.

— Не выдержала нагрузки, — уточнил кто-то, отряхивая руки.

— Как не выдержала? Вот если бы мы оси из обычного бруса изготавливали — тогда да, не выдержала. А у нас оси из металла! В лучшей кузне ковались… — изумился возница.

— На что намекаешь? — недобро спросил главный.

Возница прикусил язык, вдавил голову в плечи и только натруженные пальцы, мусолившие вожжи, выдавали его напряжение.

— Ну и как мы провезем девку через городские кварталы? — низким голосом спросил кто-то, зачехляя оружие.

— Свяжем по рукам и ногам, да через луку перекинем… — хохотнул кто-то в ответ.

«А дальше что? Выбор-то у вас небольшой. Если решите перевозить «иную» таким способом, то учтите, что народ как только поймет, чей тут зад выше головы поднят, дожидаться казни не станет и, желая выслужиться перед Советом, забросает меня камнями. Скольких горожан искалечит ваша магия, сколько голов снесут ваши клинки, сколько костей раздробят копыта ваших «монстров», прежде чем вам удастся усмирить толпу? Конечно, есть и другой вариант — вернуться в изолятор за новой повозкой. Время уйдет на запряжку коней, да и на обратный путь. Вы заставите представителей Совета ждать, а они не оставят это безнаказанным и в показательной казне весь ваш отряд отправят к праотцам. И зрелищно, и остальным уроком послужит. Так что ты выберешь, главнокомандующий? Какое решение примешь?» — с отчужденным спокойствием мысленно спросила я.

— Солов, вернешься в изолятор! Повозка должна быть здесь не позднее двенадцати! Сарки, ты на площадь Угольного клейма! Предупредишь о задержке. Остальным сохранять свои позиции, — раздал команды главный.

Всадники умчались. Все замерли в ожидании — казалось, даже кони соляными столбами вросли в землю, не смея лишний раз бряцнуть удилами. Не пошло и четверти часа как напряженную обстановку разрядила голосистая песенка. Сразу стало понятно, что распевающий не имел ни слуха, ни голоса, да и часть рифм была им успешно забыта. Однако настроя это не сбивало, и рифмы, которые не удавалось вспомнить, он стряпал на ходу, а то и вовсе заменял их колоритным ругательством.

— Тпрууу, — оборвал возница свое фальшивое пение, когда главнокомандующий на вороном заступил ему путь и приказал своим бойцам:

— Сажайте девку к нему.

Грузный мужичек с ранней лысиной затравленно огляделся и выдал:

— Мне же в другой конец города нужно. Я же на «площадь Спасительного круга» еду. С этой вот… — оттопыренным большим пальцем он показал себе за спину, на деревянную коробку, в которой перевозил узницу.

Не успела я и глазом моргнуть, как меня подхватили и словно котенка перебросили в другую повозку.

— Ненавижу, — простонала я, с трудом приподнимаясь на локтях.

— Но… — заволновался возница. — Нам ведь не по пути!

— Один черт на казнь. Трогай давай, а то терпение у посвященного кончится!

Тот чертыхнулся и выдал бодрое «н-но».

Лошади сорвались в галоп, наверстывая упущенное время. Повозку трясло и кидало из стороны в сторону. Я клацнула зубами и подняла голову. Напротив меня сидела женщина с подбитой физиономией и в точно таких же браслетах. Было видно, что немытую шевелюру она, как могла, расчесала пальцами и собрала на затылке в пучок, зафиксировав его зеленой лентой. Ее взгляд был устремлен на меня, при этом уголки ее рта были презрительно опущены. И хотя мы находились в одинаковых условиях, но сочувствия друг к другу не было; а было у каждой из нас свое… темное прошлое, ставшее роковым пропуском на площадь Угольного клейма.

Однако если первую ждала неизбежная смерть, то судьба второй была под большим вопросом…