Свадьба пропащих: Кокотка

Глава первая

Бабетта послала кадыкастому купцу Бакулину воздушный поцелуй, вздохнула и укрылась за багровой портьерой. За ней для девушек в этом доме начиналась относительная «свобода».

Рабочий вечер, а верней, ночь для Бабетты на сегодня почти закончились. Можно подняться на третий этаж, в общую для девушек спальню, и там ухнуть в еще теплую от кого-то постель на полчасика. А потом снова вниз, уже напоследок…

Как всегда к концу рабочей ночи, Бабетта чувствовала себя разбитой, сонной, но все же решила спуститься в полуподвал, поглядеть, как спит ее Ванечка. Кухарка Марфуша, конечно, добрая и заботливая, да ведь и мамкин догляд нужен. А и как без него: у Марфуши сейчас самый разгар на кухне.

А соскучилась!..

Вчера вот метнул в нее резиновую лягушку, как в чужую, да так-то ловко, что чуть глазик маме не вышиб!

Вот интересно, от кого у нее Ванечка? Наверно, от жандармского ротмистра Мясникова: такой же бойкий. Или от бранд-майора Барабанова — у того тоже лицо как свекла, и по-настоящему сильный, косматый по всему телу мужчина. Или все ж таки от адвоката Бекасова, — тот ее чуть не на содержание три года назад-то взял; любит свеженьких. Глазки-то у Ванечки с зеленцой.

А жаль, что не взял Бекасов: сказать по правде, приятный мужчина, обходительный, и новыми духами «Шипр» от него всегда пахнет так странно, как от цветка ро-до-ден-дро-на на подоконнике…

Но — видать, не судьба. И теперь вот уж полтора года одно старичье ею интересуется. А у старика какой основной запрос: «поласкай его»…

По черной лестнице мимо Бабетты шныряли вверх-вниз лакеи заведения: пожилой Иван с сивыми баками, похожими на лисьи хвосты, и молоденький Степка, чернявый и кучерявый, как пудель. В мужчинах, Бабетта заметила, много чего от зверей вообще, и особенно от диких животных.

Степка все оглядывается на Бабетту, все скалится. Полгода здесь цыганенок этот, а уже всех девушек перебрал. Да вот только все больше к Бабетте ластится. Ясное дело: безотцовщина. А злая дрянь Стешка узкоглазая Бабетту все «подушкой» дразнит. Вот другие девушки Бабетту очень даже любят и уважают, а на этой Стешке креста просто нет, даром что мужичка курская. Только бы глотку драть песнями да гадости всем рассказывать…

Правда, поет Степанида отменно: грех напраслину возводить. Бабетта хоть вот мещанка московская, а и то дикую удаль в песнях тех уважает. Но еще больше Бабетта любит французские шансонетки, которым ее Бекасов обучал в свое время:

Сразу видать благородное обхождение! Ее вот тоже Бабетттой назвали, как сюда поступила. А то родитель ее, вечно пьяненький, с перепою Федрой нарек. Слава богу, хоть не Федором догадался, — расчухал в последнюю-то минуту, что в свертке девочку крестить принес…

Тут, знамо дело, ее до Бабеттки в обиходе девушки сократили. Но все равно Бабетте повезло с заведением: у мадамы ихней не один дом терпимости, но этот вот, говорят, самый спокойный во всей Москве, — все больше старики да семейные сюда-то таскаются. Почему и мадама устроила себе квартиру по соседству, в собственном доме, где обычные квартиры сдает. А сама Векслерша, сказывают, оставила за собой квартиру в четыре всего малые комнаты.

Бабетта, как корабль, движется в чаду и дыму полуподвального этажа прямо к кухне. Мысли в усталой ее голове проходят зыбкими тенями, как миражи в пустыне.

Вот и видение «мадамы» проплыло в виде крашеной рыжей жабы в сиреневом, с черными от теней веками, с замазанными пудрой мешками под глазами; с этими пугающе бесцветными, как бельма, глазами, когда-то, говорят, голубыми.

Узким коридорчиком Бабетта протискивается к дощатой дверке, за которой — прямо напротив раскаленной кухни — квартирует кухарка Марфуша. Вон и сама она, в одной кофте, вся багровая, потная, мелькнула возле плиты.

А как Марфуша в сердцах матюгальничает!.. Девицы слушают, замирая, с суеверным восторгом и ужасом. Они понимают, что это не просто обычная ругань, а какое-то принципиальное богохульство, громы и молнии на всю участь земную их, женскую, человеческую…

И еще Марфуша… читает газеты. Наденет железные очки и шуршит в минуту отдыха ими у самовара. (Бабетта в душе надеется, что от Марфуши Ванечка переймет именно это — страсть к чтению, образованность, а не что другое. Тем более при Ванечке Марфуша никогда не «рыгается», как выражается все та же ядовитая стерва Стешка.)

Бабетта мечтает Ванечку выучить на приказчика, хоть Стешка и потешается над ее мечтами.

И еще Бабетта мечтает, что Ванечка выучится, может, еще больше и станет тогда инженером или адвокатом, настоящим барином. А она будет деток его нянчить, пускай и на кухне у него жить лишь бы в тепле да в сытости. Уж в куске хлеба матери-то на старости лет он не откажет!..

Но такие мечтания Бабетта даже зеркалу вслух ни за что не выскажет…

Она тихонько приоткрывает скрипучую дверку. Слышит ровное сопение Ванечки во сне. Мел лит, хочет уйти, но не может перебороть себя боком протискивается в щель двери.

В темноте ударяется о сундук и замирает над сыном. Не видит его: только тепло и сопение его слышит. И думает ненароком: хорошо, что мальчонка спит, не увидит сейчас ее, пухлую маму в платьице гимназистки, нарочно похабно укороченном до колен и с этим огромным красным атласным бантом в волнистых каштановых волосах. Маму Ванечка пока видел только в розовом казенном капоте, — и слава богу! Поди, не знает еще, где он и КТО она…

— Ва-анечка… Кровиночка ты моя… — шепчут одни лишь губы.

Бабетта вздыхает, стряхивает слезу непонятной сейчас и тоже детской какой-то своей обиды.

В воздухе крестит сына.

Потом выскальзывает в чад шумного коридора.

Узкая лестница; лыбится Степка; на втором этаже, «в гостиных», скрипуче ругается по-французски попка Жако, а потом разбитый рояль грохочет свой вечный канкан.

Вот и третий этаж. Под скошенным потолком служебная спальня девушек. Мадам Векслер переняла этот обычай в Париже: девицы, если не работают, то спят в общей для них спальне на узких железных койках. Вся позолота и весь фарфор — в комнатах, где принимают они «гостей». Дорогую обстановку нужно беречь и не тратить ее попусту. Пусть девушки усвоят сразу: в этом доме они не жилички праздные, а работницы.

Теперь Бабетте можно лечь на свободную койку и забыться на полчаса…

А по-настоящему сон для нее начнется лишь в шесть утра…

— Деушки-и! За-автрика-ать! — раздается пронзительный визг экономки Марьяны в первом часу пополудни. Шустрая рыженькая Марьяна так и произносит всегда: «завтрикать», «деушки», — даже «деющки» у нее выходит.

Марьяна «деющек» СИЛЬНО любит. И те лениво потворствуют ей за мелкие послабления.

Девицы зевают, охают, нехотя лезут из теплыни постелей. Вяло «чешутся» перед длинным пятнистым зеркалом. Когда-то оно было высоким и узким и стояло внизу, в «зале». Но кто-то головой ли в него въехал, то ли бутылкой, — зеркало не разбилось все, а лишь в середине пошло красивыми радужными разводами. Вот его и сослали к «деющкам» в общую спальню наверх и повесили горизонтально, потому что потолок-то здесь, под крышею, низенький…

— Слыхала? — Рослая костистая Стешка остервенело чешет свой крашенный в вороново крыло колтун. — Новенькую к нам сегодня привесть должны.

— Откуда знаешь? — вяло спрашивает Бабетта.

— Марьянка сказывала. Это она и есть!..

Бабетта пожимает плечами.

Стешка наклоняется к ней, обдает жарким степным дыханьем:

— Это ТА САМАЯ, полозовская…

Всему дому известна история, когда три года назад появилась, слыхать, у мадамы в ее комнатах почти девочка. Откуда она взялась — бог весть. Мадам Векслер не решалась ее пускать в оборот: мала еще. Но девчонка, по слухам, красотка была и умница, да и резвунья не по годам — жаль такое добро из рук упускать. Тут-то как раз и подвернулся господин Полозов, очень заметный и нередкий здесь «гость»: коренной русский барин, помещик, рослый благообразный красавец с седыми подусниками. Всегда такой вежливый, обходительный, с девицами «прям как с порядочными обращался». С мадам Векслер он как бы и приятельствовал, всегда какие-то особо дорогие и тонкие вещицы дарил ей. Да и она в долгу от такой почетной дружбы не оставалась: помогала ему в ОСОБЫХ его пристрастиях. А какие такие у него особенные пристрастия, девицы могли лишь догадываться.

Это он привез ту девочку откуда-то с юга, подержал у Векслер, словно раздумывая — надолго страсть у него или минутная прихоть. Если минутная — то и сбыть тотчас мадаме в заведение. Ан, приворожила его девчонка: увез ее в свое подмосковное Спасское и, слухи ходили, нанял ей и учителя. Ясное дело, господин Полозов расстарался не за просто так…

Слухи ходили, что живет та девчонка в имении, будто барышня. «Деющки» уж загадывали, не возьмет ли он замуж ее. Всяко бывает ведь!

— А что ж он, бросает ее, стало быть? — полюбопытствовала Бабетта.

— В Парыж уезжает, стервец этакий! — Стешка довольно расхохоталась, тряхнула смоляною гривой. — Ничего! Пускай теперь НАШЕНСКИХ щец попробует…

Бабетта молча вдела гребенку в волосы. Что ж тут злыдничать? Девчонке и впрямь горе здесь мыкать после фортепьян барских своих. А все-таки справедливость должна же быть! Почему это одним и рысаки, и конфекты, и фортепьяны эти, а тебе пять старичишек слюнявых на вечер, да еще каждый такой в комнату шампанского заказать скаредничает…

Бабетта вдруг почему-то о Ванечке вспомнила. Но думай — не думай, а все будет, как судьба-фортуна решит. За нее-то, за судьбу, ведь не передумаешь, ее ведь не переспоришь…

Бабетта вдруг вспоминает одного человека, с которым была третьего дня почти всю ночь. Лет тридцати, худой, но длинный, рослый, весь из себя брунет с эдакой легкою кучерявостью, а глаза светлые, прозрачные и взгляд острый-преострый, точно он не взглядом, а стеклом по тебе чиркает. И все-то он ее про Полозова расспрашивал. Да что ж ему и сказать? Бабетту тогда как в бок кольнуло: НЕСПРОСТА расспрашивает. И явно не из полиции этих Бабетта за версту чует, да и не церемонятся они с «деющками», попробуй им не скажи. А этот все как-то исподтишка, исподтишка да между делом расспрашивает…

И, кажется, остался недоволен ее ответами. А что уж так Бабетта может ему поведать? Только то, что господин Полозов любят, чтобы девица была молоденькая, тоненькая, как девочка, да и одета так же бы, по-девчачьи: с бантами в волосах, в воздушном коротком платьице и чтоб всенепременно в кружевных коротеньких панталончиках… Вот господин штаб-лекарь Владыкин предпочитают, чтобы девушка в теле была и чтоб сперва погонялась за ним со скалкой или с розгою. А аптекарь Рафингаль любят, чтоб девушка непременно плакала, волосами ему ноги терла и каялась. «Так вот каешься-каешься, спать хочется, мочи нет, а ты все как дура каешься…» — закончила свой рассказ Бабетта. И рыженький, звали его Мишель, посмотрел на нее как на спятившую. «Господи, неужто и этот каяться заставит? Мода у них, что ль, такая пошла?..» — подумала Бабетта, не умевшая притворяться. Но господин Мишель лишь резанул ее своим взглядцем, глубоко вздохнул и оставил ей пять рублей дополнительно.

И это ведь ни за что, за один разговор пустой!

Бабетта все-таки от души пожалела, что такой молодой, а уже холодный. «Или я совсем старая стала (да вроде ж и нет!), или он сильно для меня образованный…» — решила она и по-женски закручинилась, потому как последнее время все ей шло одно старичье гнилозубое. Если б не Степка… Да и что Степка — цыганенок-лакей, девицами набалованный… И НИКАКОЙ ВЕДЬ ЛЮБВИ!

Сколько можно-то?..

К часу все «деющки» сползлись, наконец-то, вниз, в свою столовую рядом с кухней. Кое-как причесанные, иные с остатками вчерашней косметики на блеклых и сонных лицах, все в одинаковых розовых дешевых капотиках, они казались обитательницами приюта или больницы, а не дома терпимости.

Рыжая от природы, похожая на ободранную лисицу Марьяна сидела во главе стола, и одна казалась здесь деятельной и бодрой.

Завтрак был обильный: котлеты с картошкой и пирожки — уж скорее обед, чем завтрак.

Когда подавали кофий, Степка коснулся спины Бабетты:

— После завтрака проведаешь, а, красотка?..

— Да ну тебя! — отмахнулась Бабетта.

Но парень знал: зайдет, никуда не денется.

Степка пробежал полотенцем, как бы и невзначай, по голой Бабеттиной шее. От приятной щекотки Бабетта пощурилась, но подумала, что уж раз так, то она сперва Ванечку проведает, а то все-то сердце у нее не на месте: вчера вроде бы раза три днем при ней сынок чихнул, — ох, НЕ ДАЙ БОГ, конечно!..

В самом конце завтрака дверь вдруг распахнулась настежь. Девицы во главе с Марьяной разом поднялись, как стая вспугнутых птиц. И звук такой же от капотиков: «шорх» — шорох этакий.

Вплывает сама мадам Векслер, за ней — невысокая девушка в сером платьице, русая, тихая, взгляд потуплен, цвет глаз за тенью ресниц и не разглядеть.

«Она! ПОЛОЗОВСКАЯ…» — понимает Бабетта. Тотчас отмечает про себя: брови больно густые, — поди, сердитая. А платьишко даром, что неказистое, зато шелковое и по последней моде, с воланчиками на подоле-то…

— Медам! — Хозяйка презрительно застывает, как истукан, над их недопитым кофием. — Я дольжен прэдставит вам ваш новий подруг и камарадин, фройляйн Гляша. Фройляйн Гляша есть кароший дэвюшка. Надеюс, ви подружитес. Херцлих виллькоммен! — обратилась она к Глаше совсем уже по-немецки.

— Данке шен, мадам! — Глаша, все так же не поднимая глаз, делает книксен. Голос ее кажется Бабетте под стать бровям: густой, со странными медово-ленивыми переливами.

— Мадам, — обращается хозяйка к Марьяне, у которой от любопытства и вожделения ноздри становятся такими — хоть кулак в них просовывай! — Я поручай вам инструктировайт фройляйн Глаша. Учтите, однако ж, все, что ми с вами обсудили вчера. Ни-ка-ких принуждение, и комната в мансард отдельная. Любое ваше неисполнений будет строго покарано. Я сама буду приглашайт к себе фройляйн Гляша время от время и с ней беседовайт обо всем!

При этих словах мадам Векслер вперивает взор своих бесцветных навыкате буркал в лисье лицо Марьяны. Оно как раз идет бурыми пятнами: получается, что такая аппетитная штучка — вовсе не ей на зуб, да еще и в доглядчицы вот назначена.

Но «мадама» решает добить экономку:

— И еще я назначайт в компаньонки фройляйн Гляша дэвюшку скромного поведения… К примеру, фройляйн Бабетта, гут?..

Бабетта с ужасом думает, что Марьяна сживет теперь ее со света, ох отыграется!..

— Это все на сегодня. Дас ист аллес. Альзо, гутен аппетит, медам!

И хозяйка выплывает из столовой, замершей от грядущих сплетен.

«Фройляйн Гляша» неслышно выходит следом.

Через минуту Марьяна уже визжит на Бабетту:

— Ну что вылупилась, подушка эдакая? Ступай уж к Глафире-то! Компаньонка при девке — тьфу! — и добавляет смачное выражение.

Видать, не на шутку Марьяна перепугалась за свое место экономочки…

В поднявшейся суматохе Бабетте так и не удалось после завтрака ни у Ванечки побывать, ни к Степке для мимолетной радости заглянуть. Сразу после завтрака заспешила она в «мансарду».

Как и всякий публичный дом, заведение мадам Векслер при скромном фасаде имело хитренькую начинку. Бабетте, когда она сюда только что поступила, дом казался каким-то оборотнем. Зала вся в зеркалах, круглая, пышная, без окон. А выйдешь из нее на лестницу для прислуги — и будто в другом доме окажешься: до того темно и грязно, а порой в уголке и наблевано. В бельэтаже от залы длиннющий коридор идет, в него выходят помещения разные для приема гостей большой компанией и интимно, наедине. В каждой комнате диваны, кушетки, пуфы, да зеркала, да картины бесстыжие. А наверх поднимешься в общую спальню для девиц — казарма казармой: железные койки да длинные комоды с платьями.

Но и здесь есть дверка с лестницы неприметная. За нею — комната. Она и отделана, как «мансарда» парижская, и раньше служила тоже местом свиданий с гостями особенно романтичными. Но таковых оказалось совсем немного, так что со временем «мансарду» совсем забросили. Степка с Иваном чистили ее по привычке. Да еще иногда Марьяна здесь с подружками расправляла крылышки.

Теперь же вот в ход «мансарда» опять пошла… Только для каких таких дел, мадамою умышляемых, она вдруг занадобилась?..

Бабетта чуяла, что здесь узел неких событий завязаться должен. Вот только каких? И нужно ли в них соваться?..

С тревогой подумала не о себе — о Ванечке…

Дверка была приоткрыта. Бабетта помедлила чуть за ней, а потом, постучав, вошла.

Глаша склонилась как раз над распахнутым чемоданом. Чемодан лежал на стуле. Глаша уж вынула из него несколько платьев и разложила их на широкой кровати под кисейным пологом.

Бабетта как увидела этот полог, похожий на невестину фату, так сразу все ярко и вспомнила. Вспомнила, как три года назад справили ее с Мясниковым «свадьбу». По обычаю всех борделей, девушку нужно было бы в лотерею разыграть, да мадам Векслер строго-настрого приказала: отдать юницу жандармскому ротмистру Мясникову. Приняв в уважение чин и род занятий «начальства», клиенты не особенно и ворчали-то. Нарядили Бабетту в белое платье, в фату, прокричали все разом «горько!», а после Мясников из общего зала увел ее в дальнюю спаленку, под зеленый бархатный балдахин, золотыми драконами вышитый. Там, в «китайской комнате», и прошла ее первая ночь с клиентом…

И ей еще повезло! У Стешки в первую «брачную» ночь пятеро побывало, да и другие гости в дверях толпились, смотрели, прорвы ненасытимые…

Бабетта теперь уже очень опытная, а все мужчин не поймет — странный он зверь, мужчина…

— Ты, Бабетта, — деющка с головой, сама смекай, для чего им наша сестра-то надобна! — наставляет ее Марьяна.

А еще Марьяну, когда она выпьет, тянет на пение. И тогда она тоненько, как гвоздь по стеклу, выводит:

Иногда Бабетту бес подзуживает сказать: «Господи, да от вашего воя и собаки сбегут!» Но Бабетта умная и ни в жизнь такое Марьяшке не выскажет.

— Войдите! — Глаша тотчас выпрямилась и оглянулась на вошедшую.

Отчего-то Бабетта совсем растерялась, услышав ее переливчатый ласковый и грудной голос, и, как дурочка, на пороге застыла.

Глаша усмехнулась не без самодовольства:

— А! Я знаю: вы, наверно, Бабетта. Мадам Векслер вас ко мне в… компаньонки — так ведь верней сказать? — назначила…

И она протянула Бабетте руку ладонью вниз.

Бабетта окончательно растерялась: на «вы». Рукопожатие Глаши было сухим и быстрым.

— И знаете что? Давайте уж сразу перейдем на «ты»… Ведь Бабетта — это не настоящее имя?

— Настоящее еще хужей… — вздохнула Бабетта.

— Да-а?

— Федрой родитель меня нарек. Выпивши он был, как всегда…

— Федорой?.. — не поняла Глаша.

— Федорой бы в самый раз! А то ведь как животную, прохвост, обозвал — ФЕДРОЮ!

— О! Федра! Героиня Расина! Она влюбилась в своего пасынка… Вы… ты читала?

— Я таких гадостей не читаю, — ответила Бабетта презрительно. — Я в карточки играть иногда люблю и в лото…

— Тоже дело! — усмехнулась Глаша. — Тогда пусть уж лучше Бабетта будет. Хорошо?

— Да хоть горшком назови, только в печку не ставь, рас смеялась Бабетта вдруг добродушно. Еще ни один человек на земле не озадачивался, как ее называть.

— Посмотрим платья? — спросила Глаша, проследив Бабеттин взгляд.

Бабетта не могла глаз отвести от настоящего бального туалета, розовато-сиреневого, газово-муарового, с изумрудными прожилками там и сям.

— Оссподи! — только и выдохнула Бабетта. — Это ж рази с царевичем, с прынцем каким, под венец в эдаком-то!..

— А есть еще и изумрудная брошка сюда… — Щелкнул чернобархатный футлярчик, и по широкому лицу Бабетты словно искры от волны пронеслись.

Бабетта сглотнула слюну, чуть было не перекрестилась. Глаша, прищурясь, наслаждалась произведенным эффектом.

— Ты это… — наконец выдавила из себя Бабетта. — Ты спрячь-ка это, девонька, от греха… Марьянке и всем, никому не показывай… За него ж и убьют, окаянства такого не побоятся… Эк ОН тебе подарил сокровище-то какое…

— И не только это! — Глаша вдруг резко защелкнула футлярчик и горько усмехнулась: — О, он ЛЮБИЛ — иногда! — дарить…

…Через полчаса обе лежали под кисейным пологом и вовсю болтали. Глаша Бабетте нравилась все больше, и она заботливо вводила новую подругу в курс здешних дел:

— Встаем обыкновенно в полдень, завтрак, потом каждая занимается своими делами. Дальше, в четыре часа, обед и тут уж готовиться начинаем: чешемся, красимся, наряды выбираем.

— Наряды сами выбираете?

— Если с Марьяной дружить, то сами.

Бабетта коротко объяснила новенькой про Марьяну.

Конечно, Бабетте страсть хотелось разузнать про Полозова. Но начала она издалека:

— Давеча, третьего дни, был у меня один гость, господин Мишель…

Улыбка замерла на лице Глаши.

И Бабетта отметила это. Любопытство ее разгорелось, аж спасу нет.

И она, коварная, замолчала.

— И чем же это он странным тебе показался?..

— Да как чем? — Бабетта еще потянула время. Да-да, напряглась Глафира-то, и дышит прям тише… — Ничего и не было, а мне сверх положенного пять целковых выложил! За одни разговоры ведь!..

— За какие же такие за разговоры?! — Глаша с трудом перевела дыхание.

— Да тебе, поди, неприятно будет: все о Полозове расспрашивал.

— А ты его знаешь?!

— Один раз он меня брал, я только сюда поступила и худышка еще была. Я, вишь, толсто-ва-та здесь стала, не в его теперь вкусе… Очень он обходительный!..

— Просто до ужаса. — Глаша смотрела в кисейные струи под потолком.

— А ты с этим-то, с Мишелем, знакома, что ль?

Глаша не ответила. Бабетта продолжила, немного этим обиженная:

— Ну, часам к шести начинают потихоньку съезжаться…

— Слетаться, — пробормотала Глафира.

— Чего? — удивилась Бабетта. — Ты не перебивай меня, а то мне еще к Ванечке успеть надо…

— Ванечка — КОТ, что ли, твой?

Бабетта расхохоталась:

— Хуже еще! Сыно-ок!..

— У тебя есть сын?! — Глаша приподнялась на локте. — Покажешь?

Бабетта тотчас растаяла:

— Глаз-то у тебя не черный, отчего ж и не показать?.. Ну, короче, Глаш, к шести начинают съезжаться-то. Мы все сперва в зале ждем, по диванам сидим. Клиент тут идет или случайный, какой из провинции забредет, или особый любитель. Особых-то любителей два разряда, Глафира: которые любят свеженьких и чтоб выбор был, эти-то к шести и съезжаются. А другие любители — но это бр-р, старичье все больше! — к полуночи подбираются, выискивают, которая уж пятерых обслужить успела, и все расспрашивают… До того душу измытарят, сил нет!

— Гадость-то… — Глаша прикрыла глаза рукой.

— Да стары они для дела уже… Иные просто с молодыми приезжают да смотрят: купцы с приказчиками, со студентиками договариваются, ихнее все удовольствие оплачивают, а заодно вот и свой погляд. И в пяти комнатах еще щелки есть, чтоб подсматривать…

— Стыдобушка!.. — простонала Глаша.

— Да жалко, что ль? Все ведь одно, даже и удобнее, когда платит, а сам не лезет. Эх, это ли и стыдобушка, милая! А вон свадьбу с тобой сразу пятеро, как со Стешкой, сыграют, да при открытых дверях! А на Макарьевскую если мадама купцам продаст, на время-то. Да только это время после весь год вспоминаешь… Купец — он самый страшный для нашей сестры придумщик.

— Тебя тоже СДАВАЛИ?

— Нет покудова. А девушки рассказывают: прям их в залу на подносах вносят или на тележках вкатывают, и вся ты лежишь, разносолами обложенная, так что и не шевельнись, а то марципан какой-нибудь раздавишь… Или нальют полный рояль шампанского, рыбок туда из аквариума накидают, и твоей головой по клавишам ездиют! Анете вон чуть нос не сломали весельчаки…

Глаша молчала, точно заснула.

— Да ты не бойся, тебя так не будут! — всполошилась Бабетта. — Ты ж на особом положении здесь. Хочешь, в залу спустись, хочешь, у себя спи спокойно всю ночь одна. Мадама тебя в содержанки, поди, готовит…

— Я содержанкой уже побыла! — Глаша усмехнулась горько. — А теперь я вот просто здесь — «девушка»…

— Ох, не греши на судьбу, Глафира! — вздохнула Бабетта.

Дверь скрипнула, приоткрылась, и в щель просунулась кучерявая Степкина голова. Увидев женщин на постели, Степка белозубо расплылся.

Бабетта рассердилась, прикрикнула на него:

— Что, аспид, вылупился? Неймется все?!..

Степка расплылся еще шире, словно польстили ему, но мотнул головой на вопрос отрицательно:

— Марфуша сказать велела, у Ваньки жар…

Бабетта вскочила с постели. Следом быстро встала и Глаша, прошлась рукою по волосам. И сказала первая:

— Доктора надо!..