Свет твоих глаз (СИ)

38. Вероника. Горько

Оставаясь в спальне Скворцова в новогоднюю ночь, я и в самом деле не думала ни о какой благодарности и ни о какой жалости по отношению к Эду. Хотя признательна, конечно, была. Но, главное, пока мы всей компанией ездили в травмпункт, вдруг осознала, что, отказываясь от отношений с другим мужчиной, я тем самым все еще остаюсь пленницей Жабича. И в ту же минуту решила порвать с прошлым окончательно, научиться жить и быть счастливой ― назло бывшему мужу!

Чего я не ожидала, так это признания в любви и предложения руки и сердца. Настолько не ожидала, что не сразу поверила в серьезность Скворцова. Искала подвох, задавала вопросы, сомневалась, тянула время ― и чуть не довела любимого мужчину до сердечного приступа. Только когда Эд, услышав, наконец, мое «да», обмяк и упал лицом в мое плечо ― осознала: все это время он почти не дышал и боялся лишний раз пошевелиться!

Потом, отдышавшись, вдруг заторопился. Первым начал планировать, что и когда нужно сделать, чтобы как можно скорее надеть обручальное кольцо мне на палец.

― Куда ты так торопишься? К чему такая спешка? ― спросила я вечером того дня, когда мы подали заявление и поехали в ресторан отметить это событие.

― Знаешь, до того, как у меня начались проблемы со зрением, я постоянно жил с чувством, что куда-то опаздываю, ― неожиданно признался Скворцов. ― Так, будто у меня очень мало времени, чтобы успеть все, на что другим дана целая жизнь.

― И ты успел, ― произнесла я, подразумевая успехи Эда в бизнесе. ― К тридцати двум стать самым богатым человеком Яснодара ― это дорогого стоит!

― Да, успел. А потом время почти остановилось… я будто врезался с разбега в стену из желе. Увяз. Жизнь превратилась в сплошной день сурка.

― Но… ― попыталась возразить я, и не смогла продолжить фразу. Эх! Была бы рядом Томка! Она, как психолог, поняла бы Скворцова, нашла правильные слова! А я только видела, что моему любимому мужчине плохо, но не знала, чем помочь. ― Но ведь все изменилось!

― Да ― благодаря тебе, ― Эдуард нащупал мою руку, сжал ее. ― Стена не исчезла, но стала не такой плотной. Теперь я могу двигаться вперед, только, похоже, снова не успеваю…

― Мы все успеем, Эд! Вот увидишь: все будет хорошо!

На губах Скворцова проступила неуверенная улыбка:

― Ты ― моя фея, Ника. Волшебница, исполняющая мечты.

В тот вечер, после ресторана, мы еле дождались, когда такси домчит нас до дома, так резко и остро захотелось нам тесной и жаркой близости! И, сходя с ума от страсти, Эд снова и снова повторял мне, что я ― его фея, его счастье и любовь. А я таяла и плавилась в его горячих руках, и клялась себе, что сделаю все, лишь бы мой мужчина был счастлив.

Стоит ли удивляться, что через пять дней, семнадцатого января, я везла будущую суррогатную маму, Оксану, в центр репродуктивной медицине на процедуру подсадки эмбрионов, и ни капельки не ревновала своего жениха к этой милой женщине!

Скворцов тоже ехал с нами. По его побледневшему лицу и пересохшим губам я видела, что он едва сдерживает панику.

Мы с Оксаной тоже волновались, пусть и не так сильно. А главное ― напрасно. Процедура не заняла много времени. Оксану оставили в клинике, в отдельной палате, на несколько дней, чтобы обеспечить ей постельный режим и минимум волнений. Ее сын, которому еще в декабре поставили имплантируемый слуховой аппарат, на эти дни перебрался к бабушке. Он каждый день разговаривал с мамой по телефону и спокойно ждал встречи с ней, которую медики разрешили устроить на третий день после процедуры.

Мне казалось, что жизнь налаживается. Не смущало даже то, что Жабич и его подельник оставались в СИЗО, и мне предстояло встретиться с ним или на допросе, или в зале суда. Я была занята подготовкой к свадьбе, хлопотами вокруг Оксаны, разговорами с Тамарой: теперь, когда общение с ней уже ничем мне не угрожало, мы переписывались с ней с утра до вечера.

Чего я никак не ожидала, так это встречи с бывшей свекровью ― буквально за пару дней до свадьбы. Госпожа Жабич подловила меня прямо на парковке у дома Эдуарда. Он как раз отправился на завод в сопровождении личного водителя, а я намеревалась съездить на примерку в свадебный салон, куда доставили заказанное мной платье ― не классическое для невест, а, скорее, вечернее.

Я вышла из подъезда, нажала кнопку на брелоке, издалека разблокируя дверь джипа, и чуть не вприпрыжку зашагала к автомобилю.

― А ты, смотрю, неплохо устроилась! ― проскрипел у меня за плечом знакомый голос. Такой ядовитый, что, пролетай мимо госпожи Жабич муха ― несчастное насекомое свалилось бы замертво. Но… зима, холод, насекомые в спячке… ― Уже и на джип нас… лужить успела!

Намек я поняла прекрасно. Свекровь всегда считала, что сама я заработать ни на что не способна ― только выпросить подачку у богатого мужчины.

― Что вы здесь делаете, Сталина Геннадьевна? ― спросила, не отвечая на оскорбительные намеки и не останавливаясь. Опускаться до уровня этой женщины я не собиралась.

Бывшая свекровь двинулась следом за мной

― Я требую, чтобы ты забрала заявление на моего мальчика! ― заявила она на ходу.

― Обсуждать такие вопросы я могу только в присутствии своего адвоката! ― мигом нашлась я с ответом. Адвоката мне Скворцов нанял буквально на второй день после происшествия на пороге «Диканьки». ― А сейчас ― извините. Спешу.

― А ну, стой! Не смей от меня отворачиваться, когда я с тобой разговариваю! ― Сталина Геннадьевна начала входить в раж. В точности как ее любимый сыночек. Тот тоже впадал в ярость при малейшем намеке на неповиновение.

― А то ― что? ― открывая дверцу и усаживаясь за руль, поинтересовалась я. ― Тоже руки распускать начнете? Так тут камеры наблюдения на каждом шагу. Ударьте меня, и окажетесь там же, где ваше ненаглядное дитятко.

― Ах ты су-у-чка! ― свекровь зашипела змеей, которой прищемили хвост, схватилась обеими руками за дверцу джипа, мешая мне захлопнуть ее. ― Ты хоть представляешь, что с моим сыном было, когда он понял, что ты исчезла?! Он с ума сходил! Метался по городу раненым зверем, искал тебя, тварь неблагодарную, боялся, что ты сделала с собой что-то нехорошее! Пил ночи напролет!

― Вот в последнее точно верю, ― я кивнула ― без насмешки, без злорадства. ― Спиртным он уже через год после нашей свадьбы злоупотреблять начал…

― У хорошей жены мужик не сопьется! Это ты вся в мамашку свою! Такая же стервь, любого в могилу сведешь!

― При чем тут моя мать?! ― я с трудом усидела в машине.

Кулаки сами с собой сжались, в глазах потемнело от ненависти к этой лживой тетке, которая посмела марать грязью светлую память моей любимой мамочки.

― Так она тебе ничего не рассказывала, да? ― Сталина Геннадьевна недобро прищурилась. ― Твоя мать со школы с братом моим шашни крутила! Из армии его ждала, а когда он вернулся ― год с ним повстречалась, а потом в один день бросила и за твоего отца замуж выскочила! Оклеветала его, что пьет он много и бьет ее по пьяни. Вот как они расстались, брат мой запил с горя, и пять лет пил, не просыхал, а потом ― повесился. И все мамашу твою все вспоминал, чтоб ей на том свете покоя не было!

― Это ложь! ― выдавила я.

Правда, без особой уверенности. Мама мне никогда не рассказывала, был ли у нее кто-нибудь до отца. Да и я не особо вникала. Всегда казалось: зачем ворошить прошлое?

― Не-е-ет, Верка, все правда! ― Сталина Геннадьевна полного моего имени не признавала и всегда называла Веркой. ― Когда сын мой с тобой связался, уж как я его просила: брось! Найди другую! А его на тебе переклинило, как брата ― на твоей матери! Но сына я тебе отнять не позволю! Я с собой тоже адвоката привезла! Посмотрим, чья возьмет!

― Вот и надо было встретиться вчетвером: вы со своим адвокатом, а я ― со своим, ― я покачала головой. ― Никто у вас сына отнимать не собирался. Это он меня похитить пытался, охранника клуба отравил, моему защитнику руку сломал. Думаете, ему это с рук сойдет?

― Я заплачу! ― выкрикнула свекровь.

― Кому? За что? ― не поняла я.

― Всем! И охраннику, и мужику этому со сломанной рукой! Пусть потом твой адвокат доказывает, что это была попытка похищения!

Я уж было собралась сказать, что Скворцов свои показания ни за какие деньги не изменит, но тут к нам подошел мужчина из соседнего подъезда. Он часто по вечерам выходил на пробежку и всегда здоровался со Скворцовым, а потом, немного познакомившись ― и со мной.

― Вероника, что у вас случилось? Помощь нужна? Может, Эдуарду Евдокимовичу позвонить?

― Не нужно. Сталина Геннадьевна уже уходит. ― Я со значением посмотрела на руки свекрови, которые все еще цеплялись за дверцу джипа.

Свекровь тут же руки убрала. Отошла на несколько шагов, потом обернулась и произнесла совсем другим тоном:

― Забери ты свое заявление! Пусть сына отпустят… я его увезу. Он больше никогда здесь не появится!

Я покачала головой растерянно: без адвоката такие вопросы решать не хотелось. Поблагодарила соседа за помощь, захлопнула дверцу и двинулась к выезду со двора. Сосед, убедившись, что мне ничего не угрожает, тоже сел в машину и поехал по своим делам. Рассказывать Скворцову об этой встрече я не стала: он и без того нервничал. А вот с адвокатом поговорить собиралась буквально на следующий день после росписи.

День свадьбы настал. Ясный, чуть морозный январский денек. Тамара приехала еще накануне и, вопреки уговорам Тимофея, остановилась у нас с Эдуардом. И даже не оставила Тима на ночь. Скворцов-младший был безутешен. Даже обещание Тамары, что ночь после росписи она проведет у него, чтобы не мешать молодоженам, его не особо успокоило. Но Томка твердо стояла на своем:

― Извини, Тим, но я приехала к Нике! Кто еще кроме меня поддержит невесту накануне такого волнительного события? ― заявила она.

Учитывая, что родни и других гостей с моей стороны на свадьбе не предполагалось ― Тамара была права. Отправив Эда в его спальню, мы с ней засиделись далеко за полночь: вспоминали, сплетничали, обсуждали все, что произошло за почти месяц, пока не виделись.

― Ты представляешь, Томка, я тут два дня назад со Сталиной Геннадьевной общалась, ― добралась я до событий последних дней.

― Как так? И Скворцов позволил?! ― подпрыгнула подруга.

― Он не знает. Свекровь меня прямо тут, возле подъезда выловила, когда он уже на работу уехал. Похоже, в полиции адрес разузнала…

― Вот же жаба старая! Явно на лапу дала! ― Томка сморщилась, едва удержавшись, чтобы не сплюнуть. ― И чего она хотела?

― Чтобы я заявление на бывшего забрала. А еще сказала, что моя мама с ее братом встречалась. Обвинила мамочку в его гибели.

― Бред какой-то! ― не поверила Тамара.

― Да ясно, что бред, ― из моей груди вырвался тяжелый вздох. ― А ведь мне сначала даже нравилось, когда бывший ревновал меня. Кулаки в кровь разбивал о стены. Кричал, что жить без меня не сможет, что уроет любого, кто до меня дотронуться посмеет. Теперь я знаю, почему мама так старалась меня от свадьбы с Жабичем отговорить. Не понимаю только, зачем она о своих встречах с дядей моего мужа промолчала. Неужели и правда виноватой себя чувствовала?

― Кто знает? Наверное, настолько болезненные воспоминания остались, что не хотела их ворошить, ― заступилась за маму Томка.

Я покивала, соглашаясь. Мне тоже свою семейную жизнь непросто вспоминать было. Я ни маме, ни Тамаре и половины всего не рассказывала, что со мной происходило тогда. Да и сейчас предпочитала молчать.

― Бедная мамочка… ― снова вздохнула протяжно.

― А ты что решила? Заберешь заявление? ― напомнила подруга о главном.

― Не знаю. Надо с адвокатом поговорить. Свекровь мне не жалко, ради нее и пальцем не пошевелила бы. И самого Жабича тоже ни капельки не жаль, но ты же сама знаешь: тюрьма еще никого не исправила. Она только хуже людей делает. Страшнее. Выйдет бывший через пару лет: много ему не дадут. Приедет снова, обозленный, потерявший всякие берега, и мало ли на что решится? Я даже не за себя боюсь… у нас с Эдом дети будут, вдруг он им что-то сделать захочет?

― Да уж. И никаких гарантий тебе никто не даст, ― Томка сочувственно кивнула. ― Даже не знаю, что тут сказать.

― А не говори ничего. Давай сегодня о другом думать!

Мы поболтали еще немного и отправились спать: роспись была назначена на полдень, стилисты должны были приехать к восьми, а это означало, что вставать нам предстояло вообще в шесть.

Мы и встали ― все трое. Пока Эдуард выгуливал Найджела, я приготовила завтрак. После легкого перекуса был душ, стилисты, одевание. К одиннадцати подтянулись родители Скворцова и его брат ― нарядные, с торжественными взволнованными лицами. Они привезли с собой букет невесты и фотографа.

Еще через двадцать минут прибыл лимузин, украшенный лентами и цветочными гирляндами. Он отвез нашу честную компанию в ЗАГС.

Шагая рука об руку со Скворцовым по коридорам этого заведения, я ловила на себе восхищенные и любопытные взгляды, а сама думала о маме. Наверное, для нее этот день был бы еще более счастливым, чем для меня, ведь она так хотела, чтобы я встретила настоящую любовь! Как жаль, что она не дожила… не дождалась…

Торжественный зал, белый с позолоченной лепниной, был пронизан солнечным светом. Женщина-регистратор поставила меня и Эдуарда перед собой, Тимофей с Тамарой встали по бокам от нас, а родители Скворцова устроились на стульях у стены. Похоже, у них от переживаний подкашивались ноги.

Речь регистратора мне почти не запомнилась. Впрочем, ничего нового я и не ожидала услышать. Сказала в положенном месте «да». Услышала твердое, звучное ответное «да» от Скворцова. Самым сложным оказался момент, когда нам предложили расписаться и обменяться кольцами. Мне пришлось показать Эду место, где следовало оставить роспись, а потом подать ему кольцо, которое он надел мне на палец. Сам он разглядеть его не мог. Регистратор все эти моменты заметила, но тактично промолчала.

А потом был поцелуй и первый танец. Эдуард мягко прикоснулся к моим губам. Подхватил за талию и повел по кругу в такт красивой плавной мелодии.

― У тебя цветы в волосах? ― спросил неожиданно.

― Не живые. Флердоранж, ― улыбнулась я. ― Живые быстро теряют вид, а нам еще вечер в ресторане предстоит.

― А платье у тебя потрясающее. Особенно вырез на левом бедре, ― похвалил муж. Теперь уже муж. ― Мечтаю остаться с тобой наедине и снять с тебя всю эту соблазнительную упаковку…

Платье на мне было вечернее и потрясающе красивое: сливочно-белое, с серебристым отблеском, глубоким фигурным декольте, оно мягко подчеркивало талию, облегало бедра и струилось вниз до самых пяток.

― Придется подождать, ― засмеялась я тихо. ― Всегда говорила: свадьба ― это праздник не для молодоженов, а для их родственников.

― А знаешь, я рад, что мы с тобой подарили праздник моим родителям, ― уже серьезно отозвался Эдуард. ― Не так много поводов для радости я им давал…

― Уверена, что много! ― возразила я. ― Или ты думаешь, они не радовались твоим успехам?

― Мне казалось, что они ждут от меня чего-то другого, ― пожал плечами Эд.

― И чего же?

― Женитьбы, внуков…

― А я думаю, они просто хотели, чтобы ты был счастлив.

― Значит, сегодня я их желание выполнил! ― снова заулыбался Скворцов и, забыв о музыке, остановился и снова поцеловал меня ― сдержанно, но жадно.

Позже, в ресторане, мы целовались еще не раз. И просто так, и под крики горько. А когда Тамара с Тимофеем отправились танцевать, а Эд вместе со своим отцом ушли в мужскую комнату, чтобы освежиться, ко мне подсела поближе мама Вика. Моя новая свекровь. По ее взгляду я догадалась, что она собирается мне что-то сказать ― и невольно напряглась. Прошлый опыт подсказывал, что от матери мужа добрых слов ждать не стоит.

― Вижу, ты искренне любишь Эдуарда, ― начала Виктория издалека.

― Да, ― согласилась я.

― Знаешь, я уже и не надеялась когда-нибудь увидеть своего сына таким счастливым. Уверена, он тоже любит тебя ― так, как никогда и никого не любил.

Я растерялась и смутилась, опустила глаза, не зная, что ответить.

― Думаешь, я тебе сейчас наставления давать буду? Не буду, ― порадовала мама Вика. ― Взрослые люди, сами разберетесь, как жить.

Ах! Пусть бы она еще и сдержала это обещание! Мне стало стыдно за себя. За то, что я не способна вот так просто поверить в правильные и прочувствованные слова. Однако я видела, что это не все, что собиралась сказать моя новая свекровь. Подняла глаза на ее моложавое, утонченно-красивое лицо. Улыбнулась неловко.

― Я тебе другое хотела сказать, ― с некоторой заминкой произнесла Виктория.

― Что же?

― Ты стала спасением для нашего сына, Ника! ― мама Вика положила ладонь поверх моих пальцев, на пару мгновений сжала их ― и отпустила. ― Просто помни об этом, дочка.

― Это он меня спас… ― сквозь подступившие слезы выдавила я.

Виктория неожиданно потянулась, обняла меня.

― Значит, это судьба, ― шепнула сдавленно. На ее ресницах тоже дрожали слезинки.