Светлая полночь

Глава 10

— Фуксия?

— Да, — снова улыбнулась Джулия. — Рождественской елкой Уинни всегда была фуксия, а дневное небо для нее было зеленым. По ночам оно казалось светло-золотистым. Я поначалу думала, что это именно те цвета, которые Уинни по-настоящему видит. Что у нее слепота к некоторым цветам. Однако офтальмолог Уинни сказала, что это не так. Она сказала, что люди, которые не различают цвета, видят мир в сером цвете.

— А на самом деле у Уинни этого не было?

— Да. И я в конце концов обнаружила, что она знает, что небо голубое, а рождественская елка обычно зеленая. Но она предпочитала окрашивать мир в совершенно иную палитру. Я могла бы…

— Да?

— Ну… я могла бы показать.

— Покажите.

Джулия направилась в свою спальню и скоро вернулась оттуда с альбомом для зарисовок. Она открыла его на первой странице и протянула Джейсу.

— Вот так Уинни видела мир. Хотела его видеть.

Это было нечто совершенно ошеломляющее — отражение мира Уинни, сделанное в цвете и строгое по стилю. Даже если бы пейзаж с едва намеченными деталями был выдержан лишь в серых тонах, это уже было бы произведением искусства.

Но этот пейзаж был отнюдь не серым! На первый взгляд могло показаться, что здесь причудливо соединяются невероятные тона и оттенки. Но разве не такое изумрудное небо — впрочем, даже трудно подобрать название для этого оттенка — ласкает зеленовато-бирюзовое кукурузное поле в Канзасе? А как насыщен цвет этих роз!

— Это вы рисовали?

— Да. Но это цвета Уинни. Точное воспроизведение ее цветов.

— Откуда вы знали, какой цвет она видит… предпочитает?

— Я спрашивала ее, и она показывала мне, когда могла, если этот цвет находился в наборе красок, который я купила. А если такого цвета не было, что случалось нередко, мы создавали его, смешивая краски для получения нужного цвета. Сначала я раскрашивала всю панораму, делая это по указанию Уинни. У нее не были развиты моторные способности, и она не могла рисовать самостоятельно. Потом я показывала на дерево, на цветок, птицу или облако и спрашивала, какого цвета они должны быть. Мы смешивали краски и находили нужный оттенок, после чего я обязательно рисовала улыбающееся лицо.

— А что вы делали потом с пейзажами и улыбающимся личиком?

— Ничего. Я выбрасывала это. Интересен был сам процесс. Уинни хотела, чтобы я знала цвета, которые она видит. Я тоже хотела их знать, и после того как мы определяли, скажем, цвет неба, каким она его видела, изображение на бумаге для нас уже не имело никакого значения.

— Значит, этот рисунок новый?

— Да. Когда я составляла планы на будущее, я решила вспомнить прошлое. Если сумею. До Уинни я никогда не. рисовала и не писала красками. У меня не было ни повода для этого, ни склонности. До Уинни я даже не знала, что могу это делать, а после ее смерти те умения, которые я, возможно, приобрела, без применения были забыты и утеряны. И еще из-за алкоголя.

— Я бы так не сказал, — заметил Джейс, удивленный сказанным ею. Очевидно, она и в самом деле верила, что ее талант — это всего лишь подарок Уинни и не имеет к ней никакого отношения.

— Ну, я пока еще могу рисовать эти образы. Образы Уинни.

Джейс понял, что Джулия не собирается признавать в себе наличие таланта. Он мог бы задать ей вопрос о ее собственной милой слепоте, но решил спросить о более важном:

— А в эмоциональном отношении это трудно, Джулия?

— Да, — призналась она. — Как это и отмечено в книгах, описывающих этапы переживания случившегося горя. Я чувствую подъем, а не печаль. Я решила сделать двадцать рисунков и установила временной предел для этого.

Она очень осторожна, эта женщина, которая едва не утонула в шампанском, а теперь старается не утонуть снова — на сей раз в рисовании, в этом опьяняющем бегстве от реальности.

— Вы планируете закончить все акварели, пока находитесь здесь? — логично предположил Джейс. Это было частью ее точно рассчитанного плана — путешествие в прошлое с его воспоминаниями и радостью, прежде чем она отважится отправиться в свое весьма неясное будущее.

— Да. Мне осталось сделать две акварели — одну завтра и одну послезавтра.

— Могу я взглянуть на другие акварели, те, что вы сделали?

— Если хотите. — «Если хотите получше познакомиться с миром моей сестренки», — подумала Джулия.

Джейс хотел. Хотел увидеть, узнать побольше о двух сестрах Хейли, и на следующих страницах альбома он узнал очень многое об изумительном мире, в котором жили Уинни и Джулия. Это было волшебное царство, где аквамариновые луны сияли в золотистых небесах, где сверкали лиловые звезды, а свежевыпавший снег по цвету был сродни розовато-лиловым стенам их номера в «Иден-Найтсбридже». Джулия отошла к дивану, пока Джейс изучал акварели. Может быть, ей нужно было сесть, этой страшно усталой балерине, может, ему нужно было остаться стоять вдали от нее, а может, им нужно было танцевать, но только танец слов.

— Не все деревья Уинни были только фуксией, — сделал вывод Джейс, разглядывая лес, завораживающий колдовскими яркими красками, под зеленым — цвета нефрита — небом с лавандовым солнцем.

Солнце Уинни было в точности таким по цвету, как и глаза ее сестры. Понимала ли Джулия, что Уинни поместила этот цвет, эту негасимую любовь в самом центре ее вселенной?

Вероятно, нет, подумал он.

— Да, — кивнула Джулия. — Только рождественская елка была фуксией. А ее дубы весной были сиреневые, ее клены — пурпурные и кремовые, березы — индиговые и золотые. Осенью все осенние листья приобретали ее любимый цвет…

— Бирюзовый.

— Да.

Бирюзовый цвет всех мыслимых и немыслимых оттенков был ее любимым цветом. Совершая путешествие по сказочному миру Уинни, Джейс обнаружил также ее любимый рождественский орнамент. Ангелы. И олени. Всевозможных тонов и оттенков.

Джейс уже знал, что ангелы были единственным украшением, которое выбрал умирающий ангел для своей последней елки. А теперь он видел их во множестве, они пели и парили на белоснежной странице. И все они были изображены с большой любовью. Но двое в центре, Джейс это знал, были самыми дорогими.

Джейс сразу понял, кто были эти ангелы. Вот тот, весь в кремовых, розовых и золотистых тонах, был бабушкой, а другой, в развевающемся бирюзовом платье, с рыжими волосами, — Гейлен.

Джейс ничего не говорил, разглядывая ангелов. Просто не мог.

Но Джулия, хорошо знавшая ту страницу альбома, которая заставила его замолчать, заговорила сама:

— Уинни любила своих ангелов. И оленей. На следующей странице вы увидите целое оленье стадо.

Да, это была парящая девятка Санта-Клауса, каждый из оленей отличался по цвету и характеру, с подписями Джулии внизу.

— Нос у Рудольфа красный.

Джулия улыбнулась:

— Красный цвет Уинни хорошо видела.

— А в остальном он… какого цвета?

— Гиацинтового, я думаю, с примесью серебристого.

— А Дэшер?

— Абрикосового, с толикой извести.

Купидон был цвета ноготков, Блитуен — цвета гвоздики и сливы. Джейс попросил Джулию назвать все тона и оттенки этой оленьей радуги. Она с такой готовностью называла их — начиная от цвета колокольчиков и жасмина и кончая лимонным и апельсиновым, что Джейсу хотелось, чтобы это магическое перечисление никогда не кончалось.

Однако же оно завершилось. И с ним закончились восемнадцать портретов счастья и радости.

— О чем будут две оставшиеся акварели?

— Церковь в день Рождества Христова — это я сделаю завтра. А послезавтра я нарисую Флоппи.

— И какого цвета будет Флоппи?

— Цвета Флоппи. Цвета желтых нарциссов. Таким был Флоппи, когда был новый. Уинни видела Флоппи таким, каким он был. Флоппи часто купали при ее жизни, — любовно проговорила Джулия. — Он был самым чистым кроликом. Но сейчас он не такой желтый и не такой пушистый.

— Его любили.

— О да!

Это было сказано с такой нежностью, что Джейсу сразу вспомнилось: Флоппи на коленях Джулии во время полета из О'Хэйр, и в такси из Хитроу, и Флоппи на пушистом шерстяном шарфе на кровати Джулии. Флоппи был любим малышкой Уинни, и до сих пор любим Джулией, и…

— И его будет любить ваша дочь.

Лавандовые глаза Джулии встретились с его взглядом.

— У меня никогда не будет дочери, Джейс. Это невозможно.

Ее негромко произнесенные слова были как бы акцентированы тихим отдаленным хлопком. Была ли это рождественская петарда? Или божественный сигнал о смерти и утрате?

Нет. Этот звук, хотя и шел с неба, был реальным. Знакомым. И вполне ожидаемым, учитывая свинцовую тяжесть неба и наличие моросящего тумана. Сейчас небо перестало быть свинцовым, оно сделалось аспидным. И рыдающим.

— Гром, — пробормотала Джулия, пожимая плечами и как будто признавая, что прозвучал он не случайно, а для того, чтобы подтвердить ею сказанное, как звучат в ответственный момент цимбалы в готической опере. — И сверкает молния.

— И впечатляющая масса дождя, — подхватил Джейс.

— Ливень.

— Ливень. — Джейс дождался, когда она отвела взгляд от окна и посмотрела на него, и очень тихо спросил: — Невозможно, Джулия? Или не хотите?

— И то и другое, — призналась она. — Эмоционально я не могу и не хочу себе это представить. Даже если бы могла. Но поскольку я не могу физически, то это уже не важно.

Не может физически. Что означают эти слова? Беременность опасна для Джулии? Создаст угрозу новой утраты того, кого она любит, еще одной маленькой девочки? Если так, то в чем заключается физическая опасность? Правда, Джулия хрупка. Миниатюрна. В прошлые века женщина столь деликатного сложения могла бы умереть во время родов, ее таз мог бы не выдержать, когда ребенок, более крепкий, чем она сама, предпринял бы решительную попытку выйти на свет.

Смертельные исходы подобного рода еще встречаются в тех местах, где нет акушерского ухода и где питание оставляет желать лучшего. Но подобные трагедии не могут и не должны случаться в Канзасе. Или в Эмералд-Сити. А какие еще угрозы здоровью матери могут иметь место? Существенный риск способны создать скрытые болезни. Да, Джулия Энн Хейли была худой. Хрупкой и маленькой. И сильной.

— Почему нет?

Вопрос Джейса, такой же тихий, как и отдаленный удар грома, вызвал реакцию, которая удивила их обоих: внезапный румянец на бледных щеках Джулии.

— Простите меня, Джулия. Я не хотел ставить вас в неловкое положение.

— Да нет же, Джейс, все нормально, — возразила она, хотя щеки ее продолжали полыхать.

Она была-таки смущена. Но почему? Она поделилась с ним такими интимными подробностями, поведала даже не слишком приятную правду. Джейс уже знал и о томящей ее печали, и о ее пристрастии в прошлом к спиртному, и о том, какую одинокую жизнь она ведет с тех пор.

Она во многом исповедалась перед Джейсом, словно парение на высоте нескольких миль над землей все еще продолжается, словно они все еще там, где он дотронулся до ее сухих искусанных губ и посмотрел на нее, как ни один мужчина никогда не смотрел… и смотрит сейчас — вопрошающе, заинтересованно и кротко.

Джулия заставила себя встряхнуться. После смерти бабушки она привыкла к тому, что ей приходилось обсуждать с полной откровенностью состояние и болезни людей — как мужчин, так и женщин, которые звонили ей во время ночных дежурств. Эти мужчины и женщины говорили ей о симптомах, тревогах, интимных подробностях своих болезней, которые она добросовестно и точно передавала дежурному врачу.

И этому мужчине, этому доктору Джулия дала честный и откровенный ответ:

— У меня нет овуляций. Вероятно, они были у меня до смерти Уинни. Тогда менструации у меня происходили вполне регулярно. После смерти Уинни все прекратилось. Для меня это было не важно. Я едва заметила это. Перед тем как я начала работать дежурной на телефоне, мне провели медицинское обследование. Меня направили к одному из специалистов-гинекологов центра. Мы вместе с ней решили, что нарушения в моем организме вызваны смертью Уинни и моим злоупотреблением алкоголем, а также плохим питанием. Менструации со временем вернутся, говорила врач. Но они не вернулись. Ни через год, ни через два. Впоследствии гинеколог настаивала на более глубоком исследовании. Но я не прошла назначенных тестов. Для меня не имел значения окончательный ответ. Но, основываясь на имеющихся данных, врач сделала вывод, что у меня прекратились овуляции.

— Овуляционный цикл поддается лечению.

— Да, я знаю. Но именно здесь «не могу» превращается в «не хочу». — Нужно ли ей объяснять свое «не хочу»? Нет. Перед ней находился человек, который определил, что беременность Алексис — это чистый обман, потому что мнимая будущая мать забыла о существовании такой важнейшей составляющей, как страх на фоне радости.

Снова прозвучал гром, теперь уже ближе — этакий зловещий раскат, свирепое ворчание, которое они оба встретили улыбками.

Джейс заговорил вполне серьезно, без улыбки, и слова его прозвучали в тот момент, когда вспышка молнии осветила темное небо:

— Я думаю, Джулия, что вы на редкость бесстрашны.

— Нет, Джейс. Может быть, я и кажусь такой. Если судить по моим планам, которые я составляла на месяцы вперед. Но сейчас, когда я здесь…

— Я буду счастлив доказать мою точку зрения. Сопроводив вас до «Кентерфиддза».

— В самом деле?

— Конечно.

— Я… Что ж, спасибо. Это поможет мне ощутить себя в безопасности.

«Ах, Джулия Энн Хейли, ты вовсе не в безопасности, находясь со мной».