Светлая полночь

Глава 19

Джулия была с ним. Она никогда его не покидала. Даже тогда, когда он проплывал в тот декабрьский день по серебристому лондонскому небу, она была внутри его, наполняя лавандовым теплом и мерцающим светом.

Джулия была с ним, в его мыслях, а не в сновидениях, в течение первых шести недель его пребывания на Балканах, в городе, где пролилась кровь и началась бойня накануне Рождества. И когда он оказывал помощь раненым мальчишкам, которые только вчера стали солдатами, он воображал, что Джулия с ним, помогает ему — она всегда была счастлива помочь и была на редкость бесстрашна. Она помогала ему и мальчишкам-солдатам.

Он представлял, как Джулия показывает раненым бойцам бирюзовое кукурузное поле, парящих ангелов, радугу, летящих оленей. И раненые мальчишки успокаивались, очарованные магией Джулии и Уинни. Ах, думал Джейс, если бы Джулия смогла показать свои акварели обеим воюющим сторонам и шепнула им о нежности и любви, наступил бы мир.

Джейс понимал, что его мысли безнадежно наивны. И все-таки они несли надежду. Эта надежда всегда теплилась в нем. Даже во время войны.

Джейс не видел ее во сне в течение первых шести недель. Однако она постоянно была с ним, когда он бодрствовал. А во время сна? Никакие кошмары к нему в темноте не приходили. Потому что темноты не было, даже во сне. Джулия освещала его изнутри.

Она была с ним в сумерках двенадцатого февраля, когда он спас истекающую кровью мать и ее новорожденного ребенка. Поистине эта легкая балерина вела его по окровавленному снегу.

Джейс был похищен под покровом сумерек, и в эту ночь, находясь в пахнущем сосной лесу, он впервые увидел Джулию во сне.

Ушла ли она, когда он пробудился? Нет. Она оставалась с ним, помогая раненым солдатам, оснащенным самым совершенным оружием, а не просто мерзлыми камнями, накопившими вековую ненависть, которая исчезла бы — Джейс на это очень надеялся, — стоило лишь Джулии вмешаться.

И она с радостью вмешалась бы. И смогла бы одолеть эту ненависть, если бы он позволил ей сделаться видимой.

Нет, говорил он ей во сне. И не только во сне, но и во время бодрствования, когда она была совсем рядом, когда он ощущал присутствие своего незримого ангела, который мужественно и грациозно парил над ним.

Джейс явственно видел ее. И слышал ее нежный тихий голос, когда она рассказывала о цветах, дождевых каплях и колибри. Голос Джейса тоже был тих. Он услышал и ощутил это в ту ночь во сне, когда заговорил о Софи… которая превратилась в Джози… и теперь уже не была той маленькой девочкой во время полета из О'Хэйр.

Она была совсем новой, эта Джози. Она парила, словно ангел. Его ангел, решил Джейс. Не тот незримый ангел, который постоянно парил и улыбался ему, а фарфоровый подарок, который поднесла ему Джулия.

Джейс взял кентерфилдзское украшение на войну, аккуратно уложив его в брезентовый мешочек, и оно благополучно вернулось в Лондон вместе с его бригадой. Его фарфоровый ангел был теперь в Лондоне, играл на золотой арфе, ожидая его возвращения, и у него было имя. Очень симпатичное имя.

Джози.

Джейс видел во сне Джулию и Джози в ту ночь в июне. Сон был такой сладостный и удивительный, что он почувствовал опасность лишь тогда, когда было уже слишком поздно. Ворвавшиеся в полночь люди были настроены решительно, и это были отнюдь не мальчики, их сердца и души были отравлены ненавистью.

Они поклонялись убийству, эти люди. И пыткам. И получали наслаждение, причиняя боль другим.

Джейс не хотел, чтобы Джулия видела, что эти люди без души могут сделать. Однако Джулия все же увидела. Она сопровождала его, когда его везли из пахнувшего смолой леса в его темную камеру-одиночку.

Джейс знал, что она там. Но он притворился, что не чувствует ее золотистого света и не слышит ее любящего голоса, когда она умоляла его мучителей не причинять ему больше боли.

Жестокие люди не слышали ее просьб и заклинаний. А может, и слышали.

В середине июля они стали ломать ему кости. Каждую косточку в руке хирурга. Одну за один раз. И делали это медленно. «Расскажи нам, — приказывали они человеку, которого считали шпионом. — Расскажи нам все, что ты знаешь».

Но Джейсу нечего было рассказывать, да он ничего и не рассказал бы, если бы даже знал. У него был только один-единственный секрет. «Я люблю Джулию», — повторял он про себя.

Они ломали ему кость за костью, палец за пальцем, день за днем, а когда все кости были сломаны, они принялись ломать снова те, которые стали заживать, несмотря на голод, которым его морили.

Он умирал. Его тело умирало. Он превратился в высохшую скорлупу, когда июль сменился августом.

Он сжался и сгорбился. Но он сжался, чтобы создавать для нее убежище любви.

Это было так славно — умереть рядом с ней.

Джулия касалась его, целовала его растрескавшиеся губы, и он ощущал вкус дождевых капель и любви, и мир, которого он не мог видеть из-за повязки на глазах, начинал светиться, и в его мерцающем свете Джейс видел любимое лицо Джулии.

Она так тревожилась о нем, умоляла его бороться, продолжать бороться, шептала ему такие удивительные слова о Джози.

Джози.

Это слово было для него синонимом радости. Только в пустыне Джейс Коултон наконец-то услышал звон колокольчиков на санях и льющуюся с небес мелодию, исполняемую на арфах.

Джейс еще теснее прижался своей иссохшей оболочкой к Джулии и Джози. Это его семья. Он пытался защитить их и нахмурил лоб под повязкой, потому что нахмурилась Джулия. И вот она говорит ему слова, которые заглушают звуки арф и серебряных колокольчиков.

Джейс не слышал слов Джулии. Однако он явственно видел ее страдания. Его губы, ощущавшие вкус ее губ, зашептали слова, которые больше не были секретом.

«Я люблю тебя, Джулия. Услышь меня, прошу. Пожалуйста».

Но Джулия не слышала, и вот она и Джози улетают прочь.

Мир снова померк для Джейса. Он стал черным. И безмолвным. Арфы и колокольчики больше не звучали.

Он умирал, был почти мертв, когда чернота сменилась слепящим светом. Повязка была сорвана с его глаз, с его черепа.

Этот череп напоминал обугленный и полыхающий дом на Блуберд-лейн.

Пламя, не видимое в течение долгого времени, погашенное Джулией, вернулось снова. Как и демоны. Но они были реальны, эти демоны и это пламя. Пламя воплощало палящее солнце пустыни. А демоны? Демонами были мужчины, которые так методично ломали ему кости, сделали беспомощными некогда ловкие пальцы.

— Ты должен сделать хирургическую операцию.

По голосу Джейс сразу узнал бандита, который больше всех испытывал удовольствие от пыток. И который, как Джейс был в этом уверен, был всего лишь мелкой сошкой и получал команды свыше подвергнуть пытке того или иного шпиона.

Как полагал Джейс, конкретный способ пытки избирали сам бандит и его подельники. А вдруг, подумал он, стало известно, что они систематически калечили руки пленнику, который вовсе не был шпионом? И услуги хирурга понадобились какой-то важной персоне?

Вероятно, в качестве наказания их тут же лишат жизни. А им совсем не хотелось умирать. Джейс видел страх в их глазах. Они отнюдь не горели желанием пострадать за правое дело.

Бандит снова повторил поистине невыполнимое требование:

— Ты должен оперировать.

Вместо ответа Джейс посмотрел на искалеченные руки — он впервые увидел их с того времени, как глаза его закрыла повязка.

Если не брать во внимание боль, могут ли эти изощренно изломанные пальцы хотя бы просто взять в руки скальпель? Можно ли этими руками что-то вообще взять, до чего-то дотронуться?

— Мы убьем тебя, — заявил прихвостень бандита, — если ты не станешь оперировать!

Джейс пожал плечами:

— Вы так или иначе меня убьете. Так зачем я буду стараться?

Бандит ничего не сказал.

Ничего не добавил и Джейс.

Но вмешалось солнце. Его палящие лучи смягчились и превратились в сияние, похожее на лиловые лучи звезды Уинни. На лавандовое сияние глаз сестры Уинни.

— Проводите меня к больному, — скомандовал Джейс. — И к человеку, который просит о моей услуге. — Губы Джейса, которые потрескались и кровоточили, сложились в широкую улыбку. Голосом, который перестал быть хриплым, словно его излечили прикосновение капель дождя и поцелуй любви, он негромко, но твердо добавил: — Немедленно.

Это были отец и сын — пациент и его любящий сын, который был руководителем этого анклава террора.

Руководитель. Террорист. Сын.

Лжец. Самозванец. Вор.

Джейс Коултон хорошо знал, какие узы ненависти или любви могут соединять отца и сына и как эти могучие связи определяют характер чьей-то жизни.

Жизни сына.

Джейс разговаривал как сын, питавший к отцу ненависть, с сыном, питавшим к отцу любовь.

— У вашего отца так называемый острый живот. Я не знаю причины. И не узнаю ее, пока не начну оперировать.

— Но вы будете оперировать?

Сын был обезумевшим от горя родственником. Лавандовая звезда продолжала светить Джейсу.

— Буду. И сделаю все возможное, чтобы его спасти. Клянусь как врач, а также как человек и как сын. Но вы тоже должны дать клятву.

— Дать клятву?

— Да, клятву в том, что независимо от исхода вы меня освободите.

— Только в том случае, если мой отец выживет.

— Нет. Не только. Вы должны пообещать отпустить меня домой независимо от исхода.

«Домой. В Эмералд-Сити. К моей Джулии. К моей Джози».