Таинственная любовница

Глава 7 Праздник Нила

Волнение Тибальта нарастало с каждым днем. Он был совершенно уверен, что стоит на правильном пути. Те, кто работал внутри гробницы, нашли неопровержимые доказательства того, что за стеной расположена еще одна камера, и сейчас они спешно разбирали эту стену. Мы провели в Египте несколько месяцев, говорил он, и уже пришла пора получить зримые результаты работы. То, зачем мы, собственно, и приехали.

— Если кто-то уже побывал там, это будет крахом всех надежд.

— Но если эта гробница спрятана позади предыдущей, как бы они могли найти ее?

— Никак — если только там не было еще одного входа, что вполне допустимо. К сожалению, существует одна заминка — праздник в честь Нила, и это будет очень скоро. Проблема со всеми этими праздниками — не только в том, что они имеют место, но и в том, что они не обозначены конкретными сроками. Этот праздник начнется лишь при определенном состоянии реки.

— Странно.

— Не более чем все прочее здесь. Своего рода церемония задабривания реки. Этому празднику уже несколько тысяч лет. Он родился в те времена, когда египтяне обожествляли Нил. Они верили в то, что это божество нужно успокоить и задобрить. Чтобы, когда вода в Ниле поднимется, он не разлился слишком сильно и не смыл их деревни. Такое довольно часто случается, даже сейчас. Для этого и проводили такую церемонию.

— Они действительно верят, что церемония удержит реку в ее берегах?

— Теперь это просто древняя традиция, повод для праздника, не более того. Но когда-то все было абсолютно серьезно. Они даже приносили человеческие жертвы. Теперь швыряют в реку куклу — часто огромную, в натуральную величину, красиво наряженную куклу. Она олицетворяет девственницу, одну из тех, кого раньше бросали в реку.

— Бедные девственницы! Тяжкая же у них была доля! Их то дарили драконам, то приковывали цепями к скалам или что-то в этом роде… Что и говорить, невесело жилось девственницам в древности!

— Я не сомневаюсь, что тебе понравится эта церемония. Но она задержит работу. А мне этого меньше всего хочется.

— Я не могу дождаться, Тибальт, когда ты войдешь в нетронутую гробницу! Ты же будешь первым, правда? Я буду так рада за тебя! Именно этого ты и хотел, правда? Ты увидишь в пыли отпечатки ног последнего человека, который вышел из гробницы перед тем, как ее замуровали! Какой это восторг! И ты это заслужил! Тибальт, любимый мой!

Он рассмеялся — с той снисходительной нежностью, которая была моим душевным бальзамом. Мне так хотелось, чтобы он добился успеха!

Нам сообщили о празднике Нила за день до его начала. Вода быстро поднималась, и это значило, что в этом году дожди в центральной Африке были очень обильными. Теперь можно ожидать их в нашей местности, со всеми последствиями разлива великой реки.

С раннего утра берега Нила были запружены народом. Повсюду самые разнообразные экипажи. Некоторые люди приехали на верблюдах, и колокольчики на их шеях весело бренчали, как на шеях тех верблюдов, которые шли в караване паши — тогда, в день его приезда. Верблюды торжественно шествовали к реке, словно понимали, что они — одни из самых полезных животных в Египте. Их длинные ноги одинаково уверенно ступали и по мостовым, и по песку. Из их шерсти делали одеяла, ковры и бурнусы с капюшонами, которые носят многие арабы. Из шкур выделывали кожу. А тот специфический запах, которым, казалось, было пропитано все вокруг, исходил от их лепешек, которые использовали, как топливо.

В тот день все задавались одним вопросом: как поведет себя река? Если дожди были очень сильными, то берега неизбежно скроются под водой. А при умеренных дождях вода, конечно, поднимется, однако без угрожающего разлива.

Сегодня был праздник, а эти люди, как я заметила, просто обожают праздники. На базаре почти все лавки закрыты, но воздух был пропитан запахами разнообразной снеди. Прохожим предлагали рахат-лукум с орехами, маленькие плоские пироги, пропитанные медом, хервиш и куски баранины или говядины, нанизанные на палочки, чтобы покупатель мог макнуть их в котелок с густым дымящимся соусом. Тут же бродили продавцы лимонада в своих полосатых красно-белых одеждах; повсюду можно было выпить стакан мятного чая. В этот день на берега отовсюду собрались попрошайки и нищие — безногие, безрукие, слепые. Это было ужасающее, далеко не праздничное зрелище. Последние воздевали свои незрячие глаза к небу, выставив перед собой плошки для подаяний, выпрашивая бакшиш и призывая Аллаха благословить того, кто, проходя мимо нищего, бросал ему монету.

В целом же это было ослепительно-яркое, многоцветное зрелище. Наша компания наблюдала за происходящим с террасы дворца; там мы могли видеть все, не принимая непосредственного участия в церемонии.

Я сидела на стуле рядом с Тибальтом. Справа и слева от нас расположились Теренс Гелдинг, Табита, Эван и Теодосия. Тибальт сказал, что, похоже, в этот раз река не собирается выходить из берегов. Если случится наводнение, часть его рабочих заберут на восстановительные работы, что, конечно же, не сможет не сказаться на ходе раскопок…

К нам присоединился Адриан. Мне показалось, что он выглядел как-то странно. Я тогда подумала, что его просто измучила жара. И еще я подумала о напряжении нервов. Столько времени прошло, а ведь ничего определенного так и не нашли. Я хорошо видела нетерпение Тибальта. Каждый день, просыпаясь, он говорил, что сегодня наступит день великого открытия — и каждый вечер возвращался во дворец крайне угнетенным…

Вода в реке казалась красноватой — кое-где на своем пути она уже смыла пласты плодородной почвы. Люди содрогнулись, когда увидели красную воду. Цвет крови! Неужели Нил сегодня в плохом настроении?

С минарета донесся голос муэдзина: «Аллах велик, и Магомет — пророк его!» Тотчас воцарилась тишина, мужчины и женщины замерли, склонив головы в молитве. Мы на своей террасе тоже замолчали. Я представила, сколько людей сейчас просят Аллаха не позволить воде подняться и затопить поля. Я полагаю, что хотя они молились Аллаху и его пророку Магомету, многие из них верили в то, что, согласно древним традициям, разгневанных богов можно умиротворить, если бросить в эти бурные воды девственницу — и гневные боги, которые заставили воды подняться, будут удовлетворены этим, прикажут реке успокоиться и не причинять вреда людям.

Мы наблюдали, как процессия направляется к реке. Над толпой развевались флаги, на них были какие-то надписи, вероятно, из Корана, но я не была в этом уверена. Возможно, и нет. Я подумала о том, что традиция ублажать богов таким вот образом передавалась из поколения в поколение задолго до рождения пророка Магомета.

В гуще толпы двигалась повозка. На ней лежала большая, в рост человека, кукла, олицетворявшая девственницу. Кукла очень походила на живую девушку. Нижнюю часть ее лица скрывала чадра, на запястьях — серебряные браслеты; одета она была в прекрасные белые одежды. Когда процессия приблизилась и я получила возможность рассмотреть ее, то не могла поверить, что это — не реальная девушка; к тому же в ее лице было что-то очень знакомое…

Процессия прошла мимо нас.

— А почему они сделали куклу с закрытыми глазами? — поинтересовался Адриан.

— Думаю, — заметила я, — потому что она знает, что ее ждет. Вероятно, если тебя собираются бросить в реку, ты не захочешь видеть галдящую толпу, которая собралась поглазеть на такое зрелище.

— Но это же всего лишь кукла, — возразил Адриан.

— Она должна выглядеть как можно реалистичнее, я полагаю, — проговорила я. — Кого она мне напоминает? Знаю! Маленькую Ясмин, девушку, которая расшила мои домашние туфли!

— Ну конечно! — воскликнула Теодосия. — А я-то пытаюсь вспомнить, на кого она похожа!

— Это ваша знакомая? — спросил Адриан.

— Девушка, у которой мы иногда кое-что покупаем на базаре. Очаровательное существо, к тому же, немного говорит по-английски.

— Да, — заметил Адриан, — многие здесь кажутся нам на одно лицо. Наверное, мы им тоже.

— Ты и Тибальт, например, совершенно разные, а Эван — совершенно не похож ни на одного из вас. Точно так же, как и Теренс. Да и другие.

— Ах, Джудит, тебе лишь бы поспорить. Смотри!

В этот момент куклу подняли высоко над толпой и швырнули в бурлящую воду Нила. Мы видели, как она сразу же утонула. На берегу послышались ликующие крики, глубокий вздох. Рассерженные боги приняли дань. Теперь можно было надеяться, что река останется в своих берегах.

Странно, но наводнения действительно не было.

Во дворец прибыли подарки — от паши, в знак его особого благоволения. Мне он прислал очень дорогое украшение, выполненное в форме цветка лотоса, усыпанного жемчугом и покрытого лазурью. Оно было очень красивым. И Теодосия, и Табита получили подобные украшения, но мое было более богатым.

Тибальт рассмеялся:

— Совершенно очевидно, что ты понравилась ему больше всех. Это — священный цветок Египта, он символизирует пробуждение души.

— Мне следует написать льстивое письмо и выразить свою нижайшую благодарность, — заметила я.

Теодосия показала мне свое украшение, оно было изготовлено из полевого шпата и халцедона.

— Лучше бы он ничего не присылал мне, — проговорила она. — Я чувствую, как от этого цветка исходит какое-то зло.

Бедная Теодосия, у нее сейчас была неприятная полоса в жизни. Каждое утро ее мутило, болела голова. Но больше всего ее терзала тоска по дому, которая становилась все сильнее. Эвану, должно быть, приходилось нелегко с ней. Он как-то сказал мне, что когда эта экспедиция закончится, постарается никогда больше не принимать участия в подобных предприятиях. Видимо, Эван был убежден в том, что тихая университетская жизнь больше подходит Теодосии. А она действительно впадает в серьезную депрессию, если в любом, самом невинном подарке ей видится какое-то зло.

По пути на базар она рассказала мне, как Мустафа перепугался, увидев ее украшение.

— Мустафа! — пожала я плечами. — О Господи! Надеюсь, они не заведут снова свои песни: «Возвращайтесь домой, миледи!»

— Он боялся прикоснуться к этому украшению, сказал, что оно означает пробуждение души, а это возможно только после смерти.

— Какая чепуха! Все дело в том, что эти двое хотят вернуться в Гиза-Хаус. Поэтому они и пытаются заставить нас повлиять на Тибальта. Они, наверное, совсем с ума сошли, если предполагают, что мы в силах это сделать!

— О, Тибальт предпочтет увидеть всех нас мертвыми, только бы он мог и впредь искать свои гробницы.

— Говорить такое — несправедливо, абсурдно и смехотворно! — возмутилась я.

— Правда? Да он всех загоняет до смерти. Он ненавидит праздники и выходные. Ему бы только работать и работать… Он похож на человека, продавшего душу дьяволу!

— Что за ерунду ты несешь!

— Все говорят, что там ничего нет. Оставаться здесь — напрасная трата времени и денег. Но Тибальт и слушать ничего не хочет. Сэр Эдвард умер. Но прежде, чем умереть, он признал, что потерпел неудачу в поисках. Тибальт тоже потерпел неудачу. Но не желает этого признавать.

— Я не знаю, откуда у тебя такие сведения.

— Если бы ты не была влюблена в него до безумия, ты бы тоже это поняла.

— Послушай! Они нашли в гробнице указания на то, что вскоре будет сделано величайшее открытие всех времен!

— Я хочу домой.

Лицо ее было бледным. Она выглядела такой несчастной, что я тотчас же перестала на нее сердиться за то, что она нападает на Тибальта.

— Уже осталось недолго, — успокаивающе произнесла я. — А потом вы с Эваном вернетесь домой. Он сможет приступить к работе в университете. У вас появится очаровательный малыш, и вы будете жить тихо и мирно. Постарайся не жаловаться так часто, Теодосия. Это беспокоит Эвана. Кроме того, ты же знаешь, что можешь отправиться домой в любой день и час. Твоя мать с удовольствием примет тебя.

— Это последнее, чего бы мне хотелось, — вздохнув, ответила Теодосия. — Представляю!.. Мать будет все время отдавать приказы… Нет, я сбежала от нее, когда выходила замуж — и я не хочу возвращаться.

— Ну тогда держись стойко. Перестань грустить и видеть во всем сплошное зло. Наслаждайся экзотикой этой страны. Ты ведь не можешь отрицать ее странную притягательность!

— Притягательность?! Не в том ли она заключается, что они бросили в реку нашу Ясмин?!

— Ну что ты! Это была всего лишь кукла.

— Кукла в человеческий рост!

— А почему бы и нет? Они хотели, чтобы она была максимально похожа на живую девушку. Пойдем к Ясмин, и ты сможешь сама рассказать ей, как эта кукла напоминала ее саму!

Мы дошли до узкой улочки, пробрались сквозь толпу — и перед нами оказалась лавочка, в которой были выставлены товары из кожи. На стуле, который обычно занимала Ясмин, сидел какой-то человек. Мы остановились, и человек встал со стула, приняв нас за потенциальных покупателей. Я догадалась, что это — отец Ясмин.

— Да пребудет с вами Аллах, — сказал он.

— И с вами тоже, — ответила я. — Мы разыскиваем Ясмин.

На его лице промелькнуло выражение, которое я могла бы описать только как ужас.

— Кого? — переспросил он.

— Ясмин. Она ваша дочь? — спросила я.

— Не понимать.

— Мы почти каждый день разговаривали с ней. Но в последнее время не видели ее здесь.

Он покачал головой, будто бы пытаясь вникнуть в смысл моих слов, но я была совершенно уверена, что он все понял.

— Где она? Почему ее здесь больше нет?

Но он только качал головой.

Я взяла Теодосию за руку, и мы ушли. Я не замечала ни толпы, ни гула голосов, ни подносов с пресным хлебом, ни шипящих кусков мяса, ни пестрых одежд продавцов лимонада. Я думала только о кукле, которую бросили в бурлящие воды Нила и которая очень напомнила Ясмин. А теперь девушка исчезла…

Вернувшись во дворец, мы узнали, что пришла почта. Это всегда было важным и радостным событием. Я захватила свои письма в спальню, чтобы почитать в одиночестве.

Первое было от Доркас и Элисон. Как я любила эти письма! Они писали их на протяжении нескольких недель, добавляя по нескольку строк каждый день, так что можно было читать их, как своеобразный дневник. Я представила, как «письмо Джудит» лежит на письменном столе в гостиной, и каждый раз, когда случается что-нибудь стоящее упоминания, Элисон или Доркас берутся за перо.

А, это почерк Элисон…

Что за погода! В этом году ожидается хороший урожай. Будем надеяться, дождя не будет. Джек Полгрей нанимает людей издалека — даже в Девоне — потому что предполагается небывалый урожай.

Яблоки наливаются, и груши тоже. Надеемся, осы не доберутся до слив. Ты же знаешь, какие они! Сабина выглядит прекрасно. Она довольно часто приходит, и Доркас помогает ей готовить приданое для младенца — хотя ждать еще довольно долго. Бог мой! Я никогда не видела такого грубого шитья! А ее вязание! Доркас приходится распускать все, что она навязывает за день, и все делать самой. Не понимаю, почему бы не позволить Доркас все сделать самой? Но Сабине нравится думать, что она сама готовит вещи для ребенка.

Потом писала Доркас:

Мы уже очень давно тебя не видели. Ты осознаешь, что мы расстались впервые в жизни? Когда ты возвращаешься? Мы так соскучились!

На прошлой неделе умер старый мистер Пеггер. Он не был нежным и заботливым мужем и отцом, хотя и нельзя говорить плохо о покойных. Ему устроили пышные похороны, и Мэтью Пеггер стал новым могильщиком. Он сам копал могилу для своего отца — хотя некоторые полагают, что это неправильно. Надо было нанять кого-то другого для этой цели.

Оливер думает пригласить викария. Тут столько работы! Когда был жив отец, Оливер ему помогал. Он работает не покладая рук. И нам очень приятно видеть, как он сплотил наш приход.

И так далее. Наступила пора сбора урожая. Он оправдал все ожидания. Джек Полгрей, экстравагантный и широкой души человек в сравнении со своим скупым отцом, устроил по окончании уборочной страды танцы в большом сарае — и даже пригласил скрипачей! Все делали кукол из соломы и кукурузы, и вешали на стенах кухонь до нового урожая, чтобы и следующий год был таким же щедрым и удачным.

События, описанные в письме, представлялись мне так отчетливо и ярко, что меня с головой накрыло жгучее желание оказаться там. В конце концов, там мой дом, а я сейчас так далеко от него!

Пришло письмо и от Сабины — полное ее несвязных каракулей, в основном о том, как ей помогают мои тетушки и с каким нетерпением она ждет появления ребенка, и не странно ли, что Теодосия тоже в таком же положении… А что же здесь странного? Все вполне естественно. А как насчет меня? Я же не собираюсь отставать? Я должна буду сразу же сообщить ей эту новость, потому что тетушки очень тоскуют, им хотелось бы, чтобы я вернулась домой, забеременела и дала им возможность хлопотать над еще одним младенцем в семье. Потому что хотя они и ангелы, и относятся к ней, как к родной, все же никто на свете не заменит им Джудит.

Я читала письмо, когда послышался стук в дверь. Вошла Табита. В руке у нее было письмо. Она смотрела на меня невидящими глазами.

— Тибальт… — начала она.

— Он на раскопках, конечно.

— Я думала, что, может…

— Что-то случилось, Табита?

Она не ответила. Я вскочила и подошла к ней. Тут я заметила, как сильно у нее дрожат руки.

— Плохая новость?

— Плохая?.. Не знаю, можно ли ее так назвать. Наверное, хорошая… Джудит… это наконец случилось.

— Что случилось?

— Он умер.

— Кто?.. А, ваш муж! Присядьте. Вы испытали шок.

— Это письмо из той лечебницы, где его содержали. Он очень болел… Вы помните, как я ездила повидать его. А теперь… он умер.

— Полагаю, — сказала я, — это то, что называют счастливым избавлением.

— Он был неизлечимо болен. О, Джудит, вы не представляете, что это значит! Наконец… я свободна!

— Я могу вас понять, — мягко заметила я. — Может быть, выпьете чего-нибудь? Немного бренди?

— Нет, спасибо.

— Тогда я велю принести мятного чаю.

Она не ответила. Я позвонила в колокольчик. Появился Мустафа, и я попросила его принести чай. Он очень скоро вернулся. Мы сидели и пили освежающий чай, и Табита рассказывала мне о тех долгих тоскливых годах, когда она была одновременно и замужем и не замужем.

— Уже около десяти лет назад его поместили в больницу, Джудит, — сказала она. — А теперь… — ее прекрасные глаза сияли. — Теперь, — добавила она, — я свободна!

Ей страстно хотелось поговорить с Тибальтом. Хотелось рассказать это именно ему. Но ей это не удалось, потому что все задержались на раскопках, а когда вернулись, уже подали обед. Сразу после окончания обеда Тибальт поспешил на раскопки. Я наблюдала за Табитой. Ей так не терпелось сообщить ему эту новость!

Вечером она ждала его возвращения. Было уже за полночь. Я видела, как он вошел в дом, но в нашей комнате не появился. Я догадалась, что его перехватила Табита. Прошел час, а Тибальт все еще не приходил. Я ломала голову, почему? Сколько времени требовалось, чтобы сообщить новость? Мелкие, копошащиеся, как черви, и столь же неприятные мысли закрадывались в голову. Вспоминались зловещие слова няни Тестер. Может быть, она и утратила связность мыслей, но они действительно вернулись вместе в тот раз! Я вспомнила, как они сидели за роялем. Тогда еще я подумала, что они выглядят, как любовники. Нет-нет, это все — игра воображения. Если Тибальт любил Табиту, зачем бы ему жениться на мне? Потому что она была несвободна?

Но вот теперь она свободна.

Письмо от тетушек так явственно напомнило мне их лица! Мне казалось, что я вижу Элисон рядом с собой. «Ты говоришь, не думая, Джудит. Так можно наделать много глупостей. Когда собираешься выпалить что-либо, лучше подожди и посчитай до десяти».

Я могла сейчас посчитать до десяти, но это едва ли поможет. Нужно следить за своим языком. Нельзя позволять себе выражения, о которых придется потом пожалеть. Неизвестно, как Тибальт отреагирует на такую пылкую ревность жены.

Почему он так долго не идет? Они празднуют ее освобождение?

Дикая ярость поднялась из глубины души. Он женился на мне, потому что узнал, то я — дочь сэра Ральфа! Но… откуда? Он женился на мне, потому что узнал, что я унаследую деньги! Но знал ли он? Он женился на мне, потому что знал, что Табита несвободна. А вот это он знал наверняка.

Это ничего не доказывало. Но почему такие мысли пришли мне на ум? Потому что его предложение было столь неожиданным? Потому что я всегда знала, что между ним и Табитой существуют какие-то особые отношения? Потому что он так предан своей профессии, и этой экспедиции в частности, что ему срочно потребовались деньги на ее финансирование?

Я безгранично любила Тибальта. Жизнь без него не имела для меня никакого смысла. Но я не была в нем уверена: я подозревала, что он любит другую женщину, которая до сих пор была связана узами брака. А теперь она была свободна…

За дверью послышались шаги. Тибальт. Я закрыла глаза, потому что не решалась заговорить. Я боялась, что не удержу при себе все подозрения, которые роились в голове. Я боялась, что сказав ему о своих сомнениях и страхах, тут же получу все подтверждения…

Я лежала тихо, притворившись спящей.

Он сел в кресло и задумался. Я знала, о чем он думает: Табита свободна. Должно быть, прошел целый час, а он все сидел. Я по-прежнему притворялась спящей.

Почему с восходом солнца все кажется совсем иным? В небе сиял белый обжигающий диск, на который невозможно смотреть. Дома солнце было таким ласковым, но показывалось из-за туч не каждый день, так что ему всегда были рады. Солнцу всегда рады. И везде, пожалуй. Как только взошло здешнее солнце, все страхи, которые ночью, казалось, полностью подавили меня, начали испаряться.

Какая же я глупая! Тибальт любит меня. Он демонстрирует это совершенно явственно. Но в то же время он может испытывать привязанность к другим. Какую он, несомненно, испытывает к Табите. Она жила в его доме задолго до того, как там появилась я, она друг семьи, поэтому вполне естественно, что ее дела и проблемы глубоко волнуют его. Няня Тестер выжила из ума. Это очевидно. Она без всякой причины невзлюбила Табиту, а я выстраиваю на этой нелюбви свои подозрения. При свете дня все это стало для меня совершенно ясно. Я смеялась над собой. Я такая же мнительная, как Теодосия!

С самого праздника в честь Нила меня не покидало беспокойство. Если бы я увидела Ясмин и поговорила с ней, все было бы иначе. Мне не нравятся такие загадки.

Теодосия чувствовала себя нехорошо, и когда Табита предложила пойти с нею на базар, я с радостью согласилась. Естественно, мы говорили об ее новости.

— Может показаться жестоким, что я сейчас чувствую облегчение, но я не могу иначе, — сказала она. — В любом случае, для него это была не жизнь, Джудит. Большую часть времени он не осознавал, кто он такой.

— Не думаю, что вам стоит упрекать себя в том, что вы чувствуете облегчение, — заверила я.

— И все же, мне как-то неловко. Я все ломаю голову, что еще можно было бы сделать.

— А что вы могли сделать?

— Не знаю. Но я была счастлива только тогда, когда могла забыть о его существовании, а это — нехорошо.

Я взглянула на нее. Она выглядела иначе — моложе, — и ее красота засияла с новой силой.

Мы проходили мимо лавки, в которой раньше работала Ясмин. Старик снова сидел на ее месте. Он поднял голову и увидел меня. Я знала, что он хотел по привычке пробормотать: «Да пребудет с тобой Аллах!», но потом передумал и снова углубился в свою работу.

Мы направились дальше. Когда проходили мимо предсказателя, он заговорил с нами. Табита села на коврик.

— С плеч снят огромный груз, — проговорил он. — Вы счастливы так, как не было уже очень давно.

Он поднял взгляд на меня и похлопал по коврику с другой стороны от себя.

— Вы любимы. Вам следует уезжать — далеко, в страну дождей. Вы будете жить в радости, потому что вы любимы, и бремя не лежит более на ваших плечах.

Табита покраснела.

Я подумала: он имеет в виду Тибальта. Тибальт любит ее, и она любит Тибальта, и она свободна… но теперь несвободен он. Почему они не подождали еще немного? Ему не следовало спешить с женитьбой ради…

Предсказатель перевел взгляд на меня.

— Возвращайтесь, леди, — сказал он. — Летучая мышь вьется над вами. Она вьется, как большой ястреб, леди. Она выжидает.

— Спасибо, — ответила я. — Мое будущее всегда одно и то же. Но я надеюсь, скоро эта летучая мышь куда-нибудь все же улетит.

Он не понял меня. Мы положили монетки в его плошку и ушли.

— Ну конечно он такой же, как цыгане у нас в Англии. Они предсказывают то, что, по их мнению, произведет наибольшее впечатление, — проговорила Табита.

— Ну меня его предостережения уже не впечатляют. Но они очень расстраивают Теодосию.

— Мировоззрение этих людей сильно отличается от нашего. Ему присущ мистический подход. Они всегда утверждают, что у человека есть некий выбор, и поэтому он в состоянии избежать ударов судьбы…

— А вот этот предсказатель всегда советует мне уезжать домой. Странно… Мне непонятно, почему. Я хороший клиент. Он ведь потеряет меня, если я всерьез восприму его предостережения, разве не так?

— Пожалуй.

— Но, по крайней мере, он не ошибся по поводу бремени, которое вы сбросили с плеч. Думаю, ему передают сведения о нас, и он использует их в своих предсказаниях.

— Это меня не удивило бы, — согласилась Табита.

Эван подошел ко мне, когда я сидела на террасе. Мне всегда нравилось сидеть там в одиночестве и смотреть на закат. Меня потрясало, как может такое быть — вот солнце сияет на небе, а вот спустя мгновение оно исчезает, и мир почти сразу погружается во тьму. Я с тоской вспоминала долгие сумерки дома, когда постепенно становилось все темнее, и вечер наступал как-то неохотно.

— Я рад, что застал вас одну, Джудит, — сказал Эван. — Хотел поговорить о Теодосии.

— Как она себя чувствует сегодня?

— Сильно угнетена.

— Как вы думаете, может быть, ей стоит вернуться домой?

— Мне бы этого очень не хотелось, но я начинаю склоняться к мысли, что это — самый лучший выход.

— Она не захочет покинуть вас. А вы не могли бы поехать с ней?

— Сомневаюсь, чтобы Тибальт согласился отпустить меня.

— А… понимаю.

— Думаю, что если бы это было крайней необходимостью, он бы отпустил… но такой необходимости нет. Конечно, Теодосии не подходит этот климат, а теперь, когда она ждет ребенка…

— Я знаю. Но до этого времени мы наверняка уедем.

— Возможно. Но ей не становится лучше… только хуже. Это место как-то странно влияет на нее.

— Так, может быть, лучше пусть едет домой и ждет вас там?

— Не думаю, что она захочет вернуться в нашу квартиру при университете. Она могла бы поехать к матери, но вы же знаете, какая она. Леди Бодриан на самом деле никогда не одобряла наш брак. Думаю, Теодосия была бы несчастна в Кеверол-Корт.

— Но она может поселиться в Радужном. Тетушки с удовольствием будут ухаживать за ней. Или к Сабине, в дом приходского священника.

— А это — идея! Но я знаю, что ей не захочется покидать меня… как и мне расставаться с ней.

— В любом случае, вы можете ее спросить.

— Я так и сделаю, — сказал он, немного приободрившись.

На следующий день я была во дворе, когда услышала, как кто-то окликнул меня тихим шепотом:

— Леди!

Я оглянулась и сначала никого не увидела. Потом из-за куста в углу двора показалась какая-то фигура. Это был молодой араб, которого я не встречала раньше.

— Леди, — повторил он, — у вас есть магия в горшочке, — он протянул ко мне руку, и я заметила, что она в крови.

— Конечно, я обработаю рану, — сказала я, — но сначала ее нужно промыть. Заходи.

Я привела его в маленькую комнатку с дверью, ведущей прямо во двор. В этой комнате часто бывала Табита. Она составляла здесь букеты. Я велела юноше сесть, а сама пошла в свою комнату за мазями Доркас.

Он следил за тем, как я промывала рану — очень неглубокую, как выяснилось, и когда я промокала ее, прошептал:

— Леди, я пришел, потому что мне нужно поговорить с вами.

Я внимательно посмотрела в его темные глаза и заметила, что он очень напуган.

— О ком поговорить?

— О Ясмин. Вы были очень добры к ней.

— Где она?

— Ее больше нет. Я молюсь о том, чтобы Аллах успокоил ее душу.

— Ты хочешь сказать, что она умерла?

Он кивнул, и на его лице отразилась неизбывная печаль.

— Как она умерла? Почему?

— Ее забрали.

— Кто?

Он пытался объяснить то, что мне было очень сложно понять.

— Я любил Ясмин.

— Ты работаешь на раскопках? — спросила я. — Ты работаешь на сэра Тибальта Трэверса?

Он кивнул.

— Очень хороший хозяин. Очень добрая леди. Это секрет.

— Ты можешь доверить мне свой секрет. Как тебя зовут?

— Хусейн.

— Хусейн, расскажи мне все, что ты знаешь об исчезновении Ясмин. Можешь поверить, я ничего никому не скажу, если это должно остаться в секрете.

— Леди, мы любим. Но ее отец сказал — нет. Она была предназначена для старика, у которого много коз, который продает много шкур.

— Понимаю.

— Но любовь очень сильная, леди. И мы встречаемся. Я не смею это говорить. Мы оскорбили фараонов.

— Успокойся, Хусейн, мертвые фараоны не станут гневаться на двух влюбленных. Думаю, в их времена тоже случалось подобное.

— Где мы можем встречаться? Места нет. Но я работаю. Мне доверяют. Я один из доверенных работников сэра Трэверса. Я знаю, когда будет работа, а когда — нет. И когда нет работы, мы встречаемся там, в гробнице.

— Ты смелый, Хусейн. Немногие решились бы встречаться в таком месте.

— Это единственное место, и любовь сильна, леди. Мы нигде больше не могли быть в безопасности. А если ее отец узнает, то отдаст ее старику, хозяину коз.

— Я понимаю. Но где же Ясмин?

— Ночью пришел великий паша. Мы должны были встретиться. Мы вместе идем в гробницу. Но сэр Трэверс говорит: «Хусейн, ты должен отнести записку Али Мусе! Этот человек делает инструменты, которыми мы пользуемся, — и принести то, что я прошу. Я дам тебе записку». Я должен повиноваться. И не смог прийти в гробницу. Ясмин пошла одна… И это было в тот вечер, когда приехал паша. Больше я ее не видел.

— Но ты говоришь о ней так, словно она мертва.

— Она мертва. Ее бросили в реку в день праздника Нила.

У меня перехватило дыхание.

— Этого я и боялась! — воскликнула я. — Но Хусейн… почему?

Он опустил глаза.

— Пожалуйста, леди, вы скажите мне. Вы мудрая. Почему Ясмин бросили крокодилам?

— Крокодилам?!

Он опустил голову.

— Священным крокодилам. Я видел священных крокодилов с драгоценными серьгами в ушах и с золотыми браслетами на лапах. — Он бросил быстрый взгляд через плечо, словно опасался незримого убийцы.

— Кто мог это сделать? — спросила я. — Кто мог бросить Ясмин в реку?

— Большие люди, госпожа. Большие, сильные, богатые люди. Она была в гробнице. Это проклятие фараонов.

— Но Хусейн, фараоны не могли этого сделать. Это сделал кто-то другой, и на это нужна была какая-то веская причина.

— Я не видел Ясмин с того дня, когда меня послали к Али Мусе, но думаю, она тогда пошла в гробницу одна.

— Смелая девушка.

— Любой станет смелым ради любви, госпожа.

— Ты думаешь, кто-то ее обнаружил там?

— Я не знаю.

— Но когда ее бросили в реку, она не подавала признаков жизни. Она была как большая кукла.

— Может, она уже была мертва. Может, была одурманена. Не знаю. Все, что я знаю, это лишь то, что она мертва.

— Но зачем это было делать? Если кто-то действительно хотел ее убить, зачем нужно было устраивать… вот такое…

— Леди, вы видели рисунки на стенах. Вы видели пленников фараонов, которых привозили с войн. Вы же видели, леди?

— Я часто думала над тем, кто эти люди. Они изображены привязанными вверх ногами к бортам кораблей на этих рисунках, и другие — без рук или без ног…

— Это происходило с теми, кто оскорблял фараонов. Их всех скармливали крокодилам. Иногда отрубали руку или ногу, и… оставляли в живых. Чтобы все видели, что происходит с тем, кто смеет оскорблять фараона. А иногда их бросали крокодилам целыми и невредимыми. Понимаете?

— Я не могу понять, каким образом Ясмин могла кого-то обидеть… Хусейн, ты уверен, что в реку бросили именно Ясмин?

— Разве влюбленный не узнает любимую?

— Я была с ней мало знакома, но мне показалось, что я тоже узнала ее.

— Это была Ясмин, леди. И я был в гробнице, хотя и не в ту ночь, когда она пропала.

— Ты боишься, что тебя тоже заберут?

Он кивнул.

— Кто знает… Если бы они захотели, то давно бы уже это сделали. Я думаю, что в ночь, когда она была там, в гробнице находился кто-то еще… И кто бы это ни был, именно он убил девушку. Никому не говори о ваших отношениях с ней.

— Я не говорю. Это был наш секрет. Поэтому мы и выбрали то место для нашей любви.

— Хусейн, ни с кем не говори о Ясмин! Не показывай своей печали!

Он кивнул, а затем с безграничной благодарностью посмотрел на меня.

— Это, — указал он на свою руку, — чепуха. Я просто пришел поговорить с мудрой леди.

Я было хотела возразить против такой завышенной оценки своих возможностей, но поняла, что единственный способ утешить его — позволить верить, что все так и есть.

— Рада, что ты пришел ко мне, — сказала я. — Приходи снова, если что-нибудь узнаешь.

Он кивнул.

— Я знал, что вы мудры, леди, и у вас есть волшебство в горшочке.

Я с трудом дождалась возможности поговорить с Тибальтом наедине. Я хотела поведать ему то, что рассказал мне юноша, и спросить его совета.

Но повидаться с моим мужем наедине было настолько сложно! Только под вечер я увидела, как Тибальт направляется в наши апартаменты. Он выглядел подавленным. Я поспешила следом за ним. Войдя, он опустился в кресло и замер, уставившись на носки своих ботинок.

— Тибальт, — сказала я, — мне нужно кое-что тебе сообщить…

Он взглянул на меня рассеянно, словно не услышал моих слов.

— Ясмин мертва!

— Ясмин? — переспросил он.

— Ну, ты ее не знаешь. Девушка, которая шила кожаные туфли на базаре. Ее бросили в воду на церемонии в честь Нила.

— Боже!

— Это убийство, — сказала я.

Он посмотрел на меня несколько озадаченно, но я поняла, что он меня не слушает.

— Девушка погибла… убита, а тебе все равно. Эта Ясмин была в гробнице в ту ночь, когда приехал паша…

— Что?!

Я с раздражением и гневом подумала: достаточно упомянуть гробницу, чтобы сразу же завладеть его вниманием! То, что она без разрешения забралась туда, было для него важнее того, что она погибла.

— Ко мне приходил один из твоих рабочих. Он очень напуган, поэтому, пожалуйста, не гневайся на него. Они встречались в гробнице, а потом девушка умерла.

— Встречаться в гробнице! Они не посмели бы!

— Я уверена, что он не лгал. Но дело в том, что девушка мертва. Ее бросили в реку.

— В наши дни они бросают в реку только кукол, — возразил он.

— Но на этот раз они бросили Ясмин. Мне показалось, что я узнала ее. И Теодосия тоже. А теперь мы знаем это точно. Тибальт, что ты собираешься предпринять по этому поводу?

— Джудит, дорогая моя, ты беспокоишься о том, что тебя совершенно не касается.

— Ты хочешь сказать, что мы должны спокойно воспринимать гнусное убийство?!

— Кто-то рассказал тебе эту красивую и страшную легенду, и рассказ попал на благодатную почву… Кто это был?

— Один из твоих рабочих. Я не хочу, чтобы ты его бранил. Он и так серьезно пострадал. Этот юноша любил Ясмин — и потерял ее.

— Думаю, ты стала жертвой обмана, мистификации, Джудит. Эти люди любят драмы. Рассказчики на базаре всегда повествуют довольно правдоподобные истории о влюбленных, которые умирают во имя любви. Но все эти истории они придумывают сами.

— Я уверена, что он ничего не придумал. Что мы можем сделать?

— Абсолютно ничего… даже если это правда.

— Ты хочешь сказать, что мы не вмешаемся и закроем глаза на убийство?

Он настороженно посмотрел на меня.

— Мы не судьи этим людям. Первое, чему следует научиться: не вмешиваться! Некоторые из их традиций могут показаться нам странными, даже варварскими… Но мы приехали сюда как археологи, и большая удача заключается уже в том, что нам разрешили это сделать. Одно из основных правил — невмешательство…

— В обычной жизни — да… но это…

— Для меня это звучит абсурдно. Даже в старину, когда девушку бросали в реку во время церемонии, она должна была оставаться девственницей. Мне кажется, твоя Ясмин едва ли была ею, поскольку встречалась со своим любовником в таком месте.

— Но кто-то хотел избавиться от нее.

— Существует множество способов избавиться от тела, помимо такого карнавального. Абсурд.

— Думаю, это было предупреждение.

Он озабоченно потер лоб рукой.

— Тибальт, мне кажется, ты думаешь о чем-то другом.

Он долго смотрел на меня, потом произнес:

— Мы закончили раскопки того прохода, на который возлагали столько надежд. И он привел нас к камере, которая заканчивалась тупиком. Дальше — ничего. Должно быть, она была построена специально для того, чтобы ввести в заблуждение грабителей. Но на этот крючок попались мы!

— Тибальт!

— Да, вся работа последних нескольких месяцев привела лишь к тупику. Можно сказать, все наши усилия и все вложенные в экспедицию деньги, потрачены впустую.

Мне хотелось утешить, обнять и укачивать его, как обиженного ребенка. Именно в этот момент я ощутила нашу подлинную близость, совсем не такую, как в минуты страсти.

Он был холоден и отчужден. Я молчала. Что бы я тогда ни сказала, это все равно звучало бы банально. Именно тогда мне стало безусловно ясно, что работа для него важнее всего на свете.

— Итак, — произнесла я холодно и четко, полностью контролируя свои эмоции, — значит, это — конец.

— Полный провал, — кивнул он.

Я снова замолчала.

Он пожал плечами, и в комнате зависло гнетущее молчание.

Я знала, что он забыл о Ясмин — да он и не задумывался о ее судьбе. Он не думал и обо мне тоже.

У него на уме было только одно: провал.