Так далеко, так близко...

36

Когда Юбер открыл мне дверь дома графини Зоэ на улице Фобур в Сен-Жерменском предместье, там было очень тихо. Тише, чем обычно, подумала я, идя за ним через большой мраморный вестибюль.

– Как себя чувствует графиня де Гренай? – спросила я, когда мы подошли к широкой изогнутой лестнице.

– Сегодня немного лучше, – ответил он. – Ей опять полегчало. Это необыкновенная женщина, мадам Трент. И она очень хочет вас видеть.

– Я тоже хочу ее видеть, Юбер.

Он провел меня по коридору, открыл большую двустворчатую дверь в спальню, ввел меня, извинился и исчез, как и положено вышколенному лакею.

Глянув на старинную кровать, я с удивлением обнаружила, что она застлана шелковым покрывалом, и на ней никого нет.

– Я здесь, Вивьен, у огня, – окликнула меня графиня. Голос у нее был не такой слабый, как я ожидала, и каким она говорила сегодня утром по телефону. Я тогда очень встревожилась.

Повернувшись к ней и улыбаясь, я прошла через всю комнату к камину. И не могла не заметить, как хорошо она выглядит. Юбер прав, это действительно необыкновенная женщина. Каштановые волосы стильно причесаны, на лице – искусный макияж. В который раз меня поразило, как привлекательна эта семидесятитрехлетняя дама.

В этот день на ней была верхняя шелковая пижама цвета синих дельфиниумов, явно произведение «от кутюр», и сапфировые серьги. Цвет шелка и сапфиров очень подходил к ее глазам. С первой же нашей встречи Красота графини, весь ее облик казались мне хорошо знакомыми. Я никак не могла понять, почему. Теперь поняла. Она напоминала мне Себастьяна. У него были ее глаза. Кусочки неба, как я называла их. Такие бывают у людей чувствительных и ранимых.

Когда я подошла, она сказала:

– Я рада, что вы опять в Париже, Вивьен, я очень хотела вас видеть. Спасибо, что пришли, дорогая.

– Я хотела заглянуть к вам днем, – ответила я, наклоняясь и целуя ее в обе щеки. – Собиралась позвонить вам и напроситься на чай, когда вы позвонили в отель.

Улыбнувшись, она похлопала меня по руке.

– Вы стали нужны мне, Вивьен.

– И вы мне, графиня. – Я поставила возле ее кресла пакет с купленными книгами и добавила: – Это вам, надеюсь, понравиться.

– Непременно. Вы, по-моему, хорошо изучили мои вкусы, и вы очень добры, милочка. Благодарю вас.

Я села в кресло напротив и выжидающе посмотрела на нее.

– Я хотела вас видеть, потому что у меня есть кое-что для вас. – Говоря это, она повернулась к столику в стиле Людовика XII, стоящему рядом с ее креслом, и вынула маленький пакетик. Протянув его мне, она добавила: – Это вам, Вивьен.

Я удивилась и воскликнула, беря пакетик из ее рук:

– Но вы, графиня, вовсе не должны делать мне подарки!

Она легко засмеялась:

– знаю, что не должна… ну, откройте же.

Я повиновалась, развязала ленточку и сняла золотую оберточную бумагу. маленькая бархатная коробочка казалась старой, и подняв крышку, я вскрикнула от изумления. На темно-красном бархате лежала брошь в форме сердца, усыпанная маленькими бриллиантиками, в середине были бриллианты покрупнее.

– Графиня Зоэ! Это прекрасно! Но я не могу этого принять. Это слишком ценная вещь!

– Я хочу, чтобы она была у вас. Мне ее подарил Хэрри Робсон, когда мы поженились в 1944 году, я всегда ее любила. Надеюсь, вам она тоже понравится. Это не только брошь, но и кулон. Если вы взглянете на обратную сторону, вы увидите, как это делается. Там есть крючочек, и ее можно повесить на цепочку.

– Но вы должны подарить ее Ариэль или вашей невестке!

– А вам не приходило в голову, что вы и есть моя невестка? Ведь вы были женой Себастьяна.

Я молча смотрела на нее. Конечно, она права. Но брошь, несомненно, чудовищно дорогая, и принять ее невозможно.

Графиня продолжала:

– Впрочем, я дарю ее вам не по этой причине. Я хочу чтобы у вас была памятная вещь, что-то особенное, что напоминало бы вам обо мне…

– Графиня Зоэ, я никогда вас не забуду, что вы говорите! Вы – самый удивительный человек, которого я встретила за всю свою жизнь.

– Прошу вас, примите брошь, Вивьен, доставьте мне удовольствие. Сердце мое радуется при мысли, что всякий раз, когда вы ее наденете, вы вспомните о старой даме, которая была к вам очень привязана.

– Выговорите так, будто мы никогда больше не увидимся. Но мы будем видеться! Каждый раз, когда я буду приезжать в Париж.

– От все души надеюсь на это. Но давайте будем реалистами, милочка. Я старая женщина и очень больна. Вы это знаете. И я не собираюсь вечно пребывать в этом мире. Ну, хватит об этом! Не будем впадать в сентиментальность. Прошу вас, примите брошь. Сделайте это для меня.

– Конечно, я принимаю ее, графиня, и большое вам спасибо. Она так красива, а вы так мудры… – Я встала, поцеловала ее. Посмотрев в ее лицо, поднятое ко мне, я сказала: – Но ведь вы знаете, что я и без броши вас не забуду.

– Знаю, – ответила она. Ее яркие синие глаза сверкнули.

Я почувствовала, что она счастлива, и обрадовалась. Бриллиантовое сердце я приколола на свой жакет.

– Ну, как она выглядит?

– Ослепительно, – ответила она и добавила, взглянув на стол у окна: – Не могли бы вы принести мне портфельчик вон оттуда?

Я повиновалась. Потом опять села в кресло. Откинувшись на старинные вышитые подушки, я смотрела, как она открывает портфельчик и разбирается в его содержимом.

Эта женщина заворожила меня с того мгновения, как я вошла в дом, и почти сразу же мы почувствовали, что как-то связаны друг с другом. Я была совершенно очарована ее; в ней было нечто неповторимое. У нее чуткое сердце; она умна, мудра, отважна. Очень отважна. Думая о страданиях, выпавших ей на долю, я удивлялась, как она вынесла все это и выжила. Просто чудо, с какой храбростью она прошла через трагедии. Зоэ де Гренай воистину несгибаема. Я восхищаюсь ею; я ее люблю.

– Вивьен!

– Да, графиня?

– Вот это метрика Себастьяна. Пожалуйста, сожгите ее. Если хотите, можете прочесть.

Я опустила глаза на документ. Факты, указанные там, были совершенно теми же, которые она мне сообщила. Имена заплясали у меня перед глазами. Сирес Лайон Лок. Мэри Эллен Рафферти Лок. Себастьян Лайон Лок. Ферма Рэддингтон, округ Сомерсет, Нью-Джерси. 3 июня 1938 года, дата рождения Себастьяна. Как часто мы с ним праздновали этот день.

– Вот оно, начало… начало великой трагедии, – прошептала я.

– Сожгите это, Вивьен, прошу вас.

– Немедленно. – Подойдя к огню, я опустилась на колени, и пламя поглотило метрику Себастьяна.

– А теперь вот это. Мое свидетельство о браке.

Я взяла лист бумаги, узаконивший союз между Мэри Эллен и Сиресом Лайоном Локом, и меня охватила волна гнева. Вот кто породил все эти трагедии! Сирес Лок! Воистину, носитель зла! Разорвав брачное свидетельство напополам, я бросила обрывки в огонь.

– Вот фотография, сделанная в «Ля Шэнга» в 1960 году, – продолжала графиня Зоэ, протягивая мне список. – Предайте пламени и ее.

Я ничего не могла с собой поделать – меня непреодолимо потянуло взглянуть на фото. Оттуда на меня смотрел неизвестный мне Себастьян. Как непохож он на того Себастьяна, которого я знала! На фото он так молод, так нетронут жизнью! А Зоэ – блестящая женщина! Ее красота в самом расцвете. Неудивительно, что мужчины не могли перед ней устоять.

Почувствовав на себе ее взгляд, я положила снимок поверх поленьев и смотрела, как он закручивается и сгорает. И вот его не стало, и я обернулась к графине.

– Вам хотелось бы оставить фотографию себе, – медленно произнесла она. – И в какой-то момент я чуть было не разрешила вам это сделать. Но лучше уничтожить все. Не то что бы я не доверяла вам, но… – ее голос дрогнул, и она отвела глаза.

– Я знаю, что вы мне доверяете. Но вы правы, лучше пусть так. У вас будет легче на душе.

Она вздохнула и прошептала:

– Позвольте, я посмотрю, что тут еще. Ах да, мое свидетельство о браке с Хэрри Робсоном. Его не нужно уничтожать. Но здесь еще и моя метрика. Пожалуйста, сожгите.

– Вы уверены? То есть, я хочу сказать, что нет никаких причин выбрасывать ее, не так ли?

Она задумалась. Наконец, мягко ответила:

– Ариэль и Шарль не знают, что в молодости я была актрисой и что меня звали Зоэ Лайсли. Им известно, что я вдовела, когда вышла за Эдуарда, что моим первым мужем был Хэрри Робсон, как они полагают. И я хочу, чтобы сгорело все, что связывает меня с семейством Локов. Бросьте это в огонь, дорогая.

Я сделала, как она просила, потом поднялась с колен.

– Я поступила мудро, избавившись от этих проклятых свидетельств, – сказала графиня Зоэ. – Мне бы не хотелось, чтобы Ариэль или Шарль обнаружили их. Но я рада, что все рассказала вам, Вивьен. Наверное, сделав так, я сняла с вас бремя, и тем самым сняла бремя и с себя. Двенадцать лет я несла его, и какое это облегчение – поговорить о нем с вами.

Я опустилась на пол у ее кресла и сказала, глядя в эти невероятные синие глаза:

– Я окажу честь вашему доверию. Я никому не расскажу ничего до самой смерти.

Нагнувшись, графиня Зоэ поцеловала меня в лоб и ласково погладила по щеке.

– Я знаю, что вы сохраните в тайне все, что я вам рассказала. Вы – прекрасный человек, честный, преданный. Чести у вас в крови. Вы не больше способны на дурной поступок, чем Ариэль. – Помолчав и внимательно взглянув на меня, она добавила: – Вы стали мне второй дочерью. Я полюбила вас, Вивьен.

– Благодарю за эти слова, графиня, и я хочу, чтобы вы знала и – я тоже люблю вас.

Улыбка появилась на ее губах и тут же исчезла. Внезапная печаль охватила ее, и глаза ее наполнились слезами. Коснувшись моей руки, она сказала:

– Получилось все так, будто я взяла нож и всадила в него. Я ответственна за смерть Себастьяна, Вивьен. Семь месяцев я живу с этим ужасным ощущением, оно разрушает меня. Горе мое невыносимо, – слезы текли по ее лицу.

– Прошу вас, пожалуйста, не нужно себя винить, – говорила я, – вы должны были сказать Себастьяну правду. Вам просто больше ничего не оставалось. Не могли же вы допустить, чтобы он женился на Ариэль. Это было бы бесчестно.

Она порылась в кармане в поисках носового платка.

– Его смерть – как тень на моем сердце, – сказала она.

Я продолжала утешать ее, и в конце концов она овладела собой и успокоилась.

Юбер принес чай, разлил его по чашкам и ушел.

Какое-то время мы молча пили чай. Первой заговорила графиня.

– В этом ужасном и непостижимом мире любовь – единственная стоящая вещь. Только в ней и есть какой-то смысл. Послушайтесь совета старой женщины, которая видела и испытала многое… почти все. Не идите на компромиссы, когда дело касается замужества. Конечно, вы еще выйдете замуж, Вивьен, я в этом уверена. Но делать это можно только по любви.

– Я знаю, и для меня у брака не может быть никаких других причин.

– Когда появится тот, кто вам нужен, вы это поймете. Вы будете полностью уверены в своих чувствах, хотя при этом земля уйдет у вас из-под ног. Я в это не сомневаюсь.

– Думаю, что так и будет, графиня.

Слабая улыбка появилась на ее лице, но в глазах блестели слезы. Она мягко сказала:

– В вас я не сомневаюсь, Вивьен, абсолютно. – Она помолчала. – Вся жизнь у вас впереди. Проживите ее хорошо. Начиная с сегодняшнего дня.

37

От графини Зоэ я отправилась в ресторан, где мы С Джеком договорились пообедать.

Сев на заднее сидение такси, я дала шоферу адрес «У Вольтера» и задумалась – снять или нет бриллиантовое сердце. Оно все еще было приколото к моему жакету и выглядело замечательно на черной шерстяной ткани. Я решила оставить его там, где оно было.

Когда я приехала, Джек уже был там и поднялся мне навстречу.

– Ты, Вив, отрада для усталых глаз, – заявил он, целуя меня в щеку.

Мы сели.

– Ты тоже, – заметила я, поглядев на него через стол.

– Ты сегодня выглядишь очень стильно, Вив. Шикарно. Великолепный костюм. А кто подарил брошку?

– Она у меня очень давно, – ответила я уклончиво, жалея, что не сняла ее в такси.

– В ней есть что-то себастьянское, – сказал он и подозвал официанта. – Что ты будешь пить?

– Шампанского, пожалуйста.

– Хорошая идея, и я тоже. Я в эти дни разделался с одной довольно трудной ерундой. – Он заказал «Вдову Клико», официант пошел за ней, а Джек продолжил: – Ну как, ты ее выследила?

– Кого? – спросила я, хотя сразу же поняла, о ком речь. Об Ариэль. О ней мы говорили во время последнего разговора в шато д'Коз всего две недели тому назад.

– О таинственной женщине Себастьяна. Об Ариэль де Гренай, конечно.

– Нет, – сказала я. – И вряд ли я буду этим заниматься.

– Почему? Ты так жаждала найти ее… поговорить с ней.

– Да я поговорила с ее матерью, а Ариэль в Африке. Я туда не поеду, оно того не стоит.

– Совсем другая музыка! Так что же ты узнала от мамаши?

– Немного. Ариэль живет в Африке. Там она и пребывала, когда Себастьян покончил с собой. И ясно, что она не может пролить свет на это дело. Она знает не больше, чем ты или я.

– Она действительно врач?

– Да.

– И ученый?

– Да, Джек, она работает с горячими вирусами, такими, как Эбола и Марбург. Так сказала ее мать.

– Господи! Опасная работа.

– Да, опасная.

Подошел официант, стал открывать шампанское. Это прервало расспросы Джека. Но когда мы остались одни, он опять стал тянуть из меня сведения об Ариэль де Гренай.

– Она и вправду была помолвлена с Себастьяном? – спросил он с явным любопытством.

– Да, насколько я поняла. Они собирались пожениться этой весной. Где-то сейчас. Как он и сказал мне. И больше узнавать тут нечего. Кроме того, что ты был прав. Мы никогда не узнаем, почему он убил себя. Это остается тайной.

– Значит, ты не будешь брать у нее интервью для очерка?

– Нет, не буду. Твое здоровье, – я прикоснулась к его бокалу своим.

– Твое, – отозвался он и спросил: – Твоя работа продолжается? Или ты уже кончила?

– Нет, – засмеялась я. – Еще нет. Но завтра я вернусь в Лормарэн и добавлю несколько завершающих штрихов. Там нужно только навести блеск, вот и все.

– А я думал, ты пробудешь в Париже еще несколько дней, – сказал он с обиженным видом. – Думал, ты составишь мне компанию. Я здесь по своим винным делам до конца недели.

– Я бы с удовольствием, но мне необходимо вернуться. Дел множество, а моя книга о сестрах Бронте выходит летом. Мне придется заняться ее распространением, поездить, а сейчас я должна пожить на «Старой Мельнице». Спокойно пожить. В одиночестве.

– Ты поедешь в августе в Коннектикут, как обычно?

– Да, а что?

– Я, наверное, тоже буду там в это время. На ферме Лорел Крик.

– Да что ты говоришь? Ты уедешь из замка?

Он засмеялся.

– Я собираюсь пробыть там недели две, я не переселяюсь туда навсегда, Вивьен.

Откинувшись на спинку стула, я некоторое время рассматривала его. Он похудел и выглядел хорошо, гораздо более ухоженным, чем обычно. Настроение у него явно хорошее, почти доброжелательное, что бывает нечасто. Я собралась с духом и начала:

– Джек, я хочу попросить у тебя кое-что.

– Валяй.

– Посмотри мне в глаза и скажи, что ты не любишь Кэтрин.

– Ну вот, испортила мне вечер, а он ведь только начался.

– Ты ее любишь? – не отставала я. И поскольку он молчал, я продолжала: – Это ведь я, Вив, сижу здесь. Твой старший и самый лучший друг. И ты меня не проведешь. Посмотри мне в глаза, Джек Лок, и скажи, что ты ее не любишь.

– Люблю, но…

– Нет-нет, никаких «но».

– Кто подарил тебе эту сказочную брошку?

– Не пытайся переменить тему.

– Ну ладно. Люблю. И что?

– Я видела Кэтрин два дня тому назад. Когда работала в Лондоне со своим издателем.

– Видела! – он выпрямился и внимательно посмотрел на меня. – Ну и как она?

– Фантастически. Похожа на цветущий персик. Бывают женщины, которые просто расцветают во время беременности, и она – одна из них. У нее прекрасное настроение, она счастлива, что у нее будет ребенок, много работает над своей книгой и собирается переехать на новую квартиру.

– Когда?

– Пока она еще не нашла подходящей, но ищет, она хочет устроиться на новом месте до того, как родится малыш. – Я подождала, не последуют ли замечания или вопросы, но Джек ничего не сказал. Он осушил свой бокал и поискал взглядом официанта, который тут же подошел и налил ему еще шампанского.

Когда мы остались одни, я сказала:

– Кэтрин очень любит тебя.

– Не морочь мне голову, – пробурчал он довольно грубо.

Я мягко возразила:

– Я знаю, что это так, и еще я знаю, что ей хочется быть с тобой, неважно, вступая или не вступая в брак. Она очень независима в том, что касается семейной жизни, но это тебе известно.

– Если она любит меня так, как ты говоришь, почему она обманула меня?

– Каким образом, Джек?

– Она забеременела, хотя и знала, что я не хочу детей.

– Не думаю, что она сделала это нарочно. Судя по ее словам, это вышло случайно. Можно, я задам тебе один вопрос, просто из любопытства? Почему ты так настроен против детей?

– Я не против детей. Я просто не хочу иметь своих.

– Кэтрин сказала, это потому, что ты не сможешь полюбить ребенка, как тебе кажется. Потому что ты считаешь, что Себастьян тебя не любил.

Он улыбнулся сардонической улыбкой.

– Если я верно запомнил, это был ее прощальный выстрел. Но она сбрендила. Конечно, я могу любить ребенка…

– Но тогда почему бы тебе не отправиться в Лондон, не явиться к ней, не увезти ее во Францию? Вы очень хорошо будете жить с ней, дорогой.

– Не пройдет, Вив. Мне лучше одному.

– А я этого не думаю. Она еще мне кое-что сказала, Джек. Что ты рассказал ей о Себастьяне, и она считает, что он страдал от разобщенности.

– Ага. Все это она мне тоже изложила. Кучу всякой абракадабры из области психиатрии.

– Это не обязательно абракадабра. Существует такое состояние, я говорила о нем с одним знакомым психиатром. – Помолчав, я медленно продолжала: – Думаю, что она права. Скорее всего, именно это и было у Себастьяна.

– Ну и ну! Поворот на сто восемьдесят?

– Не совсем. Но я много думала о нем за последнее время, с тех пор как начала писать свой очерк, и постепенно стала видеть его по-новому.

– Расскажи. Я весь внимание.

– Я считаю, что в каком-то смысле Себастьяну было трудно любить нас, чувствовать нас своими близкими. Он не мог этого, чувства здесь не присутствовали. Очень просто: он ничего не чувствовал. «Мы» – это ты, Люциана и я. Моя мать. Может быть, и другие жены. Видишь ли, он никогда не знал материнской любви, ни с кем не был связан в первые годы своего младенчества, когда это очень важно. Но ведь он был любящим человеческим существом, Джек. Подумай, как он заботился обо все мире, как хотел помочь всем нуждающимся. Он мог заниматься благотворительностью в огромных масштабах, любить весь мир целиком, так сказать, потому что с этими людьми ему не нужно было сближаться. Он отдавал им большие деньги, повсюду ездил, проверяя, по делу ли эти деньги употребляются. И производил впечатление, любящего людей.

Джек слушал, впитывая мои слова, и я видела, что убеждаю его. Я продолжала:

– Себастьян очень старался, он делал все, что мог, для нас, и действительно, он о нас заботился. Он всегда показывал нам троим это, всячески ее демонстрировал. Подарил тебе прекрасное шато, потому что оно тебе полюбилось. не потому, что это освобождало его от налогов, как ты часто намекал. Он одобрял твою работу с Оливье, одобрял, что ты учишься виноградарству. Я знаю, он надеялся, что когда-нибудь ты встанешь во главе «Лок Индастриз» и «Фонда Лока», но никогда не говорил, что нельзя этим заниматься издали, как это делаешь ты. И ни разу не сказал, что ты должен отказаться от своих занятий виноделием. Он проводил с тобой время, он побуждал тебя заниматься столькими вещами, когда ты был мальчиком. Себастьян помог тебе стать тем, что ты есть.

Джек в изумлении уставился на меня.

– Ты это о чем? Он проводил со мной время, Да никогда этого не было! Вечно он колесил по свету, вечно бросал нас с Люцианой. И тебя, Вив, кстати, тоже.

Я засмеялась.

– О Боже, Джек, да ты просто упрямый мальчишка. И если уж на то пошло, то это он меня бросал с тобой и Люцианой. – И, наклонившись к нему, я взяла его за руку. – Джек, послушай меня! Себастьян делал для тебя все, что мог. Я знаю. Я это видела. И он проводил с тобой немало времени. Он научил тебя ездить верхом, играть в теннис, плавать, грести и многому другому. ты заблокировал это в памяти, потому что ненавидишь его по какой-то причине. По какой, я не знаю. И не знаю, почему те не можешь примириться с ним, ведь он явно ни в чем не виноват.

– Ты всегда видела его по-другому. Ты смотришь на него иначе, чем я! – отрезал он.

– Согласна, до некоторой степени это верно. Но, кажется, я начала его видеть более трезво. Он был моим идолом. И идеалом. Много лет я страдала от недуга, именуемого обожанием. Но это проходит. Я поняла, что он – не совершенство. Он был человеком настроения, сложным человеком. Одним из самых мучительных людей в мире. И я считаю, что все это объясняется его трудным детством. Его вырастил Сирес Лок и мерзкая нянька, потом появилась ужасная мачеха Хильдегард Орбах – это ведь действительно страшно. Дурная среда. Бедный малыш! У меня сердце кровью обливается, как подумаю о его детстве. Если учитывать все эти обстоятельства, он еще дешево отделался.

Джек внимательно смотрел на меня, вникая в мои слова. Когда он заговорил, на лице у него появилось странное выражение.

– Ты, кажется, неплохо изучила его психологию… значит, ты на самом деле веришь, что он страдал от разобщенности?

– Честно говоря, да.

Джек кивнул.

– Ты сказала, что не способен любить близких. Значит, теперь ты утверждаешь, что он и тебя не любил?

– Да, утверждаю. Я думаю, что он не любил меня, в том смысле, в каком мы с тобой любим кого-то. Конечно, он говорил, что любит меня, но это только слова. Он искренне заботился обо мне, о моем благосостоянии, был увлечен мной в физическом смысле. Очень увлечен. Но физическую страсть нельзя приравнивать к любви.

– Да, вот это поворот! – сказал Джек так мягко, как это не часто ему удавалось.

– Я вижу его по-новому, – отозвалась я. – Я лучше понимаю его, вот и все. И люблю его не меньше, чем всегда. Изменился мой взгляд на него. Но не мои чувства. Они остались прежними.

– Понятно.

– Постарайся признать, что он не виноват, Джек, а? Тебе станет легче, если ты это сделаешь. У тебя нет причин ненавидеть его. Он был хорошим отцом.

Джек ничего не ответил. Он смотрел на меня, и вдруг я поняла, что убедила его, хотя он этого и не сказал.

Я пила шампанское. И молчала.

Неожиданно Джек воскликнул:

– Но он всегда отбирал у меня то, что я хотел…

– Что ты имеешь в виду?

– мою Необыкновенную Даму, например. Твою мать. Я очень любил Антуанетту.

От изумления я просто рот раскрыла.

– Джек, ведь моя мать была матерью и для тебя! Она была взрослая женщина. Они были влюблены друг в друга. Она его обожала. О чем ты говоришь?

– Не знаю… я всегда ощущал, что между нами существует какое-то соперничество… из-за ее любви, внимания. И из-за твоей любви тоже. Я не мог поверить, что ты вышла за него замуж. Он отнял тебя у меня.

– Ох, Джек, прости. мне очень жаль, что ты пестовал в себе эти чувства – гнев, крушение надежд. И, очевидно, многие годы. Но Себастьян не был твоим соперником, как же ты не понимаешь? Ты ведь был маленьким мальчиком. А он – мужчина, неотразимо привлекательный для женщин.

Джек тяжело вздохнул.

– Как говорится, с больной головы на здоровую… Наверное, это я чувствовал себя соперником. Ты это хочешь сказать?

– Да, Джек, да, – я наклонилась к нему. – Я хочу, чтобы ты сделал одну вещь для меня. И для себя, и это жизненно важно, поэтому, пожалуйста, будь внимателен, перестань разглядывать зал и послушай меня.

Он перестал и сказал:

– Я слушаю, Вив.

– Я хочу, чтобы ты поехал в Лондон. немедленно! Не теряя времени! Я хочу, чтобы ты встретился с Кэтрин привез ее в Экс-ан-Прованс. Я хочу, чтобы ты женился на ней сразу же, тогда и ребенок родится в законном браке.

– Зачем это нужно?

– Затем, что я хочу, чтобы ты начал новую жизнь. Я хочу, чтобы продолжилась династия Локов. ребенок, которого носит Кэтрин, – это будущее династии. А сама Кэтрин – твое будущее, Джек. Ты никогда не найдешь женщину, которая больше подходила бы тебе, чем она. И она тебя любит.

Он сидел и молча слушал каждое мое слово.

– Странно, – продолжала я, слегка улыбнувшись. – Я вдруг поняла, что Кэтрин любит тебя совершенно также, как я любила Себастьяна.

Он вопросительно посмотрел на меня, и я не могла не отметить, как он был похож в этот момент на своего отца. Он поднял темную бровь, устремив на меня синие глаза.

– А это как? – спросил он наконец.

– Всей душой, всем сердцем, всем рассудком.

38

Тишина, царящая на старой мельнице в Лормарэне, была отдохновительна, как я и предполагала. Вот почему я люблю возвращаться в Прованс, погружаться в покой своего дома, вновь открывая для себя его красоту и красоту сада.

В это последние две недели покой был просто Божьим даром. Я разбиралась в своих беспокойных мыслях, наводила порядок в душе.

Наконец-то мне все ясно. Я все поняла и обо всем договорилась с собой.

Я изменилась.

Я никогда уже не буду прежней.

Я никогда уже не буду видеть мир так, как видела его прежде.

Эти перемены произошли с помощью событий, от меня не зависящих, – самоубийства Себастьяна, исповеди графини Зоэ, проницательности Кэтрин, моего нового знания о тех людях, которых я, казалось, хорошо знала, но, как выяснилось, не знала совершенно. И моего нового понимания себя самой. Я осознала, что сейчас я должна идти одна. Это отчасти стало ясно по тому, что я не могла принять на себя никаких обязательств по отношению к Киту Тримсейну. Но, впрочем, это я знала и раньше.

Мы с Джеком сблизились еще больше, возможно, из-за того, что я так откровенно рассказала ему о Себастьяне, о своем новом взгляде на него. И как-то помогла Джеку яснее увидеть будущее.

Наконец-то Джек живет в мире с самим собой. Он поборол ненависть к отцу; сумятица в его душе улеглась. Следуя моему совету, он поехал в Лондон к Кэтрин и привез ее в Экс-ан-Прованс. Мы вместе уговорили ее стать его женой.

Они поженились вчера в шато д'Коз.

На свадьбу никого не приглашали. Мы втроем так решили. Присутствовали Оливье Маршан с женой, мадам Клотильда с мужем и кое-кто из старых работников имения, которых Джек, Люциана и я помним с детства.

Люциана и Джеральд прилетели из Лондона, и Люциана держалась со мной так сердечно, что я изумилась. У нее счастливый вид, она поздоровела. Перемена так очевидна, что я подумала – уж не беременна ли она.

Ленч подали в саду. Был очаровательный майский день, цвела сирень во всем своем великолепии, а Кэтрин была такой красивой невестой в бледно-розовом платье и фате, спадающей с рыжих волос. Джек в жизни не был таким нарядным. На нем был темно-синий костюм, белая рубашка, серый шелковый галстук, и он напоминал отца, как никогда прежде. И таким счастливым я тоже никогда его не видела. Я очень волновалась за него, за них обоих. У них все будет хорошо. За эту чету я не боюсь.

Поднявшись из-за письменного стола, я подошла к французской двери, выходящей в сад. Постояла немного, любуясь прекрасным вечером. Потом вышла на террасу.

Мои глаза устремились вдаль.

Солнце садилось, и небо на закате все время менялось. У меня дух захватило от сочетаний вермильона и оранжевого, переходящих в персиковый и золотой; фиолетового, перетекающего в аметистовый; лилового, очерченного бледно-бледно-розовым. Давно уже я не видела таких великолепных закатов.

Сияющий свет, струящийся из-за темнеющих облаков, казался сверхестественным, словно исходил из какого-то источника, скрытого за линией мглистых холмов.

Я смогла оторвать взгляд от этой потрясающей картины, только когда зазвонил телефон.

Я вошла в библиотеку и подняла трубку.

– Vieux Vjulin. – Слушаю.

– Madam Trent, s'il vous plait.[15]

– Это я. Юбер, это вы?

– C'est mois, Madame. Bon soir…[16] – голос его прервался и дрожал, и он пытался овладеть собой.

Я поняла, что он хочет сказать, еще до того, как он опять заговорил.

– Графиня, да? – тихо спросила я.

– Да, мадам. Она только что умерла. Уже после полудня она поняла, что умирает. Она попросила меня сообщить вам. «Позвоните мадам Трент немедленно, Юбер. Ей нужно сообщить сразу же». Вот как она сказала. Это было ее последнее желание. Она умерла спокойно, мадам. И с миром.

– А ее сын Шарль был рядом, Юбер?

– Да. Граф с супругой были у ее ложа, и их маленький сын. И мадемуазель Ариэль. На прошлой неделе мсье, наконец, убедил свою мать и вызвал сестру из Африки.

– Я очень рада, что все они были рядом, – сказала я дрожащим голосом. И вытерла слезы. – Спасибо, Юбер, что дали мне знать. Доброй ночи.

– Доброй ночи, мадам.

Положив трубку, я опять вышла на террасу. Сошла по ступеням в сад, который когда-то разбили мы с Себастьяном.

Как красив мой сад! Цветы в этом саду распустились рано. Бордюры пестреют множеством красок, вечерний воздух напоен смесью цветочных запахов.

Я смотрела на поля лаванды и дальние луга. Все как будто в тумане – это слезы мешают мне видеть.

Я думала о графине Зоэ. Она научила меня, что от прошлого нельзя уйти. Себастьян был моим прошлым, и какая-то часть моего «я» всегда будет принадлежать этому человеку. Но я отпустила его… Я, наконец, изгнала этот призрак. И теперь могу жить дальше. Могу начать жизнь сначала, как и Джек.

Графиня Зоэ освободила меня.