Так дорог моему сердцу

Глава пятая

Так получилось, что Вирджиния смогла поздравить Клайва Мэддисона с возвращением к более-менее нормальной жизни в то самое утро, когда его выписали из больницы. Она выходила из магазина, где только что купила ткань на которой собиралась испробовать свое искусство в шитье платьев, и восхитительную пижаму с ворсом для Лизы. Обе аккуратно завернутые покупки она держала под мышкой, когда увидела Клайва, который стоял и ждал ее на тротуаре.

Он наверняка видел, как она вошла в магазин. Он дружелюбно улыбался.

— Привет! Я надеюсь, у вас остались еще кое-какие деньги?

Вирджиния порозовела и ее глаза блеснули.

— Швейцарские магазины совершенно разорят мой кошелек, — созналась она, — но я не могу пройти мимо этих соблазнительных витрин. — Она с интересом взглянула на него. — Вы теперь свободный человек, или иногда еще нужно будет приходить на проверку?

— О, нет, я совершенно свободен и остановился в «Милано»!

— Но ведь это довольно дорого?

— Кошмарно дорого, но я немного знаком с тамошним управляющим и уверен, что со временем он наградит меня тем, что возьмет на работу тренером, что мне крайне необходимо. Когда это случится, я найду местечко подешевле, где можно будет скромно протянуть время, пока не начнется сезон. А теперь я хочу попросить вас кое о чем.

Он просунул руку под ее локоть и подвел ее к цветочному магазину.

— Вы навестите сегодня сестру?

— Да, мне нужно отнести ей обещанное.

— Отлично! Тогда вы можете захватить и кое-что от меня.

Когда они вышли из магазина, Вирджиния несла в руках огромный букет тепличных цветов, над которым едва виднелся ее небольшой подбородок, а Клайв держал ее свертки и перевязанную тесьмой корзинку с ароматными фруктами. Но хотя они были так нагружены, он не удовольствовался этим, пока не купил еще большую коробку отборнейших швейцарских конфет, так же перевязанную огромным атласным бантом, и Вирджиния ужаснулась тому, сколько денег он потратил. Она упрекнула его, когда он привел ее к кафе на открытом воздухе и заказал кофе для них обоих, но он едва посмотрел на нее с ленивой, насмешливой улыбкой в глазах и покачал головой.

— Если хочешь сделать хорошее дело, делай его от души! Кстати, не могли бы вы передать сестре привет от меня вместе с этими свидетельствами моего горячего желания, чтобы она как можно быстрее поправилась?

— Конечно, я не возражаю, — уверила она его. — Но Лиза рассердится, узнав, что вы были так расточительны.

— Не думаю. — Улыбка в его голубых глазах постепенно исчезла, и они стали куда серьезнее. — Ваша сестра — чудесная девушка, мисс Хольт.

— О, Лиза невероятно смелая, — сразу согласилась Вирджиния.

— Я думаю не только об ее смелости, — пробормотал он, рассеянно бросая недокуренную сигарету и зажигая другую. — Она вся такая… Она очень впечатлительная, я знаю, но и очень одаренная — у нее блестящий музыкальный талант, сказал бы я. Нужно что-то большее, чем только смелость, чтобы быть готовой пожертвовать всем, что есть у человека, ради мечты, ради жгучего желания.

Вирджиния угрюмо кивнула головой.

— Да, — сказала она, — я знаю. Но такая уж она есть. Лиза никогда не делала ничего наполовину.

— Если… если эта операция окажется неудачной, как вы думаете, что с ней будет?

— Я не смею и подумать, — созналась Вирджиния шепотом.

Он мгновение смотрел на нее пронизывающим взглядом, потом отвернулся.

— Этот Хансон, который проводит операции в клинике, — вы ему доверяете?

Вирджиния уставилась вниз на сливки, плавающие пышными хлопьями пены в ее чашке с кофе, и спросила себя, доверяет ли она Леону Хансону? Она пришла к ответу, что доверяет — по какой-то причине он внушал ей огромное доверие, как хирург, который мог сделать для Лизы все возможное.

— Основываясь на своем собственном опыте, — продолжал Клайв, так как она не отвечала, — потому что я и сам ему многим обязан, я действительно думаю, что он единственный человек, который может помочь вашей сестре. Но даже если так, она все-таки не похожа на меня. Я был в жутком состоянии, но я крепкий и думаю, что мог бы справиться и с худшим. Но Лиза… ваша сестра — она такая хрупкая… Мне не кажется, что она сможет выдержать еще больше. Ей уже порядком досталось, и эти ее глаза — они такие огромные и так часто туманятся от печали! Ведь ее постигнет ужасное разочарование, если операция потерпит неудачу, не лучше ли было бы…

Он замолчал, сминая сигарету в пепельнице.

— Не лучше ли было бы что? — мягко спросила Вирджиния.

— Не было бы лучше попросить Хансона сказать ей, что он не умеет творить чудеса. То есть, если у него есть хотя бы одно малейшее сомнение, а вам, вероятно, это известно, может быть, стоило бы попытаться и уговорить ее… ну, подумать о другом будущем?

Вирджиния покачала головой.

— Для Лизы есть только одно будущее, — сказала она с убеждением.

Мэддисон с некоторой даже печалью вгляделся ей в лицо и, к ее удивлению, внезапно вздохнул, это был странный прерывистый вздох.

— Я боялся, что вы так и скажете, — сказал он и уставился на букет чудовищного размера, который лежал на ее коленях. — И боюсь, что я склонен согласиться с вами…

Большой автомобиль медленно полз по озерному берегу — большой, блестящий, черный автомобиль, и когда Вирджиния взглянула в ту сторону и заметила его, она немедленно узнала в человеке, сидевшем за рулем, того, о ком они так недавно говорили. Как раз тогда на дороге образовался небольшой затор, и машине пришлось ненадолго остановиться. Доктор Хансон огляделся, и Вирджиния автоматически подняла руку, чтобы помахать ему, но швейцарский хирург не ответил даже кивком. Казалось, он посмотрел сквозь нее, да и сквозь ее спутника тоже. А потом поток движения постепенно двинулся вперед, и Вирджиния, у которой безотчетно порозовели щеки, почувствовала, как ее снова изучают глаза Клайва.

— Это был Хансон, — сказал он — как будто у него могло быть хоть малейшее сомнение! — Иногда он бывает мрачным типом, но такая работка любого может сделать мрачным. Даже меня — если б я видел столько же обратной стороны жизни…

— Я не думаю, что он нас заметил, — сказала Вирджиния.

— Правда? — он странно улыбнулся, думая о том, что, если бы он так не влюбился в Лизу, ее сестру, то его должна была бы привлечь Вирджиния с ее широким белым лбом, русыми волосами, которые поблескивали на солнце, мягкими серыми глазами и чувственным ртом.

— …Ну, может, и не заметил, — согласился он.

Но тем же вечером Вирджиния поняла, что оба они ошиблись.

Это был один из тех редких вечеров, которые приносили тетушке Элоизе истинное удовольствие, когда ее племянник принимал приглашение отужинать в нею, и она тщательно заботилась о том, чтобы к ужину не было других посетителей. Она обожала, когда он находился в ее полном распоряжении. Хотя и с такой гостьей, как Вирджиния, к которой она уже успела искренне привязаться, это было почти так же приятно.

Он приехал рано, и Вирджиния была в салоне одна.

Она улыбнулась ему робкой, но дружелюбной улыбкой, и он кратко пожал ей руку. Это был первый раз, когда они пожали друг другу руки, вспомнила она. В его теплых, твердых пальцах она почувствовала необыкновенную полноту жизни.

Он подошел к широкой оконной нише и стоял, глядя на сказочное очарование сада в свете заходящего солнца. Она подошла к нему и они стояли, обсуждая великолепие вечера и совершенство расстилавшегося перед ними пейзажа. Вирджиния заметила, что на его лице было угрюмое и немного замкнутое выражение. На мгновение ей показалось, что с Лизой что-то случилось.

Ее сердце неприятно сжалось и она с тревогой спросила:

— Я… я полагаю, в клинике все хорошо?

— Насколько мне известно, нет никаких причин волноваться за состояние вашей сестры, если вы это хотели знать, — прохладно отозвался он.

Вирджиния покраснела, но он ничего не добавил.

Во время ужина разговор шел на различные темы, и тетя Элоиза особенно старалась включить в него Вирджинию, чтобы у той не могло создаться впечатления, что про нее забыли. Но доктор Хансон намеренно не обратился к ней ни с одним замечанием. После ужина они слушали симфонию, которую передавали по радио. В это время, мадам д’Овернь занялась вышивкой. Но когда она вдруг начала кивать головой над своими яркими шелками, племянник умело убрал их с ее колен, уложил ее голову поудобнее на подушку и оставил тетушку наслаждаться сном в ее любимом кресле с прямой спинкой.

Потом он посмотрел через комнату на Вирджинию.

— Сегодня чудесный вечер, — сказал он любезно. — Не хотелось бы вам глотнуть немного свежего воздуха? Кроме того, мне нужно кое о чем поговорить с вами, если вы не возражаете.

— Отчего же, конечно, — ответила она, почувствовав, как учащенно забилось ее сердце. Может быть, он считал непозволительным скрывать от нее что-то и насколько это что-то ее расстроит?

Выйдя из дома, он легко взял ее под локоть и повел через лужайку в направлении ступеней, которые спускались к террасе, окруженной каменной балюстрадой, возвышавшейся над озером. Это был такой прекрасный вечер, что у Вирджинии перехватило дыхание от его прелести. Холодно мерцавшие звезды отражались в безмятежных водах озера словно крупные бриллианты. Никогда в жизни она не испытывала ничего, что так же волновало бы ее душу — эта сказочная красота сада, скрытая от глаз бархатной мантией вечера, и юная луна, всходившая над вершинами высоких каштанов с опалово-жемчужными свечами. Тот же неясный свет лежал на террасе, крест-накрест разрисовывая ее серебряными лучами.

Похолодало, но так как доктор Хансон посоветовал ей захватить с собой шаль, Вирджиния не замерзла. Она стояла рядом с ним у каменной балюстрады, зарывшись подбородком в мягкий серый пух, а он стоял, глубоко засунув руки в карманы своего смокинга, не сводя глаз с волшебной поверхности озера, и они вместе слушали музыкальный шепот воды, разбивавшейся на множество маленьких волн неподалеку от них.

— Это чудесный вечер! — вдруг воскликнула Вирджиния с дрожью в голосе. — Мне кажется, я еще никогда не видела ничего более прекрасного!

— Да? — он внимательно посмотрел на нее, потом на холодную отстраненность снегов, лежавших на горных пиках защищающим покрывалом. — Так значит, вы уже познакомились с Клайвом Мэддисоном? — его голос был ровным и прохладным.

Вирджиния быстро взглянула на него.

— Откуда… откуда вы узнали? — спросила она с удивлением.

— Это очень просто, — ответил он. — Сегодня утром я видел вас вдвоем. Мне показалось, что вы были поглощены каким-то серьезным разговором, а на ваших коленях лежал огромнейший букет. Клайв уже так быстро приступил к «объяснению с цветами»?

Вирджиния вытаращила на него глаза и на несколько мгновений потеряла дар речи.

— Но… но я махнула вам рукой! — сказала она. — И так как вы никак не показали, что узнали меня, я не подумала, что вы нас заметили. Почему вы не дали нам понять, что увидели нас? — спросила она, вглядываясь в его темное, непроницаемое, суровое лицо. Мы с Клайвом пили кофе. Я… познакомилась с ним в клинике.

— Да, я догадался, что вы встретились именно там, — он достал свой портсигар и предложил ей, зажигая сигарету, он пристально изучал ее лицо. — Полагаю, это естественно, что вы познакомились, ведь вы соотечественники.

— Я… ведь я… — она не могла подобрать слов, поняв, что в его голосе было что-то почти враждебное, а эти блестящие темные глаза были бесстрастными и критичными.

— Вероятно, вы знаете его лучше, — сказала она, — чем я, раз он ваш пациент — или был им — но по крайней мере он был очень добр к Лизе, пока находился в клинике, и мне кажется, что он невероятно поднял ее дух, когда заглядывал к ней, чтобы поболтать и отвлечь от самой себя. Он очень занимательный молодой человек.

— Очень занимательный молодой человек — для впечатлительных молодых женщин, как вы и ваша сестра! — он прислонился к холодному камню, приподнятые брови и насмешливая улыбка в уголках рта придавали лицу циничное выражение. — Но все равно, если б я был на вашем месте, я бы не принимал все его слова на веру, и не слишком бы сочувствовал ему, когда он стал бы рассказывать историю своего несчастья. Он уже довольно долго живет в Швейцарии, существуя в основном за счет своего обаяния и остроумия, и хотя он происходит из очень хорошей английской семьи, я не думаю, что его родственники особенно стремятся заполучить его назад. По сути, я думаю, им вовсе не хочется, чтобы он вернулся домой.

Вирджиния смотрела на него уже довольно спокойно.

— Но это меня не касается, разве нет? — спросила она. — Или Лизы? Нас не заботит его личная жизнь — это только его дело!

Ей показалось, что его внезапная улыбка была с оттенком юмора.

— Это означает, что его дела не касаются и меня, не так ли? Что ж, вы несомненно, правы, но я только что собрал его по косточкам после несчастного случая, и мне, возможно, придется еще раз поставить на нем несколько заплаток, если он будет продолжать охотно рисковать своей жизнью и здоровьем, а у него есть такая привычка. Он презирает банальность, и в вашей стране вы описали бы его, как страстного спортсмена, так как он полжизни проводит лазая по горам, с жаром ввязываясь в рискованные предприятия и выделяясь во всех видах спорта на открытом воздухе. Он никогда не успокоится, а монотонная бюрократическая рутина убьет его. И все же он пользуется симпатией всех, с кем встречается, включая меня!

— И все же вы не колеблясь так отзываетесь о нем! — упрекнула его Вирджиния, чувствуя некоторое раздражение против беспричинности такого отношения.

— Я не говорю о нем ничего такого, под чем бы он сам не расписался, и только предупреждаю вас! Сегодня утром я с удивлением увидел, что вы уже стали большими друзьями.

— А разве выпить чашечку кофе с человеком, которого видишь второй раз в жизни, это значит проявить симптом ошеломляющего дружелюбия? — осведомилась Вирджиния с резкой интонацией. — И в любом случае, вы могли бы показать, что узнали нас обоих, особенно после того, как я махнула вам.

— Я мог бы показать, что увидел вас, если бы вы не были так поглощены разговором.

— Наш разговор не касался нас…

И тут Вирджиния замолкла, прикусив губу. На мгновение она чуть не забыла, скольким она, вероятно, будет обязана этому человеку и как он уже помог ей, найдя жилье (чрезвычайно удобное и не стоящее ни гроша, где она уже смогла завязать новые знакомства). Она вдруг подумала о том, что он был властным и надменным. Чем она занималась, находясь в Швейцарии, было совсем не его дело, тем более, что он был практически обручен с другой женщиной, и все его друзья ожидали объявления о свадьбе. Даже если бы Клайв Мэддисон купил цветы для нее и решил бы уделять ей повышенное внимание, у Леона Хансона не могло быть никакого основания возражать против этого.

Но несмотря на свое возмущение, ведь он практически испортил все впечатление от ужина, да еще заставил ее вообразить, что у Лизы что-то не в порядке, она едва не принялась объяснять ему, что цветы, купленные Клайвом, предназначались для Лизы, когда он перебил ее, сказав с несколько извиняющейся интонацией:

— Вы не должны сердиться на меня, потому что я считаю своей обязанностью слегка присматривать за вами, пока вы здесь. Хотя вы, может быть, не такая юная по возрасту, вы кажетесь мне не очень взрослой в тех делах, где вам нужно позаботиться о себе. Например, я не забыл, как вы позволили тем молодым дикарям толкнуть дверь прямо вам в лицо…

Лицо Вирджинии сразу смягчилось, и она тихо рассмеялась.

— Это потому, что в тот вечер я была не слишком расторопна.

— Может быть, и так, и вы определенно выглядели очень маленькой и одинокой, когда сидели за тем столом около пальмы.

Он снова взял ее под локоть и повел назад к дому через лужайку. Вирджиния подняла на него удивленный взгляд, встретившись с неярким мерцанием его глаз в лунном свете.

— Но… но я не знала, что вы видели меня!

— Тем не менее, я видел! А сейчас мы больше не скажем ни слова о Мэддисоне, мне хотелось лишь чтобы вам было известно о том, что у него репутация очаровательного человека, и перейдем к предмету, который, я уверен, представляет для вас значительно больший интерес.

Вирджиния не спросила его, что это был за предмет, но он почувствовал, как вся она напряглась, когда они двинулись к лестнице, ведущей на веранду.

— Это, разумеется, ваша сестра. Думаю, я буду оперировать очень скоро. За пару недель ее состояние заметно улучшилось.

— О! — воскликнула Вирджиния, и ему показалось, что она побледнела.

— Не беспокойтесь, — его голос был очень ровным, и она чувствовала, крепкое пожатие, чуть было не причинившее ей боль. — Не глядите так озабоченно, мое дорогое дитя! У нее все будет хорошо, я уверен.

— Правда… правда, вы уверены?

Они остановились у подножия ступеней, и Вирджиния беспомощно взглянула на него. На ней было вечернее синее платье и в лунном свете казалось, что оно стало бесцветным, как и ее небольшое, округлое лицо. Серые глаза девушки стали огромными и наполнились тревогой. Он заговорил еще мягче:

— Я думаю, вы можете полностью положиться на меня.

Вирджинию вдруг переполнило чувство благодарности, и ей захотелось схватить его за рукав и прижаться к нему. Иногда он мог быть надменным, но от него исходили волны покоя, храбрости и какого-то магнетизма. С самого начала она почувствовала этот магнетизм — в тот самый вечер, когда он дотронулся до ее руки впервые. Нечто роковое и неизбежное заявило на нее права, как на свою жертву… И сейчас!.. Ей так захотелось оттянуть тот момент, когда должна была кончиться эта близость и придется войти в дом. Когда его сила отойдет от нее и покинет успокоительная уверенность, которую он заставлял ее чувствовать.

«О, нет! — внезапно подумала она со страхом, когда начала понимать, что с ней происходит. — Только не это, не это! Нет, если только в будущем будет хоть какой-то покой, хоть какое-то счастье!..»

— Вам холодно? — спросил доктор озабоченным тоном, почувствовав ее дрожь, и поспешил подняться с ней в дом.

Из салона к ним донесся жизнерадостный голос мадам д’Овернь, она снова занималась своим вышиванием. У нее был такой вид, будто она хорошенько вздремнула, глаза блестели и внимательно глядели на вошедших.

— Я задремала, это было непростительно с моей стороны, — извинилась она, — но, по крайней мере, у тебя хватило ума прогуляться с мисс Холь в саду, Леон. Это был такой замечательный вечер. Но боюсь, здесь всегда немножко душновато, потому что я остерегаюсь свежего воздуха, а сквозняки терпеть не могу.

Она изучала открытое лицо своей гостьи, и ей показалось, что в серых глазах, обычно готовых к улыбкам, была обескураженность. Видимо резкий вечерний воздух стер краски со щек Вирджинии, и она куталась в свою непритязательную серую шаль.

— Нам подадут горячий кофе, — сказала тетушка Элоиза, — и в другой раз Леон должен помнить, что, пожалуй, еще рановато для прогулок под луной.

Она похлопала ладонью по дивану, обтянутому полосатым атласом, на котором сидела сама. Вирджиния приняла приглашение сесть рядом и начала распутывать моток шелка. Леон Хансон некоторое время смотрел на нее в задумчивости и вскоре откланялся. Тогда, не сводя глаз в лица Вирджинии, тетушка Элоиза полюбопытствовала:

— Наверное, мой племянник говорил с вами о вашей сестренке? С ней что-то не так?

Вирджиния, казалось, вышла из какого-то задумчивого транса.

— О, да… то есть, нет! Он действительно говорил о ней, но он считает, что ее состояние заметно улучшилось за последние две недели.

— Тогда это превосходные новости. И он скоро решит оперировать, ведь так?

— Мне кажется, да, — ответила Вирджиния.

Мадам д’Овернь нежно похлопала по ее тонкому плечу рукой, унизанной перстнями.

— В таком случае, дитя мое, вам не о чем беспокоиться, потому что на Леона можно положиться. Ваша сестра в хороших руках — и не могла бы быть в лучших.

Вирджиния устало улыбнулась.

— Я думаю, вы совершенно правы, — согласилась она.

— В этом нет никаких сомнений, — сказала мадам д’Овернь. — Я права!

Но когда ее придирчивые старческие глаза продолжали изучать лицо молодой гостьи, она обнаружила, что есть повод к раздумью.

Если не волнение о младшей сестре вызывало смущенное и даже удрученное выражение на открытом английском лице, то что же это могло быть? Она была бы не прочь узнать.