Так дорог моему сердцу

Глава восьмая

Она решила не думать ни о чем даже в самой малой степени неприятном, когда воскресное утро рассвело в сиреневом тумане, который обещал раннюю летнюю жару приближающегося дня. Телефон не звонил, чтобы предупредить ее об отсрочке поездки, или даже об ее отмене.

Вирджиния наскоро проглотила булочки, утренний кофе, счастливо поплескалась в ванне, а потом оделась более тщательно, чем когда-либо.

Лиза была права насчет бледно-желтого льняного платья. Возможно, оно шло ей больше, чем любая вещь в гардеробе, и каким-то образом оказалось, что и лента смотрится уместно. Когда она вошла в спальню мадам д’Овернь, чтобы попрощаться с ней, ее хозяйка приподнялась на груде подушек и одобрительно посмотрела на гостью.

— Вы выглядите шикарно, дитя мое, — сказала она, — просто прелестно! Вы все больше и больше напоминаете мне самою себя в молодости!

Вирджиния с благодарностью приняла комплимент, хотя тетушка Элоиза в своей чудовищной кровати с витыми столбами по углам, купидонами и гирляндами цветов и плодов, переплетавшихся друг с другом, и темно-красными атласными занавесками и стеганым одеялом выглядела большой и несколько напыщенной и безвкусной в своей розовато-лиловой ночной сорочке с кружевами, все же в ее внешности еще много было достойного, особенно ее чудесные серебряные волосы.

— Я надеюсь, вы и моего племянника научите немного отдыхать, — сказала она.

Когда этот племянник приехал и поднялся пожелать ей доброго утра, он поцеловал ее слегка напудренную щеку.

— Позаботься об этом ребенке, Леон, и верни мне ее в разумное время, — проинструктировала тетушка.

Он посмотрел на нее с искрами в глазах.

— Вы не боитесь доверить ее мне?

Глаза мадам д’Овернь заблестели в ответ.

— Совсем нет. Я боюсь, что она будет даже слишком в безопасности с тобой!

Когда они вышли из дома и устроились в его большой черной машине, Вирджиния почувствовала, как горят ее щеки, заметив, что Леон наблюдает за ней и почти веселится. Заводя машину, он искоса взглянул на нее.

— У моей пожилой тетки какое-то извращенное понятие обо мне временами! Кроме того, я боюсь, что у нее довольно причудливое чувство юмора. — В его голосе было что-то провокационное.

— Я думаю, она восхитительна, — искренне ответила Вирджиния, все еще не смея прямо взглянуть на него, — и за последние недели я очень к ней привязалась.

— Правда? Это хорошо! — он отвел машину от обочины. — И вы ничуть не сомневаетесь, отправляясь провести целый день в моем обществе, не зная, куда я намереваюсь отвезти вас и что я придумал для вашего развлечения?

Вирджиния сидела как на иголках, вцепившись в небольшую белую сумку, лежавшую на ее коленях, и смотрела на свои босоножки с открытыми носками.

— Нет, у меня нет сомнений, — призналась она.

— Великолепно, — тихо сказал он и наградил ее ласковой улыбкой. — Теперь давайте забудем обо всем и отлично проведем время.

Верно, они занимались не теми вещами, которыми обычно занимаются в воскресенье, они не пошли в церковь; но так как доктор Хансон провел столько дней, служа другим людям, Вирджиния отчетливо чувствовала, что у него было право стряхнуть с себя заботы и ответственность и стать кем-то другим, а не корректным доктором Хансоном, который строго принадлежал своему кабинету для консультаций и клинике. Не каждое воскресенье было для него днем отдыха. Только этот день, по какому-то его капризу, был вырван из графика работы.

Машину он водил великолепно и, выехав на дорогу, которая вела — или так казалось — в самое сердце гор, он значительно прибавил скорость, чем Вирджиния от души наслаждалась. В ушах пел теплый ветер, и, перед ней раскрывалась вся прелесть утра. Леон Хансон выглядел гораздо моложе в спортивной куртке и фланелевых брюках, и вдруг она перестала благоговеть перед ним и почувствовала себя в его присутствии совершенно естественной и беззаботно счастливой. Он быстро осознал, что больше она не оборонялась от него, и отозвался на это так, что от этого ее счастье только увеличилось.

Если она опасалась, что он заведет разговор о Клайве Мэддисоне и будет отчитывать ее из-за него, то теперь это было не нужно. Он забыл обо всем неприятном, как и она.

Они пообедали в небольшой гостинице высоко в горах, где официанты очевидно хорошо знали доктора Хансона и были в высшей степени почтительны. Они сидели за столиком на балконе, который смотрел на долину, где цветы раннего лета быстро приходили на смену цветам поздней весны. И снова это было похоже на театр. Она видела живой занавес, на котором игрушечные коровы бродили по колено в сладко пахнущей траве, а деревянные стены фермерского домика и шпиль церкви поднимались в невероятно чистый воздух.

Вирджиния подумала: «Это должна быть одна из мысленных картин, которые я увезу с собой в Англию!»

И как часто — как часто будет она чувствовать властную потребность возвращаться к ней?

Леон Хансон заметил, как на ее лицо набежало слабое облако, когда она посмотрела вниз, на долину, и придвинул к ней стакан с вином.

— Это не тот день, когда вам позволено выглядеть тоскующей, — заметил он. — Это день, который изгоняет все заботы!

Вирджиния встретилась с его глазами, с их мягкой чернотой, со странно светящимся взглядом, и ее сердце подпрыгнуло.

— Я просто подумала о том, что это одна из тех картин, которые вы обещали мне показать, чтобы я могла увезти их с собой, когда поеду домой, — сказала она, думая, что если она будет смотреть в его глаза слишком долго, он наверняка загипнотизирует ее.

— Будут еще и другие, — ответил он, снисходительно улыбаясь ей, тем временем официант разливал кофе по чашкам. — Их будет, вероятно, еще довольно много!

Прежде чем они ушли из гостиницы, он собрал корзинку для пикника, и они снова пустились в путь сквозь дремотную теплоту дня, пока наконец не добрались до приветливой тени соснового леса. Воздух был наполнен благоуханием сосновой хвои, и небольшой водопад кристально чистой воды низвергался с высот у них над головами и исчезал в серебряной реке внизу, над которой нависал грубый мост. Под деревьями стояли зеленые сумерки, и Вирджиния сразу поняла, что и эту картину она никогда не забудет.

— Думаю, мы остановимся здесь, — сказал он, — и пока вы не почувствуете потребность вкусить содержимое этой корзины, вы можете рассказывать мне обо всем, что вы делаете в Англии. Мне бы хотелось услышать, что за жизнь вы ведете, и тогда я смогу оценить, на сколько она потрясающе интересна, — и его глаза смеялись над ней, когда он бросал плащ на сосновые иголки. Она же спокойно опустилась на него с прирожденным изяществом. — Итак, я готов услышать худшее!

— Мне почти нечего рассказывать, — ответила она, наблюдая, как он вытягивается в полный рост и смотрит сквозь густое переплетение сучьев на кусочек голубого неба.

— Я склонен поверить в это, — ответил он и, автоматически нащупав свой портсигар, передал ей.

Когда она выбрала сигарету, он поднялся, чтобы предложить ей зажигалку.

— Теперь скажите мне правду, — приказал он. — Чем вы занимаетесь дома?

— Ничем хоть в малейшей степени интересным.

Он поднес зажигалку к собственной сигарете и смотрел на нее поверх пламени.

— Ну и какими же неинтересными вещами вы занимаетесь?

Она нарисовала ему краткую словесную картину их образа жизни на Кромвель-Роуд. Какой далекой казалась она теперь, как будто вовсе не была реальной — и описание ее ежедневного странствия в контору звучало несколько монотонным, если не сказать большего, время от времени танцы в теннисном клубе и собрания Общества Гуляющих, разные лишенные вдохновения мероприятия, от рассказов о которых он лишь хмурил темные брови.

Он всматривался в нее из-под густых ресниц и замечал, как подходит ей желтый лен, как лента вплеталась в ее кудри, золотые от солнечных бликов, и что за милое персиково-сливочное было у нее лицо. Ее спокойные и даже застенчивые губы очаровывали его, потому что в них было что-то горестное, даже когда она улыбалась.

— И у вас нет пылких обожателей, которые желали бы вырвать вас из этого унылого существования и сделать вашу жизнь, может быть, немного более разноцветной?

Вирджиния правдиво ответила, что не знает о таких, по крайней мере, которые бы ей нравились.

— Но есть такие, кто вам не нравится, но кто склонен донимать вас?

— Никогда в жизни меня не донимал ни один обожатель, — призналась Вирджиния и подумала, еще не договорив, какой скучной и незначительной была она в сравнении, например, с таким очаровательным созданием, как Карла Спенглер. А однажды он обязательно женится на Карле!

— Значит, вашим соотечественникам печально не хватает инициативы, — заметил доктор, опираясь на локоть и рассматривая ее задумчиво, а дым от его сигареты, завиваясь, поднимался к верхушкам сосен.

— Вы так думаете?

Она улыбнулась ему быстрой, застенчивой улыбкой.

— Разумеется, я так думаю!

Его взгляд задержался на губах мягкой формы, розовых, как гвоздика.

— Когда вы будете оглядываться на ваше пребывание в Швейцарии, будет ли это с удовольствием, или вы думаете, что быстро забудете обо всех нас?

— Я думаю, что не смогу забыть, — ее дыхание прервалось, а сердце забилось, как испуганная птица. Все это было даже мучительно. Ей становилось все более ясно, что она лишь ненадолго заинтересовала его, раз он мог вынести мысль о ее отъезде и вынести ее с равнодушием, — я думаю, что воспоминания о Швейцарии будут среди самых счастливых.

— Это, по меньшей мере, приятно слышать! — он раздавил недокуренную сигарету и рассеянно закурил другую. — Моя тетушка намеревается распространить свое гостеприимство и на вашу сестру, когда она покинет клинику. Мне хотелось бы иметь возможность наблюдать за ней, когда она начнет упражнения для пальцев, и это позволит вам обеим побыть вместе.

— Было бы очень приятным, если бы я могла остаться, но я и так уже злоупотребляю добротой вашей тетушки. Я провела у нее чудесные дни и никогда не смогу отблагодарить ее. И когда Лиза покинет клинику, я должна буду уехать домой.

— Должна? — в его интонации не было абсолютно никаких изменений. — Но кто вам сказал, что вы действительно должны? Моя тетушка весь дом бы наполнила молодыми людьми, если бы их нашлось достаточно по ее вкусу.

— У вас замечательная тетушка, но не очень хорошо засиживаться в гостях.

— Я не думаю, что могу согласиться с этим, — сказал он, как будто обдумывая эту мысль.

Вирджиния смотрела в сторону. Она вдруг решилась сказать ему:

— Миссис Ван Лун предложила мне… что-то вроде работы — присматривать за ее маленькими племянницей и племянником, когда они приедут из Америки, но я еще не решила, принимать его или нет.

— О! В самом деле! — он сел, как будто идея его заметно заинтересовала. — Конечно, я помню, что у Мэри должны гостить дети ее брата, и в последний раз, когда мы встречались, она жаловалась, что не знает, чем с ними заниматься, — он оценивающе смотрел на нее. — Вы любите детей?

— Очень.

— Тогда это решает проблему, не так ли? Если гордость не позволяет вам остаться у моей тетки, такая работа у Мэри Ван Лун — это то, что нужно! Вам непременно понравится у Ван Лунов. Хотя Эдвард часто и надолго уезжает, вы найдете его очаровательным, когда он дома. И я уверен, что ваша сестра захочет остаться. Кроме того, будет жаль, если вы уедете, не увидев эти долины под снегом. Вы должны научиться ходить на лыжах.

Он считал само собой разумеющимся то, что она собирается принять это положение гувернантки, или как бы оно ни называлось, и на мгновение прелесть весеннего дня померкла от удручающей мысли, что для него не имело большого значения, оставалась она или уезжала. Но для нее мысль о том, чтобы уехать домой и оставить его была настоящим мучением.

Она судорожно сжала в ладонях сосновые иглы, так что вздрогнула, когда они вонзились в кожу, он заметил это, взял ее за руку и внимательно осмотрел.

— Иглы у сосен острые, — попенял он, — и вы должны относиться к ним с уважением.

Потом он похлопал ее по руке, положил ее к ней на колени и улыбнулся.

— Я уверен, что будучи типичной англичанкой, вы до смерти хотите своего чая, — сказал он. — Не посмотреть ли нам содержимое этой корзинки?

Остаток дня и ранний вечер пролетели, как на крыльях. Вирджиния была решительно настроена наслаждаться каждой минутой и выкинуть из головы все мысли о будущем. Они вместе пили чай из термоса, попробовали все сорта аппетитных бутербродов и кондитерских изделий, потом упаковали корзину и пошли прогуляться среди сосен, оканчивавшихся у небольшого моста через лощину далеко внизу.

Вирджиния заглянула в овраг и вздрогнула от охватившего ее страха при мысли о том, что если бы не было крепких поручней, они легко могли бы свалиться в пропасть. Леон Хансон посмотрел на нее и заметил, что она побледнела. Успокаивая, он обнял ее одной рукой.

— Здесь не опасно, — сказал он, — но вы очевидно боитесь высоты.

— А вы? — спросила она, подняв на него глаза.

— О, нет, — он посмотрел вверх на величественные пики, возвышавшиеся вокруг них. — Мне хотелось бы взять вас однажды с собой в горы, и тогда, может быть, вы обнаружите, что, в конце концов, тоже не боитесь высоты.

— Мне так не кажется, — с сомнением ответила она.

Но внезапно ее осенило: С ним никакая опасность не была бы опасностью — или переставала бы быть ею. Она пересекла бы Африку с севера на юг, вынося все лишения пустыни, опасности и неудобства джунглей, если бы только он был рядом с ней. Все что угодно, любую цену она заплатила бы за то, чтобы он не уходил из ее жизни (или она из его, как непременно должно случиться!), только бы не услышать вскоре, что он женился на Карле Спенглер.

— О чем вы сейчас думаете? — спросил он мягко, вглядываясь в ее лицо.

Вирджиния знала, что не могла сказать ему, о чем думала, так что вместо этого она напомнила ему:

— Еще до того, как мы вышли из этого леса, вы сказали, что хотите попросить меня об одной услуге. О чем же?

— Я так грубо выразился? — проговорил он, и его взгляд снова, будто магнитом, привлекло к мягкой, нежной линии ее губ. — Кое-что на память об этом прекрасном дне — это, определенно, звучит гораздо приятнее!

И прежде чем она поняла, что он собирается сделать, он наклонился и решительно прижал свои губы к ее.

Вирджиния не отпрянула, не выказала изумления не вскриком, ни словом. Она просто взирала на него широко раскрытыми серыми глазами, и выражение в их глубинах невозможно было прочесть.

Доктор Хансон сделал быстрое движение рукой и убрал с ее лба выбившийся из под ленты локон. А потом очаровательно ей улыбнулся.

— Знаете, — сказал он, — я уже давно хотел это сделать — пожалуй, с самого утра! — потом он повернулся и пошел к мосту. — Я думаю, нам пора возвращаться, ведь надо вернуть корзинку в гостиницу, где мы обедали. Может быть, если будет не слишком поздно, мы сможем там поужинать, но с другой стороны, у меня такое чувство, что я должен вернуться…

— Конечно, — быстро сказала Вирджиния, — вы не должны позволять мне отнимать у вас слишком много времени.

— Ерунда! — он отогнул ветку сосны, чтобы она могла пройти, и улыбнулся ей. — Вы отдали мне целый день, и это было замечательно.

Это было замечательно, но они уже были на пути назад к действительности, и Вирджиния знала, что только ценой огромных усилий ей удавалось покуда сдерживать свою мучительную тоску. Он скользнул на сидение рядом с ней и завел машину. Она знала, что он ни за что не должен догадаться о ее чувствах — а он действительно подарил ей прекрасный день, о котором она будет вспоминать! — она начала оживленно с ним болтать, пожалуй слишком оживленно, и он странно взглянул на нее. И она продолжала щебетать довольно долго, пока они не подъехали к горной гостинице, где Богини Судьбы, которые сидят и, улыбаясь или хмурясь, взирают на повседневные дела смертных, решили, что ее день еще не подошел к концу.