Такая как есть

11

Швейцария, 1988

Новые сведения о жизни матери поставили Алекс в тупик. И дело здесь было не в том, что именно узнала Александра. То, как вела себя юная Анна Фаркас, вполне соответствовало тем представлениям о Еве, которые давно сложились у ее дочери. Она ничуть не удивилась тому, что мать использовала мужчин в своих целях. Иначе нельзя было понять и объяснить, каким образом неопытная девушка могла заняться делом, которое требовало высокой квалификации и знаний. Зато Ева великолепно знала, как вести себя в постели. «И незачем всплескивать руками и повторять: «Как она могла!» – убеждала себя Алекс. Могла, потому что, в отличие от меня, у нее есть к этому способности. И окажись я на ее месте, мне бы пришлось изыскивать другие способы, поскольку ни мое лицо, ни фигура не были бы востребованы на этом рынке. Тогда что же так потрясло меня? То, что один из ее покровителей оказался русским? Один из оккупантов родной страны Евы, которых так ненавидели в Венгрии? Или то, что другой ее любовник числился в местной полиции? Ну а если снять с них форму? Чем они будут отличаться от других мужчин? Но Анну Фаркас как раз и привлекала их форма. Вернее то, что она символизировала. Власть. У нее не было ни семьи, ни денег, ни друзей. Только она сама и дар, полученный от Господа Бога, – красота, благодаря которой она только и могла добиться власти».

«Неудивительно, что Ева не смотрела никогда в мою сторону, – думала Алекс. – Как может Венера Боттичелли смотреть на монстра».

Зная свою мать, Алекс предположила, что Ева предпочла забыть о своем прошлом совсем не потому, что стыдилась его, а потому, что это могло шокировать тех ее клиентов, которым она поставляла свою продукцию. Вот почему официальная биография ее начинается с 1960 года. На все расспросы о том, чем Ева Черни занималась до того и как жила прежде, следовал легкий вздох и взмах рукой: «Я не так стара, чтобы иметь такую длинную историю». Неудивительно, что красота занимала такое место в ее жизни: с ней Ева пришла в мир, и красота всегда оставалась залогом ее успеха. Только одно существо никак не вписывалось в тот круг совершенства, который творила Ева. Это была ее собственная дочь. Поэтому она так и злилась всегда!

«Тогда почему же она не отправила меня куда-нибудь в другое место? Если я постоянно напоминала ей о чем-то неприятном, о том, что она хотела бы забыть? А может быть, под ее нежеланием даже взглянуть в мою сторону скрывалось что-то другое?»

И точно так же, как в детстве, несчастная, измученная мыслями Алекс снова пришла к неутешительному выводу, что мать не могла смотреть на дочь только из-за того, что не выносила ее жалкого вида. Где-то в глубине души Алекс запечатлелись слова Мэри Брент: «Тебя пометил сам Сатана». Но сколько она ни глядела в зеркало, она не могла найти этого знака, – после чего пришла к выводу, что все дело просто в том, как она выглядит. Ей помнилось, как бабушка говорила отцу: «Да, в мать она не пошла. Красота и уродство! Какое сочетание!» Джон пришел в такое негодование, в каком Алекс его никогда не видела прежде. Он закричал на свою мать, требуя замолчать и никогда не говорить при девочке подобных вещей. Мэри Брент перестала говорить об этом при сыне. Зато когда его не было, она не упускала случая уколоть Алекс. И к тому времени, когда Алекс оказалась у матери, она уже уверилась в том, что ее никто и никогда не сможет полюбить, потому что она уродлива. Урсулу, Элен и миссис Бюншли отослали из-за того, что они подружились с ней. И няня Уилсон тоже всякий раз начинала ворчать, когда замечала, что Алекс стоит перед зеркалом, и не раз повторяла ей, что в один прекрасный день, она увидит там сатану.

«Да, видно, всю жизнь жить мне с этим, – подумала Алекс. – А может, дело вовсе не в этом? Может, она не выносила моего вида, потому что я напоминала о том, что она хотела забыть?» Она порывисто вскочила и принялась мерить шагами маленькую гостиную. «Сила бессознательного в человеке безмерна, неистребима, – думала Алекс. – Она может ослепить, парализовать, сделать человека глухим ко всему. Может быть, я ошибалась, и Ева не переносит меня не из-за того, что я своей некрасивостью нарушаю гармонию в ее мире красоты, и не потому, что я напоминаю о том, о чем она сама предпочла забыть. Ева, не отдавая себе отчета, не переносит меня такой, какая я есть».

И Алекс сделала то, что делала только в крайних случаях. Подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Длинное, лошадиное лицо, выступающий подбородок, высокие скулы, большой нос. И неопределенного цвета глаза: то зеленые, то карие, в крапинку, как у форели. Правда, брови четко очерчены – ей никогда не приходилось выщипывать их. «Рот большой, но хорошей формы, – попыталась она приободрить себя, но итог все равно получился малоутешительный. – Может быть, я выгляжу так непривлекательно еще и потому, что я мало улыбаюсь?» – подумала она и попыталась растянуть губы. В этой улыбке было так же мало жизни, как и в бумажных цветах. Нет, дело было не в улыбке…

Подавленная Алекс вернулась на свое «сиденье мыслителя» – на подоконник, на котором провела столько времени в детстве. До чего же это все несправедливо! Ни для кого не имело значения, что скрывалось за ее неинтересной внешностью. Ее ум, ее чувство юмора, талант – все это меркло. А мать никогда ни в чем не испытывала нужды только по той причине, что судьба одарила ее красотой. Если бы она хоть чуточку походила на меня, насколько по-иному сложилась бы ее жизнь. Насколько упорнее ей пришлось бы работать, насколько вообще тяжелее пришлось бы ей в жизни. И всего бы надо было бы добиваться самой, потому что мужчины уже не проявляли бы к ней никакого интереса. Осталась ли бы она в таком случае такой же самонадеянной? Или же стала бы такой же неуверенной, как сама Алекс?

«Вся твоя беда в том, – заметил как-то Алекс ее коллега, гомосексуалист, – что ты воспринимаешь себя только как личность. А если ты сама себя не ценишь как женщину, как же в таком случае другие смогут ценить ее в тебе? Я понял, что ты необычная женщина. Но ведь и я необычный мужчина. Разница между нами в том, что я осознал, кем являюсь, и в согласии с этим живу. А ты убедила себя в другом и поэтому не способна сама ничего предпринять. Ты абсолютно не права! Если ты несчастлива – значит, тебе надо что-то изменить в своей жизни».

«Легко сказать, но трудно сделать, – подумала Алекс. – Давнюю привычку трудно искоренить. Мой ум – мой дом. А тело – просто то, что надо подкармливать, одевать и содержать в чистоте.

И тем не менее я жива. А Крис, который получал всю ту любовь от матери, о которой я не смела и мечтать, умер. А ведь, видит Бог, он был красив. Люди на улицах оборачивались, когда видели их вместе. И это ей страшно нравилось. Зато как ловко она избегала появляться на улицах со мной. Ладно, может быть, и вправду не мне осуждать ее, но до чего же это было обидно!»

«Ну хватит! – оборвала себя Алекс. – Довольно! Чем больше я узнаю, тем больше шансов разобраться во всем до конца».

Следующий человек на пути следования Евы к вершине славы и успеха – Генри Бейл, которого она неизменно называла «мой дорогой друг и наставник». Не он ли сотворил духи «Суть Евы»? А если да, то чем расплатилась Ева? Натурой? В конце концов он тогда числился в списке ведущих парфюмеров мира.

В поисках ответа Алекс перерыла все книги о парфюмерии в шкафу у матери, ее внимание привлекла та, где говорилось о значении запахов в мире красоты. Сама не заметив, она погрузилась в завораживающий безбрежный мир, о существовании которого даже и не подозревала. Например, Алекс понятия не имела о том, что Клеопатра, судя по всему, написала первое руководство о том, как стать красивой. Узнала о том, какими косметическими средствами пользовались греческие куртизанки – гетеры. Впервые услышала о том, что римские красавицы раскрашивали зубы. Но настоящее потрясение Алекс пережила, наткнувшись на книгу Овидия «Искусство любви». Не просто потому, что в библиотеке у Евы оказались эротические стихи, которые она, несомненно, перечитывала не раз, что было видно по заметкам на полях – привычка, вызывавшая отвращение у Алекс. Для нее книги всегда являлись чем-то живым. Но краткие замечания Евы сами по себе поразили ее. Например, высказывание, подчеркнутое карандашом. «Разве я не твердил тебе: «Перестань красить волосы. И вот теперь тебе уже больше нечего красить». Ева на полях сделала коротенькую приписочку: «Она могла бы красить волосы и не облысеть, если бы пользовалась моими красителями».

Алекс поймала себя на том, что невольно усмехнулась: она никак не ожидала, что Ева способна на проявление какого-либо чувства юмора. Оторвав глаза от книги, она невидящими глазами уставилась в окно. «А ведь по сути, – думала Алекс, – я ее совершенно не знаю. Это моя мать. Но она для меня как загадочная марсианка».

Алекс встряхнулась, отгоняя посторонние мысли, и снова погрузилась в странный завораживающий мир – рассказ шел о раннем периоде христианства, когда мужчины пользовались косметикой и когда шли споры о том, как выглядит Господь Бог. Чтение так увлекло ее, что она прослушала удар гонга, призывавший к ланчу. Макс зашел за ней и удивленно покачал головой:

– Что, принимала очередную порцию печатного слова? Ну что ж, это, несомненно, лучше, чем наркотики.

Алекс подняла на него глаза:

– А ты знал о том, что для Чосера идеал красоты могла олицетворять только безбровая женщина?

– Нет, но теперь знаю.

– А я и представления не имела, что у матери такое дивное собрание книг. Но ведь мне было запрещено переступать порог этой комнаты, так что ничего удивительного в этом нет. А вот еще, взгляни – книга Хью Платта «Услада дам», опубликованная в 1602 году. «Чтобы отбелить лицо и стать красивее, умывайтесь розмарином, кипяченным в белом вине. Вы будете неотразимы». Разве это не прелестно?

– В зависимости от того, собираешься ли ты последовать этим советам или нет.

Он чувствовал, что привычный холодок сдержанности все равно сохранялся в глубине души Алекс, несмотря на внешнюю оживленность. Тем не менее она усмехнулась и коротко ответила:

– А почему бы и нет, если это возымеет действие?

Макс не часто отпускал замечания по поводу внешности Алекс. Она знала, что она для него всего лишь Алекс, которую он знал как облупленную, изучил ее как самого себя, так, что, можно сказать, едва замечал ее. Правда, не настолько, чтобы перестать бранить из-за ее упорного нежелания сбросить с плеч гранитную глыбу, которую она сама на себя взвалила. Ему, тонкому ценителю женской красоты, никогда не приходило в голову, как может ранить Алекс то, что он не воспринимает ее как женщину.

И вот теперь – под влиянием того, что она узнала о матери, словно при вспышке молнии, Алекс поняла, что вовсе она не уродина, какой привыкла себя считать, и потому заслуживает внимания мужчин.

Того же Макса, к примеру. Свет нового знания позволил ей взглянуть на него совершенно другими глазами. И он предстал перед ней не таким, каким она видела его раньше – дорогим ее сердцу, добрым Максом – дядей Максом, как она называла его до тех пор, пока он не объяснил, что между ними не такая уж большая разница в возрасте, – а просто Максом Фабианом – привлекательным во всех отношениях мужчиной.

– Что такое? У меня вырос второй нос? – спросил он, заметив, как Алекс смотрит на него.

Она никак не могла прийти в себя:

– Нет… просто так… я подумала… – ее вдруг обдало жаром.

Макс обошел вокруг стола, наклонился и накрыл ее руку ладонью. Она невольно посмотрела на его плечи. Рукава рубашки были закатаны наверх, выше локтей, так что она могла разглядеть на коже светло-золотистые волосы. Его рука с длинными пальцами была сильной и крепкой – Алекс не раз видела, как он выжимает сок из целого апельсина. Она ощущала тепло его тела, от которого исходил острый запах одного их лучших Евиных лосьонов.

– Хмм… – очень интересно, – проговорил он, – но я зашел к тебе затем, чтобы узнать, не составишь ли ты мне компанию на ланч. Мора уехала в Женеву, Памела снова удалилась в часовню. А я, как ты знаешь, терпеть не могу есть один. С детства привык, что за столом должно сидеть не менее десяти человек. – Его голос, как всегда глубокий, звучал словно смех с Олимпа, но Бог-Макс тут же пережил, как Зевс, очередное превращение – больше в этом свете он ей не увидится.

Она вымученно улыбнулась, опустив глаза к странице. Макс неожиданно настолько взволновал ее, что Алекс впервые почувствовала себя неловко в его присутствии – сердце у нее забилось, дыхание перехватило. Пытаясь взять себя в руки, она подумала о том, что всегда была уверена, что всякое сексуальное начало в ней подавлено. Но оказалось, это была своего рода затянувшаяся спячка.

– Если хочешь, мы можем перекусить здесь, – предложил Макс. – Как в добрые старые времена, помнишь? Когда тебе приходилось готовиться к экзаменам. Мы уже давно не сидели так вместе.

– Вообще-то я не голодна, – сказала Алекс. (Это было что-то новенькое. Прежде она всегда ела с удовольствием.)

– Зато я голоден. А ты можешь сидеть и смотреть.

Алекс неохотно повиновалась. Лучше бы он удалился в столовую и оставил ее здесь в разобранном виде. Смотри-ка, всего лишь одна вольная мыслишка, и что получается?! Но Макс был очень наблюдателен: стоит ему увидеть свободный конец нити, так и потянет, пока до конца не распустит чертов свитер. Нельзя давать ему заметить, что что-то не так.

Уж лучше не давать ему повода для беспокойства – иначе он примется допытываться, что это с ней происходит.

– А как идут твои разыскания? Оправдал ли Питер Брюстер свое прозвище Всевидящее око?

Алекс даже рот открыла от удивления:

– Ты что, следил за мной?

– А как же, черт возьми! Один из пунктов моего контракта с компанией Евы Черни – следить за тем, чтобы ничто не повредило ее репутации. А твои поиски и приемы превращают тебя прямо-таки в слона в посудной лавке. Разумеется, мне приходилось следить за тобой. Ведь кому-то надо выгребать навоз!

Алекс во все глаза смотрела на него.

Макс вдруг удивленно заметил:

– Ты знаешь, у тебя глаза зеленые, как трава.

– Может быть. Но я-то сама не такая уж зелень, как ты думаешь. Какие бы там контракты ты ни подписывал с компанией Евы Черни, они никакого отношения не имеют ко мне. Я не желаю иметь с ними ничего общего. Куда я иду, что делаю – мое личное дело. И, надеюсь, ты больше не будешь совать свой нос в мои дела.

Последнюю фразу она почти выкрикнула и ударила ладонью по столу так, что книги подпрыгнули.

– Но Ева моя клиентка, я ее адвокат. И обязан защищать ее интересы. Когда ты вернулась из Лондона, у тебя был вид, как у фокусника, который жонглирует не шариками, а горячими картофелинами. – Тон его несколько смягчился. Он вытянул вперед ладони. – Если тебе слишком горячо, дай их мне. У меня больше опыта. – Он улыбнулся. И Алекс невольно отвела взгляд от его теплых, цвета растаявшего шоколада глаз. – Головка у тебя, конечно, набита всевозможными сведениями. Но в графе «жизненный опыт» тебе стоит написать – «отсутствует». Ты согласна?

– Ты на чьей стороне? – требовательно спросила Алекс.

– На стороне тех, кто обеспечивает меня хлебом насущным, естественно, – усмехнулся Макс.

Но Алекс не поддавалась. Было невыносимо думать, что он настолько не доверяет ей, что ходит за ней по пятам.

Читая каждый оттенок мысли на ее лице, которое теперь выражало нечто большее, чем привычную меланхолию – она порозовела от негодования, – Макс проговорил мягко:

– То, чем ты занята, – касается меня самым непосредственным образом. Ты и сама понимаешь это. И всегда было, с тех самых пор, как я обнаружил, что ты потихоньку таскаешь книги из библиотеки. – Он засмеялся. – Никогда в жизни не видел такой перепуганной физиономии.

– Я подумала, что пришла мадам.

– И мы с тобой заключили договор, помнишь? Я пообещал, что не скажу ничего, если ты сама не проболтаешься. И сам стал выносить тебе книги без высочайшего на то разрешения.

Алекс улыбнулась:

– Ну да.

– Тогда я должен был стоять «на стреме». Почему же сейчас я не могу делать того же самого?

– Потому что теперь я стала на двадцать лет старше, – пояснила Алекс.

– Но и я тоже.

Алекс не выдержала и рассмеялась. Макс всегда умел обвести ее вокруг пальца. И прежние – доверительные отношения – снова восстановились. Но только до того момента, когда Макс опять подошел к ней и снова накрыл руку ладонью:

– Дружба?

Горячая волна прошла по телу Алекс, и огненный шар взорвался где-то в груди, хотя она постаралась не подать виду. Она давно привыкла не выказывать того, что испытывает на самом деле.

– Дружба, – сказала она. Воспользовавшись тем, что вошел Жак, она незаметно высвободила руку.

– Будь добр, Жак, накрой нам ланч здесь. Можешь оставить его на столике, мы сами все разложим.

– Хорошо, сэр.

– Ну а теперь, – сказал Макс, снова возвращаясь к прежней теме, когда Жак ушел, – объясни: почему ты так глубоко роешь?

– Потому что это глубоко закопано.

– Точно так же Джордж Хиллари ответил на вопрос, почему он взбирается на Эверест: «Потому что он существует».

– У меня такое ощущение, что я не смогу простить ее до тех пор, пока не буду совершенно досконально знать, для чего ей нужно мое прощение.

Макс изучающе оглядел Алекс. Она усилием воли заставила себя спокойно выдержать его проницательный взгляд из-под густых ресниц – многие женщины полжизни отдали бы за такие.

– Ну что ж, – кивнул он наконец, – мне все равно придется примириться с этим. Ведь ты не свернешь с намеченного пути. Но ты хоть отдаешь себе отчет в том, насколько горькую пилюлю тебе, быть может, придется проглотить в конце?

– Да.

– Итак, где ты уже успела побывать? Нет, лучше скажи, куда собираешься двинуться. В том, что касается периода до 1967 года, я мало чем смогу тебе помочь. Но зато у меня есть своя собственная информация о том, что происходило потом. Когда ты доберешься до этой точки, приходи ко мне, хорошо? Мне известно все, что узнала и ты, может быть, даже чуть больше. И я пришел к выводу, что если она возвела такую прочную стену, то у нее были на то веские причины. Ну а теперь, будь паинькой и постарайся удовлетворить мое любопытство. А потом я расскажу тебе, что мне удалось раздобыть. – Он улыбнулся ей так, как улыбаются люди, достигшие полного взаимопонимания.

И пока они ели копченую форель, поливая ее соусом, Алекс рассказала Максу все, что узнала от Питера. Макс слушал, не перебивая, очень внимательно. Когда она закончила, он еще некоторое время хранил молчание.

– Что ж, – проговорил он наконец. – Все, что ты рассказала, вполне в духе Евы. Многое я знал, исключая то, что она была агентом. Я чувствовал, что там что-то такое было. Не потому что Ева так уж любит политику. Она не проклинает сейчас Венгрию и не проклинала тогда. Единственное, что занимает ее, – это она сама. Такое впечатление, что она настоящий интернационалист. Она всегда была, как и сейчас, реалисткой. И добивалась, чего хотела. Она не единственный человек, который, позаимствовав чужие идеи, выдал их за свои. – Их взгляды скрестились. – Но ведь тебя беспокоит не это, правда? И даже не то, что она была любовницей сначала коммуниста, потом офицера венгерской безопасности. Тебе просто хотелось бы узнать, который из них твой отец?

– Если только он из них.

– На этот вопрос в состоянии ответить только она одна.

– Я и собираюсь задать его, но сначала должна собрать все факты.

После этого наступила новая пауза, которую нарушил Макс:

– Что ж, решай сама, малыш. Что же касается меня, то могу тебе твердо сказать, что мне совершенно наплевать, кто твой отец. Ты – сама по себе, они – сами по себе. Вот и все.

– Мне все еще кажется, что Джон Брент и есть мой отец, – сказала Алекс, когда почувствовала, что в состоянии продолжить разговор. – И я всегда буду считать своим отцом именно его, независимо ни от чего. Даже если и узнаю, что мать забеременела от другого.

– И что же дальше? – спросил Макс живо.

– Следующий важный период в ее жизни – время, когда создавались духи «Суть Евы». Он связан с Генри Бейлом.

– За несколько лет до его смерти я начал работать в компании – это был шестьдесят первый год. Тогда в кабинете твоей матери висел его портрет. Спустя несколько лет он исчез.

– Что ты знаешь о тех годах?

– Только то, что позволила узнать Ева. Но есть те, у кого ты сможешь узнать, что тебе надо, – он улыбнулся, увидев, как вспыхнуло ее лицо. – Главный парфюмер Генри Бейла. Старик по имени Жан Вернье. Швейцарец. После почетной отставки поселился в родной деревушке где-то в Альпах, в каньоне Юра.

– Откуда ты знаешь?

– Твоя мать платит ему пенсию. – Увидев, как поразилась Алекс, он покачал головой. – Ты была уверена, что его уже похоронили, да? Так вот, она платит ему пенсию вот уже почти двадцать лет – и должен сказать, очень хорошую. Из своего собственного кармана, потому что Вернье числился служащим корпорации Бейла. Думаю, что именно Вернье и был тем человеком, который создал духи «Суть Евы». Пенсия, которую она ему выплачивает – знак благодарности. На этих духах твоя мать заработала миллионы, так что вполне могла бы платить ему и в два раза больше.

– Когда можно повидаться с ним? – нетерпеливо спросила Алекс.

– Как только мне удастся дозвониться до него. Сказать ему… кто ты? Сомневаюсь, что он знает о твоем существовании?

– Марион Джилкрист я сказала, что собираю материал для биографии Евы Черни.

– Неплохая мысль. И если я приеду, то это будет выглядеть еще более убедительно.

– Ты собираешься в Юру?! – воскликнула Мора. – За каким чертом?

– Дела, – коротко ответил ей Макс.

– С каких пор у Алекс Брент появились какие-то дела в этом бренном мире?

– А чем она хуже других? – бодро проговорил Макс и нежно поцеловал Мору в надутые губы. – Сиди у окошка и жди моего возвращения.

– Почему-то у меня такое впечатление, будто они что-то затеяли, – задумчиво заметила Мора, обращаясь к Памеле, которая тоже смотрела вслед красному «мерседесу», выезжавшему на дорогу.

– Макс и Алекс? До чего же они похожи на заговорщиков. До чего же они сроднились друг с другом за эти годы. Трудно представить, что платоническая дружба между мужчиной и женщиной может продолжаться так долго.

– Господи, да разве с такой женщиной, как Алекс, может быть что-нибудь другое, кроме платонической дружбы? Жердь засушенная! – презрительно бросила Мора.

– Она держится так, потому что Ева внушила ей эту мысль, – задумчиво проговорила Памела.

– А уж Еве в этих вопросах можно доверять.

– Но у Алекс удивительные глаза, – проговорила Памела, – и волшебная кожа!

– Тусклая, абсолютно без всяких красок.

– Смотря на чей взгляд. Впрочем, если бы она чуть-чуть подрумянилась – все бы сразу заиграло. У нее высокие красивые скулы.

– И нос торчит на версту. На мой взгляд, внешностью женщина обязана прежде всего самой себе. И у нас с тобой, например, это недурно выходит.

– Сомневаюсь, чтобы Алекс согласилась проделывать такого рода штучки со своим лицом.

– Да, она ко всему относится так рассудочно. Честно говоря, не понимаю, с чего это она вдруг тут появилась! Я провела с Евой гораздо больше времени, чем она.

– Но Крис ее брат…

– …сводный.

– Но мать-то у них одна. Я знаю, что Алекс обожала Криса и он ее тоже. Крис восхищался ею.

– Господи, что он в ней нашел?

– Если ты сама не понимаешь, то вряд ли я смогу объяснить тебе. – Памела вышла из комнаты и направилась в часовню, где покоилось тело Криса: скоро у нее уже не будет возможности посидеть с ним рядом. Его тело превратится в пепел, и она тогда по-настоящему почувствует, что осталась одна. Пока этого не произошло, рядом с ним она чувствовала себя как-то спокойнее. Но распахнув дверь в часовню, пол которой играл разноцветными бликами благодаря витражным стеклам окон, она увидела, что там, преклонив колени у гроба, стояла женщина в черном, закрытая вуалью. И из-под черных кружев выглядывали рыжие волосы. Несмотря на то, что шаги Памелы были почти неслышными, они все же гулко прозвучали в тишине. Ева слегка повернулась в ту минуту, когда Памела тоже встала на колени у гроба, и на секунду глаза их встретились. Ева слегка наклонила голову, как бы позволяя молодой женщине оплакивать того, кого они обе так любили.

Жан Вернье жил в небольшом уютном домике. За ним присматривала овдовевшая старшая дочь – ее дети уже выросли и разъехались кто куда. Глубокий старик, скрюченный, как ссохшееся дерево, смотрел на приехавших слезящимися глазами.

– Видит он плохо, а вот слышит прекрасно, – сказала дочь. – Артрит сделал его раздражительным, поэтому я прошу вас не затягивать беседу. Увлекаясь разговором, он начинает жестикулировать – это причиняет ему боль. Но он будет рад принять тех, кого к нему направила мадам.

– Не беспокойтесь, – ответила Алекс, – мы постараемся не задерживаться.

Дочь наклонилась к старику:

– Это мистер Фабиан из компании и молодая леди, которая пишет биографию мадам. Они просят тебя рассказать о том времени, когда ты создавал духи «Суть Евы».

Старик кивнул и нетерпеливо отмахнулся от нее:

– Я не глухой.

Маленькая комнатка, выходившая окнами на улицу, хоть и была безукоризненно чистой, все равно пропиталась насквозь запахами старости и лекарств.

– Значит вы… и есть господин Фабиан, – старик с улыбкой кивнул. – Ваше имя мне знакомо по чекам, которые я получаю. Надеюсь, вы пришли не для того, чтобы сообщить мне, что они больше не будут поступать. Не представляю, как бы я жил без них, – старик пронзительно взглянул на Макса.

– Нет, конечно. Я пришел вовсе не за этим. Чеки будут поступать до тех пор, пока вы живы.

Старик кивнул.

– А это кто?

Макс представил Алекс, назвав ее настоящим именем, и оно не вызвало никакой ответной реакции. Затем он объяснил причину их приезда.

– …ей хочется услышать о том, как создавались знаменитые духи «Суть Евы».

– Ах, эти… Да, удивительный аромат! Я создал много духов. Но эти потребовали больше времени, чем все остальные. И принесли мне столько беспокойства. Это было непросто!

– Зато какой результат! – подбодрил рассказчика Макс. – Они и по сей день входят в число самых раскупаемых.

– Очень рад слышать это, потому что на их изготовление была затрачена масса денег. Масса!.. Но господин Бейл сказал мне, что я обязан делать то, что захочет мадам Черни, и я так и поступал.

– Это была ее идея? – спросила Алекс.

– Да, идея была ее… Она мысленно так отчетливо представляла этот запах. Но не имела понятия, из каких компонентов его составить. И это ее даже не волновало. Она знала…. – старик покрутил пальцем где-то перед собой, – что этот аромат существует, и мне оставалось только следовать за тем, что она описывала словами. Можете представить, с какими трудностями я тогда столкнулся! Всякий парфюмер тоже представляет тот запах, который он создает. Но он к тому же понимает, на чем основываются эти запахи. Она этого не понимала. Ничего она не знала и о пропорциях, смесях, основе и так далее. Она не обучалась всем этим вещам, но у нее было безошибочное чутье, врожденное и безукоризненно точное понимание того, что ей надо. И месяцами то, что я делал, оказывалось неверным: «Не то, не то». Она теряла терпение, я тоже. Очень трудная женщина… – старик покачал головой. – Очень требовательная, и она хотела, чтобы я создал то, что являлось бы воплощением женского начала. Но как можно создавать духи из слов, из описаний!.. – старик задумчиво улыбнулся. – Но именно так они и были сделаны… Всякий раз, когда я предлагал что-то, она принюхивалась, вставала, ходила, снова садилась, закрывала глаза и, наконец, произносила: «Слишком агрессивные. Сразу привлекают к себе внимание. То, чего хочу я, должно вызвать ощущение, что ты уже знал этот аромат и давно им пленен». Я уходил, менял пропорции, вместо бергамота использовал жасмин или наоборот и начинал все сначала. Я создал двадцать семь сочетаний, прежде чем добился, чего она хотела. Двадцать семь!

– Шесть из них тоже поступили в продажу, – заметил Макс.

– Разумеется, – согласился старик, – духи, созданные Вернье, заслуживают того.

– Но «Ева» связывается только с именем мадам Черни, – напомнила Алекс.

– Верно. А вы можете назвать имя мужчины, который создал «Шанель № 5»? Для мадемуазель Шанель? Они на самом деле созданы ею. Я творил их, но мною двигала ее воля, интуиция, она вдохновляла меня и убеждала в своей правоте. Достаточно было только взглянуть на ее лицо, когда я наконец принес одну капельку того, что она так ждала, услышать, как она вскрикнула от радости…. – Старик вздохнул. – Это был… великий день… Она танцевала, пела, обнимала и целовала меня…

– А мсье Бейл, – спросила Алекс, когда старик немного успокоился. – Насколько он в этом участвовал?

– Только деньгами. Он, видите ли, всегда знал, что представляет собой эта женщина.

– А что потом?

– Потом? Фейерверк, вспышка звезды. И мсье Бейл, предвидевший все это, прицепил свой вагон к этому поезду. Он чрезвычайно гордился ею. Она была его протеже.

– И его любовницей?

– Многие так говорили, но я не верил в это. Мсье Бейл любил ее, как дочь. Его собственные дети не интересовались его занятиями. А мадам увлеклась тем же делом, что и он, страстно обсуждала его проекты, мечтала о том же самом, о чем мечтал и он. Генри видел в ней самого себя, каким был в юности. Ведь он был на тридцать лет старше ее, когда они встретились, и знал, что смертельно болен и скоро умрет.

– Умрет? – Алекс как-то не задумывалась об этом.

– У него был рак костного мозга. Потому сделать «Еву» предложили мне. Его силы были на исходе. В последний год своей жизни он вообще перестал двигаться. Он понимал, что ему уже недолго осталось. И мадам Бейл тоже знала. Она не только позволяла мадам Черни посещать его, она настаивала на том, чтобы она приезжала как можно чаще. И чувствовала, что успехи Евы, слава, которая начинала окружать ее имя, – все то, чему он способствовал, – возрождают его интерес к жизни, поддерживают теплившийся в нем огонек. И мсье Бейл, можно сказать, умер у нее на руках.

Макс следил за выражением лица Алекс: изумление не сходило с него.

– Когда я отошел от дел, она обеспечила мою старость. Каждый год в день моего рождения я получаю специальный заказ из ресторана «Максим» – она помнит, как я люблю хорошую еду и вино. И каждый месяц мне приходит чек. Конечно, «Ева» мне далась нелегко. Это была трудная работа. Но я получил хорошее вознаграждение. – Старик с чувством удовлетворения кивнул.

На обратном пути в Женеву Макс спросил:

– Еще один лик Евы?

– Сколько же их у нее?

– Позволь мне дать тебе совет, малыш. Ты видишь все либо в черном, либо в белом цвете. А жизнь матери – это самая невообразимая смесь всех цветов и оттенков.

– Я вижу ее такой, какой она являлась мне. Ты слышал, как старик описывал, как она обнимала и целовала его, когда получила то, что хотела! А знаешь ли ты, что мать за всю мою жизнь ни разу даже не прикоснулась ко мне? Ни разу не погладила по голове, ни разу не поцеловала, даже не пожала мне руку. И после этого ты будешь твердить мне о смеси оттенков и о букете цветов!

«Боже! – подумал Макс. – Эта стена боли все еще мешает ей видеть все таким, как оно есть. Где бы раздобыть такой динамит, который помог бы взорвать эту преграду?»

– Твоя мать не может без содрогания вспоминать годы ранней юности, связанные с Венгрией, – терпеливо заговорил он. – Именно это она и мечтает стереть из памяти. А ты – живое напоминание о том, о чем она хотела бы забыть.

– Тогда почему же она вдруг попросила у меня прощения?

– Ничего не могу сказать. Это ты сама должна спросить у нее. И чем скорее, тем лучше. Похороны назначены на послезавтра. И время, малыш, – суть всего.

– «Суть Евы», – горько проговорила Алекс, – это зловоние!