Такая как есть

9

Лондон, 1988

Питер Брюстер после возращения поселился в Барнсе. «Конечно же, именно там», – проговорила про себя Алекс, справившись с первым удивлением. С тех пор прошло тридцать лет. Если бы отец был жив, ему бы исполнилось семьдесят. Столько же приблизительно и Питеру. Остается надеяться только на то, что у него сохранилась память. Он работал корреспондентом и вряд ли бы смог заниматься этой работой, если бы не умел запоминать.

– Ты едешь в Лондон? – удивился Макс, когда она обратилась к нему. – Но зачем?

– У меня там кое-какие дала. Я успею за день обернуться туда и обратно – мне здесь все равно уже нечего делать до похорон.

Отрывистые фразы и упрямство, появившееся во взгляде, были ему очень хорошо знакомы.

– Да, и я воспользуюсь самолетом компании. Он все равно стоит пока без дела.

Макс понял, что Алекс что-то задумала. Он уже несколько раз ловил ее напряженный взгляд, устремленный куда-то вдаль. «Но почему Лондон? – удивился Макс. – Она с трудом выносила этот город, называя его Содомом и Гоморрой. Быть может, Патси? Надо выяснить», – и он направился к телефону.

Это был обычный послевоенной постройки дом с чистым садиком. Мужчина, который открыл ей дверь, был высокий, сутулый, с седыми волосами и очками в роговой оправе.

– Мистер Питер Брюстер?

– Да.

– Меня зовут Александра Брент. Я дочь Джона Брента. Насколько я помню, вы вместе учились в университете. В его биографии есть одно неясное место, связанное с его пребыванием в Венгрии, он ведь писал историю революции этой страны.

– Боже мой! Это было так давно. Я не виделся с Джоном много лет. – Тут сработал журналистский навык. – Вы сказали «был», значит, он умер?

– Да. Вскоре после того, как встретился с вами на Флит-стрит. Я тогда была маленькой девочкой и шла вместе с ним.

– Когда же это произошло? Да, пожалуй… к сожалению, память у меня уже далеко не та…

Брюстер провел Алекс в неприбранную гостиную, в которой большую часть пространства занимал стол, заваленный бумагами, и шкафы, забитые книгами. На столе стояла портативная пишущая машинка.

– Я все еще пописываю: небольшие статьи о политике, печатаю обзоры книжных новинок. Садитесь, пожалуйста. Чем могу быть вам полезен?

И Алекс начала излагать заранее заготовленную историю:

– Я пишу биографию моей матери – Евы Черни. Насколько мне известно, вы с ней были знакомы в те далекие времена. Надеюсь, вы сможете хоть что-нибудь рассказать о днях ее юности, какой она была, когда бежала из Венгрии.

Питер Брюстер внимательно посмотрел на нее:

– Ваша фамилия мне знакома… Я просматриваю почти все обзоры книг. Вы автор книги «К вопросу о контрастах»?

– Да.

– Я не прочел ее – это лежит вне сферы моих интересов, но читал восторженные отзывы на книгу. Очень рад встретить такого замечательного автора. Ко мне сейчас заходит не так много людей. А ведь зарубежные корреспонденты заводят много знакомств во всех уголках мира. Мы с Джоном дружили, когда учились в университете, затем потерялись и встретились снова в Вене. Я и познакомил его с вашей матерью.

– И какой же она была?

– Одна из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел в жизни. Она была кое в чем замешана и у нее не было другого выбора, как только бежать из Будапешта, подобно многим другим ее соотечественникам. Большинство из них бесследно растворились в стране, которая их приняла. Но это совершенно не в стиле вашей матери. Она всегда была из ряда вон выходящим человеком, где бы ни оказывалась. Я прочел некролог о вашем брате в «Таймс». Очень печально. Мне всегда была непонятна мания скорости у нынешнего поколения. – Он сменил тему. – Я как раз собирался выпить чашечку кофе. Вы не составите мне компанию?

– С удовольствием.

– Я с большим интересом следил за успехами молоденькой девушки, которую я знал как Анну Фаркас, когда у меня появлялась такая возможность. Ведь я довольно долгое время провел после Венгрии в других социалистических странах – одна за другой. – Он прошел в кухню, оставив открытой дверь в гостиную.

– А как вы познакомились с моей матерью? – спросила Алекс.

– В Будапеште. Туда меня направила моя газета. В Венгрии началась либерализация, и мой главный редактор задумал оттуда серию статей. Выбор пал на меня по той причине, что я говорил по-венгерски, – с год, между войнами, я прожил там. Это был очень симпатичный город, такой же космополитический, как Париж. Элегантные женщины, хорошие отели, бесконечные кафе на открытом воздухе и богатая культурная жизнь. Когда я познакомился с вашей матерью – в 1956 году, – от прежней жизни и следа не осталось. Анна, как ее тогда звали, обслуживала своих клиенток на дому – она уже тогда занималась косметикой. Жена одного моего старого друга – прежнего либерального политика – пользовалась ее услугами. Вдруг она куда-то надолго исчезла. Дошли слухи, что она пряталась из-за того, что наружу выплыла ее связь с одним русским политическим комиссаром – на самом деле довольно высокопоставленным офицером КГБ. Это всех удивило. Не потому, что она могла увлечь такого человека – это было естественно. Удивительно было другое – что она оказалась втянутой в политику. Мне никогда не приходило в голову, что такая женщина может иметь отношение к политике. Мне казалось, что она думает только о том, как выжить. Как многие другие женщины. Я смотрю, вас удивил мой рассказ, – заметил Питер, входя с подносом. – Не стоит забывать о том, что Венгрия по сей день задавлена догмами, навязанными ей Советским Союзом. До сих пор там существует тайная полиция, которая выслеживает недовольных, и лагеря, куда их сажают. За едой надо выстаивать в очередях – в стране, которая всегда была такой изобильной, продукты достаются только членам партии. Это диктатура в самой отвратительной своей форме. Все общество пронизано стукачами, которые строгают на вас доносы. И от этих донесений зависит ваше будущее. Если на бумаге стоит пометка «К» – это означает крестьянин. Если «Р» – рабочий и так далее. Такие люди совали нос во все щели, и каждый понимал, что его могут схватить в любую минуту. Вот в таком обществе выросла ваша мать. – Питер Брюстер улыбнулся: – У меня такое впечатление, что именно из-за меня она решила во что бы то ни стало выбраться, уехать за границу, пожить другой жизнью. Я часто описывал ей, как в свободном обществе живут люди. Наши с ней разговоры обычно состояли из вопросов и ответов – иной раз в кондитерской, где мы ели мороженое – угощение, которое появилось только после той реформы, которую провел Имре Надь. Она очень хотела выучить английский язык. По счастью, она относилась к числу людей, у которых врожденные способности к языкам, к тому же она работала над своим акцентом прямо-таки со страстью. Оглядываясь назад, я теперь понимаю, почему. Думаю, что она мечтала о том, что ей удастся все-таки выбраться оттуда.

– Она родилась в Будапеште?

Питер ничем не выдал своего удивления.

– Не думаю. Она весьма мало распространялась о своих родственниках. Такое впечатление, что ей хотелось скрыть свое прошлое. Но из некоторых ее обмолвок я догадался – она скорее всего родилась где-то на западе Венгрии – неподалеку от границы. Как-то раз она проговорилась, что с поля, неподалеку от которого она жила, можно было увидеть огни австрийского городка. Это означает, что ее родители скорее всего были крестьянами. А тот факт, что ей удалось перебраться в Будапешт, мог означать, что кто-то из сильных мира сего помог ей в этом. Позже, когда выяснилось, что она жила с русским, я все понял.

Питер понимающе встретил ошеломленный взгляд Алекс, не понимая, что ее могло так удивить:

– Вот почему, как мне кажется, она и переменила имя, когда покинула Венгрию. Это всего лишь самозащита. Женщинам, которых обвиняли в связи с русскими, пришлось нелегко во время восстания в Венгрии.

– Значит, именно поэтому Анна Фаркас превратилась в Еву Черни…

– Думаю, что да. Возможно, это каким-то образом связано с тем фактом, что одной из больших партийных шишек был Михаил Фаркас – министр обороны. Кажется, никакого отношения к Анне он не имел. Это не такая уж необычная фамилия. К тому же он был еврей. Твоя мать была католичкой, как и большинство жителей Венгрии. Венгрия – бастион католицизма в этой части мира.

– Да, я слышала, – проговорила Алекс, получившая гораздо больше того, что она ожидала услышать.

– Русского к тому времени куда-то перевели, и его место занял высокий чин из венгерской службы безопасности. Вот в то самое время она и появилась у меня с просьбой помочь ей выбраться из Венгрии – и именно тогда я узнал о том, что она была агентом. Всю информацию, которую она собирала, ей удавалось передавать подпольщику по имени Ласло Ковач – он был химиком, и притом отличным – и это его кремы Анна развозила из дома в дом своим клиенткам.

– А что случилось с ним?

– Он исчез после подавления восстания, как и тысячи других. Либо умер, а может быть, попал в Россию. И поскольку она не знала, что с ним произошло, она и пришла ко мне – по его, кстати, совету. И я сделал для нее все, что мог: поселил ее в своей комнате в отеле на несколько дней, а потом отвел в британское консульство как свою близкую приятельницу. И к тому времени, когда ей удалось выехать, она уже оформила документы на то имя, под которым ее теперь все и знают. Как ей удалось заполучить документы, не имею понятия. Не исключено, что благодаря своим покровителям. Она давно готовилась – независимо от того, удастся ли восстание или нет, – покинуть Венгрию. Октябрьские события послужили детонатором. Так или иначе, я переправил ее в Вену. И поскольку ей не хотелось оставаться в лагере для перемещенных лиц, я попросил Джона, который преподавал в Вене, пустить ее к себе на некоторое время.

Питер протянул Алекс чашечку кофе:

– Она довольно удачно изменила свою внешность в тот момент, когда пересекала границу, – свое дело она знала. Так что она выглядела на двадцать лет старше и на тридцать фунтов тяжелее. Помнится, Джон был просто потрясен тем, что такая неуклюжая и непривлекательная особа может быть шпионкой. – Он улыбнулся. – Его немало удивило и то, как такая некрасивая женщина может продавать косметику. До того момента, разумеется, пока она не разгримировалась. Истинная Анна ошеломила его. Думаю, он вряд ли вообще встречал таких женщин раньше в своей жизни. – Питер помолчал. – Джона воспитали… в очень строгих правилах…

– Вы знали его мать?

Их взгляды встретились.

– Я однажды встретился с нею, – сухо ответил Питер. Ему, похоже, не понравился вопрос. – Джон, несмотря на свои сорок лет, во взаимоотношениях с женщинами оставался двадцатилетним юношей. – Питер бросил взгляд на Алекс. – А у Евы, как говорят американцы, уже был опыт.

– Значит, Анна Фаркас… – медленно повторила Алекс и взглянула на собеседника, – умерла во время революционного переворота.

– Думаю, что именно таково и было ее намерение. И то, что об этом не известно ничего даже вам, ее дочери, свидетельствует яснее ясного, чего она хотела добиться, переменив фамилию. Вы совсем на нее не похожи, – продолжал Питер. – Да и на отца тоже – за вычетом роста, конечно, и ума, – галантно добавил он. – Критики очень хвалят ваш стиль!

– Спасибо.

– Вы пишете эту биографию по заказу?

– Нет. Мне хотелось сделать сюрприз матери. Она ни о чем не подозревает.

– У вас может получиться потрясающая книга, – заметил Питер. – И если вы заглянете поглубже, читать ее будут взахлеб. Рынок обеспечен – и вашей книге, и продукции вашей матери.

– Расскажите мне, пожалуйста, о Ласло Коваче.

– Я мало знаю о нем. Умный человек, убежденный антикоммунист. Он организовал подпольную организацию в Технологическом университете. Они добивались свободы политическим узникам, требовали тайных выборов на всех уровнях. Именно там группа студентов объявила о начале восстания… Это послужило сигналом: короткий сигнал, который должны были услышать во всем мире. Только мир заткнул уши, – в голосе Питера прозвучали горькие нотки.

– Можно сказать, что Анна Фаркас в те дни была религиозной?

– Нет, – ответил Питер. – Она всегда верила только в самою себя.

Они помолчали.

– И Ласло Ковач исчез?

– Насколько я знаю, да.

Они снова замолчали. Питер умел молчать. К тому же он понимал, в какой растерянности была Алекс от того, что услышала. Да, Ева тщательно заметала свои следы. И о том, что он рассказал сегодня, быть может, не знал никто, кроме самой Евы.

– А вы были на свадьбе? – спросила Алекс.

– Нет. Я тогда находился в Египте. Но я позвонил им спустя два месяца после возвращения в Лондон. К тому времени Еве уже удалось наладить свое дело – теперь ее клиентами стали жены английских, французских и американских офицеров. Она только старалась обходить как можно дальше русских, что вполне понятно. Ее дела сразу пошли хорошо – ведь Вена очень отличалась от Будапешта. Ева не теряла ни минуты. Она была восхитительна, насколько я помню. Очень счастлива и уже беременна. Помню, что она сказала мне, что у нее родится мальчик и она назовет его Питером. – Он улыбнулся. – Но родилась девочка.

– И вы больше ни разу не встречались с ней?

– Нет. Только с большим интересом следил за ее карьерой.

– А ее… любовник? Как вы думаете, что случилось с ним?

– Ну, после того как русские снова восстановили свое прежнее влияние, там произошла чистка. О многих людях ничего не слышно в течение тридцати лет, вряд ли можно надеяться на то, что их можно разыскать.

«Случайность это, которую так выгодно использовала Ева, или точно рассчитанный план?» – подумала Алекс.

– Скажите, а Фаркас аристократическая фамилия?

– Нет. Если бы она не оказалась связанной с человеком, относящимся к самой верхушке, ее досье было бы под литерой «К». А она перешла в другой разряд. Думаю, благодаря своему русскому покровителю. Если бы не он, ей бы ни за что не позволили заниматься тем, чем она занималась. Это было недопустимой вольностью – иметь свое дело – даже во время относительной вольности при Имре Наде. Я не знал ни одного, кто имел возможность заниматься тем же, чем она.

– А Черни?

Он помедлил:

– Это имя человека, написавшего такие дьявольски трудные вещицы для обучающихся игре на фортепьяно, но, в общем, тоже не такое уж редкое.

– Вы считаете, что ее привез в Будапешт русский?

– Скорее всего. Кажется, венграм в те времена не разрешалось переезжать с места на место. Но те, кто узурпировал власть, имели возможность устраивать все это.

Питер заметил, что рука Алекс, в которой она держала чашку с кофе у рта, слегка дрожала. Судя по всему, Александра Брент не имела никакого понятия о прошлом ее матери. И тут он осознал и тот факт, что имя дочери до сих пор не выплывало ни в каких статьях – а их было напечатано огромное количество – о Еве Черни. О ее сыне – сколько угодно. О дочери – ничего. Почему?

– Надеюсь, я хоть чем-то помог вам?

– Да. Благодарю вас.

Непонятно, каким образом, но Брюстер кое о чем догадался.

– Не судите свою мать так строго, – миролюбиво заметил он. – Вы ведь родились в том обществе, где не имеют понятия о том, что такое поголовная слежка и репрессии.

– Она никогда не говорила о Венгрии, – медленно проговорила Алекс.

– Ничего удивительного. Мне никогда не казалось, что в ней развито чувство патриотизма. Ее тянуло к иному миру, окно в который приоткрыл ей и я. Венгрия, увы, была слишком мала, чтобы дать возможность развернуться этому природному дарованию. А вот те, кто эмигрировал, сумели оставить о себе след. – Озорная улыбка заиграла на его губах. – Возьмите хотя бы для примера Габора.

– А я подумала о Бартоке, Кодаи и Мольнаре, – резко проговорила Алекс.

– Но и ваша мать тоже очень творческая натура в своей области. Разве не ей удалось создать настоящую империю косметики, начав с нескольких кремов, изготовленных Ласло Ковачем?

– Кто же возражает против этого…

«Да, – подумал Питер, – она дочь своего отца». Журналистская память выудила все, что он знал об Александре Брент. Закончила Кембридж, автор трех серьезных документальных книг. Он улыбнулся. Полная противоположность матери – чья жизнь была сплошной мистификацией. Неужто она собирается написать правду и выпустить джинна из бутылки?

Он изучающе смотрел на глубоко задумавшуюся Алекс. Некрасивая, слишком резкие черты лица. Судя по тому, как она держится и как себя ведет, серьезна и рассудочна. Что ж, у ее бабушки по отцу тоже был достаточно сильный характер, как бы ни исказили его сильные религиозные устремления. Забавно, подумал он, что природа зачастую обделяет такой внутренней силой мужчин и одаряет ею женщин. Анна Фаркас с детства была наделена железной волей. Иначе как бы она смогла добиться столь многого? Да, то же можно сказать и о Маргарет Тетчер и о Габоре. Гремучая взрывчатая смесь. Венгры всегда были непостоянные, пылкие натуры. А эта умеющая контролировать свои поступки молодая женщина – знает ли она что-нибудь о том, что такое страсть, кроме того, что о ней говорится в словарях?

Она подумала еще немного и, наконец придя к какому-то выводу, спросила:

– А есть ли еще люди, которые были в Вене в 1957 году, которые знали мою мать и с которыми я могла бы поговорить?

Питер потер подбородок:

– Прошло почти тридцать лет… и у меня такого рода работа, что я постоянно ездил с места на место, так что связи со многими людьми обрывались, – он подошел к столу и начал разбирать разбросанные в беспорядке бумаги, пока не наткнулся на толстую, в кожаном переплете записную книжку: – Не уверен, что их адреса не изменились, но попытаться стоит. Женщина по имени Марион Джилкрист. Ее муж работал в Вене в четырехсторонней комиссии. Одна из первых клиенток вашей матери. Попробую позвонить ей. Кто знает!

Миссис Джилкрист была удивлена и обрадована, услышав звонок своего давнего знакомого. Алекс слышала ее громкий, уверенный голос, раздававшийся в трубке, – Питер даже отодвинул трубку подальше от уха. Она согласилась встретиться с Алекс – та должна была прийти к ней и представиться журналисткой – и поговорить о Еве Черни.

– Хорошо помню ее, но вряд ли я добавлю блеска к образу вашей матери. Весьма самонадеянная особа. Она загнала своего мужа, как я загонял автомобили, – продолжал свой рассказ Брюстер. – Но зато она была всегда в центре всяческих сплетен и слухов. А взаимоотношения Евы с клиентами зачастую были очень доверительными, даже можно сказать, очень близкими. Я слышал, это нередко бывает в ее деле.

Алекс поднялась и протянула руку, чтобы попрощаться с Брюстером. Она даже не улыбнулась в ответ на его колкость.

– Спасибо, вы помогли мне, – проговорила она.

– Желаю успешно завершить книгу.

Он вызвал такси для Александры, на котором она смогла доехать до Барнета к Марион Джилкрист, и когда они прощались у садовой калитки, Брюстер сказал:

– Передайте, пожалуйста, Еве мои слова, – и он проговорил что-то на венгерском языке.

Алекс повторила его фразу.

– Она знает, что это означает, – пояснил Брюстер и загадочно улыбнулся.

Дом Джилкристов был солидным, редкие кусты зеленели на лужайке перед большим домом. Алекс еще не успела нажать на кнопку звонка, как дверь распахнулась и дородная женщина с голубыми глазами появилась перед ней:

– Судя по всему, вы и есть Александра Брент. Обычно я избегаю встреч с журналистами, но коли уж речь идет о Еве Черни, я с удовольствием помогу вам. Проходите.

Она провела Алекс во внушительного вида гостиную, отделанную ореховым деревом, указала ей на кресло перед электрокамином и сама села рядом.

– Большую часть своей жизни я провела в теплых краях, – сказала Марион Джилкрист так, словно была дочерью индийского раджи, – и до сих пор не могу привыкнуть к этому ужасному английскому климату.

Она все еще носила корсет, как было принято в годы ее юности, на ней было элегантное светло-зеленое платье, которое украшала небольшая брошка с настоящими изумрудами. Чем-то она напомнила Алекс тех дам, которые приходили в Челтенхэмский женский колледж на праздники и произносили скучные речи.

– Итак, вы пишете книгу о Еве Черни, – продолжала миссис Джилкрист. – Хорошо, что нашелся хоть один человек, который хочет рассказать всю правду об этой женщине. Я читала все, что писали о ней, но я-то знаю, кто она на самом деле. Очень умная авантюристка. И очень ловкая в отношениях с мужчинами.

Миссис Джилкрист покраснела еще больше, и Алекс осенила смутная догадка, что, возможно, и муж миссис Марион стал очередной жертвой Евы Черни.

– Меня особенно интересуют ранние годы ее жизни, – проговорила Алекс. – До 1960 года.

– Я знаю ее с 1957 года, когда она была беженкой, без гроша в кармане, но она очень мало рассказывала о своем прошлом. Уверяла, что из соображений безопасности вынуждена держать все в глубокой тайне. – Миссис Джилкрист снова фыркнула– это означало, что она не верила ни единому слову Евы. – Я следила, как она продвигается вверх с изумлением и одновременно недоумением. Она проделала долгий путь, прежде чем попала ко мне в дом и начала делать мне маникюр и макияж. Но уже тогда было ясно, к чему она стремится. Все, что только можно, она прибирала к рукам – в том числе и нескольких мужей моих приятельниц. – Судя по всему, рана, нанесенная Евой Черни, до сих пор причиняла боль миссис Джилкрист.

– Я слышала, что вы стали одной из ее первых клиенток в Вене.

– Только потому, что Питер рассказал мне о маленькой несчастной беженке с удивительными руками, и я попросила прислать ее ко мне. Нам с мужем в то время часто приходилось ходить на приемы, и мне необходимо было всегда быть в порядке. Должна сказать, она знала свое дело. Ее привела в ужас моя кожа – мы ведь до того провели много времени в Индии – и она прочла мне целую лекцию о том, как вредно действует на кожу избыток солнца – кожа сохнет и старится. Ева порекомендовала мне свои кремы. Они были довольно дорогими по тем временам, а сейчас и вообще стоят целое состояние, но должна сказать, насчет их свойств она оказалась права.

– Какой она была в то время?

– Очень красивой, очень… обаятельной. Но, насколько я могу судить, все это было тщательно продуманным. Мужчины, разумеется, падали при виде ее. Я вскоре заметила, что мой муж старается покончить со всеми своими делами к тому моменту, когда она должна была прийти ко мне. Она ловко умела с ними обращаться. И меня нисколько не удивило, когда я однажды, раскрыв журнал, увидела огромную статью про ее головокружительные успехи, хотя нет, это было уже значительно позже. С самого начала чувствовалось, что у нее большие запросы. Ей очень хотелось жить иначе, иметь дорогие вещи, драгоценности. Я видела, как она смотрит на мои вещи, на мои украшения… Но все это было ничто по сравнению с вещами, которые позже стала носить Ева.

– Упоминала ли она когда-нибудь о человеке по имени Ласло Ковач?

Марион покачала головой:

– Нет, при мне нет. Но она знала такое количество мужчин – что я, да и не только я, была просто поражена, узнав, что она вышла замуж за этого преподавателя. Мы считали, что она охотится за более крупной рыбой. – Марион улыбнулась. – Она и поймала ее позже.

Алекс заметила, как тень злобной зависти снова скользнула по лицу Марион. Не к той маленькой несчастной беженке, а к тому, чего ей удалось добиться в жизни: Ева Черни, Королева красоты, настолько возвысилась над респектабельной женой армейского бригадира, что стала недоступна для нее. И вот это-то выводило из себя миссис Джилкрист. Она принадлежала к числу тех людей, которые считают, что «каждый должен знать свое место».

Вскоре Алекс поняла, что толку от этого разговора будет немного. Все, что миссис Марион знала, было из области слухов, сплетен и всякого рода домыслов, основанных на зависти. Из ее рассказов выходило, что Ева не более чем шлюшка, которая ложилась под каждого мужчину, если это могло принести ей хоть какую-то пользу. А по вопросам, которые она задавала, можно было понять, что она с большей охотой старается выведать что-нибудь новенькое у собеседницы, чем сообщить ей что-либо толковое. И Александра, извинившись, покинула ее.

«Что ж, – думала она, возвращаясь в такси в аэропорт Хитроу, – даже одна встреча с Питером оправдывает поездку. Теперь-то я уж точно знаю, что Ева Черни – это вымысел, плод изощренного воображения. Очевидно, что моя мать скорее всего дочь земледельцев. Эх, если бы только у меня была возможность поговорить с тем русским, он бы мог много интересного порассказать. А этот Ласло Ковач? В каких отношених с ним была мать? Как ей удалось завладеть этими формулами? И до чего удачно получилось, что этот Ковач так своевременно исчез. «Мой отец был доктором», – усмехнулась Александра. Ложь. Но зачем она скрывает это все? И почему вышла замуж за тихого, терпеливого человека, которого презирала? Или же это был внезапный порыв? Они были такими разными. Неудивительно, что она оставила его так быстро, как только смогла. С ним она скучала. А свекровь ненавидела». Еще будучи ребенком, Алекс видела, как бабушка смотрит на нее ненавидящим взглядом. Но до самой смерти отца не знала, почему.

После смерти Джона Брента она была в таком стрессовом состоянии, что ее пришлось отвезли в госпиталь. Бабушка ни разу не проведала ее там. А когда Алекс вернулась в мрачный дом, то увидела, что бабушка собрала вещи для отъезда.

– Мы куда-нибудь собираемся? – испуганно спросила Алекс.

– Повидаться с твоей матерью.

Даже сейчас, через двадцать пять лет после того дня, Алекс снова пережила шок от услышанного. Ее покойный отец всегда говорил, что ее мать забрал к себе Господь Бог, а это означало, что мать Алекс умерла. На какую-то долю секунды Алекс охватил панический страх, что бабушка собирается и ее отправить к самому Господу Богу, и слезы вдруг закапали из ее глаз.

– Прекрати сейчас же плакать. Что такого в том, что я собираюсь отвезти тебя к матери?

– Но ведь мама умерла?! – всхлипнула Алекс.

– Мой сын солгал тебе. Твоя мать жива-здорова и удачлива, как бывают удачливыми все безнравственные люди. Она никогда не хотела тебя и сдала на руки моему сыну, когда ей подвернулся подходящий мужчина. И вот еще, что тебе совершенно необходимо знать. – Она склонилась над перепуганной и измученной девочкой, схватила ее за плечо так, что синяк держался потом несколько недель, и прошипела: – Мой сын не твой отец. Ты понимаешь меня? Ты не имеешь права называть его отцом, потому что он никогда им не был. Только один Господь Бог и твоя мать знают, от кого она тебя зачала. Твоя мать хитростью заставила моего сына жениться на ней, когда узнала, что носит ребенка во чреве. Она зачала тебя во грехе, и я не желаю больше видеть тебя в своем доме ни секунды. Ты поедешь к своей матери – и все дела. Она отвечает за тебя, а не я. И ей придется смириться с этим. Со временем она смирится с твоим существованием. А я – никогда!

Алекс невидящими глазами смотрела в окно на холм, что открывался перед нею, и переживала то же самое, что и переживала когда-то пятилетняя девочка – испуганная, растерянная и сбитая с толку. Ее отец – не ее отец, а ее мать вовсе не умерла, а просто ненавидит ее… Никогда в жизни она еще не чувствовала себя так одиноко.

– Хватит хныкать! – Бабушка – хотя, впрочем, теперь уже она не была бабушкой, – дала ей пощечину, чтобы привести в чувство. – И еще получишь, если не замолчишь. – Испуганная Алекс, получившая первый урок, притихла.

Воспоминание о том кошмарном ночном путешествии еще долгое время заставляло ее вскакивать с криком посреди ночи.

И вот теперь она раздумывала: кто же ее отец на самом деле? Русский? Человек из службы безопасности? Ласло Ковач? Или кто-то другой из того множества мужчин, которых приписывала Еве миссис Марион? Много лет она решительно отвергала всякую мысль о том, что ее отец не Джон Брент. Он был ее отцом. Он любил ее, оберегал, проводил большую часть своего времени с ней и защищал, главным образом от своей собственной матери:

– Если я услышу, что ты закричишь хоть раз на девочку, я тотчас уйду из дома и заберу ее с собой. – Алекс по сей день слышала, как звучал тогда его голос – тихо, но решительно. Вот почему бабушка предпочитала просто не замечать ее.

– А почему бабушка сказала, что я исчадие ада? – спрашивала она отца.

– Потому что у нее мозги набекрень. Не верь тому, что она говорит. Ты моя дорогая, ненаглядная Алекс, самая лучшая девочка в мире. Не обращай на нее внимания.

«Есть только одна возможность узнать, кто мой отец, – спросить об этом у матери, – решила наконец Алекс. – Если она хочет, чтобы я простила ее, пусть скажет правду. Если она католичка, как утверждал Питер, настало время исповедоваться». И тут Алекс отчетливо поняла, почему еще Мэри Брент терпеть не могла Еву – ведь та принадлежала римской церкви. «Сколького же я не знаю, – подумала Алекс. – Что ж, пора кончать с догадками. Мне нужны объяснения, дорогая мамочка. Мне мало, чтобы ты попросила прощения за то, что не замечала меня, сделала несчастной, отверженной. Я хочу знать, почему ты никогда не могла прямо взглянуть на меня. Почему в моем присутствии лицо у тебя всегда превращалось в ледяную маску? Это из-за меня? Из-за того, что я такая некрасивая, или из-за того, что тебя чем-то обидел тот человек, который был моим отцом? Если ты сможешь мне внятно рассказать, почему отвергла меня, я постараюсь понять и простить тебя».

«Да, – решила Алекс, – как бы там ни было, что бы там ни было, но сейчас наступило время узнать обо всем. Узнать о том, что было на самом деле».