Такая как есть

16

Швейцария, 1988

В день похорон в семь утра Алекс уже была на ногах. Она так и не смогла заснуть. Одолевавшие ее мысли не давали покоя. На кухне никого, кроме Джонеси, не оказалось. Завтрак готовили только к девяти часам, поскольку сама Ева не вставала раньше десяти. Джонеси сидел на кухне и прихлебывал кофе из большой чашки. Он только глянул на вошедшую Алекс и тотчас заметил:

– И вы тоже? Ну и ночка нам выпала! Кошмар! Хуже, чем вся эта неделя…

Алекс придвинула к себе чашку с кофе, которую он налил ей, и спросила:

– Как она?

– Как льдина. Спокойна как Средиземное море в жаркий день. Но это не только благодаря транквилизаторам, хотя все это время я бросал одну таблетку в утреннюю чашку, а вторую растворял вечером, перед сном. Врач оставил мне все необходимое. Но когда все закончится, ей надо обязательно лечь в клинику, потому что она держалась эти дни на одних нервах, а потом ей надо бы отправиться в путешествие. Она уже получила столько приглашений. У нее ушла уйма времени, чтобы написать ответы. А сейчас мне пора идти наверх, готовить ей траурный наряд.

– Ненавижу черное, – заметила Алекс.

– Это явно не ваш цвет. Вам надо подобрать соответствующие тона, как это сделала мадам. Вы еще не заходили к ней с тех пор? Знаете, я был просто в шоке, когда узнал, кем вы ей приходитесь. Ни разу за те семь лет, что я служу у нее…

– А не виделись мы больше, чем семь лет.

– И я тоже очень давно не видел никого из своей семьи – родные сами так захотели. Но ведь теперь все должно измениться… Я имею в виду… Ведь вы теперь у нее остались одна. Больше никого нет.

– Джонеси, вы гораздо ближе моей матери, чем кто-либо другой. И, возможно, знаете ее гораздо лучше, чем кто бы то ни было. Есть такое известное выражение, вы его, наверное, слышали: «Для костюмера нет героинь».

Джонеси не без гордости расправил плечи:

– Да, должен признать, что мы очень сблизились с того момента, как встретились впервые. Не стану отрицать – она человек трудный: у нее бывают вспышки гнева, время от времени ее одолевают приступы депрессии и хандры, но что же тут странного? Она взвалила на себя гору забот, тянет такой воз, что просто уму непостижимо! Другим это трудно понять – ведь многое из того, что они получили готовеньким, мадам пришлось добывать своим трудом.

– Она когда-нибудь говорила с вами о юности, о детских годах?

– О, эти годы мы избегаем упоминать. У нас негласное соглашение насчет тех лет, которые остались позади. Десять засчитываются за пять, пять – за год и так далее. Я слышал о том, как она начинала, причем уже столько раз, что больше не могу этого слышать. И если бы мне сообщили что-нибудь эдакое, сокровенное – я бы сохранил все в тайне. – Он сделал еще один глоток. – Но вообще-то за эту неделю мне довелось услышать от нее о годах юности больше, чем за все предыдущие годы. Она перебирала свои драгоценности – смерть близкого человека всегда заставляет задуматься и о собственном конце – и на самом дне ящичка оказалась небольшая брошка в виде буквы А… довольно дешевенькая, даже не позолоченная, но я заметил, с каким выражением она взглянула на нее. Я пошутил, сказал что-то насчет той, что некоторые вещи не имеют никакой ценности, кроме того, что вызывают воспоминания. И мадам грустно, а ведь она никогда не грустит, проговорила: «Это первое украшение в моей жизни». Я спросил ее, почему на брошке буква А, если ее имя начинается с Е? «Это мое второе имя, – ответила она. – Анна». Но я тысячу раз держал в руках ее паспорт. Там написано только: Ева Черни Бингхэм ди Марчези Уитни де Бранка.

– Де Бранка?

– Да, ее последняя ошибка. Он был аргентинец. Играл в поло с ее первым мужем… точнее, с тем, кого она называла своим первым мужем… ведь, насколько я понимаю, у вас был отец, так ведь? Или, как бы это сказать – вы не законнорожденная, поэтому она не желала признавать вас… – Нет, у нее был муж. Его звали Джон Брент, – проговорила Алекс.

– Ах вот как… – Джонеси выслушал это сообщение с довольной улыбкой. – Значит, она нарушила закон…

– Закон?

– Она вышла замуж за своего второго мужа, будучи замужней женщиной. Или она к тому времени уже развелась? Во всяком случае никакого упоминания о человеке по имени Брент нигде нет. Я видел все ее брачные контракты. Тот, который она заключила с бедным Крисом Бингхэмом, гласил: «Ева Черни, девица». Но увидев эту брошь, я вспомнил одну сцену, о которой Ева, несомненно, предпочла забыть… Произошла она… ммм, кажется, лет шесть назад. Мы прилетели в аэропорт, и я следил за багажом – как всегда, довольно большим. И тут к Еве подошла какая-то хорошо одетая дама. Она воскликнула: «Анна! Анна Фаркас, если не ошибаюсь?» Да, стоило посмотреть на выражение лица мадам в ту минуту! Но это длилось буквально долю секунды. Она надменно взглянула на эту женщину, отчетливо проговорила: «Нет, вы ошиблись! Меня зовут Ева Черни» – и села в машину так быстро, что мне пришлось почти догонять ее, чтобы не остаться на улице. – Джонеси задумчиво прищурил глаза. – Вот почему она хранит такую дешевенькую брошку, и это при ее-то сокровищах! Мне кажется, эту неделю она очень много думала о прошлом.

– Она что-нибудь говорила обо мне?

– Ни слова. Но ведь вы же знаете ее. У меня чуть сердечный приступ не случился, когда она попросила меня спросить у ее дочери, не сможет ли она уделить ей несколько минут… Для начала меня поразило, что у нее, оказывается, есть еще и дочь. А во-вторых, то, как она попросила: «уделить несколько минут…» Впервые в своей жизни мадам не приказывала, а просила. И я сразу понял, что речь идет о вас, хотя до сих пор ни словечка о вас я от нее не слышал. Кажется, вы поссорились? – спросил Джонеси. В голосе его слышались и симпатия, и любопытство.

– А мы никогда и не были дружны, – без всякого выражения ответила Алекс.

– Умные женщины не очень привлекали ее. Она не хотела признаваться себе в том, что весьма ограниченна в некоторых вопросах… – Он помолчал. – Вы жили с отцом, да?

– До тех пор, пока он не умер.

– Я так и думал. Судя по тому, что Жак и кое-кто из слуг вас знали, вы здесь появлялись время от времени?

– Даже какое-то время жила.

– Как хорошо, что вы приехали и дали возможность Крису умереть спокойно. У нее бы это не получилось. Крис так много значил для Евы.

– Я знаю.

– Но, к счастью, у нее есть вы. Это действительно счастье, когда есть родной человек. Конечно, у нее есть Макс, который умеет ладить с мадам лучше, чем кто-либо, и я. И все же, как я уже сказал, родственные связи – это совсем другое.

– Но и я вам уже говорила, что вы ей ближе меня.

– Когда она придет в себя, думаю, многое изменится, и вы станете ближе друг другу.

– Вы слишком хорошо о ней думаете, – ответила Алекс, отодвигая стул и вставая из-за стола. – Пойду, пройдусь немного.

– Правильно. А то вы такая бледненькая. – Он придержал ее за рукав. – Но если взять немного румян и подкрасить щеки, это тоже меняет самоощущение. – Он оглядел ее внимательным взглядом. – В косметических наборах мадам есть нужный оттенок… Очень натурального тона… О-о-о, прошу прощения за навязчивость.

– При случае постараюсь воспользоваться советом, спасибо.

Впервые за те дни, что она провела здесь, на ее лице появилась тень улыбки.

Оставшись один, Джонеси взял чашки, вымыл их, протер полотенцем и поставил в буфет. Он был помешан на аккуратности. Приводя в порядок стол, он подумал: «Мила, но до матери ей, конечно, далеко. И, к сожалению, очень широкая кость, как у динозавра… Видно, что совсем не следит ни за собой, ни за своей одеждой. Никакого стиля! Вот если бы на нее надеть костюм из «Маркс и Спенсер», она смотрелась бы совсем иначе…»

Джонеси поднялся наверх, прошел через гостиную Евы в гардеробную. Зеркала во всю стену были на самом деле дверцами шкафов, в которых висели вещи Евы. Меха висели отдельно – в специально оборудованном холодильными установками шкафу в соседней комнате. За годы работы у мадам он выучил все назубок и мог двигаться здесь на ощупь, зная, где что находится. Сейчас ему предстояло проверить еще раз траурный наряд Евы, а также вынуть туфли на каблуках – мадам любила самые высокие. Из сумочек он выбрал небольшую – тоже черного цвета, матовую, – в которой могли уместиться только маленькое зеркальце и носовой платочек. Джонеси не забыл положить его внутрь. «Так, что еще? – прикидывал он, озабоченно оглядывая комнату… – Шляпа». Длинным шестом, всегда стоявшим на готове в левом углу, он сдвинул ряд платьев, открыв доступ к шляпам, – каждая в своем гнезде, – и выбрал небольшую, простенькую, совершенно без украшений шляпку, вроде тех, что носят американские моряки, но с вуалью. Так, жемчуг или брошь, – снова задумался Джонеси… – Это надо решить с ней, когда она полностью оденется». Покончив со всем этим, Джонеси прошел в гостиную, на цыпочках приблизился к спальне и приложил ухо к двери. Там стояла полная тишина. Джонеси принюхался. Ему показалось, что пахло чем-то горелым… Он снова принюхался. Да, никаких сомнений. Там что-то горело… Встревожившись, он постучал в узорчатую дверь и подергал ручку:

– Мадам!

Тишина. Джонеси принялся стучать. Но ответа по-прежнему не было. Тогда он бросился к маленькому бюро, открыл один из ящичков, нашел в нем ключ, но в замочную скважину его вставить не удалось.

– Она заперлась изнутри!

Какую-то долю секунды Джонеси стоял неподвижно, а затем бросился из комнаты.

Макс проснулся оттого, что Джонеси тряс его за плечи:

– Какого черта?..

– Я не могу войти в комнату мадам. Она заперлась, и оттуда идет какой-то странный запах. Что-то горит…

Макс тут же вскочил из постели, схватил халат, лежавший на кресле, и набросил его. Крепко спавшая Мора так ничего и не услышала. Она только потянулась во сне, натянула на себя одеяло.

– Прошу прощения, – начал извиняться Джонеси, – но я не знаю, что делать… Я решил зайти к ней, посмотреть ящичек с драгоценностями, выбрать, что она наденет сегодня… – Он бежал следом за Максом по коридору.

Остановившись у двери, ведущей в спальню Евы, Макс громко постучал и крикнул:

– Ева! Открой дверь… Ева! – Принюхавшись, он сказал Джонеси: – Ты прав. Запах какой-то странный. Отойди-ка.

Макс отступил на несколько шагов и с разбегу бросился на дверь. Она даже не дрогнула.

– Бесполезно, – объяснил Джонеси. – Так эту дверь не пробить.

– А окна ты не проверял?

– Одну створку я, как всегда, оставил открытой. Макс прошел в гостиную, вылез на балкон и взглянул на окна спальни.

– Все окна закрыты. – Они переглянулись. – Черт возьми! Где лестница? Найди и принеси сюда. Быстрей!

Но к тому моменту, когда Джонеси с помощью садовника принес стремянку, Макс уже взобрался на огромную магнолию, которая росла между окнами спальни и гостиной. Ее ветви обрезали так, чтобы она не заслоняла свет.

– Отсюда рукой подать до ее балкона, давайте сюда лестницу.

Садовник и Джонеси подали ему лестницу, и Макс перекинул ее на балкон.

– Как Тарзан, – заметил Джонеси, но, увидев, что Макс сбросил мешавший ему халат и начал перебираться с веток на балкон, вытаращил глаза. Лестница опасно кренилась набок, но Макс, не обращая внимания, продвигался дальше и, протянув руку, успел ухватиться за балконные перила. Встав на площадку, он крикнул стоявшим внизу:

– Дверь тоже закрыта, но я смогу разбить стекло. Киньте мне халат, я обмотаю руку.

Джонеси со второй попытки забросил халат и отскочил в сторону от рухнувшей лестницы.

Макс обернул руку халатом и ударил по стеклу. Раздался звон. Просунув руку в образовавшееся отверстие, он открыл дверь и вошел в комнату.

Следом за ним поднялись по лестнице и Джонеси с садовником.

– О Боже! – воскликнули они, войдя в спальню…

Комнату освещали расставленные повсюду свечи.

– …так вот откуда запах гари…

Макс стоял, склонившись над кроватью, на которой лежала Ева. На пальце ее было надето кольцо с изумрудом – подарок Кристофера Бингхэма. Фотография его сына лежала у нее на груди. Персикового цвета ночная рубашка оттеняла цвет изумруда, и по ней скользили нежные блики – отсветы трепещущего пламени свечей.

– Она умерла? – выдохнул Джонеси.

– Нет… пульс еще есть, но очень слабый…

Тут Джонеси заметил пустую бутылку, стоявшую на ночном столике. Он схватил ее и поднес к носу:

– Хлоргидрат… точно!.. Но где она могла его взять?.. – Рядом он увидел пустой стакан и поднес его к носу: – А здесь была водка!

– Позвони сейчас же в клинику! Немедленно! – выкрикнул Макс. – Попроси их приготовить все для промывания желудка… Дозвонись до этого, как его… француза.

– Делора…

– Да, да… Говорят, он самый лучший специалист по отравлениям.

Джонеси бросился к телефону.

Макс, завернув безжизненное тело Евы в одеяло, поднял ее на руки и понес:

– Ее надо отвезти в клинику как можно скорее. Откройте дверь…

Алекс уже доплыла до середины озера, когда услышала громкие крики. Когда Алекс вбежала в дом, она увидела, как Макс, на котором были одни трусы, очень осторожно спускается по лестнице, прижимая к себе бесчувственное тело матери, закутанное в одеяло, спадавшее спереди складками и немного прикрывавшее его наготу.

– Она приняла хлоргидрат и водку, – сказал он Алекс на ходу. – Ее надо отвезти в клинику как можно скорее.

– Но не в таком же виде, – выпалила Алекс и бросилась к шкафу, в котором висели пальто и плащи. Схватив первое попавшееся, она протянула его пробегавшему мимо Джонеси.

– Они уже подготовили для нее реанимационную… Машина ждет вас…

– Хорошо! – отозвался Макс. – Давай-ка усадим ее в кресло, пока я накину пальто…

Джонеси помог Максу усадить Еву в большое кожаное кресло привратника. Повернувшись спиной к Алекс, Макс натянул пальто. Оно было ему узко в плечах и рукава коротки. «Наверно, это было пальто Криса, – подумал он, застегиваясь. – Впрочем, это уже не имеет значения».

Он снова взял Еву на руки.

– Надо же что-то и на ноги надеть, – заметила Алекс.

– Мне там не придется ходить, – ответил Макс. – Машина готова?

Алекс открыла входную дверь:

– Да.

– Так открой дверцу.

Алекс распахнула ее пошире, чтобы Макс мог устроить Еву на заднем сиденье. Но когда она собралась сесть рядом, он остановил ее:

– Оставайся здесь. Присмотри за домом. Со мной поедет Джонеси.

– Позвоните мне, как только сможете, – крикнула Алекс вслед рванувшемуся с места автомобилю. Постояв еще немного, она повернулась и вошла в дом.

В холле толпился народ. Весь обслуживающий персонал уже был на ногах. Здесь были и Мора, и Памела.

– Мадам приняла большую дозу снотворного, – объяснила Алекс. – Макс и Джонеси повезли ее в клинику. Нам остается только ждать известий.

– Боже мой!.. – проговорила ошеломленная Мора.

Памела стояла молча – очень бледная и очень прямая.

– Кто поднял тревогу? – спросила Мора, когда слуги начали расходиться. – И что она приняла?

Обе женщины двинулись следом за Алекс.

– Хлоргидрат и водку.

Алекс вошла в гостиную Евы, а оттуда в спальню. Она остановилась так резко, что следовавшая за ней Мора чуть не сбила Алекс с ног.

– Господи!.. – словно эхом, в восклицании Моры отозвался голос Джонеси. Как в усыпальнице…

Часть свечей загасил ветер, проникший в комнату через разбитую балконную дверь, но большинство продолжали гореть. Алекс первой прошла в спальню, гася на ходу свечи одну за другой. Стекла хрустнули у нее под ногами. Наклонившись, она принялась осторожно собирать с пола крупные осколки…

– Ева все продумала до мелочей… Откуда она взяла столько свечей?.. Тут не меньше полусотни.

– Погаси остальные… А я пока соберу осколки.

– Как ты можешь оставаться такой спокойной? – почти с укором сказала Мора. – Ведь твоя мать пыталась покончить счеты с жизнью, может быть, она не выживет.

– А тебе хотелось бы, чтобы я забилась в истерике?

– Конечно, нет… но…. я, наверное, была бы в шоке.

Алекс ничего не ответила, собирая газеты в корзину для бумаг. Тут она заметила, что Мора ищет что-то на ночном столике у кровати Евы.

– Что ты делаешь? – спросила она резко.

– Ищу письмо, что же еще? Самоубийцы всегда оставляют записки…

– Но она не умерла еще…

– А вот здесь что-то… – сказала Памела.

Алекс повернулась в ее сторону и увидела, что та держит в руках фотографию, которую Макс взял из рук Евы, фотографию Криса.

– О-о-о! – выдохнула Мора. Судя по всему, она ожидала чего-то более драматического, поэтому продолжила свои поиски: она приподнимала простыни, переворачивала подушки, заглядывала под матрас. – Нет. Ничего… – наконец проговорила разочарованно. – Наверное, ей это не пришло в голову… Скорее всего, похороны придется отложить? – «Право, – слышалось в ее голосе, – некоторым стоило бы проявить хоть немного чуткости».

Памела прикрыла глаза рукой.

– Ты не могла бы пойти сварить кофе? – попросила Алекс. – Нам не помешает выпить по чашечке.

– Да, конечно… Я обычно по утрам и пальцем не могу пошевелить, пока не выпью кофе…

Когда она ушла, Алекс обняла Памелу и усадила ее на кровать:

– Не расстраивайся. Она никогда не отличалась особым тактом.

– Ты считаешь, что Ева на самом деле хотела умереть? – спросила Памела.

– Трудно сказать, чего она хотела на самом деле. Она столько раз уже это проделывала, что и в самом деле трудно понять.

– Но ведь хлоргидрат – сильная штука?

– Кажется, да. Все зависит от того, сколько она приняла.

– Ты ее видела?

– Мельком. Она была без сознания.

– Вчера утром она появилась в часовне. Я туда ходила каждый день. Но она появилась только вчера и тоже встала на колени неподалеку от меня. Сначала мне стало ее жаль, хотя она все делала, чтобы разрушить наши с Крисом отношения. Но я подумала, что она сейчас испытывает такое же чувство утраты, переживает ту же самую боль… Лицо ее закрывала вуаль, но глаза можно было разглядеть – они напоминали две черных дыры… Мы ни слова не произнесли, но, как ни странно, хорошо понимали друг друга. А сегодня она сделала это… Ничего не переменилось… даже в последний день, она заставляет думать не о нем, а о себе…

– Но, может быть, она не могла вынести мысли о похоронах.

– Ну, а мне каково, она подумала? – жестко спросила Памела. – Если уж ей так захотелось умереть, почему она не сделала этого раньше? Почему выбрала именно этот день?

– Но она и раньше пыталась покончить с собой, – безучастно проговорила Алекс. У нее было такое ощущение, словно все ее чувства атрофировались.

– Просто она привыкла быть на главных ролях. Даже в день похорон сына не могла уступить ему пальму первенства. Ну что за женщина!

– Не думаю, что она это сделала в порыве чувств, – проговорила Алекс, оглядывая комнату, уставленную свечами в подсвечниках. – Она все продумала и хорошо подготовилась.

– Никогда не прощу ей этого, – проговорила Памела. Ее лицо исказилось от гнева и боли. – Когда люди будут вспоминать о Крисе, что придет им на ум прежде всего? «Помнишь, в день похорон его мать пыталась покончить с собой!»– И она, не выдержав, разразилась слезами. Алекс, сидевшая рядом, обняла ее и прижала к себе, не зная, чем утешить Памелу.

Вошла Мора с подносом в руках:

– Забери все это отсюда, пожалуйста, я хочу уложить Памелу в постель и дать ей успокоительное.

– Тебе помочь?

– Помоги мне отвести ее наверх, в комнату.

Они отвели ослабевшую Памелу наверх, и, пока Мора разбирала постель, Алекс прошла в ванную комнату посмотреть, какие лекарства есть у Памелы, и нет ли среди них чего-нибудь успокоительного. Наконец она наткнулась на то, что искала.

– Ты не знаешь, сколько ей нужно давать, чтобы она заснула хоть ненадолго? – спросила она у Моры.

Та посмотрела на упаковку:

– Половину таблетки.

Мора разломила маленькую пилюлю и протянула Памеле.

– Я посижу здесь, подожду, пока она не заснет, – сказала Алекс.

Мора покачала головой с недоумением:

– И почему это Ева не может пережить, если кто-то оказывается на авансцене?

Когда Макс наконец позвонил, Алекс приготовилась к самому худшему. Но он сказал:

– Она жива. Мы приехали как раз вовремя. Еще час, и было бы поздно. Если бы Джонеси не почувствовал запаха и дожидался десяти часов, как она просила, все было бы уже кончено.

Алекс с облегчением вздохнула; Максу показалось, будто воздух выходит из камеры.

– Я тут все улажу до конца и приеду. Приготовь побольше самого крепкого кофе. Без этого мне не вытянуть.

– А похороны не стоит отменять?

В голосе Макса прозвучало удивление:

– Ну конечно, нет.

Мора сидела вместе с Алекс, когда вошел Макс.

– Надеюсь, в Женеве ты не в таком виде был? – возопила Алекс.

– Да нет, просто пришлось побегать. – Он повернулся к Алекс. – Официально объявлю, что Ева слишком потрясена, чтобы быть на похоронах.

– А где Джонеси?

– Он сказал, что его место возле мадам.

– Значит, на похоронах почти не будет народу, – сказала Мора, огорченная и недовольная.

– Зато ты будешь принимать участие в одном из самых грандиозных шоу.

Алекс посмотрела на Макса с удивлением: ей никогда не доводилось слышать, чтобы он так разговаривал.

Мора, возмущенная, поднялась.

– Я знаю, сколько у тебя на это уходит времени, так что можешь пока идти собираться, – продолжал Макс, не обращая внимания на ее обиженный вид.

– Будь немного сдержаннее, Макс, – попросила Алекс, когда Мора вышла.

– Да как тут можно быть сдержанным? В половине десятого попытка самоубийства, а в двенадцать – похороны?!

Алекс ничего не ответила. Ему и впрямь досталось.

– Я не должен был позволять ей залезать в свою нору. – Он провел рукой по взлохмаченной голове, пытаясь пригладить непослушные волосы. Резкие складки пролегли на его усталом лице, легкая щетина придавала ему еще более утомленный вид. – Со многими так бывает. Я подумал, ладно, раз такое дело, оставь ее в покое, пусть сама нянчит свою беду. – Он хрипло рассмеялся. – Понянчила! Столько свечей я не видел даже в соборе Святого Патрика.

– Ты не телохранитель.

– А кому еще есть до нее дело?

Алекс глянула на него искоса, и он немедленно поправился:

– Извини, малыш… Слишком уж много на меня свалилось…

– Знаешь, мне уже исполнилось тридцать лет, – сказала Алекс таким тоном, что он взглянул на нее с удивлением. – Тебе не кажется, что сейчас самое время перестать называть меня «малыш»?

– Гмм, – промычал Макс голосом Хэмфри Богарта, – что же ты раньше не сказала?..

Алекс прикусила губу, но не смогла сдержать привычной улыбки.

– Вот так-то оно лучше. Не упрямься, – пригрозил он шутливо и приподнял ей подбородок кончиком пальца. – Что, если нам пойти и немного выпить?

Алекс кивнула.

– Сейчас я побреюсь, приму душ и переоденусь. А ты попроси, чтобы мне приготовили что-нибудь грандиозное на завтрак. Чего-нибудь побольше…. В таком случае у меня всегда разыгрывается звериный аппетит.

После бурных утренних событий похороны прошли тихо и гладко. В небольшой церкви эхом отражались лишь нескольких голосов, повторявших за священником слова молитвы. Из всех присутствовавших, пожалуй, только одна Памела, которая немного пришла в себя, думала о Крисе. Макс постоянно присматривался к ней, всякую минуту ожидая, что она может потерять сознание. Когда процессия двинулась из церкви, он сделал так, чтобы она оказалась между ним и Алекс. В отсутствие Евы главными плакальщицами были тетушки Криса – сестры Кристофера, которые соблюдали все правила традиционного скорбно-торжественного действа. Они обращались только к Максу, а когда всхлипывания Памелы стали особенно громкими, одна из них лишь равнодушно повернулась к девушке. Алекс чувствовала, что в глубине души все они осуждают Памелу. Она положила руку на плечо Памелы и ответила тетушкам таким же холодным взглядом.

После отпевания настало время везти гроб в крематорий. Памела не отводила глаз от гроба, а когда машина отъехала, стала медленно клониться к земле, словно падающий с дерева лист.

– Я отвезу ее домой, – сказала Алекс Максу. Она почувствовала, как он ободряюще сжал ей руку, а потом поднялся с церковной скамьи и пошел следом за нью-йоркскими тетушками Криса.

Доставив терявшую несколько раз сознание Памелу домой и передав ее на попечение горничной, вконец измученная Алекс поднялась к себе. Сбросив туфли, она легла прямо на покрывало и закрыла глаза. Немного погодя первый хриплый всхлип вырвался из ее груди, потом подкатила новая волна. Алекс перевернулась, уткнулась лицом в подушку и зарыдала.

Проснулась она уже в темноте. Часы показывали десять минут девятого. Это означало, что она проспала по меньшей мере семь часов. Сон принес успокоение. И еще она чувствовала, что проголодалась. Сняв измятый костюм и приняв душ, она спустилась вниз.

В доме стояла мертвая тишина. Ни одна живая душа не попалась ей навстречу. Комнаты были пусты и безжизненны. Алекс двинулась в сторону кухни в надежде найти что-нибудь в холодильнике. Она открыла дверь, и в лицо ей ударил аромат чего-то вкусного, что готовил Макс, стоя у плиты. Теплый золотистый свет придавал кухне особенно уютный вид.

– Привет! – сказал он, отвечая улыбкой на ее улыбку. – Ну что, отошла немного?

– Так вот кто укрыл меня одеялом! А где остальные? Дом будто вымер…

– Я отпустил всю прислугу. Пусть проведут вечер в кругу своих семей, чтобы им было с кем разделить печаль. Памела все еще спит. Джонеси по-прежнему в клинике. Мора уехала. Так что мы, – он с усмешкой посмотрел на нее, – наконец-то остались одни.

Но она не клюнула на приманку.

Он очень хорошо знал свою Алекс. Сегодня она начнет анализировать все сказанное, все услышанное, отсортировывать и раскладывать по полочкам, что произошло за неделю.

– Что ты готовишь? – спросила она.

– Болонские спагетти. Проголодалась?

– А ты думаешь, почему я пришла сюда?

– Ну тогда садись и налей себе вина. Я уже несколько раз прикладывался к бутылке.

Алекс последовала его примеру. Потягивая вино, она спросила:

– Какие новости из клиники?

– Джонеси недавно звонил. Он еще не видел Еву, к ней никого не пускают, но он сказал, что врачи удовлетворены ее состоянием. Скоро она окончательно придет в себя.

Он увидел, что плечи Алекс расслабились и ее губы сложились так, как бывает, когда человек мысленно возносит молитву.

– Что ж, прекрасно, – сказала она буднично.

– Я тоже рад.

Еще в церкви, взглянув на нее, он понял, что Алекс вся как натянутая струна. Это могло обернуться шоком. Вот и отправил Памелу с ней, а не с Морой – не просто потому, что сострадательность не относилась к ее достоинствам, что в последнее время становилось все очевиднее. Пусть Алекс чем-нибудь займет себя, все лучше, чем просто думать и думать. Только сестры Бингхэм, он и Мора присутствовали при том, как огонь превращал в пепел останки Кристофера.

Вернувшись в дом, он первым делом отправился наверх посмотреть, как там Алекс. Это вывело Мору из себя. – Ради Бога, перестань! – У Макса совершенно не было никакого настроения спорить с ней. – Это же ведь всего лишь Алекс. Не вздумай уверять меня, что ревнуешь. Мы ведь с ней старые друзья – добрые старые друзья.

– Мужчина и женщина не могут быть друзьями. Ты уделяешь ей гораздо больше времени и внимания, чем мне. Это неестественно.

– Неестественно! – взорвался Макс. – Ты лучше о себе подумай. Красавица нашлась! Да тебя взяли только потому… – Макс понимал, что это запрещенный прием, но уж слишком Мора зарвалась.

– Тебя ведь, в сущности, никак не задело то, что произошло. Даже не взволновало. Ты считала, что Крис – избалованный мальчишка, а то, что случилось с Евой, занимало тебя ровно настолько, насколько это могло отразиться на твоем положении и зарплате! – Макс перевел дыхание. Он понял, что настало время сказать Море, что ее карьера на фирме подошла к концу.

– Просто я не лицемерка и не ханжа. А вот твоя Алекс, которая всю жизнь была на ножах со своей мамочкой и едва ли за все время парой слов с ней перекинулась, сейчас изображает себя такой потерянной…

– Потому что, в отличие от тебя, у нее есть душа!

Слово за слово, и он высказал Море все, что думал о ней, – и вдруг почувствовал огромное облегчение. Все было кончено, Мора заявила, что больше она не останется с Максом ни минуты. Она долго мирилась, но всякому терпению есть предел. Он – самовлюбленный подонок, и пусть отправляется к своей маленькой потерянной девочке, а с нее, Моры, довольно. Банальный финал.

Поднявшись к Алекс, Макс нашел ее спящей, лицо еще не просохло от слез. Макс нахмурился – Алекс никогда раньше не плакала и теперь выглядела уязвимой и беспомощной.

«Черт возьми! – подумал он. – Могу дать руку на отсечение, что все это время она поедом себя ела – мол, сама виновата во всем. Теперь она не простит себя за то, что не приняла извинений матери…»

Макс укрыл ее одеялом, спустился вниз и налил двойную порцию виски. «Что же мне делать с этой девочкой? – думал он. – Нынешнее потрясение может навсегда сломать Алекс. Останется доктор филологии Александра Брент. Настало время кое-что предпринять», – подумал он, наливая себе еще одну двойную порцию. Пустой желудок словно кипятком обожгло, Макс выдохнул с шумом воздух…

Искоса взглянув на Алекс, Макс заметил на кончиках ресниц непросохшие слезинки.

– Садись за стол, – предложил он.

Алекс кивнула и молча присела к столу. Движения ее были такими же безжизненными и механическими, как и голос.

«Нет, ее нельзя оставлять в таком состоянии», – снова подумал Макс, напряженно глядя на Алекс.

– У нас с тобой получится замечательный ужин на двоих, – сказал он, – вопреки всему.

– А где Мора? – спросила Алекс.

– Ушла и не вернется.

– Ага. – И решив, что этого все-таки мало, добавила: – Мне очень жаль.

– Почему? Она же тебе никогда не нравилась!

– Это было взаимно, – ответила Алекс все тем же отсутствующим тоном.

– Так что поужинаем на пару. Ты же знаешь, что я не могу обойтись без женского общества.

– Да, жуткий день выдался.

Жуткий! Похоже, доктор Брент дошла до точки. Она думает, что это все ее вина. Господи, если бы Ева не устроила это самоубийство, он, кажется, своими руками придушил бы ее от гнева. Так надо каким угодно способом пробить панцирь, в котором замкнулась доктор филологии Александра Брент. Только теперь Макс понял, как давно сидит в нем эта заноза.

Он повернулся к плите, посмотреть, готовы ли спагетти, осторожно вытянул одну макаронину вилкой, попробовал.

– Мне кажется, сегодня я отработал все до последнего цента, выплаченного мне Евой.

– Ты уже тысячу раз отработал свои деньги, – ответила Алекс, и в голосе ее впервые прозвучали более теплые нотки.

Когда он повернулся к ней, глаза его светились теплым блеском. Но в них не было ни тени самодовольства или бахвальства. Она безотчетно ответила ему доверчивой улыбкой.

«Нет, она по-прежнему не здесь. Ее ум все еще, словно каторжник, закованный в колодки, тащит непосильный груз – чувство вины. Когда речь идет о матери, Алекс просто не может быть объективной». Макс снова повернулся к плите, попробовал еще раз спагетти, проговорив:

– Я не поскупился на чеснок. Но поскольку каждый из нас будет спать в одиночестве, это не имеет значения…

Он забросил крючок, но ничего не поймал.

– Неплохо. Я люблю чеснок.

«Как вывести ее из шока? Чем? Горячий чай и теплое одеяло? Дать пощечину? Так поступают с теми, кто впал в прострацию. Нет… это не подходит. Раньше мне всегда удавалось разговорить ее и вывести из любого состояния. Отчего сейчас я никак не могу этого сделать?»

– Извини, что я перепоручил тебе сегодня Памелу, – сказал он, усаживаясь за стол напротив нее. Алекс сидела в кресле, обмякнув как тряпичная кукла.

– Это было очень страшно – я имею в виду кремацию?

– Скорее неприятно, учитывая, насколько развита бюрократическая машина в Швейцарии. И к тому же в семействе Бингхэмов никого никогда не кремировали. Все чинно покоятся в семейном склепе. Тетушки Криса никак не могли дознаться, оставил ли какое-нибудь письменное завещание по этому поводу сам Крис.

Отчуждение на ее лице было смешано с печалью:

– Это ужасно.

– А теперь вернемся к тому, что выкинула твоя мамочка. Мне удалось кое-что выяснить, почему она решилась на это. – Макс умолк.

– Это не внезапное решение, не порыв. Я видела ее, когда ты ее нес. Она накрасила ногти, тщательно причесалась, подобрала подходящую ночную сорочку. И потом эти свечи! Сколько времени надо, чтобы зажечь их… Она устроила настоящую церемонию прощания…

– Прощания и прощения… Она хотела избавиться от чувства вины… А всем известно, в какие неожиданные формы это выливается у Евы.

– Да, одна из них – то, как она вела себя со мной, – сказала Алекс и, немного помолчав, добавила: – И как я вела себя с ней.

– Ну вот, – вздохнул Макс, – наконец-то. У тебя были все основания не принимать на веру ее признания. Она всегда подбирает одежду к определенной ситуации, а с такой ей справиться оказалось трудно.

– Мне тоже.

– Но ведь ты не пыталась покончить с собой, – Макс подался вперед. – Сама посуди, Алекс, сколько было разных причин, которые могли подтолкнуть Еву к такому шагу. И самое главное то, что она накануне несчастного случая устроила Крису бешеный скандал…

– Это тебе Памела рассказала?

– Да. Она считает, что именно Ева стала причиной смерти Криса. И хотя вообще-то твоя мать не склонна виниться, на сей раз никуда не денешься. Надежды, которые она возлагала на Криса, рухнули с его смертью. Он должен был унаследовать ее дело – да, я знаю, это его не привлекало, – но разве он волен был в своих действиях? Джонеси сказал, что она вспоминала всю свою жизнь, чего, наверное, никогда в жизни не делала. Не исключено, что она пришла к выводу, что стала совсем не той, кем хотела стать. Может быть, ей непереносима сама мысль о том, что она может состариться, утратить красоту и привлекательность. Для женщины, которая ради этого и жила, смириться невозможно. Ведь что у нее еще есть в жизни?! Да мало ли еще что могло быть. Но что решилась она на такое из-за твоего отказа простить ее, я не могу поверить. С чего бы человек, который тридцать лет игнорировал тебя, пошел на самоубийство, потому что ты ее оттолкнула! Нет, в этом нет логики.

– Она всегда поступала иррационально.

– Тем не менее… – Макс снова привстал, чтобы попробовать спагетти и помешать соус, – впрочем, спросишь у нее сама.

– Легко сказать, не так просто сделать.

– Но не для доктора филологических наук…

Он встретил ее нахмуренный взгляд.

– Что ты хочешь этим сказать? – Алекс будто иголки выпустила.

– Я хочу сказать, что если у твоей матери сотня масок, то у тебя их две. Алекс Брент и доктор Александра Брент. Сейчас ты, стараясь удержать ситуацию под контролем, надела маску Александры Брент. У Алекс мать попросила прощения, а доктор Брент отказала ей в этом. И теперь доктор Брент берется тебе доказать, почему такое решение было правильным. Она подберет подходящие выражения, выстроит цепочку логически безупречных заключений… – Макс потерял терпение. – Если ты хочешь узнать истину, то спроси про нее у Алекс, а не у доктора Брент!

– Но я и есть она.

– Нет! Поведение доктора Брент вызвало не просто чувство протеста, оно шокировало тебя. Никаких рыданий, никакой истерики – она хладнокровно вычисляла, рассчитывала, сортировала факты и наблюдения. Вот с чем не могла смириться Алекс.

– А чем, собственно, тебя не устраивает доктор Брент?

– Наоборот, мне нравится, что она полностью владеет ситуацией. Я отдаю ей должное.

– Да ничего подобного!

Макс пристально посмотрел на нее. Алекс отвела взгляд. Тогда Макс встал и налил еще по бокалу вина в надежде, что та истина, которая открывается в вине, поможет и им выбраться из трясины на твердую почву.

– Мне не удастся изменить себя, – продолжила Алекс после паузы. – Такова уж моя натура, – заключила она, словно это что-то объясняло, и сделала большой глоток.

– Помнишь историю про лягушку и скорпиона? – спросил Макс, тоже отпив из бокала.

– Нет.

– Однажды скорпион попросил лягушку перевезти его через широкую и глубокую реку. «Нет, ведь ты ужалишь меня». – «Но какой в этом смысл – тогда мы оба утонем, и все», – ответил скорпион. Лягушка подумала, подумала и согласилась. «Ладно, садись», – сказала она, подставляя спину. Но по дороге скорпион взял и ужалил лягушку. «Почему?» – спросила она, начиная тонуть. «Потому что такова моя натура», – ответил скорпион, следуя за ней.

Алекс, нахмурившись, молча смотрела перед собой.

– Никто, кроме нас самих, не в состоянии помочь нашей «натуре», только мы сами можем изменить ее. Необходимо хотя бы небольшое усилие воли, – добавил он.

– …и желание.

– А что ты знаешь о желаниях? – спросил Макс мягко. Он увидел, как густо покраснела Алекс, и вздохнул с облегчением. «Нет, ты еще не закостенела под своей оболочкой», – подумал он.

– Я использую это слово в определенном контексте, – сквозь зубы ответила Алекс. – И у меня нет настроения продолжать этот разговор. – Какая жалость. А у меня есть. Сегодня весь день шел кувырком, все перевернулось с ног на голову, и мне хочется продолжить разрушение крепостей.

– Тогда тебе придется послать за Морой.

– Она оставила адрес. Но мне меньше всего хотелось бы видеть сейчас Мору. – Он заметил складочку в углах губ Алекс. – Можешь смеяться надо мной, если тебе нравится, – предложил он. – Это не имеет значения… – Он взглянул на часы – спагетти, должно быть, готовы, – достал тарелки и поставил их на стол. – Как известно, ко всему, что происходит вокруг, надо относиться с юмором.

– Если за это не приходится платить слишком большую цену.

– Ты считаешь, что я насмехаюсь над тобой?

– А разве нет?

– Конечно, нет. Мне случалось поддразнивать тебя, но я никогда не смеялся над тобой. Это совсем другое. Почему ты вдруг заняла круговую оборону?

– Потому что решила, что могу полагаться только на себя.

– А разве ты когда-то думала иначе? – с удивлением спросил Макс, понимая, что сейчас надо вести разговор как можно осторожнее, чтобы не перегнуть палку. – Но на пустой желудок о таких вещах лучше не говорить. Вот тебе сыр, терка, поработай-ка.

Алекс начала тереть большой кусок сыра, но так неловко, что поранила руку.

– О-о-й! – вскрикнула она, и, вытянув палец, увидела, как набухает багряная капля крови, готовая капнуть на пол.

– Ну-ка, дай посмотреть, – Макс взял ее за руку и, прежде чем она успела увернуться или запротестовать, сунул палец в рот.

Алекс мгновенно почувствовала облегчение. Но через секунду спохватилась, отдернула руку и пошла к умывальнику. Наполнив раковину холодной водой, она опустила туда руку.

– Пойду найду бинт, – сказал Макс.

Алекс зачерпнула холодной воды и провела по разгоряченному лицу. «Спокойнее, – скомандовала она себе. – Вздохни поглубже». Рука ее под водой продолжала дрожать. «Ни к чему хорошему это не приведет, – продолжала она убеждать себя. – С тебя достаточно… Достаточно чего?» – спросила она себя, догадываясь о том, какой последует ответ. Ей стало страшно, Макс все больше воспринимался как мужчина. Уже не славный, добрый, всегда готовый утешить ее Макс. Мужчина. Она ощущала его физическое присутствие. Более того, Алекс тянуло к нему. «Как и когда это произошло? Почему случился такой перелом?» – она не могла понять. И пыталась доказать себе, насколько все это бессмысленно. Ведь она отдавала себе отчет, что совсем не привлекает его как женщина, хотя он столько раз убеждал ее в том, что она должна влюбляться и что ее будут любить. Сам-то он здесь ни при чем. Но он подбадривал ее, потому что всегда был ей другом. Он – ее сберегательный вклад. Но ей не нужен постоянный сберегательный вклад. Ей требуется нечто другое… – И тут же Алекс вновь одергивала себя.

Кровь остановилась. К этому моменту вернулся Макс и принялся забинтовывать палец.

– Ты просто сильно содрала кожу, ничего серьезного, – сказал он. – Сегодня ты явно не в ударе, да? – спросил он мягко и, подняв ее руку к губам, поцеловал больной палец. – Помнишь, я всегда так делал, когда ты была маленькой девочкой? И тебе сразу становилось легче.

«Но теперь я уже не маленькая девочка, – хотела крикнуть Алекс. – Я уже взрослая женщина. Почему ты не хочешь понять это?»

– Хороший ужин, побольше вина, спокойная ночь – и завтра ты снова будешь в форме.

«Быть может, это самый подходящий момент в моей жизни, – подумала Алекс, – и больше мне никогда такого не представится». Она села, взяла бокал, глядя, как Макс раскладывает спагетти – очень точными движениями человека, которому не впервой заниматься таким делом.

– Для начала – хватит, – сказал он, поставив перед ней тарелку, – если захочешь, добавка есть.

– Посмотрим, – ответила Алекс.

Они принялись за еду и наступило молчание. Оба изрядно проголодались и быстро управились со своими порциями.

– Еще? – спросил Макс.

– Да, пожалуйста. Странный привкус, но… приятный.

– Рецепт моего отца. Во время войны он готовил обеды для военных летчиков, которые возвращались с заданий.

– Он работал в воздушных силах?

– С 1942 года по 1945-й Повар-сержант. Он обслуживал 355-ю эскадрилью, которая сбила восемьсот немецких самолетов.

– Кажется, она базировалась в Кембридже?

– Да.

– И никогда даже словом не обмолвился.

Макс кивнул.

– Старая история. Когда я в первый раз приехал навестить тебя в Кембридже, я написал отцу о том, что увидел. Дал ему полный отчет.

– Какой ты, оказывается, скрытный. – Алекс погрозила ему пальцем и улыбнулась. Впервые за весь вечер.

– Ага. Моя первая победа, – сказал Макс. – Тебе надо улыбаться как можно чаще. У тебя сразу меняется лицо.

И он увидел, как снова на ее лице появилась маска.

– Боюсь, мне очень трудно сохранять естественное выражение, когда я думаю о своем лице, словно пластиковая маска прикрепляется. Наверное, до конца своих дней придется носить ее.

– Да ведь я вовсе не глазею и не даю никаких советов. Я просто заметил, что улыбка меняет твое лицо. Она тебе очень идет. Уголки рта поднимаются вверх, и глаза начинают лучиться. Прими это как комплимент.

«Внимание! – скомандовал он себе. – Алекс всегда очень болезненно воспринимает все, что касается ее внешности. Всегда смущается. Может быть, ей и все равно, как она выглядит, но шутить по этому поводу она бы никогда не решилась. А ведь у нее отличное чувство юмора – вот что, кстати, отличает ее от Евы, у которой это качество начисто отсутствует. Алекс в этом смысле являлась как бы зеркальным отражением матери».

– Почему ты так смотришь на меня? – сердито спросила Алекс. Ее всегда раздражало, когда Макс смотрел на нее, а сейчас особенно, тем более что уж слишком бесстрастен его взгляд. Она не раз наблюдала, как Макс глядит на привлекательных женщин. Этот взгляд был совсем иным.

– Я думаю о тебе, – ответил Макс.

– Не беспокойся. Если, а это маловероятно, мать захочет повидаться со мной, я приду к ней как Алекс Брент.

– Это я понял, – проговорил Макс. – Но я совсем не то имел в виду. Я думал о тебе.

Алекс принужденно засмеялась:

– То есть?

– Тебе надо искать.

– Чего?

– Самое себя. Трудно представить, какие там откроются глубины.

– А мне казалось, что я для тебя – открытая книга.

– В которой есть много непонятных мне страниц. А разобраться хочется. Что на них написано.

Алекс грустно покачала головой.

– Ничего, это просто белые страницы, на них нечего писать.

– Почему ты так уверена?

Алекс молчала, и тогда Макс ответил за нее:

– Потому что ты сама себе это внушила. Но так ли уж ты счастлива наедине с собой? Довольна ли Алекс Брент взаимоотношениями с доктором Брент? Мне кажется, ты изо всех сил стремилась доказать Еве своими успехами в науке, что чего-то стоишь. Чтобы она повернулась к тебе лицом…

– Это трудно объяснить.

– Мне совсем не трудно. Почему ты все еще сомневаешься? Потому что это уже отработанный и безопасный путь? Но что ты знаешь о людях, о мужчинах? Ты ходила на свидания? Держала кого-нибудь за руку на прогулке? Обнималась на заднем сиденье автомобиля? А ведь это такие переживания, такие открытия… – Он посмотрел на окаменевшее лицо Алекс. – Ты считаешь, что образование…

– Мое образование не имело ничего общего с воспитанием чувств, – отпарировала Алекс.

Макс усмехнулся:

– Мы говорим не о Флобере, а о тебе.

– А зачем мне изучать то, что для меня бесполезно?

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– И я тоже знаю. Почему ты постоянно носишь серые или коричневые цвета? Чтобы на тебя обращали как можно меньше внимания? – Алекс вспыхнула от негодования. – А вот моя мать была великой женщиной. И до самой старости отец каждое воскресенье уводил ее наверх в спальню и они запирали за собой дверь. Даже страшно располнев, она продолжала носить красные, голубые и зеленые платья… И самая маленькая моя племянница уже отдает предпочтение алым и розовым цветам. Если бы ты только позволила специалистам, которые работают у твоей матери…

– Ни за что! Я такая какая я есть, и если тебе неприятно на меня смотреть – тем хуже!

– О Боже! Красота – это ловушка, которую ставят мужчинам…

– Так оно и есть, и что бы ты ни говорил, меня не переубедишь. Ты и моя мать заманиваете глупых женщин, чтобы они платили большие деньги за то, что на самом деле не стоит ни гроша. Если даже меня завернут в самую лучшую оберточную бумагу, ты все равно получишь то, что получишь – внутри буду я.

– Люди покупают то, что радует глаз. Неудивительно, что не все твои книги быстро распродаются. Ты либо опережаешь время, либо опаздываешь. А на свидание надо приходить вовремя.

Алекс стремительно вскочила.

– Не указывай мне! – Она была близка к тому, чтобы разрыдаться, и хотела немедленно уйти, чтобы не разрыдаться на глазах у Макса.

– А я не собираюсь тебе ничего указывать. И вообще молчу. Ты все равно сбросишь мою руку с плеча еще до того, как я успею проговорить: «Молодец!»

От отчаяния Алекс не могла выговорить ни слова. Макс видел, что ей нужна какая-то разрядка. Но его испугало, что ее сверкающие зеленые глаза таили в себе не только гнев. Она, кажется, готова была заплакать. Макс отшвырнул свой стул:

– Послушай, я не хотел…

– Нет, хотел… С того самого момента, как я появилась на кухне. – Голос ее напрягся до предела. Но Алекс не собиралась показывать ему, как глубоко ее задело его равнодушие. Это только усилит его представление о ней как о тридцатилетнем подростке.

– Я – не Ева Черни, – закричала она. – И я отвергаю все, что утверждает она. Я есть я. И не хочу претворяться. И я знаю, что ты думаешь, когда смотришь на меня.

– Но то, как ты сама смотришь на людей, заставляет их видеть то, чего ты хочешь.

Алекс сжала кулаки и стиснула зубы, чтобы сдержать себя:

– Что же дурного в том, чтобы пытаться выглядеть лучше? Женщины занимаются этим со времени прародительницы Евы. Ведь это так естественно – стараться стать лучше, чем ты есть. И ты в этом вечном сражении пользуешься не тем оружием.

– Значит, так нужно. Посмотри, какое опустошение несет моя мать, творя красоту. А как же красота души? – «Что это такое со мной происходит?» – недоумевала Алекс, продолжая говорить, выкладывая все, что в ней накипело.

– Это все из-за того негодяя Стивенса? – спросил Макс. – Ты все время уверяла, что забыла о нем…

– Нет, он здесь ни при чем. – На этот раз Алекс сказала правду. Тогда Макс объяснил все очень доходчиво, доступно для тринадцатилетней девочки, и ему, собственно, не было сейчас нужды возвращаться к этой истории и снова ее успокаивать.

– Тогда почему ты считаешь, что должна оставаться такой незаметной и серой. Мне кажется, поэтому, что с тобой рядом никогда никого не было. Никто не показал тебе, что значит быть женщиной. Пэтси – прекрасная учительница и замечательная женщина. Но некоторым вещам она не могла научить тебя, потому что сама не имела о них никакого понятия.

– Пэтси говорила мне обо всем, о чем я хотела узнать.

– Нет. Она учила тебе всему, чему могла научить. По ее настоянию ты пошла учиться в женский колледж.

– Потому что мы обе считали, что гораздо лучше, когда тобой занимаются женщины, а не мужчины, которые интересуются только собой.

– Феминистские штучки. Не думал я, что ты встанешь в ряды этих сумасшедших…

– Я и не встала. Просто считаю, что я не глупее многих мужчин. Если это феминистский взгляд, что ж…

– К сожалению, у тебя был очень печальный опыт, который заставляет тебя чуждаться мужчин. Ты стараешься оградить свою жизнь…

– Защитить!

– Так мне кажется. Несмотря на все ухищрения твоей матери, с тобой рядом всегда оказывался кто-то, кто опекал тебя, думал за тебя. Ты так мало знаешь окружающий мир. Ты в нем никогда и не жила. Ты получила массу академических наград. Но одна сторона жизни осталась для тебя наглухо замурованной….

Алекс смотрела на Макса прямо, нервы ее были напряжены до предела, но она повторила:

– Для греков женщина оставалась женщиной со своим собственным миром, даже если не обладала сексуальным опытом, например Диана-охотница…

– Я говорю о тебе, а ты тут же переводишь разговор на древних греков – как это похоже на тебя…

– А тебя никто не просил начинать копаться в моей душе. Не знаю, с чего это тебе вдруг сегодня взбрело в голову. Не надо вымещать на мне свои сексуальные разочарования.

Макс откинул голову и засмеялся:

– Мои – что?

– Мора ушла от тебя, так ведь? И ты не без горечи заметил, что теперь каждому из нас придется спать в одиночестве.

Макс посмотрел на часы.

– Мора ушла шесть часов тому назад. Даже для меня это слишком мало, чтобы упасть духом. Мне казалось, что ты меня немного лучше знаешь.

– Я не хочу больше об этом говорить, – Алекс собралась уходить, но Макс встал у нее на пути.

– Очень хорошо. Скорее нырнуть в свою норку. Кажется, я подошел к самому больному месту?

Алекс чувствовала, как вся ее плоть изнемогает:

– У тебя какое-то странное сегодня настроение. Непонятно почему. И я не хочу, чтобы ты меня использовал как мусорную корзину.

– По-моему, я как раз все очень толково и доходчиво объяснил. Почему ты воспринимаешь это как «мое настроение»?

– Ты все прекрасно понимаешь. Ты столько раз заводил разговор о том, как я живу. Сколько можно?

– Нет. Я заводил разговор о том, как не надо жить. – Он обошел стол и остановился у нее за спиной. Алекс не могла заставить себя повернуться и посмотреть на него.

– Тебя что-то беспокоит, я же чувствую это, – сказал он. – Словно ты не можешь понять, что потеряла. Может быть, Пэтси лучше смогла бы объяснить это, но я смогу лучше показать. – И прежде чем она успела пошевелиться, он обнял ее и прижал к груди.

– Что ты делаешь? – в ужасе воскликнула Алекс.

– Собираюсь преподать тебе урок…

– Это смешно, – сказала Алекс отрешенным и холодным голосом Евы. – Позволь мне уйти, Макс. Не делай того, что заставит нас обоих потом жалеть.

– Ты не будешь жалеть, обещаю тебе. Я знаю, кого учу. Расслабься, – проговорил он, и Алекс подчинилась ему беспрекословно. – Это будет всего лишь наглядный урок, но не полное посвящение, – и прежде чем она успела понять, что он собирается делать, он прижался губами к ее векам и провел по ним языком.

Алекс вздрогнула, будто ее ужалили.

– Это эрогенные зоны, – сказал Макс.

– Я знаю, где они находятся, – Алекс постаралась говорить максимально хладнокровно, но это оказалось невероятно трудно.

– В какой книге ты это прочла?

– Ты смеешься надо мной?

– Но это в самом деле забавно. Именно это я и пытаюсь внушить тебе.

– Я не модель для демонстраций.

– Ты слишком много болтаешь, – сказал Макс и, чтобы остановить поток изречений, закрыл ей рот поцелуем.

Он много раз целовал ее прежде, но так, как сейчас, – никогда. Прежде его поцелуи не волновали ее так, как взволновали сейчас. Сейчас в ней происходило что-то другое, и Алекс почувствовала, что полностью теряет контроль над собой.

Прежде, если она и ощущала свой язык, то только когда чистила зубы. Читая книги, она кое-что узнала. Но никогда не представляла, какие при этом возникают ощущения. Ни одна книга не могла передать того, что ощущают губы, когда их со страстной нежностью касаются другие губы. И язык превращается в антенну, которая передает куда-то глубже, к кончикам нервов, полученные им сигналы. Скользя губами по ее шее, он почувствовал, с какой бешеной силой бьется ее пульс, словно бабочка, попавшая в сачок. Он снова поцеловал и коснулся кончиком языка ее век, потом мочек ушей. И когда он прикоснулся к ним, словно электрической ток пронзил ее тело. Она уже не могла думать, только испытывала блаженство, переполнявшее ее. Единственной реальностью был кончик его языка, и все тело ждало только одного – когда он снова коснется ее.

Все это продолжалось, пока она не почувствовала, что и с Максом происходит нечто необычное: в нее упиралась его напрягшаяся мужская плоть. Только тогда пришло сознание, что она делает и с кем. Алекс коротко вскрикнула и изо всех сил оттолкнула Макса. Она стояла рядом с ним, бросая безумные взгляды и дрожа, словно в лихорадке.

– Нормальная женская реакция, – сказал Макс, прочистив горло. Но выглядел он таким же растерянным, как и сама Алекс. Они взглянули друг на друга.

– Алекс, – протянув руку, Макс шагнул к ней…

– Нет, – покачала она головой. – Нет! – И, повернувшись, выбежала из кухни.

Он слышал, как она взлетела по лестнице на последний этаж. Затем дверь захлопнулась и наступило молчание.

Он глубоко вздохнул:

– Вот черт! – вырвалось у него. Он взял стакан и тяжело опустился на стул.