Такова любовь

Глава 2

Тетя Элеонора застыла на месте и словно рыба молча открывала и закрывала рот. — Милая моя, — проворковала мать, — о чем ты говоришь? Это место не имеет к тебе никакого отношения, просто тетя Элеонора недавно узнала, что Ван — его попечитель, вот и рассказывала мне об этом.

— Тогда что же так взволновало тетушку? И почему ты заверяла ее, что я абсолютно не в курсе, что связана с этим местом?

— Ты выдумываешь. — Миссис Вилнер была невозмутима.

— А ты врешь, — отрезала Гвинет и повернулась к Элеоноре. — Может, ты мне скажешь, тетя? Я тебя спрашиваю. Ты же не настолько беспринципная, как мать, ты побоишься лгать. Ты обязана сказать мне правду.

— Гвинет, ну что ты в самом деле… это же абсурд, милая моя… и потом, нельзя так грубить матери.

— Грубить! — расхохоталась Гвинет. — Грубить! Да какое это имеет сейчас значение? — Она не сводила глаз с бледного лица тети. — Ладно, шут с ним, с приютом. Ответь мне на другой вопрос. Он гораздо проще, но куда важнее. Мой ребенок, он и вправду умер или это еще одна мамина ложь?

— Ну, Гвинет, никогда не слышала ничего… Сандра… — Теперь тетя взывала о помощи к своей золовке.

— Мать не поможет тебе. Не в этот раз. Просто скажи — да или нет? — Гвинет хорошо знала, что тетя может хранить секрет только до тех пор, пока ее не спросят напрямую: она была не способна нагло врать.

Гвинет кожей ощущала волны холодной ярости, исходившей от матери, но теперь ей было наплевать на это. Она просто уперлась взглядом в тетино лицо и прошептала:

— Так малыш умер? Или живет в каком-нибудь приюте — например, в «Грейстоунз»?

— Какая досада, Гвинет, вот незадача… лучше бы тебе не знать этого… столько лет прошло. Так было надо, чтобы ты не мучилась, просто считала, что он умер, бедный ребенок… — Тетины слова повисли в наступившей тишине.

Гвинет больше не обращала на нее никакого внимания. Теперь она повернулась к матери, которая окаменела в кресле и пыталась скрыть свой гнев под слащавой улыбкой.

— Боже, ты же насквозь прогнила! — зашипела Гвинет. — Все устроила, замела следы преступления, когда я лежала при смерти, и мне не оставалось ничего, кроме как поверить тебе! Ненавижу!

Казалось, миссис Вилнер нисколько не тронули слова дочери, и только Элеонора была до глубины души шокирована таким обращением с родной матерью.

— Не глупи, дорогуша! — так же тихо произнесла Сандра Вилнер. — К чему вся эта дешевая мелодрама? И кроме того, зачем винить во всем меня? Ты же была не в себе, вот и пришлось мне постараться ради всех нас.

— Ты солгала мне, — хрипло сказала Гвинет.

— Почему бы и нет? Неужели ты смогла бы спокойно и счастливо жить все эти пять лет, знай ты правду?

— Я имела право знать, и только я могла решать, как поступить.

— Да ты и решила, дорогуша. Ты же согласилась со мной еще до рождения ребенка. Неужели ты полагаешь, что я могла допустить, чтобы все наши усилия пошли прахом из-за каких-то там истерических сантиментов? Или ты забыла, что несколько дней провалялась в лихорадке, так что не могла здраво рассуждать? Ты же была просто не в состоянии понять, что хорошо, а что плохо.

— Рождение малыша все изменило!

— Ну нет… Я не верю в чудесную материнскую любовь, которая просыпается в последнюю минуту, — скривилась миссис Вилнер. — Рождение ребенка ничего не могло изменить. Подобная сентиментальность не только разрушила бы твое собственное будущее, не только поставила бы нас с отцом в незавидную позицию, но вряд ли пошла бы на пользу и малышу. Так что в этом смысле ничего не изменилось. Поменялось только твое отношение. Здравый смысл перевесил все сантименты, и мне пришлось решать за тебя, да хотя бы ради тебя самой, если не ради всего остального. Я и по сей день убеждена, что поступила правильно. В конце концов, ты смогла выстроить свою жизнь заново и стать счастливой.

— Как благородно! — с горечью воскликнула Гвинет. — Но это ничего не меняет.

Она с такой нескрываемой ненавистью смотрела на мать, что большинство женщин дрогнуло бы под этим неумолимым взглядом, но только не миссис Вилнер.

— Милая моя, разве все мои действия не оправдывает тот факт, что послезавтра ты собираешься стать женой Вана Онсли? А все благодаря тому, что твое — назовем это «прошлое» — похоронено раз и навсегда! Думаешь, появление незаконнорожденного ребенка никак не повлияет на это?

Гвинет остолбенела. На какой-то миг она совсем выпустила из виду Вана. Что и говорить, она забыла обо всем на свете. Девушка закрылась руками, будто была не в состоянии взглянуть правде в лицо и пыталась отгородиться от нее.

В комнате повисла гробовая тишина. Тетя Элеонора обменялась взглядом с миссис Вилнер и проговорила:

— Ты должна признать, что мы действовали из лучших побуждений, Гвинет.

В ответ племянница лишь передернула плечами. Мысли ее неслись с бешеной скоростью. Что делать? Открыться? За два дня до свадьбы объявить, что в свое время она прижила ребенка? Поставить на карту счастье Вана, репутацию отца, да, в конце концов, свое собственное счастье? Броситься на поиски малыша? И пока несчастный отец будет объясняться с гостями и епископом, отправиться искать правду в приют, где ребенок рос и воспитывался как сирота? Просто невероятно!

Без сомнения, мать стала бы напирать именно на такие аргументы. Холодные, беспощадные, они все равно несли в себе зерно здравого смысла.

Обеденный гонг нарушил драматическое молчание.

— Что собираешься делать, Гвинет? — тихо спросила миссис Вилнер.

— Не знаю, — ответила та с тяжелым сердцем. — Просто не знаю.

— Об одном прошу: не торопись. — Голос матери прозвучал настолько резко, что стало понятно, что и ее нервы на пределе. — Не забывай, что каждое необдуманное слово может разрушить всю твою жизнь и во второй раз ее уже не склеишь.

— Постараюсь, — только и сказала Гвинет, и все трое отправились на обед.

Трапеза была ужасающей.

Ван, как и мистер Вилнер, был не в курсе происходящего, но Гвинет и тетя Элеонора оказались плохими актрисами и не смогли сыграть свою роль так же безупречно, как миссис Вилнер. Последняя, как могла, отвлекала пустой болтовней внимание Вана от не в меру молчаливой невесты.

И все же состояние Гвинет не укрылось от него, и после обеда Ван предложил ей пройтись.

Гвинет с Ваном вышли в сад, и девушка не сомневалась, что обе женщины с волнением смотрят им вслед. Без сомнения, мать думает: «Это слишком для маленькой дурочки. Сейчас она все выложит», — а тетка Элеонора считала признание свершившимся фактом и размышляла только о том, как это повлияет на ее несчастного братца.

— Что с тобой, милая? — спокойно, но требовательно спросил Ван.

— Ничего особенного, Ван.

Но он не принял этого ответа и спокойно ждал, что Гвинет скажет дальше.

— Имеешь в виду, почему я такая сердитая и молчаливая?

Ван улыбнулся:

— Нет. Почему ты такая несчастная и молчаливая?

— Тетка Элеонора расстроила меня, — призналась Гвинет.

— Неужели? Что-то определенное или…

— Да нет. Просто я недолюбливаю старуху, и, кроме того, она напоминает мне о вещах не совсем приятных.

Ван заключил ее в свои объятия, и Гвинет почувствовала себя намного лучше, прижавшись к его груди.

— И о чем же таком она напоминает тебе? О бурных школьных днях или о юношеских попытках вырваться из-под опеки родителей? — Ван явно не воспринял всерьез излияния невесты.

— Нет, она заставляет меня чувствовать себя недостойной тебя.

— Как странно с ее стороны, но еще более странно, что ты обращаешь на это внимание. Проблема только в этом?

— Но… может, она в чем-то права.

— Вряд ли.

Гвинет вздохнула:

— Ван, ты совсем не подозрительный человек, правда?

— Абсолютно. По крайней мере, когда речь идет о тех, кого я люблю. Не думаю, что любовь без доверия многого стоит. Но почему ты спросила об этом? Хочешь, чтобы я доказал свои чувства через ревность и подозрительность?

— Нет, ну что ты! — Она еще крепче прижалась к нему, и это было настолько трогательно, что Ван улыбнулся:

— Тогда что?

— Я вот о чем… — решилась спросить Гвинет. — Ты не думаешь, что, когда двое собираются пожениться, они должны признаться друг другу во всех своих грехах… ну, рассказать все о своем прошлом?

— Нет, моя милая! — с улыбкой заверил ее Ван. — Нет ничего более бессмысленного и бесполезного, чем копание в старых отношениях, давно канувших в Лету. Уверен, что у тебя есть что рассказать, но я не хотел бы, чтобы ты выносила это на свет божий. Слишком уж я ревнив. И если я когда-то, давным-давно, флиртовал с какой-нибудь женщиной, не думаю, что рассказы об этом сделают тебя счастливее.

— Думаешь, нужно подвести под прошлым черту и начать все заново?

— Без вопросов. Но зачем так трагически? Думаю, у нас нет ничего, что можно было бы назвать драматическим словом «прошлое».

Гвинет промолчала, и Ван снова взглянул на нее, немного озабоченно, но не без улыбки.

— Неужели это настолько мучит тебя, моя малышка?

Он был так непривычно нежен с ней, что Гвинет чуть не расплакалась. Но ей удалось сдержаться, и она просто кивнула в ответ.

— Но в этом нет никакой нужды. Если серьезно, то я считаю, что, если двое любят друг друга и соединяют свои сердца, это вовсе не значит, что у них не может быть личной жизни или воспоминаний. Это же очевидно, моя дорогая. Теоретически я готов признать, что кто-то целовал тебя до меня. Но практически я, скорее всего, свернул бы шею этому типу, если бы, конечно, узнал, кто это.

Гвинет подумала, что бы он сделал с человеком, с которым она спала и от которого родила ребенка, но не стала прерывать Вана.

— Для меня достаточно знать, что ты милая, славная и скромная. Если хочешь, я скажу об этом твоей тетке, и покончим с ее инсинуациями, — добавил Ван.

Гвинет поняла, что вот она — возможность выложить все начистоту, шанс, который дается один раз, но слова никак не шли на язык. Она уткнулась лицом ему в грудь и крепко обнята любимого. Такое проявление чувств было настолько нехарактерным для холодной сдержанной невесты, что Ван был тронут до глубины души.

— Все в порядке? Больше никаких сомнений? — Его голос прозвучал откуда-то сверху.

— Абсолютно никаких, — прошептала Гвинет, вздохнув то ли с облегчением, то ли разочарованно.

Она не могла сказать ему. Не могла, и все тут! Это означало бы потерять его. Стоит только вспомнить о том, с каким выражением он говорил о гипотетическом мужчине, который всего лишь поцеловал ее! Нет, она должна оставить все, как есть. Пять лет прошло, поздно что-либо менять. Ей не хотелось повторять мамины слова, но в них была правда: голая, неприкрытая, эгоистичная правда. «Нет, я не перенесу этого. Я не могу потерять Вана, — думала она. — Может, это недостойно и нечестно, я не знаю. Я только знаю, что люблю его и не могу потерять».

Гвинет постаралась прикрыться старой маской, но как же она ненавидела ее теперь! Раньше ей казалось, что прошлое действительно отступило, но оказалось, что оно живо, живо в самом что ни на есть буквальном смысле слова, сколько бы она ни притворялась, что его нет.

Вечером к Гвинет зашла мать. Миссис Вилнер решила не разводить церемонии и спросила напрямую:

— Ну и что ты ему сказала?

— Ничего.

— Ничего? — Мать с облегчением рассмеялась. — У тебя больше ума, чем я думала, дорогая Гвинет.

— Или меньше смелости.

— Иногда это одно и то же, — цинично заметила миссис Вилнер, и Гвинет уже в который раз пришла в голову мысль, как это ее отца угораздило жениться на этой странной бессердечной женщине. — Может, я все же не настолько испорченная? Видишь, я оказалась права. И если уж тебе так хочется ребенка, ничто не мешает родить его от Вана. Забудь обо всем и не ковыряйся в прошлом. Спокойной ночи, милая. — С этими словами мать удалилась к себе.

Гвинет подумалось, как ее разговор с матерью, должно быть, отличается от беседы других невест со своими родителями накануне свадьбы. Ей хотелось бы никогда не слышать ее последних слов — насчет ребенка от Вана, — потому что это каким-то невероятным образом казалось предательством по отношению к маленькому брошенному мальчику, ее собственному сыну.

— Неужели я настолько порочна? — Гвинет содрогнулась всем телом. В больших голубых глазах, которые уставились на нее из зеркала, застыл невысказанный вопрос.

В день свадьбы Гвинет разразилась невероятная гроза.

«Как странно, в самые важные дни моей жизни всегда гремит гром, — подумала Гвинет. — Если бы я была суеверна, то решила бы, что он приносит несчастье».

Но она не была суеверной и отказывалась думать о том, что это плохая примета. Она выходила замуж за Вана, и все остальное не имело никакого значения, ну, или почти никакого.

Гвинет знала, что необычайно хороша в своем свадебном платье. Глаза ее горели от возбуждения, а губы сделались мягкими и алыми. Розовый отблеск искрящегося шелка повторялся в легком румянце щек, а золотисто-каштановые волосы сверкали сквозь дымку фаты.

Ван спокойно стоял у алтаря под взорами многочисленной армии гостей и с легкой счастливой улыбкой наблюдал за тем, как невеста идет ему навстречу под руку с отцом.

Поначалу Гвинет сохраняла необычайную серьезность, но когда подошла к Вану и заглянула ему в глаза, то не смогла сдержать улыбки. Как же он счастлив! Да, она оказалась права. Растоптать такое счастье было бы глупо и жестоко, да и чего ради?

Сверху полились звуки хора, чистые, проникающие в самое сердце, и епископ строго сказал, что если кто-то знает причину, по которой эти двое не могут соединить свои сердца, то должен сказать об этом прямо сейчас или (о, благословенные слова!) замолчать навечно.

Где-то на задворках памяти Гвинет услышала тихий писк новорожденного ребенка, но наваждение пропало так же неожиданно, как появилось, и кольцо Вана скользнуло ей на палец — яркое, сверкающее, баснословно дорогое.

Она стала его женой.

Огромная толпа окружила молодых, и посыпались традиционные объятия и поздравления от всех на свете родственников, друзей и знакомых. Гвинет увидела, каким счастьем и гордостью светится лицо ее отца, и еще раз поздравила себя с правильным выбором. Но среди улыбок и голосов одобрения прозвучал один, который заставил ее содрогнуться: «Какая же ты счастливая, Гвинет! Такая милая и простая история: ни кризисов, ни разочарований, просто очаровательная дочка достойных родителей встретила своего принца, влюбилась в него, вышла замуж, и с тех пор они жили долго и счастливо».

Гвинет предпочла не встречаться с матерью взглядом. Если бы только они знали! Если бы только знали!

Наконец-то все закончилось. Последние пожелания были получены, слова расставания сказаны, и они с Ваном остались одни в машине на пути в Лондон. На следующее утро им предстояло вылететь в Швейцарию и провести там медовый месяц. Правда, Ван мог позволить себе всего лишь десять дней, но тут уж ничего не поделаешь — таковы суровые законы бизнеса.

Буря утихла, и воздух был свеж и прозрачен. Деревья тихо склонились, листочки перешептывались друг с другом, изумрудная трава шелестела под легким дуновением освежающего бриза. На ветках щебетали птицы, и какой-то неосторожный кролик выбежал на обочину.

— Как же здорово, Ван! — воскликнула Гвинет.

— Имеешь в виду, что все позади?

— Ну и это тоже. Вообще-то я имела в виду, как хорошо остаться вдвоем в такой славный тихий вечер.

— Всегда хорошо побыть вдвоем, — заверил Ван молодую жену.

— Да, конечно. — Гвинет откинулась на сиденье и сняла шляпу. Ветер тут же подхватил и растрепал ее шикарные сверкающие локоны. — Ты нервничал?

— На венчании? Нет, нисколечко. И ты тоже, так ведь?

— Да, — засмеялась Гвинет. — Мы совсем не походили на настоящих молодоженов. Я должна была, заикаясь, произнести свою клятву, а ты вспотеть и возиться с кольцом.

— Фу, какая гадость, ты так не думаешь? Рад, что ты у меня такая — никогда не теряешь самообладания. За это я и люблю тебя.

— А знаешь, я не всегда была такой. Ну, холодной и сдержанной. В семнадцать я была необычайно простодушной и доверчивой.

— Думаю, в семнадцать мы все были такими.

— И даже ты?

Ван по-настоящему развеселился:

— Гвинет, дорогая, неужели ты можешь представить меня простодушным и доверчивым?

— С трудом, — признала она. — А в детстве?

— Даже в детстве я был самодостаточным маленьким зверьком. Наверное, это удел всех единственных, избалованных вниманием детей.

— Я тоже единственный ребенок, но я всегда ужасно зависела от мнения других людей и ждала их одобрения.

— И что же так изменило тебя?

У Гвинет перехватило дыхание при мысли о том, что изменило ее.

— Наверное… я просто выросла. — Голос ее прозвучал настолько странно и незнакомо, что она даже покосилась на Вана, чтобы понять, не заподозрил ли тот чего-нибудь.

— Это означает, что ты пережила нечто такое, о чем лучше не вспоминать?

— Ван! — выдохнула она. — Почему ты так считаешь?

— По тому, как ты это сказала. И потом, немного психологии, моя дорогая. Кроме того, я всегда это знал.

— Знал? Всегда?

— С самой первой нашей встречи.

— Это просто невероятно!

— Ну почему же? Помню, как впервые увидел тебя. Ты говорила с юным Кортни, или, лучше сказать, он говорил с тобой, пытался обольстить. Ты была вежлива, мило улыбалась в ответ, но его речи ничуть не тронули тебя. Все усилия бедолаги пошли прахом. Ты, наверное, думала: «Я уже слышала нечто подобное, но слова эти пусты». И тогда я понял, что если хочу завоевать тебя, то должен предложить нечто иное. Романтический бред не для таких, как ты. Тебе нужна надежность и защита.

— Хочешь сказать, что решил завоевать меня, как только увидел? Ну или взять за себя, назови, как хочешь.

— Я назвал бы это «взять за себя», в таких вещах я старомоден, — сдержанно улыбнулся Ван, и Гвинет подумала, как очаровательна его улыбка. — Поначалу я ужасно испугался. Подумал, что ты уже замужем, причем несчастливо, отсюда такое равнодушие к стараниям Кортни.

Повисло молчание, но Гвинет не могла оставить подобную фразу без комментария и заставила себя произнести:

— И что ты подумал, когда узнал, что я не замужем?

— Что ты должна выйти за меня.

— Да, но я не об этом. Я имела в виду, что ты подумал насчет моего поведения.

— Не говори ни «да», ни «нет», Гвен, дорогая. Но я считаю, что какой-то негодяй заставил тебя влюбиться в него в те дни, когда ты была — как ты там выразилась? — простодушной и доверчивой, а потом жестоко обманул и бросил тебя.

Так вот что он думает! Как невинно, даже тривиально, по сравнению с жестокой реальностью! Будто со стороны она услышала свой неестественный голос:

— Что-то вроде того. Но все кончено, очень давно.

— И теперь он ничего не значит для тебя?

— Значит?! Да что ты, Ван! Я и думать о нем забыла! — с жаром воскликнула Гвинет.

— Надеюсь, это больше не ранит тебя, дорогая, — с необычайной нежностью заметил Ван.

— Ничто не ранит меня, когда ты рядом, — пролепетала она.

Из груди Вана вырвался тяжелый вздох, он остановил машину и обнял жену.

— Не думай об этом, Гвен. Забудь. Обещай мне — ради себя и ради меня.

— Обещаю, обещаю, — от всего сердца ответила Гвинет, и это оказалось более трогательным, чем клятва, произнесенная у алтаря.

Десять дней в Швейцарии пролетели как счастливый сон. Гвинет печально смотрела, как истекают последние минуты их идеального медового месяца, но уже в самолете она испытала неведомое ранее волнение и душевный трепет. Она возвращалась домой! И не в тот особняк, где она провела все свое детство и где даже в ее собственной комнате безошибочно угадывалась безупречная рука матери. Она ехала в свою собственную квартиру, выходившую окнами в парк. Сколько сил приложила она к тому, чтобы подобрать и продумать каждую мелочь! Ван полностью положился на нее в деле обстановки и устройства их быта. И вот теперь дом их был прекрасен и дорог сердцу. И когда горничная открыла им дверь, хладнокровная Гвинет не смогла сдержать счастливой улыбки и подумала: «Это мой дом, сердце моей новой чудесной жизни».

Сразу по приезде Ван снова попал в сети бесконечных деловых встреч и принялся разбирать накопившиеся за время отъезда дела. Гвинет почти не виделась с ним и даже начала грустить и подумывать, что так будет всегда. Но вот в конце недели, в середине дня, когда она уже по привычке села за стол в полном одиночестве, неожиданно появился Ван.

— Ты так рано сегодня, — улыбнулась она мужу.

— Да. — Он подошел, положил руки на спинку кресла и стал наблюдать за тем, как жена разливает чай.

— Выпьешь чашечку?

— Конечно. Ты такая милая, Гвен. Как здорово вырваться из ада дел, прийти домой и найти здесь тебя, холодную и прекрасную, словно китаянка за чайной церемонией.

Гвинет засмеялась в ответ, наклонилась и потерлась головой о его руку:

— Я так рада, что ты поспел к чаю. Я даже сказала бы, это чудо какое-то.

— Знаю. Знаю, что совсем забросил тебя, любовь моя, но, поверь, в этом нет моей вины. Обещаю, что все наладится. Спасибо, что понимаешь меня, милая. — Ван наклонился и поцеловал ее в щеку. Все это было настолько необычно и мило, что Гвинет захотелось запеть от счастья.

— Кстати, как насчет субботы? Сможешь уделить мне время?

— Конечно, если я нужна тебе.

— Ты мне всегда нужна, — улыбнулся ей Ван.

— Мы куда-нибудь идем?

— Хочу поехать в «Грейстоунз», это большой приют в Гемпшире. Я там один из главных попечителей, может, я уже говорил тебе об этом?

У Гвинет потемнело в глазах, и она едва смогла выдавить «нет».

— В общем, до меня им помогал мой отец. Сорок лет назад он приложил немало усилий, чтобы основать это дело, и теперь я продолжаю его. Место чудесное, просто идеальный приют для сирот. Они там кое-что перестроили и хотят, чтобы я посмотрел. Дорога туда чудесная, вот я и подумал: а почему бы нам вместе не съездить? Тебе ведь не приходилось бывать там?

— Нет. — Ее голос прозвучал настолько незнакомо, что она сама удивилась его звуку. — Нет, я никогда там не была.

— Поедешь со мной?

Ужас и дикое возбуждение охватили Гвинет, как пламя охватывает листок бумаги. Но она должна, должна собраться и ответить спокойно, ведь это простой, ничего не значащий вопрос. Она очень медленно наливала в чай молоко, изо всех сил стараясь, чтобы кувшин не застучал о края чашки.

— Да, Ван, — уверенно произнесла Гвинет. — Думаю, что это будет здорово. Мне хотелось бы поехать с тобой в… «Грейстоунз».