Там, где ты

— Рад, что вы всё выяснили.

— Я тоже.

Складываю саксофон и затягиваю лигатуру на новом мундштуке, но вдруг понимаю, что играть мне больше не хочется.

— Хочешь выпить колы или чего-нибудь?

Были времена, когда Куртис не подпустил бы меня к Люку и на пушечный выстрел, хотя все вокруг знали, что Куртис и Люк безумно друг в друга влюблены. Фактически, идея пригласить меня с собой принадлежала Куртису. Предполагалось, что я стану между ними защитным буфером. Глупая идея, которая была обречена на провал с самого начала. Много чего можно было бы рассказать, но суть в том, что Куртис делал Люку больно, и Люк однажды отплатил тому сполна. Пока я стоял на стрёме, Люк забросал машину Куртиса яйцами и мукой. Помню, когда Люк сворачивал пустой двухкилограммовый мешок для муки, я сказал ему: «Я запомню, что злить тебя лучше не стоит».

Мы сидели в той же кабинке, что и во время нашего первого «свидания» год назад. Люку удалось быстро выяснить, почему мы здесь. Пока мы притворялись парой, он поделился со мной многими секретами. Он доверял мне тогда, а я доверяю ему теперь.

Поэтому на его: «Что происходит?», выкладываю всё, как на духу.

— Вот, чёрт! Ты и мистер МакНелис?! — говорит он слишком громко. Я нервно оглядываюсь, и Люк, перейдя на шёпот, повторяет: — Вот чёрт! Ты и мистер МакНелис?

Я пожимаю плечами, но не могу сдержать лёгкую улыбку. Беру свой напиток и делаю глоток.

— Хорошо, дай мне минутку. Вот это да! — он обмахивается салфеткой, как веером, а потом широко улыбается. — Ладно. Я в порядке. А он привлекательный. Сколько ему лет?

— Кажется, двадцать четыре.

— Он всего на три года старше за Куртиса.

— Он из-за этого страшно бесится. А теперь даже не говорит со мной, только орёт на меня в классе.

— Куртис тоже так делал. По разным причинам. Но, похоже, что мистер МакНелис испуган, как и Куртис в своё время. Не будь к нему строг, — Люк дёргает трубочку в пластиковой крышке своего стакана вверх-вниз. — Глазурь на пончике, говоришь?

— Да.

— Четыре месяца. Серьёзное дело.

— Не думаю, что сейчас он этого всё ещё хочет.

— Я не был бы так уверен, — Люк находит в блюде колечко лука и зажимает его. — Но знаешь, мы в любой момент можем забросать его машину яйцами.

Вот оно. Люку всегда удавалось меня рассмешить.

— Четыре месяца, — говорит он задумчиво. — Мне пришлось ждать дольше, пока Куртис успокоился. Ты в курсе, что он написал мне сообщение на игрушке из упаковки CrackerJack на первом футбольном матче?

— На том матче, где охрана вытащила вас обоих из кабинки в мужском туалете?

— Ага, — теперь смеётся он. — Меня отстранили от двух матчей, а Куртиса вышвырнули со стадиона. А мы просто говорили. Ну ладно, ругались. Я тогда был так зол. Я столько всего сделал, чтобы стать тамбурмажором, но целых два перерыва между таймами должен был сидеть на трибуне, — Люк пожимает плечами и растягивает рот в озорной улыбке. — Но он потом загладил свою вину.

Не сомневаюсь.

— Слушай, — говорит он, складывая руки на столе и наклоняясь. — Я здесь ради тебя. И если нужно ненадолго притвориться парой и заставить его ревновать, то я в твоём распоряжении. Я — твой должник.

— Куртис свернёт мне шею.

— Возможно.

К моменту нашего возвращения к машине я уже выпустил пар и перестал кипеть от праведного гнева. Хорошо, я сыграю в эту «игру». А если не сработает, закидаю его машину яйцами.

Глава 27

Эндрю

И зачем я только забрал эту дурацкую записку?

Говорят, если не хочешь услышать ответ, не спрашивай. То же самое можно сказать и о записках в классе. Никогда не знаешь, о чём в них пойдёт речь. Дети делятся личным. Рассказывают друг другу сказки. Иногда подкалывают взрослых. Но проблема в том, что, когда ты забираешь записку, ты получаешь информацию. Ты можешь брать её во внимание или игнорировать, но ты уже в курсе содержимого записки. И дети знают об этом.

Я выбираю не обращать внимания на карикатуру. В любом случае: что я могу сделать? Отнести её мистеру Редмону? Не думаю. Единственное, что остается — это забыть о записке и восстановить свой авторитет в классе. Что было бы достаточно легко, если бы все дети класса не видели моё изображение с огромным пенисом во рту.

Понятно, что этим утром мне не удаётся справиться с классом на первом уроке. Как только я поворачиваюсь к детям спиной, то сзади сразу раздаются хихиканье и причмокивание. Поэтому, в конце концов, я решаю включить документ-камеру и разбирать задачи на листе бумаги. Так во время объяснений я могу их видеть.

Это помогает. В некоторой степени.

Контрольная по главе будет в следующий вторник. Эта глава — самая сложная во всем учебнике, и я хочу выделить им для её повторения целых два дня.

— Итак, — говорю я и пишу на листе:

13x²+22

— Решать квадратные уравнения можно несколькими способами. Кто-нибудь может их перечислить?

Стивен Ньюмен поднимает руку. Мне не хочется его вызывать, но никто больше не откликается. Ну, спасибо, ребята.

— Думаю, что здесь нужно сразу переходить к множителю, используя группировку. Знаете, подобное к подобному. Групповушечка, понимаете? — и он сопровождает своё предложение широкой самодовольной улыбкой. Вообще-то, на лицах других учеников тоже появляются улыбки.

Не реагируй. Не реагируй. Не реагируй.

Записываю множитель на полях.

— Это первый способ. Может кто-нибудь назвать остальные три?

Обвожу аудиторию взглядом и наблюдаю, как исчезают улыбки. Нет ни одной поднятой руки.

— Хорошо. Я напишу их. Можно использовать формулу корней квадратного уравнения, можно дополнить квадрат, можно извлечь квадратный корень или же несколькими способами разложить на множители, в том числе группировкой, как уже сказал Стивен. Стивен перестань болтать, или я дам пинка тебя, а потом твоей собаке.

— У меня нет собаки, — откровенничает он.

— Тогда я дам пинка только тебе.

— Отлично, — он опускается на своё место.

Это — вызов.

Я возвращаюсь к задаче. До звонка у меня получается разобрать её и еще несколько примеров.

— У вас есть выходные, чтобы повторить главу, — говорю я выходящим ученикам. — Мистер Ньюмен.

Он останавливается и смотрит на меня с дерзкой и презрительной улыбкой.

— С меня хватит. Я вызываю вашего отца.

— Вперёд. Мой отец не любит гомиков.

Он выходит из класса, самодовольно ухмыляясь, по пути бросая шарик скомканной бумаги в сторону мусорной урны.

Ощущение, будто иду ко дну.

Хочу обсудить ситуацию с Дженнифер, но об этом не может быть и речи. Она со мной не разговаривает. Сегодня утром в учительской комнате отдыха она делала себе кофе. В ожидании своей очереди я попробовал с ней заговорить, но Дженнифер демонстративно вылила оставшийся в контейнере кофе в раковину и недвусмысленно намекнула мне отвалить, а попросту — от**баться.

Вчера, когда в обед я сел за её стол, он пересела. Я не знаю, как долго может злиться отвергнутая женщина, но совершенно уверен, что она собирается меня проучить.

Поднимаю бумагу, брошенную Стивеном, и пока в классе рассаживаются ученики, пришедшие на следующий, второй урок, проверяю электронную почту. Моё внимание привлекает письмо от мистера Редмона.

Мистер МакНелис!

Комитет отклонил ваше заявление на участие в программе профподготовки администраторов. Вы можете повторно подать заявку в следующем году.

Мистер Редмон

Я очень зол. Нет, я больше, чем зол. Я просто взбешён. Миссис Стоувол пытается перехватить меня возле кабинета директора:

— Он ждёт вас?

Чёрт. Конечно, он должен меня ждать!

— Мне нужно к нему на минутку.

Широким шагом прохожу мимо её стола и, не дожидаясь реакции, просовываю голову в дверь:

— Можно? Я быстро.

— Я как раз собирался писать вам письмо. Присаживайтесь.

Он берёт карандаш и стучит кончиком по столу. Я устраиваюсь напротив.

— Несколько минут назад мне позвонил отец Стивена Ньюмена. Он хочет перевести Стивена из вашего класса.

Ну, это был бы, конечно, подарок судьбы, но, к сожалению, такие вещи случаются крайне редко. Кроме того, если я позволю, то дети будут бегать из класса в класс весь учебный год.

Притворяюсь обеспокоенным:

— Он сказал, почему?

Будто я не знаю.

Директор делает глубокий вдох и громко произносит:

— Ему кажется, что вы цепляетесь к Стивену.

— Это смешно. Я обращаюсь со Стивеном также, как и с остальными учениками. Если уж на то пошло, я даю ему больше свободы, чем кому бы то ни было. Он незрелый. Нарушает порядок. Но я с этим справляюсь. Вы собираетесь его перевести?

— Нет. Но хочу вас предупредить: если вы выделяете Стивена, то всё так просто не закончится. Подобная ситуация была, когда здесь училась его старшая сестра. Она была хорошим ребёнком, но мы ходили по острию ножа. Мистер Ньюмен активно участвует в жизни своих детей и их обучении. Просто помните об этом. Может, вам нужно предоставить Стивену больше свободы. У него довольно низкие оценки по вашему предмету. Надеюсь, вы найдёте способ, как-то это исправить. Может, помогут несколько внеклассных занятий после школы. Или, может, вам нужно подкорректировать свою методику обучения. У вас довольно много детей с низкими оценками.

У меня нет слов! И я снова зверею. Но держу язык за зубами.

— Вы, наверное, заскочили, чтобы спросить у меня насчёт программы профподготовки администраторов?

Мне требуется пару секунд, чтобы собраться с мыслями.

— Да. Не понимаю. Почему мне отказали?

— Не знаю. Возможно, комитет полагает, что вы ещё не совсем готовы.

Чушь собачья. Они постоянно принимают учителей, проработавших только два года.

— Подайте заявление в следующем году, — говорит мистер Редмон, поворачиваясь к компьютеру. — Уверен, что вы пройдёте.

Он ясно даёт понять, что больше меня не задерживает.

К началу шестого урока во мне всё ещё продолжает кипеть злость. Переживаю, что у меня снова будет стычка с Робертом (а этого мне совсем не хочется), но, Роберт, войдя в класс, тихо кладёт на мой стол домашнюю работу за три дня, а потом садится на место. Когда я работаю у доски, он смотрит. Когда объясняю, он слушает и решает задачи. Он не поднимает руку, но в остальном ведёт себя также, как и все другие ученики в классе: сосредоточенно и воспитанно.

За десять минут до окончания урока он приступает к выполнению домашней работы. Наблюдаю за ним и с трудом могу поверить, что эти ладони — та, что держит сейчас карандаш, и та, что придерживает тетрадь, — всего неделю назад жадно шарили по моему телу. Что закушенная сейчас губа недавно плотно прижималась к моему рту. Что я знаю, что находится под этой футболкой с надписью: «Я слишком сексуальный для своего оркестра», и что, возможно, под теми джинсами он одет в трусы-шорты, серые и прекрасно облегающие его формы.

Роберт поднимает голову и ловит мой взгляд. Я отвожу глаза, а потом медленно обхожу комнату. Я хочу проверить, понимают ли мои студенты то, что делают. И одновременно удивляюсь: «А я что делаю?»

В чём я солгал тебе, Роберт? В чём?

Глава 28

Роберт

На ковре, где стоял шкаф для аквариума, остались вмятины. Знаю, что тётя Уитни видит их — в её глазах красными угольками начинает тлеть злость. Задумываюсь: не пригласить ли её сейчас ещё и на экскурсию в ванную комнату…, но в этот момент из гардеробной выходит мама. Она снимает с вешалки тяжёлую лётную куртку и вручает её тёти Уитни.

Куртка принадлежала отцу моего отца — моему деду, врачу ВВС, до того, как тот ушёл в отставку и занялся в Луизиане крайне прибыльной частной практикой.

Я его едва знал. Дед умер через несколько лет после того, как отцу поставили диагноз и стало ясно, что мой отец не увидит, как будет расти и мужать его собственный сын. Кажется, это была автомобильная авария.

Меховый воротник выглядит так, словно его жевали крысы, а на коже по прошествии многих лет в местах сгиба стали видны белые полоски. Когда я был маленьким, отец часто носил эту куртку. И я был уверен, что в один прекрасный день эта куртка перейдёт по наследству ко мне. Но тётя Уитни хочет оставить её в семье.

Дело не в куртке. Мне на неё плевать. Дело в пренебрежительном отношении. Это я ношу имя Уэстфолл. Фамилии моих братьев Блум и Аббот. И теперь, по какой-то извращённой логике, они — более важные члены семьи, чем я.

Тётя Уитни складывает куртку и гладит рукой кожу, потом кладёт её поверх пледа с совами и безделушками, которые она тоже попросила вернуть. Она обводит комнату пристальным взглядом и проводит рукой по раме кровати:

— Мне бы хотелось вернуть и раму. Когда ты закончишь, конечно. Она принадлежала моей бабушке.

Мама выдерживает её пристальный взгляд, и я вдруг понимаю значение выражения «испепелять взглядом».

— Знаешь что, Уитни? — говорит мама. — Я закончу прямо сейчас!

Она сдёргивает с кровати покрывало, разбрасывая стопку вещей тёти Уитни, и бросает его на шезлонг. Потом берёт простыни и скатывает их в большой шар. И до того, как отвисшая от удивления челюсть тётя Уитни становится на место, мама убирает с кровати всё бельё и с трудом скидывает матрас с пружин.

Осталось сделать только одно. И я берусь с другого конца.

— Это вряд ли необходимо, Кэтрин.

— Ты хотела кровать, ты её получишь.

Тётя Уитни ошеломлённо замолкает и наблюдает, как мы снимаем пружины и освобождаем раму.

— Я не засуну кровать в свою машину, — удивлённо говорит она, поняв, что мы не шутим. — Майклу нужно будет арендовать грузовик, а потом он за ней приедет.

— Ну, — говорит мама, вынося вместе со мной переднюю спинку кровати через дверь спальни, — она будет на лужайке перед домом. Скажешь ему, чтобы сам разбирался.

Когда мы возвращаемся, тётя Уитни расхаживает по гостиной и говорит по телефону. Пока мы снимаем изножье и разбираем оставшуюся часть рамы, до нас долетают обрывки её разговора и слова «абсурд», «злопамятная» и «неблагодарные». Мы подбираем части рамы, и вдруг мама начинает смеяться, и я, не удержавшись, тоже.

Наконец всё сложено в кучу на лужайке перед домом. Мне бы хотелось закинуть на самую верхушку ещё кое-что — мою фамилию. Уверен, что, как только тётя Уитни задумается над этим, то сразу попросит вернуть и её.

Её автомобиль сдает по подъездной дорожке задним ходом, и я молюсь, чтобы колесо соскользнуло с дороги и угодило в грязь. Зря. Тётя Уитни уезжает, напоследок бросив на нас взгляд, в котором читается: «Вы — сумасшедшие!» Может, она права.

На заходе солнца кровать всё ещё лежит во дворе. Когда просыпаюсь, её уже нет. И я не знаю, забрал ли её дядя Майкл или же продавец рухляди с барахолки. Мне всё равно.

Эндрю

— Сегодня я выбираю книгу, — говорю я дочери вечером. — Давай посмотрим, что тут у нас.

Помогаю Кики сесть в постели, выбираю несколько книг, потом перелажу через поручень и устраиваюсь рядом. В дверном проёме появляется Майя.

— Итак, как насчёт... хм, вот эта интересная — «Проклятие математика».

— Нет! — Кики выбивает книгу из моей руки.

— Хорошо, тогда, хм, «Жадный треугольник». Это тоже моя любимая.

Кики даже не утруждается ответить. Она снова выбивает книгу из моих рук:

— Я хочу Лобелта!

Я тоже, малышка. Тогда... что? Кажется, мой разум начинает играть со мною в игры. Встряхиваю головой и перебираю следующую пару книг:

— Тогда как насчёт этих двух? «Десять яблок» или «365 пингвинов»?

В этот раз Кики, покрутившись на попе, скидывает раздражающие книги с кровати.

— Я хочу Лобелта! — выпячивает она нижнюю губу.

— Она имеет в виду «Конь Роберт — любитель роз», — говорит Майя, с явным весельем наблюдая за разыгрывающейся сценой. — Её учитель сказал мне, что ей сейчас очень нравится эта книга. По дороге домой мы взяли её в библиотеке. Книга в корзине. Наверное, ты, пока искал свои книги по математике, совсем её похоронил.

— Кто? Я? — улыбаясь, перекатываюсь на бок и кладу перед собой книгу.

— Лобелт! — вопит Кики, будто ей только что подарили настоящего пони.

В полосатой пижаме с вышитым впереди розовым сердцем она прижимается ко мне и засовывает в рот большой палец. Я мягко вытягиваю палец изеё рта.

— Оставляю вас двоих наедине со своей сказкой, — говорит Майя. — Когда закончишь, можем посмотреть фильм. Спокойной ночи, милая.

— Спокойной ночи, мамочка, — Кики протягивает вперёд руки, Майя подходит и быстро её целует.

— Хорошо. «Конь Роберт — любитель роз».

Оказывается, в книге идёт речь о молодом коне с аллергией на розы. Каждый раз, как Роберт оказывается возле розы... АПЧХИ-И! Кики знает, когда нужно чихать. Она широко раскрывает глаза и, почти не дыша, ждёт, пока я, дразнясь, оттягиваю момент, а потом разражаюсь громким чихом. Она смеётся, а потом добавляет от себя:

— Будь здолов, Лобелт.

Я каждый раз улыбаюсь.

Это старая книга с иллюстрациями П. Д. Истмена, где у грабителей ещё можно увидеть в руках оружие. Во как!

На третьем заходе веселье Кики немного стихает. В конце книги Кики снова держит палец во рту и больше не желает Роберту здоровья. Меня это печалит.

— Так, малышка, — говорю я, закрывая книгу, дочитав до конца. — Пора спать.

Быстро перебираюсь через поручень, а Кики уютно устраивается под одеялом и вздыхает. Снова вытягиваю палец у неё изо рта и кладу её крошечную ладошку на подушку:

— Спокойной ночи, малышка.

— Я люблю Лобелта, — говорит она мягко.

— Я тоже.

— Заснула? — спрашивает Майя, когда я возвращаюсь в гостиную.

— Вырубилась. Так, что мы смотрим? — устраиваюсь на другом конце дивана.

Она называет фильм, я бросаю: «Отлично», но сам даже не вникаю в название. Майя сворачивается возле меня калачиком, и я чувствую себя одновременно и комфортно, и неуютно, будто в жаркий летний день одел шерстяной свитер. Мы уже это проходили. Не могу отделаться от чувства, что я совершил огромную ошибку.

Майя ставит перед нами на стол большую миску попкорна. Какое-то время я пялюсь на неё, пытаясь что-то вспомнить. Потом начинается фильм. Заставляю себя перевести взгляд в экран, но ничего не вижу. По правде говоря, мне просто хочется побыть одному. Усилием воли заставляю себя остаться, но потом не выдерживаю, хлопаю Майю по колену и встаю:

— Я пошёл спать.

— Да, ну. Только середина фильма.

— Прости. Был долгий день.

Майя надувает губы. Сейчас они с Кики очень похожи. Но от надутых губ Майи у меня на сердце не становится теплее. Потягиваюсь, зеваю и иду в свою комнату. Если честно, подумываю о том, чтобы запереть свою дверь на ключ, но отметаю эту мысль, как глупую. Майя не будет вторгаться в моё личное пространство.

Перед тем, как выключить свет, разблокирую номер Роберта.

Мне жаль. Я хочу начать всё с начала.

Я долго пялюсь на своё сообщение. Экран успевает погаснуть семь раз и, чтобы включить его, мне приходится семь раз нажимать на кнопку. Хочется нажать «Отправить». Но вместо этого жму «Сброс» и выключаю свет.

Глава 29

Роберт

— Просыпайся, лентяй! У тебя гость.

Я переворачиваюсь и со вздохом тяну:

— Который час?

Мама поднимает в комнате жалюзи:

— Уже одиннадцать. Вставай. Я совсем не хочу развлекать Ника полчаса.

Супер. Для этого ещё слишком рано.

Ник никогда не был у меня дома. Двумя минутами позже открываю дверь и с удивлением наблюдаю, как внутрь входит Ник. На нём — его любимые фиолетовые джинсы Rude и обтягивающая футболка Tapout. Можно подумать он — ярый поклонник боевых искусств. Солнечные очки на лбу. Но не слишком высоко. Ровно настолько, чтобы иметь крутой вид.

И снова задаюсь вопросом: что привлекательного я в нём нашёл?

— Чего тебе? — говорю я, проводя рукой по взъерошенным волосам.

На мне всё ещё надеты фланелевые пижамные штаны и футболка. Своему бывшему бойфренду я сделал единственную уступку: почистил зубы.

— Я хочу знать, почему ты на меня злишься, — Ник упирает кулаки в бёдра и переносит вес на одну ногу. На его лице появляется капризное выражение, которое на меня совершенно не действует. — Потому что я не пришёл на похороны твоего отца? Ты же знаешь, что я думаю о больных людях и подобных вещах. И я же отправил тебе бумажные цветы. Мы с Кристал делали их три часа. Я думал, что ты хотя бы оценишь мои старания.

— Спасибо за цветы. Теперь всё?

— Ты злишься, потому что я пригласил к себе девочек? Хорошо, я понял. Ты ревнуешь. Как насчёт того, чтобы все среды были твоими? И, может быть, каждая вторая суббота?

— По средам и субботам я занят на общественных работах.

Он долго на меня смотрит, потом говорит:

— Почему с тобой так сложно?

— А тебе не всё равно? Я для тебя никто, как и ты для меня. Почему бы нам не признать этот факт и не двигаться дальше?

— Ты сейчас ведёшь себя, как мудак.

Я раздражённо поднимаю руки.

— Просто уходи, — говорю я, открывая дверь. Несколько секунд Ник не двигается. Он смотрит вниз, на свои ботинки, и я уже начинаю его жалеть. Зажимаю свой лоб между большим и средним пальцами. — Ник...

Он прерывает меня:

— Ты много потерял.

— Что ж, тем хуже для меня.

Ник бросает на меня долгий нечитаемый взгляд и выходит из дома. Я захлопываю за ним дверь.

На кухне мама хихикает над двумя ломтиками хлеба, только что засунутыми в тостер.

— Ты слышала? — спрашиваю.

— Он никогда мне не нравился. И ты это знаешь. Только мне жаль, что он был... в общем, ты понимаешь.

Перебираю почту, сложенную стопкой на кухонном столике. Нахожу конверт, который адресован мне.

— Когда это пришло? — спрашиваю, открывая.

— Вчера. Но я забрала почту только сегодня утром. От кого оно?

— От мисс Момин.

Внутри конверта самодельная открыта с рисунком, на котором я, кажется, играю на блокфлейте. Под рисунком фиолетовыми черниламинаписано:«Мы скучаем потебе!» Внутри открытки несколько неразборчивых разбросанных подписей. Прочитать имена я не могу, но знаю, кто писал: Патрик, Софи и Джо-Джо. Я могу прочесть только одну подпись, и это подпись мисс Момин.

— Дай посмотреть, — говорит мама. Поворачиваю открытку к ней. — Так мило. Спорим, эти дети действительно за тобой соскучились. Уже прошло... сколько? семь недель? Тебе больше не стоит откладывать часы общественных работ.

Я тоже за ними соскучился.

На столике в вазе всё ещё стоит бумажный букет Ника. Швыряю его в мусор, на что мама снова тихо хихикает.

Эндрю

Жить снова с Майей и хорошо, и плохо. Когда вчера вечером я отправлялся спать, всё было плохо. Но сегодня утром проснувшись, я чувствую запах оладий. А вот это хорошо. Просовываю голову в дверь и вижу широкую улыбку Кики.

— Папа! — она тянется ко мне, я подхватываю её на руки и поднимаю вверх.

— Кажется, твоя мама делает оладушки. Ням-ням.

— Ням-ням, — повторяет она и тыкается затылком мне в подбородок.

— Пошли попробуем?

Пересаживаю Кики себе на спину, будто она едет на пони, и галопом отправляюсь с ней на кухню. Я совсем не удивлен увидеть на кухне Дага. Он и Майя сегодня идут на какую-то выставку, а это значит, что сегодня Кики остаётся со мной. А вот он не ожидал увидеть меня здесь. Делаю вид, что ничего не замечаю, и здороваюсь с ними, желая доброго утра.

Взгляд Дага спускается вниз, на мои трусы и босые ноги, а потом снова поднимается вверх. Потом Даг поворачивается к Майе. Его голос звучит тихо, но не настолько, чтобы не было слышно:

— Что происходит?

Майя выглядит такой виноватой, что можно подумать, что мы с ней спим, а это совсем неправда. Не могу поверить, что она ему ничего не сказала. Майя должна была знать, что сегодня утром мы с ним столкнёмся.

— Эндрю переехал обратно, — говорит она легкомысленно, как будто все бывшие мужья живут со своими бывшими женами. — Он спит в гостевой спальне. Своей старой спальне.

Даг смотрит на неё какое-то время, потом бросает на стол лопатку, которую держал в руке, и выходит из кухни.

— Даг, — говорит Майя. — Вот чёрт! — и бежит за ним следом. Дверь остаётся открытой и слышно, как они ругаются перед домом.

Оглядываюсь на Кики.

— Ю-ху! — Она хихикает. — Малышка, думаю, оладьи придётся доделывать нам.

Сажу её на стол, подальше от плиты так, чтобы она не смогла дотянуться, и переворачиваю оладьи. Они подгорели. Выбрасываю их в раковину и наливаю в сковороду новую порцию жидкого теста.

— Папа...

— Тсс, — говорю я Кики, прикладывая палец к своим губам.

Она широко улыбается и тоже прикладывает пальчики к своим губам:

— Тсс.

Улыбаюсь в ответ.

Я подслушиваю. Ну, вот просто не могу ничего с собой поделать. Уверен, что соседи тоже не смогли пропустить такое представление.

— Почему ты ведёшь себе, как идиот? — спрашивает Майя.

— У меня что? Нет права голоса? — выпаливает в ответ Даг.

— Нет. Нету. Он — отец моего ребёнка. И между нами ничего нет.

— Тогда почему он на твоей кухне в нижнем белье?

— Он только что проснулся. Не знаю.

— Знаешь, мне кажется, ты до сих пор его любишь.

— Ты с ума сошёл.

Переворачиваю оладьи.

— Кажется, малышка, я недооценил мистера Дага. Он не такой бестолковый, каким выглядит.

Я шучу, но в глубине души знаю, что он прав. И ещё я знаю, что всё это хорошим не кончится. Но не могу отказать себе в удовольствии понаблюдать за их маленькой перебранкой.

— Так ты собираешься вести меня сегодня на выставку или нет? — спрашивает снаружи Майя Дага.

— А ты уверена, что можешь покинуть пределы своей маленькой семейной ячейки?

— Ты меня достал!

Хлопает дверь машины.

Майя возвращается на кухню, а я не могу убрать с лица улыбку. Пытаюсь, но не могу.

— Ты слышал? — спрашивает Майя.

— Он справится. Иди. Развлекайся.

— Теперь я даже не знаю, хочу ли пойти. Он такой придурок! — Короткая пауза. — Но опять же, в этих трусах ты выглядишь... хм... сексуально. Так что не удивительно, что он приревновал.

Мне сразу становится не по себе. Перекладываю оладьи со сковороды на тарелку, потом снова наливаю тесто. Мысленно говорю себе, что теперь, вставая утром, нужно будет надевать какие-нибудь штаны. Этот факт добавляю в мысленный список минусов совместного проживания с Майей.

В какой-то момент понимаю, что она стоит у меня за спиной, а потом Майя начинает гладить меня по бёдрам и лапать.

— Мне не обязательно идти. Я же могу провести весь день с вами, ребята, — говорит она мне на ухо.

— Майя, не надо.

Она убирает руку не сразу, как будто несколько движений могут изменить моё мнение. Нет, не могут.

— Даг ждёт. Тебе нужно идти.

Чувствую, как она сзади напрягается. Потом убирает руку. И, затем, будто этой самой неловкой в нашей с ней жизни минуты никогда и не было, Майя крепко обнимает Кики и весело говорит:

— Желаю вам хорошего дня!

Меня она целует в щёку. Я с полуулыбкой киваю в её сторону и желаю ей тоже хорошего дня.

Наливая в сковороду последнюю порцию теста, я задумываюсь о том, что бы случилось, если бы поверх моего нижнего белья шарила бы рука моего семнадцатилетнего парня. Эта мысль делает то, что не удалось сделать руке Майи: мой член твердеет. И я рад, что моей дочери только два года.

Глава 30

Эндрю

В понедельник утром просыпаюсь до звонка и считаю, сколько осталось учебных дней. Семьдесят девять. Даже не знаю, хватит ли мне сил сегодня справится. Когда же настал момент, когда жизнь перестала быть весёлой? Теперь ещё и со Стивен Ньюменом дополнительно заниматься. Ну, прям, везунчик я, ничего не скажешь!

Стивен вместе с парой своих друзей неспешно входят в класс через две минуты после звонка. До этого они три минуты или около того стояли в коридоре. Я записываю на доске основные темы дня и делаю вид, что ничего не замечаю. Когда поворачиваюсь к классу лицом, вижу, что Стивен, вальяжно развалившись, сидит на своём месте и смотрит на меня с самодовольной ухмылкой. Не собираюсь идти на поводу у этого маленького идиота. Я беру себя в руки и провожу урок нормально, вот только постоянно прикусываю нижнюю губу изнутри. Да так, что в конце концов она начинает кровоточить.

— Стивен, — окликаю я, когда тот встаёт уходить.

Он подходит к моему столу. Но когда я начинаю говорить, Стивен поворачивается ко мне спиной и ударяет кулаком о кулаки своих дружков, выходящих из класса. Потом он кричит в сторону Кристин Марроу: «Эй, девчонка!», и показывает ей язык. Кристин хихикает и исчезает за дверью. Наконец в классе никого не остаётся, и Стивен поворачивается ко мне.

А мне совсем не весело.

— Мне хотелось бы, чтобы ты пришёл на дополнительные занятия. За последние девять недель у тебя по алгебре в среднем получается шестьдесят восемь балов. Пока ты не выйдешь на более высокий показатель, я буду с тобой заниматься. Дополнительные занятия по алгебре я провожу после уроков по понедельникам, то есть сегодня. Я помогу тебе подготовиться к завтрашней контрольной и, возможно, если ты постараешься, у тебя получить сохранить проходной балл.

— Я не могу по понедельникам. Я... у меня другие дела.

Конечно, кто бы сомневался.

— Хорошо. Тогда по четвергам я провожу дополнительные занятия по матанализу. Я мог бы проработать с тобой ошибки в контрольной.

— Не-а. Четверг тоже не подходит.

— Тогда назови день, — закипаю я.

— Среда. После футбольной тренировки.

Среда. Конечно. Единственный день в неделе, когда Майя работает допоздна. Мне тогда придётся или оставлять Кики до вечера в «Деревне мисс Смит», или же Майе придётся совмещать работу и присмотр за дочкой, пока я не закончу здесь. Боже, я уже начинаю ненавидеть этого раздолбая.

— Когда у тебя заканчивается тренировка?

Он пожимает плечами, будто я ему до смерти надоел.

— Сейчас межсезонье. В 16:30.

Итак, мне придётся задерживаться в школе ещё на три часа, чтобы заниматься с ребёнком, которому с высокой горы плевать на свою собственную оценку и который, кроме того, изо всех сил старается превратить мою жизнь в ад. Подобные истории постоянно рассказывали другие учителя. Но я думал, что застрахован от таких ситуаций. Глупец.

— Тогда увидимся в среду в 16:30.

Он окидывает меня взглядом сверху вниз, словно я какой-то кусок дерьма, и потом неспешно выходит из класса, будто у него полно времени, но всё же он не против забрать ещё пару секунд и у меня.

Я совсем не удивляюсь его опозданию в среду на пятнадцать минут. Я уже махнул на него рукой. Стивен со скучающим видом входит в комнату, когда я выключаю свой компьютер. В руках у него ничего нет. Ни бумаги. Ни карандаша. Ни калькулятора. Как и уважения.

Значит, так будем играть, да?

На доске уже написано несколько квадратных уравнений. Встаю и протягиваю ему маркер:

— На вчерашней контрольной ты набрал сорок пять баллов. После анализа я разрешу тебе сделать работу над ошибками. Так ты сможешь поднять свой балл до семидесяти. После этого, при условии постоянной работы, мы сможем добиться, чтобы твоя средняя оценка была выше проходного балла.

Он смотрит на меня с неприязнью.

Ну, хорошо.

— Почему бы тебе не подойти сюда? Давай проработаем задачи на доске вместе.

— Вы шутите, да? — говорит он и грубо хохочет.

Не ведись. Не ведись. Чёрт, не вздумай повестись!

— Ну, хорошо. Тогда я покажу, как нужно решать задачи.

Разбираю несколько методов решения квадратных уравнений, потом рассказываю ещё о нескольких задачах. Но с таким же успехом я мог бы говорить со стеной. Стивен всё время смотрит в окно и беззвучно напевает что-то похожее на рэп. Останавливаюсь посередине задачи и жду, пока он обратит на меня внимание. Когда становится ясно, что этого в ближайшем будущем не произойдёт, я возвращаюсь к своему столу и упаковываю вещи.

Стивен встаёт и презрительно улыбается.

— Надеюсь увидеть тебя в следующую среду.

Роберт

— Ребята, он вернулся! — мисс Момин закрывает за мной дверь и проводит меня в гостиную с уже собравшейся группой.

Все сидят полукругом. Патрик единственный поднимается со своего места. Он протягивает мне согнутую руку. Рука качается, и мне приходится схватить её и удерживать, чтобы ударить в знак приветствия кулаком о кулак.

— Привет, Патрик! Как дела, чувак?

— Ба-а!

— Ага. Я вернулся. Ты практиковался? — достаю из велюрового футляра свою блокфлейту.

— Да-да, — слова вылетают изо рта в ритме взрывного стаккато.

Патрик быстро опускается на своё место, а я присаживаюсь на корточки перед Софи. Её глаза смотрят на что-то у меня за спиной.

— Привет, красавица! Я потебе скучал.

Софи не отвечает, но я знаю, что она меня слышит.

Мисс Момин убеждает её посмотреть на меня и сказать: «Привет, Роберт». После длительных уговоров голова Софи наконец резко поворачивается в мою сторону, немного покачиваясь, как у китайского болванчика. Софи ненадолго фиксирует на мне взгляд и говорит что-то, что отдалённо напоминает: «Привет, Роберт».

Я шлёпаю её по коленке и, не поднимаясь, перебираюсь к соседнему стулу. Джо-Джо. Он хнычет.

— Привет, Джо-Джо! Ты готов играть?

Он делает глубокий-глубокий вдох и с дрожью выдыхает. Джо-Джот вот-вот расплачется, и я отступаю.

Ставлю свой стул поближе к ним и смотрю на мисс Момин, которая сгибает пальчики Софи вокруг блокфлейты в нужном положении.

— Так над чем вы, ребята, работали?

Мисс Момин улыбается, её лицо рядом с головой Софи:

— «У Мэри был барашек».

— Отличная песня! — говорю я группе.

Ещё в декабре мисс Момин объяснила мне, что дети плохо воспринимают перемены. Этот урок я хорошо выучил, когда попробовал сыграть с ними «ДжинглБеллз». Им нравится знакомое. Им нравится повторение. И каждый раз во время их игры, кажется, что эта самая прекрасная вещь, которую они когда-либо делали, как будто в первый раз.

— Хорошо, а теперь возьмите мундштук в рот.

После нескольких попыток Патрик справляется самостоятельно, двум остальным помогаю я и мисс Момин. И когда все готовы, мы начинаем играть.

Можно подумать, что после многих месяцев исполнения одной и то же песни меня должно от неё тошнить, но каждый раз, когда мы заканчиваем играть, видя выражения триумфа на их лицах, я склоняю перед ними голову в знак уважения и благодарю за опыт. Я скучал по этим детям.

В конце занятия приходят родители. Помогаю детям положить блокфлейты в футляры с их именами, потом ставлю их в стопку на стол мисс Момин, чтобы позже убрать.

Это первая наша встреча с родителями после смерти моего отца, поэтому в течение нескольких минут мне приходится принимать соболезнования и обещать, что я немедленно обращусь, если будет такая необходимость.

— У тебя так хорошо с ними получается, — говорит мисс Момин, когда я помогаю ей расставлять стулья за обеденным столом. — Как ты?

Мисс Момин очень красива. У неё огромные карие глаза и длинные тёмные волосы. Если бы мне нравились девушки, то, думаю, мне было бы сложно оставаться с ней наедине в одной комнате, как сейчас.

— Я в порядке, — отвечаю.

— До конца твоих общественных работ осталось всего два занятия. Если честно, даже не представляю, что мы будем делать без тебя.

Глава

31

Эндрю

Нет, ну это меня просто бесит.

На следующей неделе я задерживаюсь после уроков, снова, на три часа, бесплатно, в незапланированный день для того, чтобы дополнительно позаниматься с язвительным маленьким засранцем, который на прошлой неделе в течение часа морочил мне голову. Майе пришлось перенести занятие со своей группой на час позже, чтобы успеть забрать Кики из «Деревни мисс Смит» и отвести её к врачу, хотя это, собственно, должен был сделать я. А этого маленького засранца всё ещё нет. Он ничего не говорил в классе. Он не заходил после уроков. Он не прислал никаких сообщений на мою почту.

Он просто не пришёл.

В 16:40 я ухожу. И чтобы прикрыть свою задницу на случай, если он всё-таки появится, оставляю записку на двери.

По возвращению дом меня встречает тишиной. С тех пор, как я переехал сюда, я ещё ни разу не был один. Не спешу, как обычно, включать новости по телевизору. Просто хочу побыть в тишине и расслабиться, или же, клянусь Богом, словлю живую курицу голыми руками и оторву ей башку.

Поэтому стук в дверь не вызывает у меня особого восторга. Надеюсь, что мне не придётся любезничать с родителями или же сидеть с детьми до прихода Майи.

Приклеиваю на лицо вежливую улыбку и открываю дверь.

— Простите, я... — с нижней ступеньки на меня смотрит Роберт, и мои колени начинают подгибаться. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает он.

На какое-то мгновение приходит мысль, что он следил за мной, но я отметаю её, видя, что Роберт удивлён не меньше моего.

— Я как раз собирался задать тебе тот же вопрос, — говорю я с бешено колотящимся сердцем в груди.

— Я занимаюсь туткаждую средус детьми, с мисс Момин.

Нет. Нет! Только не это! Майя говорила о своей группе, но никогда не упоминала имён. А если и упоминала, то я их просто не запомнил. Не могу поверить. Роберт, мой Роберт приходил сюда в течение нескольких месяцев? И теперь он здесь, и я здесь, и мне так много нужно ему сказать. Но выдаю единственное, на что сейчас способен.

— Входи, — открываю перед ним дверь, и он проскальзывает мимо меня, будто я могу его ударить или что-то подобное. — Занятие в твоей группе передвинули на шесть. Майя сказала, что она всем сообщила.

— Майя? У меня разрядился телефон. Подожди, ты знаешь мисс Момин? И почему ты здесь?

Провожу рукой по лицу. Ого! Позже мне приходит мысль, что вот такие моменты и называют счастливой случайностью.

— Майя, мисс Момин, моя бывшая жена, — я чувствую неловкость оттого, что приходится признать дальше. — Я теперь живуздесь. То есть, я жил здесь когда-то, и переехал обратно пару недель назад.

— Ты был женат на мисс Момин? Это она твоя бывшая жена? Это она была на той фотографии?

Я пожимаю плечами.

Он морщиться, пытаясь осознать то, что я только что сказал.

— Подожди. Что значит, ты «переехал обратно»? Ты больше не живёшь в той квартире?

Я отрицательно качаю головой.

— Почему?

— Мне, правда, нужно отвечать?

— Да, — говорит он и его голос дрожит. — Нужно.

Дверь всё ещё открыта. Я закрываю дверь и это заставляет меня нервничать. Потому что он так близко, и мы совсем одни.

— Роберт, мне жаль. Я не...

Не знаю, что он видит на моём лице, но он просто бросается на меня. Я отшатываюсь назад, упираясь в маленький столик и роняя на пол лампу. Мне кажется, что Роберт хочет сделать мне также больно, как сделал ему я, но он хватает моё лицо и впивается губами в мой рот.

Хватило всего пяти секунд, чтобы разрушить стену, которую я строил между нами последние две с половиной недели.

Мои руки у него под рубашкой, он стягивает её через голову и шепчет: «Сколько у нас времени?» и я отвечаю: «Не много», а он говорит: «Тогда давай поторопимся», и я отвечаю: «Боже, я хочу тебя», а он мне: «Я — твой»… и я надеюсь, что в ближайшие минимум двадцать минут на подъездной дорожке к дому не появится машина Майи.

Нет времени полностью раздеваться, да это и не нужно. Мы обнажены достаточно. И нам двоим нужно многое успеть.

Когда через тридцать минут поднимается дверь гаража, мы уже полностью одеты, лампа стоит на своём месте, свеча зажжена — Майя любит, когда она горит, это помогает детям расслабиться, — и Роберт расставляет в гостиной стулья в полукруг.

— Привет, — говорит Майя Роберту, а я подхватываю Кики. — Ты рано. Ты не получил моё сообщение?

— Хм, да. Я только что пришёл. Ничего, что я пришёл пораньше? Я могу всегда...

— Нет, конечно, нет. Думаю, ты уже познакомился с моим бывшим мужем.

— Да, — отвечаю я вместо него. Мы не договаривались, что говорить, поэтому я придумываю на ходу. — У нас было несколько минут, чтобы познакомиться.

Роберт улыбается чуть шире, чем положено, и быстро отворачивается взять со стола свою блокфлейту.

— Ну, — говорю я Майе, усердно стараясь не смотреть на Роберта и перестать воображать его со спущенными на бёдра джинсами, — что, если я заберу эту малышку поесть где-нибудь курицу?

— Только никакого «МакДональдз», — говорит Майя, целуя Кики в щёку.

Майино «Никакого МакДональдз» превращается в песенку.

— МакДональдз, МакДональдз, МакДональдз, — Кики прыгает у меня на руках, и я краем глаза замечаю, как Роберт наблюдает за нами и широко улыбается. Господи, как же мне хочется попробовать с ним «Хэппи Мил»³⁷.

— Хорошо-хорошо, — говорит Майя. — Только никаких куриных наггетсов. Ещё не известно, из чего их делают.

Наблюдаю за дочерью, которая выбирает два куриных наггетса, — она очень настойчивая, — понимаю, что зашёл уже слишком далеко и назад дороги нет. Я просто с ума схожу по этому парню. И четыре месяца, нет, кажется, уже три, это безумно долго.

Оглядываясь назад, понимаю, что лгать по поводу недавнего знакомства с Робертом было плохой идеей. Для вранья не было причины. У меня есть ученики, у него — учителя. Ничего особенного. Но, стоя там, я чувствовал себя беззащитно, поэтому совершенно спонтанно соврал. Но это же никому не причинило вред, верно?

Кики убегает играть с другой девочкой на площадку рядом с «МакДональдз», а я отправляю ему сообщение. Не стоит переживать, что оно придёт во время занятия с группой — батарея на его мобильном разряжена. Но мне хочется, чтобы это сообщение было первым, что он увидит сегодня вечером, когда включит свой телефон.

Я сдаюсь. Удали.

Когда приходит ответ, я уже лежу дома в постели.

Роберт

Мисс Момин всегда была со мной очень приветлива. И теперь из-за того, что я кончил у неё в коридоре, чувствую себя немного виноватым.

И ещё, мне сейчас тяжело концентрироваться на детях, потому что я упорно продолжаю вспоминать ощущения от его прикосновений к моей коже. Я сижу сейчас перед тремя детьми-инвалидами и женщиной, которая приходится моему вроде как бойфренду бывшей женой. Я чувствую себя опьянённым и готов пройти через всё снова. Беспокойно ёрзаю в надежде, что Майя видит во мне только ребёнка и не будет смотреть на мою часть тела — ту, что ниже пояса.

— Хорошая работа, ребята! — говорю я, когда мы заканчиваем «Барашек следовал за ней». Патрик снова встал со своего места и размахивает руками так, что ещё немного и зацепит Софи.

— Успокойся, Патрик, — говорю я, хватая его за согнутую руку. Он кривит рот, словно в ожидании, что внутри вот-вот родится нужное слово, и разражается очередным «Ба!».

— Да, было, правда, хорошо.

— Ба-а!

Мисс Момин подмигивает мне, склонившись над головой Софи, и мне становится интересно, брала ли она когда-нибудь в рот пенис Эндрю. Ну, вот, снова! А я только начал контролировать ситуацию.

Перестань об этом думать!

Надеюсь, что Эндрю и Кики вернуться до окончания занятия, но их всё нет. Может быть, это и к лучшему. Но, если в ближайшее время я не прикоснусь к нему снова, то, скорее всего, потеряю контроль и выдам нас обоих.

Когда я возвращаюсь домой и подключаю свой мобильный к зарядке, в голове у меня уже куча мыслей. Его сообщение «Я сдаюсь» развеивает все мои мучительные сомнения. Отправляю ему ответ:

😊. Давнопора. Удаляю.

Глава 32

Эндрю

Сегодня даже Стивен меня не раздражает. И, даже если бы он снял на первом уроке штаны, и сказал мне поцеловать его зад, я продолжал бы улыбаться.

На вопрос Стивена почему меня не было вчера на дополнительном занятии, я, сияя улыбкой, говорю, что не думал, что он придёт и, что, если в следующий раз он опоздает хотя бы на одну минуту, то снова меня не застанет. Вот же ж маленькое ничтожество.

Во время перерыва немного задерживаюсь в классной комнате в надежде, что, возможно, сюда заглянет Роберт, но думать так глупо. Поэтому запираю дверь и спешу в комнату отдыха, так, на всякий случай.

Каждый день я всё также сажусь обедать рядом с Дженнифер, даже после сказанных ею грубых слов. Признаюсь честно: только для того, чтобы её позлить. По идее, она должна раздражённо пересесть за другой столик, как делала это почти в течение двух недель. Но сегодня она остаётся на месте. Дженнифер выдвигает для меня стул и пригласительно хлопает ладонью по сиденью, будто мы снова лучшие друзья.

Похоже, она что-то задумала. Вот только не понятно, что именно. Я могу уйти. Но тогда не узнаю, что у неё на уме. Или же остаться. В этом случае у меня, по крайней мере, будет шанс помешать ей.

Я улыбаюсь и сажусь на стул.

Дженнифер засовывает в рот ложку салата и самодовольно мне улыбается.

— Как твои уроки? — спрашиваю я.

— С ними всё в порядке.

Ладно. Ёжусь. За столом сидят мои коллеги. Их вряд ли можно назвать моими друзьями, но они те, с кем я работаю каждый день, и у нас в общем-то сложились вполне дружеские отношения. Перевожу своё внимание на них. Айлин, женщина средних лет и руководитель моей кафедры, говорит:

— Я слышала, что твоё заявление на программу для подготовки администраторов завернули.

Старые новости, но, видимо, для Айлин они новые. В государственных школах нет секретов. Ну, вообще один есть, и я собираюсь сохранить его любой ценой.

— Да. Так и есть. Но всё в порядке, — говорю я весело, — я подам заявку в следующем году.

— Просто знай, я дала тебе отличную рекомендацию.

— Спасибо, Айлин.

— Если надумаешь в следующем году, дай мне знать, и я...

У неё не получается закончить фразу, потому что именно в этот момент Дженнифер громко произносит:

— Почему ты не сказал мне, что ты гей?

Все разговоры в комнате резко стихают. И все взгляды устремляются на меня.

Кусок арахисового масла застревает где-то в горле иприходится выпить напитка, чтобы протолкнуть его вниз.

— Хм, думаю, потому что ты не спрашивала.

— Не считаешь, что об этом стоило сказать мне до того, как приглашать меня на свидание?

Кладу сэндвич обратно на пищевую пленку и стряхиваю крошки с пальцев. Одновременно стараюсь оставаться спокойным и беззаботным. Только бы не заболел живот. В конце концов поднимаю на неё глаза.

— Мы можем поговорить об этом позже? — говорю я тихо, надеясь, что она последует моему примеру. Но не тут-то было.

— Знаешь, что? Нет, не можем. Мне всё равно, кого ты трахаешь, но мне не нравится, когда меня оскорбляют. И мне не нравится, что ты играешь со мной в свои маленькие игры. — Она отодвигает стул, с треском закрывает пластиковой крышкой коробку с салатом, а потом хватает со стола бутылку с водой. — Если тебе нужен зонтик для прикрытия, иди в супермаркет. Слышала, у них там сейчас распродажа.

Она забирает свой обед и стремительно выходит из комнаты. Какое-то время все молчат, но постепенно разговоры возобновляются. К концу перерыва всё возвращается в обычное русло. Я не принимаю участия в разговорах, и никто не старается со мной заговорить. Слышу звонок и сбегаю в свою относительно безопасную классную комнату.

Вообще-то Дженнифер задала правильный вопрос. Если бы я работал не в государственной школе, а в каком-нибудь другом месте, например, инженерной, бухгалтерской или страховой компании, то я бы не задумываясь признался своим коллегам, что я — стопроцентный гей. Но государственная школа — это отдельный мир. Быть геем нормально. Вот только говорить об этом не надо. Это негласное, но вполне жёсткое правило. Одно из тех, которые ты просто знаешь. Если честно, мне всё равно, что знают мои коллеги. Я просто не хочу быть объектом их сплетен. Ладно, хватит об этом.

К шестому уроку мне так и не удалось полностью восстановить прекрасное расположение духа, но вид входящего в дверь Роберта придаёт мне сил. Пришлось вспомнить, что вести себя я должен сдержано.

Сегодня он улыбается и говорит: «Здравствуйте, мистер Мак», и клянусь, мне хочется расцеловать его прямо здесь и сейчас. Не потому, что мне реально хочется его целовать «прямо здесь и сейчас», а потому что вот так выглядят нормальные отношения между учеником и учителем: улыбка, приветствие, полуофициальное обращение. Никакого подмигивания, никаких пристальных взглядов. Это нормально. И я чувствую себя в безопасности.

После окончания урока Роберт выравнивает парты, потом робко улыбается (очень мило, если вспомнить, где недавно были его губы) и оставляет у меня на столе записку.

Глава

33

Роберт

Невыносимо длинная неделя. Тяжело играть роль ученика, если ты по уши влюблён в учителя.

Вечер пятницы. И на парковку в гараже я приезжаю первым. Нахожу местечко в тёмном тупике в конце ряда на верхнем этаже, где не так уж много машин. Выхожу из автомобиля и быстро обхожу этаж, просто чтобы убедиться, что в припаркованных машинах никого нет. Жду, прислонившись к багажнику машины, когда вижу, что Эндрю паркуется через восемь мест от меня.

Он осматривается, а потом быстрым шагом направляется ко мне. Широкая улыбка на его лице зеркалит выражение на моём.

— Отличное место для рандеву. Так что за сюрприз? —спрашивает он.

Я киваю в сторону машины и нажимаю кнопку разблокировки:

— Сегодня вечером я забираю тебя с собой.

— Я не...

— ... не хочу рисковать. Верь мне!

— Ну, тогда ладно, — он открывает дверь. — Поехали.

Я обратно сажусь на сиденье водителя, и он начинает: «Я скучал...». Но это всё, что ему удаётся сказать, потому что я перебираюсь через консоль и теперь полностью на его стороне. Мы не собираемся задерживаться в этом гараже, но мне нужно его поцеловать; мне нужно прикоснуться к нему; мне нужно держаться за него; мне нужно впитать в себя всё, что он может дать. И он отдаёт.

А потом мы делаем это. Потому что просто не можем иначе.

— Чёртова консоль, — бормочет Эндрю.

— Если бы ты не отказался от своей квартиры, то я бы сейчас не дрочил тебе на переднем сиденье машины, а лежал бы, вытянувшись, на тебе голышом у тебя же дома.

Он широко улыбается и дышит мне в шею:

— Пока это твоя рука, малыш, мне всё равно, где мы.

— Ты снова назвал меня малышом. Мне нравится.

Когда на рампе с другой стороны этажа появляется машина, мы с большой неохотой отлипаем друг от друга. Ну теперь, думаю, я могу уделить внимание дороге.

— Куда мы направляемся? — спрашивает Эндрю, когда мы выезжаем со стоянки.

— В центр.

— У тебя точно есть допуск для вождения на скоростных автострадах?

— Ну, ты даёшь.

Он смеётся и пристёгивает ремень:

— Я сегодня в твоей власти.

— Я запомню, что ты сам это сказал.

По пути я начинаю вытягивать из него информацию: домашние питомцы в детстве? Древний бассет-хаунд по имени Эйнштейн. Любимый способ времяпрепровождения после обеда? Качать двухлетнюю малышку на качелях в парке (хотя думаю, что он врёт). Лучший фильм, просмотренный в этом году? «ДонниДарко», взятый напрокат в Netflix (я не понял этот фильм, как и Эндрю, но образ дьявольского кролика не выходит из головы, поэтому этот фильм запомнился лучшего всего).

— Первый парень, с которым ты поцеловался?

Пару секунд он молчит, и я бросаю быстрый взгляд в его сторону.

— Ты, — говорит он улыбаясь.

— Врёшь. Или ты хочешь сказать, что у тебя никогда не было бойфренда?

— Ты не спрашивал меня про бойфренда. Ты спросил меня про первый поцелуй.

Мне нужно следить за дорогой. Движение в пятницу вечером очень оживлённое, большинство едет на север, но многие, как и мы, отправляются на юг. Но всё же, не могу удержаться, чтобы не взглянуть на него снова.

Эндрю делает глубокий вдох и фыркает:

— По сравнению с Оклахомой консервативный Техас выглядит либеральным. В старшей школе я ни с кем не встречался. Фейсбук и My-Space не были тогда настолько распространёнными, поэтому я скромно жил в своём небольшом мирке. Я был знаком только с парой парней, но они были не в моём вкусе. Тут ты можешь мне поверить.

Я улыбаюсь, глядя на дорогу.

— Поэтому мой первый бойфренд, наверное, был у меня в колледже.

— Почему «наверное»? — спрашиваю я.

Эндрю пожимает плечами.

— И вы никогда не целовались?

— Нет. Мы никогда не целовались.

Пытаюсь соединить в голове воедино: «бойфренд» и «не целовались». Хочется расспросить его больше, задать, например, вопрос: «Что же вы тогда делали?», но не уверен, что готов услышать ответы. По крайней мере, не на скорости за сто километров в час на одной из самых загруженных скоростных дорог штата. По тону Эндрю понятно, что там была целая история, и, возможно, не очень приятная.

— Хм, расскажи мне о мисс Момин.

— Майя? Тебе коротко или ты хочешь услышать полную необрезанную версию?

— Давай сорокаминутную версию.

— Хорошо. Она — мой лучший друг со времён средней школы. Мы были очень близки. По-настоящему близки. Мы и сейчас близки. Мы даже ходили в колледж вместе. Теперь мне кажется, что я ей всегда нравился, но я этого долго не замечал. Всё начало меняться после Кевина.

— Бойфренда из колледжа?

— Да. Не уверен, что хочу рассказывать тебе эту часть истории.

Я смотрю на Эндрю:

— Тридцать девять минут. Хочу услышать.

Он снова фыркает, и его лицо становится серьёзным.

Я перестраиваюсь в другую, более свободную полосу.

— Майя была мне как сестра. Нет, не как сестра. Хм... Больше! Как друг, приятель, понимаешь? Например, пока я принимал душ, она обычно сидела на крышке унитаза и развлекала меня разговорами. В этом не было ничего такого. У нас были именно такие отношения.

Он видит мои удивлённо поднятые брови, но не реагирует.

— После Кевина я чувствовал себя, можно сказать, полной развалюхой.

Эндрю замолкает и пристально смотрит в окно.

— И?

— Однажды вечером, как всегда, мы остались ночевать вместе. Я был подавлен, и... ну, она настаивала, а я не сопротивлялся.

Он, кажется, смущается, будто делает откровенное признание. Можно подумать, что я не знаю откуда берутся дети!

— После того случая отношения между нами действительно изменились. Не было больше массажей...

Массажей?

— ...никаких разговоров во время приёма душа. Стало как-то неловко. Через пять недель Майя узнала, что она беременна. Ситуация снова поменялась. Мы опять стали лучшими друзьями, без каких-либо задних мыслей. Родилась Кики, мы поженились, потом стали жить вместе. Снова стало всё как-то неловко. И я съехал. Это всё.

— А теперь ты вернулся обратно, — смотрю на него. — Почему?

— Потому что она попросила. Потому что я испугался.

Я вспомнил, как отреагировал Эндрю, увидев дату моего рождения на водительских правах. Это был поворот на сто восемьдесят градусов. На одно мгновение он был полностью сконцентрирован на мне: его сердце билось в унисон с моим, и он отдавался той страсти. Но, даже когда он лежал на диване на моих коленях, я видел, как к нему снова возвращается страх. А потом вдруг он отшатнулся от меня так, будто я был пламенем, к которому он подошёл слишком близко.

Но переехать обратно к мисс Момин...?

— Она когда-нибудь тобой манипулировала? — спрашиваю я. Если честно, мне достаточно сложно сопоставить мисс Момин, которую я знаю, с Майей, о которой говорит Эндрю. Вроде они — два разных человека. Когда я думаю о Майе, то манипуляция кажется вполне очевидной. Но когда думаю о мисс Момин, то вроде и нет.

— Нет, не думаю. Это просто соглашение, которое выгодно сейчас нам обоим, по крайней мере, всё так выглядело вначале. Между нами ничего нет. У неё есть бойфренд. И вообще всё здорово.

— Ты, действительно, думаешь, что я тебе поверю?

— Ну, возможно, не так всё и здорово. Она лапала меня на прошлых выходных.

— Ничего себе! Не может быть. — Мне кажется, что я ослепну, просто представив эту сцену в исполнении мисс Момин.

— Роберт, похоже, я действительно облажался. И теперь не знаю, что делать. И дело не в Майе. Это Кики. Когда я в первый раз съехал, она была ещё слишком маленькой, чтобы что-нибудь понять. Но в этот раз её папочка был рядом слишком долго, и она уже привыкла. Ей будет тяжело, если я уйду. Она уже достаточно взрослая понять, что я ушёл, но ещё слишком маленькая понять, почему я это сделал.

Я отчасти чувствовал себя ответственным за его переезд. Если бы не я, то Эндрю не вернулся бы, и не оказался бы теперь в такой ситуации.

Озвучиваю свою мысль. Эндрю протягивает руку и играет с короткими волосами у меня на затылке:

— Ага, спасибо тебе, приятель. В следующий раз, когда я буду снимать с тебя одежду, поступай, как взрослый, хорошо?

Клуб находится рядом с университетским кампусом в центре. Эндрю продолжает осторожничать, но я убеждаю его, что здесь вряд ли будут его бывшие студенты. В прошлом году он преподавал только у первокурсников, и раз это был всего лишь один год, вряд ли здесь кто-то его узнает. Кроме того, я не знаю никого, кто ходил бы в школу возле кампуса в центре. Не знаю, была ли моя оценка ситуации на сто процентов убедительной для обоих, но желание вместе потанцевать заставляет нас сделать вид, что так оно и есть.

Когда мы пробираемся через толпу студентов на тротуаре перед клубом, рука Эндрю лежит у меня на плечах. На нём одна из его пятничных футболок («Математик-ботан»), джинсы и кеды, и выглядит он так, будто его только что выдернули из его комнаты в общежитии. Перед нами расступается группа студенток, готовых пропустить нас вперёд. Кто-то восхищённо присвистывает.

— Красавчик, надеюсь ты покажешь сегодня своего Ашера, — говорит Эндрю мне в ухо.

— Конечно, покажу. А ты снова будешь тащиться от заезженного старого Мика Джаггера?

— Удар ниже пояса, — говорит он, притворяясь, что душит меня. — Вообще-то, я собираюсь выпустить сегодня на свободу своего Адама Ламберта, раз он тебе так нравится, друг.

— Боишься, что я ослепну от твоей неотразимости?

— Возможно. Но тогда позже тебе придётся искать меня на ощупь.

Я останавливаюсь, а он поворачивается и смотрит на меня с широкой улыбкой.

— Ладно, тогда мы возвращаемся к машине, — говорю я, разворачиваясь уходить.

— У-у, — бросает Эндрю и хватает меня за руку, пока я не успел отойти. — Мы танцуем. А потискать ты сможешь меня и позже.

— Одно условие.

— Какое? — спрашивает он.

— Ты больше не будешь называть меня «другом».

Какое-то время он изучает моё лицо, потом говорит:

— Пошли, малыш, потанцуем.

Даже не знаю, что мне нравится больше: танцевать или смотреть на Эндрю, который совершенно забыл сегодня ночью, что он — взрослый. На забитом под завязку танцполе он танцует совсем близко. Мы трёмся друг о друга и во время медленных композиций целуемся взасос. Я совершенно забыл, что он — мой учитель. Ровно до того момента, когда в перерыве к нам приближается фигуристая розоволосая девушка с кольцом в губе и бросает Эндрю: «Я тебя знаю».

Он застывает и по лицу видно, что он пытается найти в своей памяти картинку, которая бы соответствовала виду дамочки, и очень надеется, что результат будет нулевым.

— Данн Холл, верно? — продолжает она, тыкая в него пальцем. — Ты был на осенней тусовке с Крюгером. Насколько помню, ты переспал с какой-то пьяной рыженькой, — она бросает на меня оценивающий взгляд, потом снова смотрит на Эндрю, подняв брови.

Эндрю тоже смотрит на неё с удивлением.

— Я «гибкий», — отвечает он невозмутимо.

— Хм, — говорит она, окидывая его взглядом с головы до пят. — Увидимся на весенней тусовке, красавчик.

— Ага, — говорит он. Когда девушка поворачивается и уходит, Эндрю хватает мою руку и тянет меня в противоположном направлении. — Пошли отсюда, — шепчет он мне на ухо.

Красавчик... Весь следующий час я удивляюсь его гибкости на заднем сиденье моей машины.

Да, он действительно очень гибок.

Мы наслаждаемся покоем после горячих «танцев», когда я решаюсь сказать:

— Мне нужно тебе кое в чём признаться.

Эндрю

Может, этого мне не хватало в старшей школе? Страстно целоваться взасос и обжиматься на заднем сиденье машины на тускло освещённой парковке? Ударяться головами о ручку двери в попытке вытянуться на сиденье, которое на полметра короче нашего роста? Задерживать дыхание каждый раз, слыша чужой голос и звук закрывающейся двери или видя луч света в окнах?

Я теперь взрослый, но прячусь здесь как ребёнок. Я не делал этого даже когда был подростком. Конечно, предпочтительней было бы лежать на большой двуспальной кровати. Диван бы тоже подошёл. Но я не жалуюсь.

И вдруг Роберт говорит, что хочет признаться.

— Только прошу, не говори, что тебе шестнадцать, — шучу я. Но, по правде сказать, я боюсь именно этого. А это будет означать, что к моему растущему списку преступлений добавиться ещё одно — половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия.

Роберт широко улыбается, шарит рукой по полу, пока не находит свой телефон. Скорее всего тот выскользнул из кармана, когда я стаскивал с парня джинсы. Роберт нажимает кнопку, загорается экран. Он недолго что-то ищет, водя по тач-панели пальцем, а потом поворачивает телефон ко мне.

На фотографии я, стою, уперевшись в алюминиевый поручень под доской, у себя в классной комнате. Руки сложены на груди. Кажется, я кого-то слушаю.

— Как тебе не стыдно фотографировать своего учителя в школьное время. Мне следовало бы наказать тебя.

— Да? И как же?

— Не искушай меня или придётся продемонстрировать.

В приглушённом свете его улыбка исчезает и лицо становится серьёзным.

— После того, как ты ушёл тем вечером, мне захотелось оставить кое-что себе, — говорит он тихо. — Хоть ты и повёл себя со мной как сволочь. Я просто хотел оставить себе кусочек тебя.

Провожу пальцем по его брови, потом забираю у него телефон и удаляю фотографию:

— Больше никаких фотографий. Теперь ты можешь оставить себе всего меня.

По дороге домой наступает моя очередь задавать вопросы: домашние питомцы в детстве? Не было из-за аллергии у отца. Любимый способ времяпрепровождения после обеда? Играть в Xbox (что же ещё — ему же семнадцать!) Лучший фильм, просмотренный в этом году? «Горбатая гора». (Да, фильм шаблонный, но он купил DVD и некоторые сцены пересматривает снова и снова).

Немного боязно спрашивать, пока Роберт за рулём, но есть и другие вещи, которые мне действительно очень хочется знать. Поэтому спрашиваю:

— Ты когда-нибудь проводил хорошо время с отцом?

Роберт смотрит на дорогу и молчит. Не надо было затрагивать эту тему. Нужно было спросить о первой любви, или почему ему нравится играть в оркестре, или какой бренд шампуня предпочитает.

И я уже готов был спросить что-то из этого списка, но тут он говорит:

— Могу я сказать «нет»?

— Ты можешь говорить всё, что хочешь.

— Я хочу сказать «нет», но, знаешь, должны же были быть хорошие времена, верно? — он бросает на меня взгляд, но затем быстро возвращается к дороге. Уже около одиннадцати вечера и движение стало менее интенсивным. Но я переживаю, что мой вопрос выбил его из колеи. Роберт включает указатель поворота, проверяет зеркала, потом перестраивается в левый ряд и обгоняет медленно едущую впереди машину. — Не то, что были плохие времена. Просто не было никаких времён, — он снова бросает на меня взгляд.

— Давай поговорим об этом позже, хорошо? — говорю я.

Он грустно улыбается. Оставшуюся часть пути домой мы молчим. Какое-то время я изучаю профиль Роберта. Мне кажется, я никогда не устану смотреть на него.

— Ты пялишься на меня, — говорит он, улыбаясь.

Я не отрываю от него взгляд, пока он не съезжает со скоростной автострады.

Роберт держится вдали от главных оживлённых улиц и выбирает второстепенные дороги. До гаража с парковкой остаётся всего пара километров, когда кто-то стремительно вылетает на дорогу. У Роберта даже не остаётся времени уклониться или нажать на педаль тормоза. Он сбивает кого-то, а потом переезжает. Слышен тяжёлый удар.

— О, чёрт! — говорит он, резко поворачивает машину к обочине и бьёт по тормозам, потом вылетает из машины и мчится обратно.

Я задерживаюсь на минуту — нужно включить аварийный сигнал. Включаю аварийку и закрываю дверь с его стороны. Выйдя из машины, вижу, что Роберт стоит на коленях посреди тёмной дороги. Он протягивает руки над чем-то тёмным, кучей лежащей на дороге, как будто хочет прикоснуться к ней, но не знает как.

— Я не видел его, — его голос срывается. — Клянусь, я не видел его. Он появился из ниоткуда.

Постепенно мои глаза привыкают к темноте. Теперь я могу разглядеть довольно большого пса, судя по длине шерсти, золотистого ретривера.

— Нужно отвести его к ветврачу, — говорит Роберт дрожащим голосом. Видно, что он ищет место, где можно было засунуть под пса руки и поднять, но вокруг столько свежей и запекшейся крови, что, похоже, Роберт не сможет поднять животное, не оставив его часть на дороге. Дыхание пса учащённое и поверхностное.

— Роберт, он не выживет.

— Нет. Он... если мы.. о, Боже... ветеринар... они могут его спасти, — в его голосе звучит отчаяние, он заикается через слово.

— Они не смогут его спасти.

Пёс громко выдыхает и замирает.

Роберт быстро поднимается на ноги и его рвёт в траву на обочине дороги. Пока он отплёвывается и прочищает рот, я поддерживаю его за плечи. А потом Роберт начинает плакать:

— Я сбил его ненарочно. Он просто появился. Из ниоткуда. Я не смог остановиться.

— Я знаю, — говорю я, гладя его сзади по шее. — Ты ничего не смог бы сделать.

— Я не смог остановиться, — шепчет он. — Нам нужно его сдвинуть.

Вот это тяжёлая задачка. Потому что, чтобы сдвинуть этого пса, понадобиться лопата. А я более чем уверен, что вряд она найдётся в багажнике Роберта. Нам не остаётся ничего другого, кроме как оставить животное лежать на дороге. Служащие округа очистят здесь всё. Для них это обычное дело. Иначе улицы были бы застелены трупами белок, броненосцев, опоссумов и случайных домашних животных. Когда мы доберемся обратно, я позвоню им и назову место происшествия, но прямо сейчас мне нужно забрать с дороги Роберта.

— Мы не сможем убрать его, — говорю я мягко.

— Мы должны его убрать, — говорит он, икая. — Если мы его не уберём... — он не заканчивает фразу и утирает глаза рукой. У меня в голове крутится одна и та же картинка, как наша машина переезжает собаку. Знаю, что Роберт видит то же самое.

С дороги сворачивает машина и останавливается за нами. Роберт поворачивается к ней спиной и, спотыкаясь, идёт к своей машине.

Из окна чужого автомобиля выглядывает подросток:

— Вам нужна помощь?

Мне он не знаком, и я отчаянно надеюсь, что он нас тоже не знает. Темнота нам в помощь.

— Нет. С нами всё в порядке. Спасибо.

— Мёртвая собака. Вот хрень, — говорит он, потом выруливает на дорогу и быстро уезжает.

Роберт ссунулся с пассажирского сиденья вниз и теперь сидит в траве, наклонившись вперёд. Его плечи трясутся. Я присаживаюсь перед ним на корточки:

— Нам нужно ехать, Роберт. Опасно сидеть на краю дороге вот так.

— Я не могу его оставить. Он же кому-то принадлежит.

— Ну, хорошо, я заберу его ошейник, позвоню его владельцу и расскажу, что случилось. Он приедет за псом, хорошо?

Роберт прячет лицо в угол локтя и его плечи снова трясёт.

— Он выбежал на дорогу прямо перед машиной, — говорит Роберт тихо и по голосу слышно, что он страдает.

Глажу рукой его затылок, а потом возвращаюсь к мёртвому псу. Сейчас я больше переживаю, что кто-то наберёт скорость и точно также размажет нас по дороге. Нащупываю и расстёгиваю пряжку на собачьем ошейнике. На тяжёлом нейлоне качается бирка в виде собачей кости. Снимаю ошейник. Мои руки становятся мокрыми от крови. Вытираю их о траву, а потом нахожу листья, чтобы завернуть ошейник. Бросаю его в багажник.

Роберт всё ещё плачет. Мне кажется, что его плач похож больше на очищение, когда внутри вскрылся какой-то гнойник. Подозреваю, что причина слёз кроется не только в сбитом псе.

— Вставай, — говорю я и поднимаю его на ноги. Он падает ко мне в объятия. Какую-то минуту я удерживаю его, а потом усаживаю на пассажирское сиденье. В течение оставшейся пары километров до парковки Роберт постоянно вытирает лицо рукавом, а потом вообще прячет лицо в воротник. Он смотрит в боковое окно. Кажется, он смущён, но не может перестать плакать.

Время приближается к полуночи и четвёртый этаж гаража заметно опустел. Заезжаю на место рядом со своей машиной и глушу двигатель. На этаже осталось ещё три машины. Выхожу и считываю с ошейника номер телефона.

Одной рукой я придерживаю Роберта, другой набираю номер. С облегчением слышу голос мужчины. Мне совсем не хочется говорить ребёнку, что мы только что убили его собаку. Я рассказываю, что случилось, называю место и говорю, что нам очень жаль. Он спрашивает, всё ли с нами в порядке, и я отвечаю утвердительно. Но думаю, что всё это очень относительно, потому Роберт сейчас далеко не в порядке.

Опускаю телефон и прижимаю его к себе чуть покрепче. И он почему-то начинает плакать сильнее.

Глава 34

Роберт

Этим утром машу маме рукой — она направляется в «Гудвил» на машине, в которой багажник забит одеждой отца.

Солнце усиленно пытается прогреть февральский воздух, но кожа на руках местами всё же покрывается мурашками. Хочу впитать в себя тепло всем телом и, сидя на стуле в саду, вытягиваю ноги. После вчерашних слёз болят глаза. На секунду вспоминаю пса, который сейчас счастливо чавкал бы где-то свой корм, если бы меня вчера не было на той дороге. Я ничего не могу поделать, чтобы исправить случившееся. Смотрю в небо, шепчу: «Прости», а потом мысленно возвращаюсь к Эндрю и к тому, как он мило заботился обо мне после инцидента. Кажется, я отдал бы вчера что угодно, только чтобы уснуть в его объятиях.

В поле 30 ворон. Фермер застрелил 4. Сколько теперь в поле ворон?

Приходится прищуриваться, чтобы прочесть его ответ:

4. Они мертвы. Остальные улетели. Слишком легко. Сколько будет 50 разделить на одну вторую?

100. Ты меня обижаешь.

Эндрю уже умеет набирать текст быстрее, поэтому когда в ответ нет сообщения, пытаюсь придумать другую головоломку. И пока вспоминаю подходящую, мой телефон начинает вибрировать.

Ладно, всезнайка. Что должно идти в этом примере следующим?

1

11

21

1211

111221

312211

13112221

Ага, эта головоломка сложная.

Сдаюсь.

Читай вслух. Каждая последующая строка описывает предыдущую. Одна единица. Две единицы. Одна двойка одна единица. Понял?

Обидно, что так просто, но я понял.

Время признаний. Правда или ложь? У меня сросшиеся пальцы на ногах.

У тебя НЕТ на ногах сросшихся пальцев. У тебя очень красивые пальцы. Правда или ложь? У меня камптодактилия³⁸.

Я заинтригован.

Гуглю.

Камптодактилия. Согнутые мизинцы. На обоих руках.

Пальцы сгибаются внутрь. Я помню, как однажды, стоя возле стола Эндрю (когда тот что-то для меня искал), я задумался о том, что играть на деревянном духовом инструменте ему может быть проблематично, потому что клавиши зафиксированы в одном положении специально для прямых пальцев. Не уверен, что клавиши можно подогнать под согнутый мизинец. Тогда ему нужно было пойти на медные духовые или ударные инструменты. В любом случае, мы будем играть вместе, с согнутым мизинцем или без.

Ага, об этом...

Ха-ха. Наследственное. У Кики тоже.

Мой взгляд привлекает подъезжающая машина. У-у...

Ник на подъездной дорожке, будет здесь через 30 секунд. Что посоветуешь?

Скажи ему отвалить. Ты — мой.

Тейлор Свифт?

Нет. Эндрю МакНелис.

Улыбаюсь и убираю свой телефон в момент, когда Ник заезжает на подъездную дорожку, загораживая машиной весь обзор окрестности. Нет, он не сможет испортить мне настроение. Что бы он не сказал и не сделал, ничего не может спустить меня с облаков на землю. Даже вчерашний инцидент.

Ник выходит из машины, поправляет солнечные очки и направляется ко мне гордой походкой.

— Ты встречаешься с другим.

И ничего больше.

В ответ я молчу. Я не в курсе, что он знает, и не собираюсь восполнять его пробелы информации, поэтому просто молчу.

— В последнее время это видно по твоему счастливому виду, — Ник упирается кулаками в бёдра и переносит, как обычно, вес на одну ногу. И ещё надувает губы. — Так кто он?

С облегчением выдыхаю и пожимаю плечами.

— Он из нашей школы?

Я снова молчу.

— Он что? Круче меня?

Усилием воли сохраняю на лице нейтральное выражение, потому что улыбка так и просится наружу.

— Ты ведёшь себя так, потому что всё ещё на меня злишься, да? Хорошо!Тогда прости. Прости, что не пришёл на похороны твоего отца. Прости, что не позволил тебе... ну, ты знаешь! Мы пойдём сегодня на свидание. Я буду за рулём. Мы можем пойти в кино. Можем, ну, не знаю, например, пойти потом ко мне в комнату и целоваться.

Хотя лицо Ника наполовину прикрыто солнечными очками, видно, что он занялся бы чем-то другим, только не этим. На самом деле, я должен быть ему благодарен. Я рад, что мы этим никогда не занимались. Я рад, что мой первый раз и много последующих были у меня с тем, по кому я схожу с ума, а не с тем, кто мне «позволил».

И ещё по отношению к Нику я чувствую жалость. Не знаю, почему. Кажется, ему отчаянно что-то или кто-то нужен, но явно не я. Решаю, что расстанусь с ним мягко.

— Ник, я ни с кем не встречаюсь. Просто, считаю, что мы не подходим друг другу. Ты заслуживаешь того, с кем ты действительно захочешь быть вместе и признаешь это. Тот парень не я.

— Но все думают, что ты меня отшил, — говорит он.

И как я не догадался сразу? Он хочет меня вернуть не потому, что я ему нравлюсь или он по мне скучает, а для того, чтобы он отшил, а не его отшили. Это понимание почти приводит меня в ярость, но затем он вызывает у меня жалость:

— Если хочешь, я скажу всем, что это ты меня бросил. Даже постараюсь выглядеть ненадолго расстроенным по этому поводу.

— Ты, правда, так сделаешь? — говорит он, поднимая очки на лоб.

— Да.

Ник с виноватым видом недолго топчется на месте. Потом засовывает руки в карманы и поднимает плечи:

— Ну, хорошо. Тогда увидимся.

Ага. Проваливай.

Ник уезжает, и я так рад, что Эндрю не настаивал на моём участии в этой игре до конца. Да я быстрее выколю себе глаза.

Кстати, об Эндрю. Пока я избавлялся от Ника, он прислал мне шесть сообщений, и все с цитатами из песен Леди Гаги. Последняя:

Мне нужно твоё сумасшествие, твой³⁹... ну, ты знаешь.

Я смеюсь и набираю текст ответа.

Эндрю

— Кому пишешь?

Я сижу на террасе, греясь в лучах солнца, пока Кики играет в маленькой песочнице в форме черепахи. Эту песочницу я установил на её второй день рождения. Прижимаю телефон экраном к животу и оглядываюсь на Майю. Она протягивает мне чашку с кофе.

— Другу.

— Для друга слишком много текста. — Я опускаю ноги и Майя садиться на другой стул. — Это старый или новый друг?

Смотрю на неё и вижу: ревность, боль. Она говорит, что может справиться с тем, что мы живём вместе. Говорит, что у каждого может быть своя жизнь. Но Майя не справляется, поэтому мы не можем жить так, как хотим. О чём я только думал, переезжая обратно? Почему я считал, что в этот раз всё будет иначе?

На животе завибрировал телефон, но я его игнорирую.

— Майя, нам нужно поговорить. — Она сжимает губы и смотрит в сторону Кики, которая возится в песке, насыпая кучки. Кажется, она пытается построить холмик. — Мне жаль, но так не пойдёт.

Майя прячет прядь волос за ухо и на какое-то мгновение закрывает глаза. Потом поворачивается ко мне и улыбается ну просто невозможно счастливой улыбкой:

— Слушай, мне всё равно, есть ли у тебя бойфренд. Я счастлива за тебя. Правда. Я просто хочу знать о нём. Ты держишь всё в таком большом секрете, что я чувствую себя вроде как не при делах. А ты — мой лучший друг.

— Что с Дагом?

— А что с Дагом? — спрашивает она в ответ. — Это не его дело. Я не его собственность.

— Верно. Но мне кажется, что ты ему сильно не безразлична. — Я хочу дать ей возможность отступить. Хочу не заострять внимание на нас двоих, на ней и том, что она делает или не делает, в результате чего я снова отстраняюсь от неё. — Мне кажется, я просто мешаю. Мне не нужно было принимать твоё предложение. Дай мне пару...

— Если ты о том утре, то это была грубейшая ошибка. Я не знаю, что ты подумал, но обещаю, что такого больше не повторится.

Пытаюсь возразить, но Майя продолжает говорить быстро, как мне кажется, нарочно, так что невозможно вставить и слова. Поразительно, но буквально через несколько предложений она превращается из подозрительной собственницы, какой она была пару минут назад, в Майю, которая мне нравилась так много лет.

— Слушай, я вела себя по-идиотски, — говорит она, наклоняясь вперёд и обхватывая ладонями свою чашку. — Наверное, накатило какое-то воспоминание или что-то типа того, но, правда, я не хочу, чтобы ты уходил. Мне не нравится быть предоставленной самой себе, и ещё я не готова брать какие-либо обязательства в отношении Дага. Кики нравится, что ты всегда рядом. И я рада, что ты снова встречаешься, правда-правда. Поэтому, пожалуйста, скажи, что ты остаёшься. Пожалуйста. Ради Кики.

Так не честно. Смотрю на свою дочь. Теперь понятно, что она строила кровать для Спота. Кики немного грубо кладёт игрушку на холмик и грозит на неё пальцем:

— Ты идёшь спать.

— Это у неё не от меня, — говорю я Майе.

Майя смеётся.

Роберт был прав. Мной манипулируют. И я это знаю. В том, чтобы остаться есть плохие стороны, но и хорошие стороны в этом есть тоже, говорю я себе. И потом ловлю себя на том, что снова соглашаюсь остаться.

— Ура, — выкрикивает Майя с горящими глазами. — Тогда расскажи мне об этом загадочном парне. В конце концов всё складывается хорошо? Чем он занимается?

Чёрт! Не ожидал, что придётся придумывать правдоподобную биографию прямо на ходу. А в данный момент на ум не приходит ничего другого, кроме как моя собственная профессия. Вот чёрт!

— Он учитель.

— Да? Тоже математики?

— Хм, нет. Естественных наук.

— Где вы познакомились?

Ну, вот. Если уже выдумывать всю биографию моего воображаемого друга-учителя, то эта биография должна быть максимально простой. Прежде чем ответить делаю глоток кофе.

— Школа.

— Твоя школа?

— Да.

— Как его зовут?

— Не скажу. Тогда ты будешь искать в справочнике факультета. А я пока что не хочу заходить так далеко. Мы пока только знакомимся друг с другом.

— В школе не может быть много молодых и горячих учителей-мужчин. Не думаешь, что я могу выяснить всё сама?

Такая мысль мне в голову не приходила.

— Ну, ладно. Может, он и не из моей школы.

— Ты издеваешься? Зачем такая загадочность? Ты всегда мне всё рассказывал.

Не в этот раз.

— О чём он тебе пишет? — упорно продолжает Майя.

— Да так.

— Ну же, дай я почитаю.

Смотрю ей прямо в глаза, пока вибрирующий телефон перемещается с моего живота прямо в карман. Она выпячивает нижнюю губу точно, как Кики. Когда-то это на меня реально действовало.

— Какой ты скучный, — говорит Майя. Думаю, она понимает, что давит слишком сильно. Майя откидывается на спинку стула и, наблюдая за нашей дочкой, делает глоток кофе. — Не вериться, что ей скоро будет три.

— Это точно.

И я, правда, счастлив, что провожу своё время с ней. Но сейчас я бы всё отдал, чтобы жить отдельно.

Изучаю профиль Майи. Она красивая. Резкие, но приятные глазу линии, будто каждая чёрточка её лица тщательно продумана и выверена. Видимо, ирландские гены не только улучшили, но и смягчили её натуру, доставшуюся от предков из Ближнего Востока. И всё же, не важно, как часто мне хотелось бы, чтобы ради блага Кики, я и Майя были парой. Я не смогу любить её, как женщину.

И меня поражает то, что не важно, насколько сильно я сопротивляюсь, но я не могу не любить Роберта.

Мысленно стараюсь просчитать количество дней, оставшихся до окончания школьного года. Так много. При воспоминании о Роберте внутри появляется тёплое чувство. Говорю Майе, что схожу в туалет и вернусь. Это тёплое чувство невозможно игнорировать.

Мысли о тебе возбуждают меня даже в общественном месте.

Ха-ха. Даже не думай, что буду за это извиняться!

Глава

35

Роберт

Вхожу на Фейсбук. На моей страничке даже нет фотографии профиля. Возможно, не нужно этого делать, но я всё равно делаю: указываю в своём профиле: в отношениях. Классное чувство. А потом мне кажется это глупым. И я возвращаю всё обратно.

Проверяю страницу Эндрю, но она закрыта для просмотра. Если отправлю ему запрос на добавление в друзья, он его проигнорирует. Не хочу его напрягать, поэтому не делаю этого. А потом, так, из любопытства, проверяю свою фан-страничку.

Вот мелкие засранцы. Они сфотографировали меня, когда я разговаривал с Люком в зале оркестра. И не только это. Ещё на одном фото я очень дружелюбно общаюсь с Эриком Вассерманом во время футбольного матча. Если бы я знал заранее, то никогда бы не сел с ним рядом. Я играю на баритон-саксофоне. Он — на альт-саксофоне. Мы никогда не смогли бы сидеть вместе. Вот идиоты.

Калеб Смит:

Парни, я почти коснулся его. Он был тааак близко. О, Боже. Я чуть не обмочился.

Эрик Вассерман:

Где? Где?!

Калеб Смит:

В зале оркестра. А потом он ушёл вместе с Люком Чессером. Я так сильно тогда хотел быть Люком.

ЗакТаунли:

Мне хотелось бы быть его саксофоном. Тогда я мог бы чувствовать его пальцы на себе в любое время.

Калеб Смит:

И он смог бы сыграть на моём «рожке».

Эрик Вассерман:

Я сыграл бы на его «рожке».

ЗакТаунли:

Ха-ха. Я видел его вчера вечером. В павильоне.

Калеб Смит:

О, Боже! И ты не умер от счастья? С кем он был?

ЗакТаунли:

Не знаю. Какой-то парень.

Калеб Смит:

Ник Тейлор?

ЗакТаунли:

Не. Они разбежались.

Накатывает нехорошее чувство. В двери комнаты появляется мамина голова, и я быстро сворачиваю окно.

— Роберт. Для информации: к нам едет тётя Уитни.

— Мы успеем переехать в другое место?

— Можем попробовать.

Если только она не шутит.

— Нет. Пожалуйста. Я больше не вынесу присутствия тёти Уитни. Она едет со своими раздолбаями?

— Возможно.

— Тогда я ухожу.

У меня действительно есть дела, но мама быстро меня останавливает. По-видимому, тётя Уитни специально попросила, чтобы я был дома. На мой протест мама говорит мне, чтобы я стиснул зубы и просто узнал, чего она хочет. Но если честно, я удивлён, что тётя Уитни отважилась на ещё один визит после инцидента с кроватью.

Мне не остаётся ничего другого, как отправить Эндрю сообщение, что я скорее всего немного задержусь.

Одиноко... жду тебя.

Я улыбаюсь его сокращённой версии текста песни Heart.

Я тоже.

Когда тётя Уитни въезжает на подъездную дорожку, я расхаживаю по дому. Открываю для неё дверь. Да начнётся шоу! Тётя Уитни очень уверена. Вместе с ней оба её сына и дети тёти Оливии. В обеих руках тётя держит коробки с «ХэппиМилз». Когда мимо неё в дом несутся, толкаясь, дети, она поднимает коробки выше, а потом отправляет меня к машине принести напитки. Когда я возвращаюсь внутрь, дети уже сидят за нашим обеденным столом и самые маленькие спорят по поводу фигурок игрушек. Среди них нет Фрэнни и мне кажется, что она ушла в мою комнату и забрала еду с собой.

Я раздаю напитки. Марк сразу же опрокидывает свой, заставляя маму сорваться за бумажными полотенцами. Мэтью видит на своём гамбургере каплю кетчупа и заливается слезами. Забираю верхнюю часть булочки на кухню и соскабливаю верхний слой. Раздумываю, не испробовать ли нож на тёте Уитни? Она в этот момент украдкой забирает картошку-фри из тайника ничего не подозревающего Джуда, пока тот занят в настольной битве со своим старшим братом.

Дверь к свободе находится всего в паре шагов.

Наконец, дети утихомириваются, и тётя Уитни переходит к главному:

— Я была так сильно занята твоим отцом последние несколько месяцев, что совсем отстала от жизни. Мне известно, что тебя приняли досрочно. И я хочу быть уверенной, что ты подтвердил свою учёбу в университете Луизианы. Нам нужно согласовать твои условия проживания. Не могу поверить, что мы ещё этого не сделали! Даже не знаю, сможем ли мы устроить тебя в общежитие...

С каких это пор она стала моей мамой?

— Я ещё не решил, пойду я в университет Луизианы или в медшколу. Меня приняли и в A&M⁴⁰ тоже. Ещё я подумываю о ветеринарии.

— Ветеринарии? — она смеётся. На самом деле она смеётся надо мной. — Ты же не серьёзно? Во-первых, работая с животными, у тебя никогда не будет достойного дохода. Во-вторых, фонд предназначен строго для четырёх лет подготовительного обучения в университете Луизианы, четырех лет учёбы в медицинской школе и дополнительно двух лет, если ты решишь специализироваться.

— То есть, если не будет медицинской школы, то не будет и фонда?

Я уже знаю, что так оно и есть, но хочу, чтобы тётя сказала это. Хочу, чтобы она произнесла это вслух. Хочу, чтобы озвучила само сообщение.

— Именно это я и говорю.

— Тогда я найду работу и сам оплачу учёбу.

— Ага, я слышала, что за волонтёрскую работу в приюте для животных отлично платят.

— Да пошла ты!

Она с грохотом ставит напиток, который держала в руке, на стол, заставляя детей подпрыгнуть, а потом набрасывается на меня:

— Не понимаю, почему мой отец считал, что достаточно носить имя Уэстфолла, чтобы инвестировать в тебя. Потому что, откровенно говоря, ты этого не достоин.

— Уитни... — говорит моя мама резко, но я обрываю её, не дав закончить.

— Нет, мам, пусть говорит.

Тётя Уитни переводит взгляд с моей мамы на меня, потом опускает глаза и медленно качает головой.

— Простите, — потом она поднимает глаза снова и пристально на меня смотрит. — Знаю, что у тебя есть некое романтическое представление о работе с животными, но пришло время посмотреть на жизнь по-взрослому, Роберт. Ты пойдёшь в университет Луизианы, и ты с уважением отнесёшься к наследию твоего деда.

Да, чёрта з два!

Ты не осознаешь, что мир ничтожно мал до тех пор, пока не попытаешься в нём затеряться.

— Так он что, правда, сделал твоё с ним фото в Фотошопе? — спрашивает Эндрю, когда мы осматриваем строящийся большой двухэтажный дом в новом квартале, расположенном в нескольких километрах.

— Ага.

— Знаешь, меня это начинает немного напрягать. Может, тебе стоит предъявить им по поводу этой страницы претензию? Сказать, чтобы они её свернули. В противном случае можно пожаловаться в Фейсбук.

— Верно, я думал об этом. Но пока есть эта страница, я хотя бы знаю, что происходит.

— Как и те, кто её видят.

— Насколько я понимаю, их пока только трое. Я подожду. Может, им наскучит, и они займутся чем-нибудь другим. Не хочу гадать, чего они там сейчас задумали.

— Кстати, по поводу задумок... — Эндрю вжимает меня в неокрашенную стену из гипсокартона в хозяйской спальне.

— Как для старика у тебя сильное либидо, — говорю я.

— Назовёшь меня стариком снова, и я сделаю тебе больно.

Хочу засмеяться, но снова накатывает мысль о тёте Уитни.

— Думаешь, нужно взять деньги и пойти в медшколу?

— Не знаю. От таких денег будет сложно отказаться. Восемь лет обучения и расходы на проживание. Это значит, что в итоге ты не только получишь доходную карьеру, но и закончишь без долгов.

Хотя Эндрю говорит правду, но не это я хотел слышать.

— Понимаешь, — говорит Эндрю, теребя короткие волосы моих бакенбард, — никто не примет решение вместо тебя. Ты должен решить, что для тебя самое важное, а потом следовать выбранной цели, чего бы это не стоило. И добиться своего.

Застывший воздух разрывает звук двигателя автомобиля.

— У нас гости, — говорит Эндрю, выпячивая нижнюю губу и тяжело вздыхая.

Но на обратном пути к его «Хонде Сивик» у него появляется великолепная идея.

Глава 36

Эндрю

Во вторник утром звоню миссис Стоувол и говорю ей, что я серьёзно заболел и не приду. Она отвечает, что надеется на моё скорейшее выздоровление, хотя по голосу слышно, что ни на секунду не поверила в мою болезнь. А потом заверила, что найдёт мне замену. Говорю ей, что мои планы лежат на столе (там, где я их и оставил в понедельник, предвкушая свою «тяжёлую болезнь»).

В семь тридцать уже можно возвращаться, но выжидаю ещё полчаса, чтобы быть полностью уверенным. Ровно в 8:00 возвращаюсь домой. Гараж пуст. Оставляю дверь открытой и паркуюсь на подъездной дорожке.

Всё чисто. Давай ко мне, малыш!

Пока жду, успокаиваю себя обещаниями, что наш день, проведённый тайно вместе, так и останется секретом. Сегодня утром ни у Кики, ни у Майи не было и намёка на возможное недомогание. В доме всё исправно, значит, неожиданного звонка слесаря не стоит бояться. Соседские дома небольшие и скромные. В них большей частью живут одинокие люди, которые сейчас на работе. У Майи сегодня тренинг на целый день на расстоянии получаса езды отсюда. Обед у неё с собой. И погода прекрасная. Всё будет хорошо. Всё должно быть хорошо.

Роберт уже недалеко. Через три минуты он заезжает в гараж. Как только вижу, что он один, нажимаю кнопку, и за нами закрывается дверь. Несколько секунд и он снова оказывается в моих объятиях.

Впервые нам предоставлена полная свобода, и мы пользуемся каждым её моментом, начиная со спальни. К концу второго урока (даже во время прогулов мой внутренний учитель не перестает жить по школьному расписанию) мы уже насытились и удовлетворены. На четвёртом уроке мы лежим в нижнем белье на диване и разгадываем «Ужасно сложные судоки». Я побеждаю в первом заходе, он — во втором. Но на третьей головоломке Роберт зажимает мой возбуждённый член пальцами ног. Говорю, что это против правил, и он принимает «наказание». Третью головоломку мы так и не заканчиваем...

Во время пятого урока мне приходит в голову идея поиграть в душе в «Правда или действие». Закрываю отверстие стока тряпкой, и вода медленно поднимается, делая из комнаты мелкую ванну. Мы усаживаемся на кафельный пол друг напротив друга: колени подтянуты к груди, стопы соприкасаются где-то посередине. Чисто, как дети. Но игра нужна для двух целей: она не требует физической активности, кроме разговора (такой нужный нам обоим отдых), и позволит получить ответ на вопрос, который мучил меня несколько недель.

И ещё я добавляю в игру своё правило и объясняю его Роберту: «Ты можешь выбирать только правду».

— Ладно, — говорю я ему. — Правда или действие?

Он закатывает глаза и широко улыбается:

— Правда.

Ну, поехали.

— Когда в первый раз ты написал на доске, что я тоже тебе соврал, что ты имел в виду?

Широкая улыбка исчезает с его лица:

— Действие.

— Нет. Ты не можешь выбрать действие. У нас такие правила. Правда. Скажи её.

Роберт смотрит на меня сквозь струи воды и откидывает со лба мокрые волосы. Уже думаю, что он не ответит, но тут он говорит:

— Когда я спросил, почему ты привёз меня к себе домой, ты сказал, что ты больше волнуешься за меня, чем за себя. А потом из-за разницы в два месяца ты распсиховался... и просто ушёл.

Он кусает губы и смотрит в сторону. Не отвечаю, пока его взгляд не возвращается снова ко мне. Он пожимает плечами, словно только что открыл давно скрываемый большой секрет. И, похоже, так оно и есть.

— Я был напуган, — говорю я ему.

— А теперь ты тоже боишься?

— Да. Но я здесь. И я никуда не собираюсь.

Он кивает и вымученно мне улыбается. Я улыбаюсь ему тоже.

— Ладно, твоя очередь, — говорю.

— Правда или действие?

— Правда.

— Ты когда-нибудь влюблялся в другого ученика?

— Нет.

Думаю, мой быстрый ответ был действительно слишком быстрым. Роберт, похоже, не поверил, как будто это «нет» вылетело на автомате, на рефлексе и нисколько не связанно с правдой. Такие автоматические ответы я слышу на уроках постоянно. Когда говорю: «Остановись», а ребёнок отвечает: «Что? Я ничего не делал». Даже если бы я заснял всё на видео, это не помогло бы. В ответ всегда слышится лицемерие и недовольство.

Может, мой ответ прозвучал для Роберта так же? Так или не так, но я собираюсь это выяснить:

— Правда или действие?

— Не хочу больше играть, — говорит Роберт.

Он вытягивает ноги и закидывает мою стопу себе на колени, потом просовывает пальцы своей руки между пальцами на моей ноге.

— Ну, давай. Ещё разок.

Он вздыхает — признак смирения:

— Правда.

— Что тебя тревожит?

Его взгляд встречается с моим, и я уже не уверен, что хочу знать ответ. Внутренне готовлюсь к тому, что сейчас услышу.

Роберт набирает в грудь побольше воздуха и начинает говорить, одновременно сгибая мои пальцы на ноге вперёд и назад:

— Я боюсь, что в один день всё изменится. Что со временем я тебе надоем. Что не смогу позволить себе учёбу в колледже. Что уеду и мне придётся заниматься тем, что не нравится. Что, когда я уеду, ты встретишь кого-то другого. Что кто-то узнает о нас и это обернётся против нас. И что, если всё обернётся против нас, то ты уйдёшь.

— О многом же ты волнуешься.

Полдень проходит слишком быстро. Роберт уходит в два часа дня, прямо перед концом седьмого урока, после долгих и крепких объятий, которые мы оба размыкаем с большой неохотой. В вельветовых брюках и лёгком вязанном пуловере направляюсь в «Деревню мисс Смит» за Кики. По пути отправляю Майе сообщение, что сегодня у меня нет дополнительных занятий.

Роберт

— Мне позвонили со школы и сказали, что ты сегодня отсутствовал.

Одной рукой держу телефон, а второй открываю дверь гаража. Вот, чёрт! Нужно было самому позвонить в школу утром.

— Я почувствовал себя плохо, когда приехал на парковку, поэтому повернул и поехал домой. Я должен был позвонить тебе. Прости. — Изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос вызывал жалость.

— И ты не отвечал на звонки.

— Кажется, я поставил телефон на вибрацию, — бормочу и пытаюсь быть убедительным. — Я вернулся, улёгся в постель и проспал весь день.

Собственно, это я и собираюсь сейчас сделать. Пока мы разговариваем, снимаю обувь и стаскиваю через голову футболку.

Когда она возвращается домой, я лежу, укрывшись одеялом, снова мысленно перепроживаю весь день и ещё думаю о будущем. Что меня ждёт после августа? Батон-Руж находится в нескольких часах езды. Пять часов или больше. Даже до Колледж-Стейшена ехать два часа, хотя я вряд ли смогу начать обучение в A&M так поздно.

Мама заглядывает в мою комнату сказать, что она дома.

— Ма, — говорю я, когда она собирается уходить, — а если я не пойду в университет Луизианы? А если я не буду изучать медицину?

— Роберт, если ты не хочешь, то мы что-нибудь придумаем. Хорошо? Не позволяй, чтобы тётя Уитни или твой покойный дед принуждали тебя делать то, что тебе не по душе. Но, думаю, решение придётся принять уже очень скоро.

Эндрю

Майя бросает сумку и ключи на стол и обнимает Кики.

— Мамочка, смотри!

У Кики полная ладошка натёртого сыра пармезан: она бросала его в салатницу. Большей частью.

— Люблю сыр, — говорит Майя, аккуратно беря губами сыр с ладошки Кики. — Как прошёл твой день? — спрашивает она.

— Хорошо. Как твой?

— Мою должность ещё не сократили, значит, думаю, хорошо. Спасибо, что забрал Кики. Сегодня учеников не было?

— Нет.

— Повезло тебе. Что на ужин?

Она идёт через кухню к месту, где на небольшом гриле готовятся отбивные котлеты из куриной грудинки.

— Салат «Цезарь» с курицей. Нормально?

— Отлично. Пойду переоденусь.

Она возвращается в клетчатых фланелевых штанах от пижамы и облегающей белой футболке. Я режу куриное мясо кусочками и бросаю его в салат. Кики уже переключилась на гренки.

Майя тянется к шкафу и достаёт оттуда две неглубокие салатницы.

— Ты принимал душ, когда вернулся домой? Твоя ванная комната вся мокрая.

Зачем ты заходила в мою ванную комнату?

— Нет, вообще-то. Я только начал. Включил душ, а потом напрочь забыл о нём, —киваю в сторону Кики, будто она во всём виновата.

— Тогда почему полотенца мокрые?

Не похоже, чтобы Майя что-то подозревала. Она просто задаёт вопросы, говорю я себе. Вопросы, которых бы у неё не было, если бы она уважала моё личное пространство.

— Я плохо закрыл занавеску, а когда вспомнил о душе, вода была уже на полу. Я вытер её полотенцами и чуть позже бросил их в стиральную машинку.

— А-а, — говорит она.

Я чист, насколько может быть чистым человек. Но после ужина и чтения Кики (конечно же «Конь Роберт — любитель роз») я делаю то же, что и всегда — снова принимаю душ. Но прежде отправляю Роберту короткое сообщение.

Я так устааал ;)

Удаляю сообщение из отправленных, кладу телефон на кровать экраном вниз и отправляюсь в душ. Когда через десять минут выхожу, телефон перевёрнут экраном вверх. Это сразу бросается в глаза, потому что я всегда кладу телефон экраном вниз — вот такая странная привычка, — и вероятность, что в этот раз я поступил по-другому, равна нулю. Даже вспоминаю, что специально думал, что, если кто-нибудь зайдёт в мою комнату, то экран, если вдруг засветится, будет невиден.

Беру телефон и проверяю сообщения. Роберт ответил, но теперь высвечивается только его номер. Сообщение не прочитано. Чувствую облегчение, но не верится, что Майя шпионит за мной в моей комнате. Это нехорошо.

Натягиваю какую-то одежду. Я уже готов отправиться ругаться с ней, когда кто-то хватает меня за лодыжку. А потом слышно хихиканье.

— Что ты делаешь у меня под кроватью, непослушная девчонка?

Из-под кровати на четвереньках, прижимая к себе Спота, выползает Кики. Поднимаю дочь на руки. Сегодня на ней надета пижама с Русалочкой. Тёмные волосы взъерошены.

— Малышка, ты должна уже быть в постели.

Она засовывает в рот большой палец и улыбается:

— Я плячусь.

— Я знаю, что ты прячешься. Ты напугала своего папочку чуть ли не до смерти.

Во всех смыслах.

Глава

37

Эндрю

Я спал как младенец. И на следующее утро, к моменту, когда нужно отправляться в школу, чувствую себя готовым к встрече со своими девятиклассниками. Захожу в туалет. Лицо в зеркале слишком счастливое для школы. Пытаюсь расслабиться, перестать улыбаться, выглядеть более серьёзным и грозным, каким и должен быть через сорок минут. Попытка не думать о вчерашнем дне приводит к тому, что всё всплывает в памяти в мельчайших подробностях, и я не только начинаю улыбаться, но и, чёрт, у меня снова эрекция.

Заставляю себя подумать несколько минут о Стивене Ньюмене. Он для меня что-то вроде анти-афродизиака, если такой вообще существует. Выхожу из туалета и продолжаю думать о Стивене.

После заменявшей меня учительницы на столе полный бардак. Там же лежит нацарапанная её каракулями записка о том, что она «...не должна следовать моим планам... и, вообще, она — не учитель математики... ей сказали, что она не обязана учить математике во время замещения...», а также о том, что она устроила всем моим ученикам выходной.

Великолепно!

Что может быть хуже, чем справиться с классом из четырнадцати- и пятнадцатилетних подростков за несколько недель до начала весенних каникул? Только ситуация, когда ими приходится управлять после заменявшей учительницы, давшей слабину на один день. Даже представить себе не могу неприятности, в которые ученики вляпались, пока учительница читала книгу, рылась в Интернете на моём компьютере или проверяла статусы друзей на своём iPhone.

Бросаю взгляд на подпись внизу записки — в следующий раз попрошу, чтобы её больше не назначали на мои уроки. Боб Уилсон.

О!

В любом случае я не удивляюсь, видя, что мои ученики заходят на первый урок, как стая павианов. И, конечно же, нет ничего удивительного, что Стивен Ньюмен неспеша входит в класс через несколько секунд после звонка. Нельзя это снова игнорировать. Стивен явно проводит между нами черту, желая узнать, переступлю я её или нет. Но он выбрал не того парня. Или он, или я. Или я заставлю его ответить за свои действия (несмотря на влияние его отца), или этот класс будет до конца учебного года для меня потерян.

— Усаживайтесь и доставайте домашнюю работу, — говорю я. — Стивен, ты опоздал. Принеси, пожалуйста, допуск от завуча⁴¹.

Он останавливается и делает руками жест, будто говоря, что я сошёл с ума.

— Я не опоздал, — говорит он возмущённо. — Во время звонка я был уже в дверях.

— Ты опоздал. Иди!

— Вы с ума сошли. У вас что? Есть что-то против футболистов?

— Я не шучу, — говорю я спокойно. — Получи допуск или я напишу на тебя докладную.

За нами наблюдает весь класс. Стивен поворачивается к двери и бормочет так, чтобы было слышно всем: «Чёртов хуесос».

Я не должен реагировать. Я должен:

а)

или опустить Стивена, начать урок, потом написать на него докладную и вручить её, когда он вернётся обратно с допуском;

б)

или же сказать Стивену подождать снаружи, начать урок, потом написать докладную, спокойно вручить её ему в коридоре и отправить его к завучу.

Да. Это то, что я

должен

сделать.

И что же я делаю на самом деле?

Швыряю маркер куда-то в направлении своего стола и говорю:

—

Вон с моего урока, сопляк.

Отправляюсь за ним в коридор и слышу, как за спиной хихикают и

фукают

дети. Закрываю дверь так сильно, что дрожат стенки класса. Стивен поворачивается, смотрит на меня с вызовом, задрав подбородок и прищурив глаза. Я иду в наступление:

—

На своём уроке я не потерплю неуважения к себе, ты понял?

Он хмыкает и смотрит в сторону.

— Ты считаешь себя реально классным? Думаешь, ты крутой? Великий и выносливый футболист? Нет. Ты обычный «классный» клоун. Думаешь, они смеются вместе с тобой? Парень, они смеются над тобой. Ты не клёвый. Ты не смешной. Ты просто — мелкая сошка, и я по горло сыт твоими выкрутасами. Ты понял?

— Мой отец...

— Знаешь что? Мне наплевать на твоего отца. Если ты приходишь ко мне на урок, то ты или ведёшь себя должным образом, или уходишь. Если ты опаздываешь, то идёшь за допуском. Я ясно выразился? — Стивен кривит губу и оглядывается на коридор. — Так что?

Смутно понимаю, что из своего кабинета вышла Дженнифер. Мы так делаем постоянно: если что-то происходит, выступаем друг другу свидетелями. Не знаю как много она услышала. В этот момент я даже не помню точно, что говорил: я был настолько зол, что с трудом мог трезво мыслить.

Стивен не отвечает, а я не могу просто так стоять и смотреть на него.

— Уйди с глаз моих. И не возвращайся без допуска от завуча.

Джен смотрит, как Стивен проходит мимо неё, потом поворачивается ко мне и одними губами произносит:

— Маленький засранец.

Я улыбаюсь и немного расслабляюсь. Поддержка других учителей. На неё я могу рассчитывать всегда. Потому что все были в подобной ситуации.

Возвращаюсь в классную комнату и разговоры стихают. Оставшуюся часть урока дети ведут себя смирно. Но и я особо не активничаю. Они спокойно решают несколько задачек, пока я заканчиваю писать докладную, и отправляю её завучу. Может, я и выиграл эту битву, но на все сто процентов уверен, что не войну.

Перед окончанием урока приходит письмо от директора.

Мистер МакНелис!

Прошу Вас зайти ко мне в кабинет по поводу Стивена Ньюмена во время классного часа.

Мистер Редмон

Супер. Этот ребёнок сначала срывает мне урок, а теперь ещё и классный час.

Мистер Редмон указывает мне на кресло и переходит прямо к делу:

— Около часа назад мне позвонил мистер Ньюмен. Вы расскажите, что происходит у вас на уроке?

Я пожимаю плечами:

— Я отправил Стивен сегодня в кабинет завуча. Он опоздал, вёл себя неуважительно, поэтому я удалил его с урока.

— Его отец сказал, что вы унизили его в присутствии других детей.

А он назвал меня «чёртовым хуесосом».

— Я только вывел его из класса. Видите ли, мистер Редмон, он превращает мой урок в какой-то балаган. Я не могу учить детей алгебре, если...

— Что вы сделали, чтобы решить проблему? Вы перенаправляли внимание Стивена?

— Конечно. Неоднократно.

— Вы звонили его отцу?

Директор уже знает ответ на этот вопрос, и меня возмущает, что он всё равно спрашивает. Отвечаю отрицательно. По моему опыту, несмотря на мою предыдущую угрозу в адрес Стивена, беседа с родителями не решает проблему плохого поведения подростков. Как и их отправка в кабинет завуча. Я это знаю. Проблемы решаются в классной комнате. И решать их означает, что у меня есть эффективный план действий в отношении детей и я реализую его на практике.

Я позволил Стивену вертеть мной, потом вообще выбросил свой план в окно, а теперь пожинаю плоды.

— Мистер Ньюмен снова попросил меня перевести Стивена в другой класс.

Даже не сомневаюсь в этом.

— Конечно, — продолжает он, складывая руки на груди, — мы не сделаем этого. Но я разочарован, что вы ещё не поговорили с отцом Стивена. На завтра утром, в 06:30, вам назначена встреча с ним и Стивеном. Я тоже планирую там быть.

— Хорошо.

Что значит буквально: «А у меня есть выбор?» Встаю.

— Хочу вас предупредить, — говорит мистер Редмон поднимаясь и одевая пиджак, — что с этим родителем не стоит связываться. Если у вас есть проблемы с этим молодым человеком, их нужно решить завтра утром. Обещаю вам свою полную поддержку, но лучше вам хорошенько подготовиться и быть во всеоружии.

Он хлопает меня по спине и выходит вместе со мной из кабинета. Директор останавливается поговорить с миссис Стоувол, а я отправляюсь в класс и с каждым шагом злюсь всё больше и больше.

Обедаю в своей классной комнате и вооружаюсь.

— Как насчёт компании? — спрашивает Джен с порога.

— Я думал, ты ненавидишь меня лютой ненавистью.

Она пожимает плечами и входит в комнату:

— Это уже в прошлом.

Жестом приглашаю её на соседний стул, и она садится, ставя свой салат на стол.

— Итак, почему ты снова ешь в своём классе в одиночестве?

— Завтра утром состоится родительско-учительско-директорская встреча. Мне нужно собрать кой-какую информацию.

— Вот дерьмо.

Это ещё мягко сказано. Судя по тому, что я слышал об этом папаше, ситуация, когда мы все объединяемся в едином порыве вернуть дитя на путь истинный, — не вариант. Мне нужно подготовиться. В мой ситуации я тоже виноват. И это только усложняет задачу.

— Ладно, — говорит Джен и её глаза начинают блестеть, — хочешь услышать последние сплетни?

— Они как-то связаны со мной?

Она смеётся:

— Нет.

— Хорошо. Валяй.

— Знаешь Мелиссу Спаркс? Она преподает информационные технологии, компьютерные приложения или что-то вроде того.

Смутно припоминаю, хотя, думаю, вряд ли смогу узнать её в коридоре. Всё равно киваю, пока делаю отчёт по оценкам Стивена и отравляю их на печать.

— Она дружит с Гаем Сазерлендом, учителем словесности. Так вот, он узнал, что его жена спит с его лучшим другом, поэтому впал в депрессию, ну и всё такое. А она дала ему что-то из своих антидепрессантов. В школе. Это преступление, детка. Поэтому их обоих вызвали в кабинет мистера Редмона. Без понятия, как он узнал, но, ты же знаешь, что здесь ничего нельзя утаить. Верно? — она улыбается. — Директор пообещал, что не будет сообщать властям о наркотическом веществе, только если подобного больше не повториться и информация о случившемся не выйдет за стены его кабинета. Но если пойдут разговоры, то у него не будет другого выбора, кроме как позвонить в полицию.

С трудом проглатываю откушенный кусок сэндвича:

— Тогда почему мы говорим об этом?

— Не знаю. Просто интересно.

В кармане начинает вибрировать телефон. Я оставил его включенным на случай, если позвонят из группы Кики. Проверяю сообщение.

Думаю о тебе.

Никаких сообщений в школе. Я тоже. 😊

— Твоя бывшая жена? — спрашивает Джен.

— Да. — Засовываю телефон обратно в карман.

— Так что? Она расстроена из-за всей этой гейской истории?

Этой гейской истории?

— Вот поэтому она и бывшая.

— Тогда почему ты снова живёшь у неё? Я имею в виду, что знаю, что зарплата хреновая, но где ты собираешься развлекаться со своими друзьями-мужчинами?

— А кто сказал, что у меня они есть?

— Такой симпатичный парень как ты просто должен их иметь. Ну, если нет, то могу познакомить тебя с несколькими.

— Не сомневаюсь. Но спасибо, нет. Я сам справляюсь.

Но на самом деле, когда речь заходит о Роберте, я совсем не справляюсь. Мне сложно находится с ним в одной классной комнате в течение часа и не обнаруживать, что у нас с ним есть половая связь. Я смотрю на него, когда не должен. Улыбаюсь, когда мыслями витаю где-то далеко. Мои мысли порхают в облаках, когда всё моё внимание должно быть направлено на учеников.

Поначалу я волновался, что Роберт нас выдаст. Но в этом плане он справляется лучше меня. Он настолько хорош, что это меня даже расстраивает.

Во время урока я всё чаще хожу по классной комнате, беседую с учениками, пока те решают задачи. И всё это только чтобы оправдать своё нахождение возле парты Роберта и контакт с ним. Проходя между рядами, кладу руку ученикам на плечо, только чтобы также положить руку на плечо Роберту. Решаю задачи на доске и прошу учеников также выходить к доске решать задачи, чтобы я просто мог стоять в задней части комнаты и незаметно за ним наблюдать.

И когда Роберт ни с того ни с сего улыбается, я знаю, что он всё понимает.

Мне хочется увидеть его после школы, но нужно заниматься со Стивеном, а потом забрать Кики из «Деревни мисс Смит» и побыть с ней немного, чтобы не мешать Майе. Не отваживаюсь вернуться домой до конца занятия с группой. Может, мне пойти в магазин этим вечером? Так я смогу «случайно» встретиться с ним снова. Может, мы сможем встретиться ненадолго в парке Риджвуда, чтобы поцеловаться украдкой?

Звенит звонок. Роберт собирается, а потом задерживается выровнять парты. Он быстро смотрит на дверь, провожая взглядом последнего выходящего из класса ученика.

— Ты ведёшь себя плохо, — говорит он мне одними губами и ослепительно улыбается.

Роберт

Эндрю, Эндрю, Эндрю. Мне нравится, что он так внимателен ко мне в классе. Но он так очевиден. По крайней мере, мне так кажется. Но, может, это потому что я знаю, что между нами что-то есть? Может, для моих одноклассников его урок вполне обычный...

Мне, правда, очень хочется встретиться с ним сегодня, но вряд ли это возможно. Опять же, может, он вернётся домой пораньше, и я смогу увидеть его до конца занятия с группой?

Останавливаюсь возле зала оркестра забрать свой саксофон. Можно было бы остаться сегодня вечером и немного поупражняться.

— Эй, Роберт, привет! — окликают меня, когда я протискиваюсь через столпотворение в проходе. Это Люк. Он пробирается ко мне через толпу и идёт со мной к моему шкафчику, положив руку мне на плечи. — Слушай, я и не знал, что ты и Эрик Вассерманнастолько близкие друзья.

— Ты видел.

Люк опирается на соседний шкафчик и начинает громко смеяться:

— Блин, вот это фан-клуб! Здорово же те трое в тебя втрескались!